Esli Melpomena wibrala tebja

Автор Xenia Singer

Eto ne dnewnikowie sapisi, a skoree ispowed zhenschtschini, naschei sowremennizi. Wse rasskasannie eju sobitija realni i w realnom wremeni. Alina pischet o ee wsaimootnoschenijach s okruzhajuschtschimi ljudmi, o swoich tschuwstwach i emozijach w krititscheskich zhisnennich situazijach. Ona ne ropschtschet na swoju neprostuju, napolnennuju bolju i tragedijami zhisn. Nu tschto podelaesch, esli kto-to napisal szenarij twoej sudbi, i ti objasana emu sledowat.
Kollegi Alini wam rasskazhut o nei, tschto ona, konetschno zhe stschastliwij tschelowek, zhiwet i rabotaet w Gamburge, uspeschnij utschenij, fisik, uwerena w swoich silach, u nee prekrasnaja bolschaja semja i, nakonez, ona ne prosto krasiwa, ona priwlekatelna.
Esli zhe wi protschtete to tschto ona napisala o swoej zhisni, skoree wsego skazhete, cto eto psichlogitscheskij, uwlekatelnij, ne ostawljajuschtschij rawnoduschnim ljubownij roman.

• Язык: Русский
• Издатель: Books on Demand
• Дата выпуска: 30 нояб. 2018 г.
• ISBN: 9783744817622

Xenia Singer

Die Laufbahn des Autors besteht aus zwei Hälften. Sie wurde in Russland, in Jekaterinburg geboren, da auch ihr Studium abgeschlossen. Sie ist Physikerin, war viele Jahre als wissenschaftlicher Mitarbeiter in einem Institut der Akademie der Wissenschaften tätig. Jetzt lebt sie seit vielen Jahren in Hamburg, arbeitet auch als Forscherin in einem Beschleunigerzentrum. Sie ist bei Kollegen in der ganzen Welt bekannt, mit denen sie erfolgreich kooperiert. Sie hatte früher nur wissenschaftliche Arbeiten veröffentlicht. Plötzlich wurde es ihr bewusst, dass sie noch etwas Anderes schreiben möchte. Aus diesem Wunsch ist ein psychologischer, hinreisender, aufregender Liebesroman geworden.

Предварительный просмотр книги

Esli Melpomena wibrala tebja

Titelseite

Titel

Детство как детство

В ловушке

Смочь

Лихая юность

Понять, но не принять

Что не должно было случиться

Простить, не простив

Мельпомена продолжает развлекаться

Быть другом

Бумеранг из прошлого

Не предать себя

Impressum

Если Мельпомена выбрала тебя

Ксения Сингер

Роман

Аннотация

Даже в зеркале мы видим себя не так, как видят нас другие. Тем более, наши оценки событий или поступков очень отличаются от мнения окружающих. Насколько наша жизнь сложна и многогранна, какие краски в ее палитре преобладают, в основном зависит от нашего восприятия ее через черты нашего характера, наш интеллект.

Это не дневниковые записи, а скорее исповедь женщины, нашей современницы. Алина пишет о ее взаимоотношениях с окружающими людьми, о своих чувствах и эмоциях. Она не ропщет на свою непростую, наполненную болью жизнь. Временами ей кажется, что кто-то написал сценарий ее судьбы, и заставляет ему следовать.

В тинейджерском возрасте она загнана в капкан. Кажется, что она не в состоянии вырваться и проще уйти из жизни самой и сейчас. Письмо из прошлого помогло ей понять, не только как выжить, но и как жить дальше. Нашлись родные души, подавшие ей руку. Теперь дело только за ней. Следы же от капкана остались.

Появляется тот, которого ждала и любила с детства. Он любит не только ее, но главное, ее детей. Ей кажется, что она проснулась в своей сказке. Вот оно это счастье навсегда, ведь они вместе придумали эту сказку одну на двоих, но, как оказалось, каждый понимает ее по-своему.

Вдруг жизненный поезд снова летит под откос, лишая ее самых близких и любимых людей. Она же опять вся искалечена, искорежена и духовно и физически. Теперь она должна заменить тех, кто встал на пути преступной силы…

Вот так и сражается Алина всю жизнь с собой, с реалиями да ещё с фантазиями своими и чужими, сызмальства не укладываясь в канву общества то со знаком плюс, то со знаком минус.

Была ли Алина права в своих поступках и оценках, и что вышло из под ее пера, криминальная история или психологический роман, решать читателю.

Детство как детство

Когда я рассматриваю старые фотографии или читаю папины заметки обо мне маленькой в моей памяти живо всплывают многие эпизоды тех далеких дней. Благодаря этому мне удается восстановить не только произошедшие события, но и точно назвать их даты.

1970. 22 декабря. Это день моего рождения. Эта дата стоит в моем свидетельстве о рождении

1972. Май. Эта дата написана бабушкиной рукой на обратной стороне фотографии. Эта выцветшая фотография всегда стояла на ее письменном столе. Она и сейчас стоит, но на моем. Благодаря ей в моей памяти сохранились мои первые ощущения себя.

Мне два года. Я стою у папы на коленях, одной рукой обняв его за шею, а второй прижав к себе куклу Машку. Только в такой позиции я чувствовала себя комфортно и защищенно. Я очень любила папу, еще я любила бабушку Алину, папину маму, и Машку – куклу, которую сшила мне бабушка. Машка была моим доверенным лицом, моей подругой, моей спутