On vsegda ko mne vosvrashchajetsa: Rasskasy

Автор Sophia Benedict

Sophia Benedict otnositsa k tem bessrashnym avtoram, dlja kotoryh net nichego vazhnee pravdy. Jejo proisvedenia vsegda aktualny, kak vsegda aktualny chelovecheskie chuvstva: lubovj, nenvistj, nezhnostj, bolj, blagorodstvo, muzhestvo. Rasskasy pistelnizy ispolneny v luchshih tradizijah zhanra, eto, prakticheski, malenjkije romany, v kazhdom is nich umeshchajetsa zelaja zhisnj. Obrasy gerojev vypisany vypuklo i pravdivo, v nih chitatelj s trepetom usnajot sobstvennyje poryvy i perezhivania.

• Язык: Русский
• Издатель: Books on Demand
• Дата выпуска: 12 апр. 2017 г.
• ISBN: 9783744876612

Sophia Benedict

Sophia Benedict, pisatelj, perevodchik, zhivjot i rabotajet v Vene, Avstria

Предварительный просмотр книги

товарищи

ОДИНОЧЕСТВО В КРОВИ

В такую жару невозможно оставаться в городе. Хорошо бы в горы. Или еще куда, но главное, на север! Куда глаза глядят. Пока отпуск не кончился…

Зазвонил телефон.

– Дорогая, у меня сломалась машина, а мне на фестиваль в Баварию. Я играю седьмую Бетховена. Ты не знаешь никого, кто мог бы одолжить…

– Я довезу, мне по пути.

– А ты куда?

– В Баварию! Могу остаться на денек на твоем фестивале, послушать твою седьмую…

В трубке на мгновение воцарилась тишина.

– Не знаю, сейчас спрошу.

С этими словами Лариса отключилась. Через час снова звонок:

– Ура! Гостиница оплачена! До конца фестиваля. В обмен на публикацию!

Долина Старых мельниц – это действительно одно из живописнейших мест Германии. Над рекой изогнулся мост, по скалистым склонам рассыпались замки с островерхими башенками, по реке скользят кораблики – реликты из девятнадцатого века. Вода в реке зеленая. Высоко, почти в облаках парит круглое здание с колоннами, похоже на церковь, но без колокольни, и без крестов. За поворотом на мгновение сверкнул черепичными крышами городок, и быстро исчез, чтобы минутой позже встретить нас георгинами в палисадниках и обильной геранью на окнах. За рекой на холме белоснежным барокко в окружении аккуратно подстриженных французских садов сверкал дворец.

Центральная площадь городка – вся целиком – застлана ковровым настилом – не ходить же дамам в вечерних туфельках по булыжнику! Полукругло, ряд за рядом, выстроились стулья. Сцена занимает почти половину импровизированного зрительного зала. Оркестр в двести инструментов репетирует вторую Рахманинова.

Обогнув площадь, мы прошли узким переулком, остановилась перед потемневшим от времени двухэтажным каменным домом, в окна которого вместо стекол были цветные витражи. На звонок дверь тотчас распахнулась, и на пороге появился хозяин – высокого роста, и телосложения тоже не хрупкого.

– Входите, входите, мы вас ждем!

Одет он был как-то слишком по-домашнему: серые шорты, голубая рубашка навыпуск, с расстегнутыми пуговицами. Голубизна рубашки усиливала голубизну его смеющихся глаз.

– Ах, так вот, оказывается, вы какая! – произнес он, протягивая ко мне обе руки, – русская! Настоящая Павлова!

– Ну, конечно, обязательно Павлова. А почему не Плисецкая?

Моя ирония не произвела на него впечатления, он удержал мою руку в своей, и, поклонившись несколько старомодно, заглянул мне в зрачки:

– На вас красивое платье.

Гм, он разбирается не только в балете.

После яркого солнца глаза не сразу привыкли к полумраку. Весь первый этаж представлял собой одно большое помещение. Свет, проникая сквозь витражи, отбрасывал разноцветные блики на стены, на мебель, на пол, на два рояля, развернутые лицом друг к другу. Это было похоже на храм. В дальнем углу удобно устроились в бархатных креслах благообразный старичок и две миловидные женщины, они вели тихую беседу, и нашего появления словно не заметили.

Лариса уже успела поведать мне тайну, которая, собственно, ни для кого не была тайной: у Мартина две подруги – Эльза и Мери, обе музыкантши, и обе добровольно исполняют при нем обязанности секретарей, либреттистов и переписчиков нот… Самого Мартина я уже не раз видела по телевизору. В прошлом известный пианист, а теперь не менее известный композитор, написавший нескольких замечательных мюзиклов. Отчего живет он в такой глуши? Мне, истинно городскому жителю, трудно было это понять. Хотя, конечно, красота этих мест кого угодно может вдохновить на творчество, а цивилизацию он, так сказать, приглашает на дом. Мартин – организатор и художественный руководитель ежегодных музыкальных фестивалей, публика на его концерты съезжается из всей Европы, а муниципальное правительство носит его на руках: зрители – это живые деньги, струящиеся в муниципальную кассу.

Вечер. Атмосфера на площади праздничная, и в то время удивительно спокойная, кажется, будто здесь никто не работает, никто ничего не организует, не отдает распоряжений и приказов, все вроде как струится само собой. Об этом непременно надо будет упомянуть в статье….

Мартин приветствовал гостей при полном параде, но без галстука. Широкие отвороты рубашки апаш небрежно лежали на обшлагах твидового пиджака. Улыбка, открытая, ив то же время вроде как застенчивая. Похоже, этот, уже немолодой мужчина сохранил в себе обаяние балованного ребенка, довольного собой и миром.

Концерт был великолепен. Но о нем я буду писать в моей статье. Народ еще долго не расходился, кто-то стоял у бара, кто-то прохаживался по площади, кто-то устроился в кафе. А я пошла бродить по городу. Пруды, каштановая аллея… Пройдя узким переулком, оказалась вдруг на лужайке, превращенной в гигантский пивной бар. Присела к длинному столу, за которым уже сидело человек десять. Заказала маленькое пиво и сыр. Ждать пришлось долго, народу было много. Наконец взмыленная официантка, одетая – по обычаю этих мест – в красивое фольклорное платье, небрежно швырнула на стол пол-литровую кружку пива и огромного размера деревянную дощечку с горой сыра нескольких сортов, пирамидой замороженного масла и серебрящейся кистью розового винограда с росинками воды на прозрачных ягодах.

– Простите, я просила маленькое пиво, – несмело произнесла я, пытаясь сообразить, на кого рассчитана эта гора сыра.

– А это и есть маленькое, – ответила официантка грубовато, но в то же время достаточно дружелюбно.

– А как в таком случае выглядит большое?

– Вот так! – она небрежно махнула рукой в сторону стойки, где на крючках висели литровые и двухлитровые пивные кружки.

Спала я долго и хорошо. Окно моей комнаты выходило на церковь, но утренние колокола во время фестиваля хранили молчание. Из милосердия к тем, кто спать отправлялся только к утру. После завтрака спустилась на площадь. Солнце уже вовсю слепило глаза. Оркестр репетировал. Увидев меня, Мартин обрадовался, улыбнулся мне этой своей чудесной улыбкой. В ответ на эту улыбку ощущение беспричинного счастья заполнило мою душу. Я тоже улыбнулась и помахала ему рукой.

Оркестр на две трети состоял из русских музыкантов. Мартин оказался большим поклонником русской музыки и русских интерпретаторов, как он их называл. Впервые слушала я классическую музыку под лучами палящего солнца... Внимание мое то и дело переключалось на Мартина. Сейчас он беседовал через окно со звукооператором. Операторская находилась во втором этаже той гостинцы, в которой поселили меня. Закончив разговор, Мартин направился в мою сторону. Я поднялась с места. Проходя мимо меня, он сделал легкое движение… Как если бы он собирался меня обнять. Но ничего такого не произошло. Я рассмеялась. Мартин задержался на секунду, и снова я могла поклясться, что он почти обвил рукой мою талию. Чертовщина какая-то! Он обернулся, наши взгляды встретились, и мы дружно рассмеялись. Что это было, его изощренная шутка, или игра моего собственного воображения? Я почти физически ощутила его прикосновение…

Перебралась в тень, прикрыла глаза, и снова превратилась в слух. Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг, не открывая глаз, я почувствовала его присутствие. Мартин действительно сидел рядом. Интервью? Да, конечно, он даст мне интервью.

– Но сначала идем обедать!

Это был приказ.

За столом уже сидело несколько человек. В том числе, обе его подруги. А эта Эльза – хорошенькая. Нет, просто симпатичная. Для хорошенькой лицо у нее слишком волевое, да и рост великоват. А Мэри – англичанка, росточка маленького, худенькая и робкая, как подросток. Заправляла здесь всем Эльза, а Мэри днем появлялась редко, вечером садилась в третий ряд, закрывала глаза и слушала, казалось, ее ничто не интересовало кроме музыки.

Несмотря на мои протесты, Мартин все же усадил меня в торце стола. Как почетного гостя. Сам сел сбоку. Сидеть во главе стола не очень-то приятно, я предпочитаю оставаться наблюдателем, роль действующего лица мне не очень по душе. Рядом с Мартином устроился либреттист Клаус. Глаза у него были такого удивительного синего цвета, какого в природе не бывает. Неужели он носит цветные линзы? Впрочем, во всей его фигуре было что-то неприятно женственное, и на меня он поглядывал так, словно ревновал ко мне Мартина.

Было жарко. Есть не хотелось. Заказала большой стакан яблочного соку, разбавленного минеральной водой.

– Ну, конечно, вы хотите оставаться стройной, а я должен есть! – упрекнул меня Марин.

Очень быстро насытившись, направился к соседнему столику, там обедали другие музыканты. Стоя, он довольно долго обсуждал с ними что-то, а вернувшись, спросил меня:

– Ну, куда пойдем?

– Сядем где-нибудь в другом ресторане, где поменьше народу…

– Народ здесь везде, – решительно ответил Мартин, увлекая меня в сторону гостиницы. Мы вошли в холл.

Я заспешила к стоявшему за стойкой хозяину:

– Нет ли у вас помещения, где мы могли бы спокойно побеседовать с господином...

Увидев Мартина, хозяин засуетился. Минуту спустя мы уже сидели в пустовавшем банкетном зале.

– Почему мы не пошли в вашу в комнату? – озадаченно спросил Мартин.

Что мне было ответить? Брать интервью у мужчины, который мне так сильно нравится, сидя на кровати… Анекдотичная какая-то ситуация…

– Там беспорядок, – вымолвила я.

– Ну и что? У меня тоже всегда беспорядок.

– За что вы так сильно любите русских музыкантов? – поспешила я перевести разговор в другое русло. В ответ Мартин начал пространно излагать свои мысли о России, о русской музыке, о русской душе, но все это были общие рассуждения, которые я знала наизусть. Заметив мой взгляд, он оборвал себя, и сказал совсем просто:

– Люблю я их за внутреннюю свободу. Наши музыканты совсем другие… Если наш виолончелист один раз сыграл так, то сыграть по-другому его уже не заставит никакая сила, а русская душа всегда в движении. Русские музыканты очень чувствительны, у них тончайшие антенны...

Час спустя мы пришли к выводу, что давно пора написать мюзикл о немецкой принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской, то есть, о ее тех, совсем юных годах, когда она еще не догадывалась, что предстоит ей стать прославленной русской императрицей.

– Да, надо показать нашим народам, что немецкая и российская история переплеталась на протяжении веков. Вторая мировая война надолго разъединила нас, но теперь пришла пора восстановить равенство, – подвел черту Мартин. Я согласилась с ним и выключила диктофон. Мы поднялись вместе, как по команде.

– Ты мне очень нравишься, – сказал Мартин, а я както по-глупому опустила взгляд. Теперь он и правда обнял меня за талию, а я положила руки ему на плечи. Мы смотрели друг другу в глаза...

В антракте он настиг меня в галерее. Он тяжело дышал.

– Я бежал за тобой, ты все время ускользаешь, я почти потерял тебя в толпе. После концерта мы идем в ресторан «Пост», я жду тебя!

И я пришла. Но в ресторане было так много помещений, и все они были забиты народом, что я снова вышла на улицу, стояла в нерешительности остановилась, не зная, что делать дальше.

– Что, нет мест?

Неизвестно откуда появившийся Мартин обхватил меня за талию и повел внутрь, но кто-то остановил его в проходе. Это был финансовый директор фестиваля. Они стали на ходу, среди шума и давки обсуждать чтото, очевидно, важное. Было жарко и влажно, проходившие мимо толкали нас. Я вышла на улицу. Ожидание томило меня. Казалось, оно никогда не кончится, за делами Мартин забыл обо мне. На другой стороне улицы был еще один ресторан. Кто-то махал мне рукой через окно. Это были музыканты, с которыми я познакомилась днем, и я направилась к ним. Меня ждала непринужденная болтовня на родном языке. Праздник парил в воздухе, заполнял все щели, делал счастливыми сердца. Беседу нашу прервало появление автобуса. Музыкантов, как оказалось, расселили по окрестностям, если они не сядут сейчас в автобус, другой возможности попасть в свои отели у них не будет. Так я снова оказалась на улице. На верхней террасе ресторана «Пост» стояли Лариса и Мартин.

– Иди сюда! Где ты была? Мы тебя обыскались, – выговаривала мне подруга.

Я поднялась по лестнице. А тот она заспешила:

– Ребята, я вас оставляю, мне пора!

– Где ты была? Я искал тебя весь вечер!

Мартин взял меня под руку и повел прочь. В аллее было темно. Мы остановились. Губы Мартина коснулись моих губ. Он не поцеловал меня, он просто крепко прижал свои губы к моим.

– Ты нужна мне! – сказал он так, что я поверила ему. От волнения у меня перехватило дух. «Ты нужна мне», это больше, чем «люблю». Вместо ответа я обвила ладонями его шею. Какое-то время мы стояли без движения. И вдруг он вспомнил:

– Ах, мне надо одного музыканта отвести ко мне домой. Он ночует у нас.

– Я подожду тебя здесь…

– Нет уж, я тебя не оставлю, идем со мной!

У порога уже ждал лысоватый парень с крутым лбом. Глянул на меня так же неприязненно, как днем на меня смотрел Клаус. Да что, они все в него влюблены? Или они охраняют от чужаков его почти семейную жизнь с Эльзой и Мэри? Похоже, здесь каждый считает Мартина своей единоличной собственностью. Мартин пригласил нас в дом.

– Нет, я подожду здесь, – воспротивилась я.

– Жди меня, не вздумай снова уйти, – услышала я его приказ.

Вернулся он быстро, и мы снова укрылись в сумеречных переулках. Перешли по крутому мостику через ручей и оказались в туннеле, образованном зарослями шиповника, распространявшего горьковатый аромат. Приятная вечерняя прохлада окутала нас. Было слышно, как журчит вода в ручье.

– Это твой ручей? – спросила я.

– А как же!

– У тебя здесь водится форель?

– Сколько угодно!

Мартин взял меня за руку. Рука у него была нежная и сильная, она показалась мне похожей на гигантскую ночную бабочку. Аллея закончилась, мы собрались перейти на другую сторону улицы, чтобы спуститься к прудам. В этот момент Мартина снова кто-то окликнул.

– Извини, мне придется к ним подойти, – сказал он с раздражением в голосе, и направился к пожилой паре.

Мне это надоело! Да и вообще, нехорошо как-то получается! Скрываться, гулять тайком. К чему это? Захотелось уйти. Но другое желание пересилило. Мартин зажег в моем сердце тот огонь, власти которого я уже не могла противостоять.

– Почему ты так внезапно исчезла из ресторана? – снова досадовал Мартин, – я искал тебя. Эльза ездила в Регенсбург, мы могли побыть вместе...

Вот и хорошо, что исчезла…

– Зачем я тебе? Я не смогу заменить тебе ее…

– Что, что ты говоришь?

– Мне очень хотелось бы… Но я не могу.

– Никто никого не должен заменять!

– Ты прав.

– Но ты нужна мне!

– Ты мне тоже нужен, – повторила я, и это была правда, но это были не те слова, которые мне хотелось сказать, а те не приходили на ум. Мартин долго молчал, потом произнес задумчиво:

– Человек не успевает родиться, как он уже обманут…

Солнце белым огнем заливало площадь. Огонь слепил глаза, сжигал меня снаружи и изнутри… Я прикрытые веки, но это не помогло. Оркестр репетировал «Хативку». На иврите, это надежда. Грустью исходило фортепьяно, рыдал кларнет. Кларнетист смотрел перед собой круглыми и печальными глазами обиженного ребенка. Надежда… Но почему она так горько плачет? Отыграв, кларнетист спустился в зал. Вдруг между ним и Мартином разразился спор. Слов я не слышала, передо мной разыгрывалось нечто вроде пантомимы, оба они оказались мастерами жестикуляции. Мартин вообще не мог долго стоять на месте, беседуя с кем-либо, он то и дело отступал назад, приближался к собеседнику и снова делал шаг назад или в сторону, тело его словно реагировало на какую-то тайную музыку, звучавшую у него внутри. До меня донеслись обрывки фраз… Мартин настаивал на том, что надо играть тише, а кларнетист беспокоился, что тогда в задних рядах его не будет слышно. Он просто не знал акустических особенностей этой площади с примыкающими вплотную друг к другу фасадами домов, в этом отношении ей мог бы позавидовать даже греческий театр.

Ссора разгоралась. Сейчас кларнетист соберет свои вещи и уедет домой. Каково же было мое удивление, когда минуту спустя оба поднялись на подмостки, Мартин сел к роялю, а кларнетист, как ни в чем не бывало взял в руки кларнет. Они играли дуэт. Это было похоже на соревнование, словно один желал показать другому, на что он способен. Пламя вырывалось из-под раскрытого крыла рояля, разбрасывая по площади золотые искры, а кларнет, подобно водопаду, пытался его загасить. И вдруг все смолкло. Не сразу Мартин поднялся с места. Горячо обнял израильтянина. В обнимку они спустились с подмостков. Легкая улыбка играла на его лице.

Оставив кларнетиста, Мартин направился ко мне. Сердце мое громко билось от восторга. Мартин встал за моей спиной.

– Это глупо, мы не должны бегать друг от друга, – сказал он, чуть склонившись надо мной, и я ощутила влажное тепло его кожи. Кровь быстрее побежала по моим жилам, мне казалось, она прорвет сейчас мою кожу, вырвется наружу.

– Дотронься до меня, – выдохнула я, мне страстно захотелось ощутить его прикосновение.

Но он не коснулся меня. Вместо этого спросил:

– Какой у тебя номер комнаты?

Позже я сообразила, что произнесенное мной немецкое слово имело двойной смысл, Мартин понял его как «возьми меня». И он меня взял. Он повел меня за собой, и я подчинилась, в бесстыдстве своем не испытав ни страха, ни стыда…

– Тише, тише, – шептал Мартин, закрывая мне рот поцелуями.

А почему, собственно, это называется – «он взял меня», разве он у меня что-то взял? Напротив… Все, что было в нем, перешло в меня, и мое тело затрепетало... А потом он смотрел мне в глаза и целовал мои руки. Из моих глаз бежали слезы. Счастливые слезы любви.

– Я люблю тебя, – шептал Мартин.

– И я тебя люблю.

– Милая, – повторял он по-русски.

– Милый...

Мартин ушел, а радость осталась, она переполняла меня. Все во мне пело и трепетало. К радости примешивались какие-то другие чувства, названия которым я не знала. Оставаться в номере не было сил. Послеполуденный зной погрузил город в сонливую тишину. Спустилась к реке. Долго стояла на мосту. Улыбка не сходила с моего лица. Мужчина, нагишом переплывавший реку, решил, что улыбаюсь я ему, улыбнулся в ответ и взмахи его рук стали еще более энергичными. Смешно! Флиртовать, когда ты нагишом! На это способны только немцы. Порог стыдливости у них… А что с моей стыдливостью?

И вдруг я ощутила зверский голод. Присела за столик в прибрежном ресторанчике. В послеполуденную тишину вдруг врезались ритмичные звуки музыки. Сначала слышен был один только ударник: бум, бум, через минуту к нему присоединилась электрогитара, и еще что-то…. Из-за излуки реки показался корабль. Огромное колесо, прилепленное к его боку, оказалось декорацией, передвигался он при помощи дизельного мотора. На верхней палубе танцевало человек сто, и это под палящим солнцем. Я помахала рукой, и все они дружно и радостно стали махать мне в ответ.

В антракте Мартин снова нашел меня галерее.

– Приходи после концерта в ресторан. Там все соберутся, – сказал он, улыбаясь мне своей невозможной улыбкой…

– Скажи, это действительно было, или это был сон? – спросила я тихо.

– Разве можно такое знать наверняка? – мы молча смотрели друг на друга.

– Как жаль, что я не могу сейчас же уйти с тобой! – сказал Мартини тайком сжал мою руку.

Взгляды украдкой. Случайное касание. Мартин много пил. Потом всей компанией отправились гулять по набережной. Река плескалась внизу, уличные фонари выхватывали из темноты кусты цветущих роз. Пахло свежескошенной травой. Мартин снова ссорился. Теперь с виолончелистом. Тот смертельно обиделся на него за Сибелиуса.

– Никогда тебе этого прощу! – кипел он, – как можно не любить Сибелиуса! – глаза его наполнялись слезами.

Вот она, русская душа, вся наружу. Мартин попытался обнять музыканта, но тот оттолкнул его. Помирились они уже в баре. Выпили на брудершафт.

– Ты играл сегодня великолепно, – восторженно сказал Мартин, обнял виолончелиста, но смотрел он на меня, как если бы хотел сказать, что объятие адресовано мне.

Ночью я написала ему любовную записку. Как школьница. Глупо! Все во мне волновалось, бурлило, требовало выхода. Попыталась уснуть, из этого ничего не вышло. Включила свет. На столе лежали журналы со статьями Мартина о музыке. «В каждом раю есть свой случай греха. И после того, как грех содеян, начинается сложный путь самоочищения, восстановления веры и воспитания доверия, путь скепсиса. Начинается труд познания и поиска смысла и места таланта в нашем, таком прекрасном и таком опасном мире...»

Да, это правда, нет рая без греха…

– Ну почему мы не можем быть сейчас вместе!

Шла утренняя репетиция. Вместо ответа я сунула ему в руку мою ночную записку. Там были слова любви. Испытала неловкость. Любовь глупит…

Эльза недобро посматривала на меня. Впрочем, точно так же она смотрела на Мэри. Нехорошая получается история! Мэри я почти не видела, а Эльза всегда была где-то рядом, и я невольно злилась на нее. Похожа на монахиню со своим постным лицом, ей свечки в церкви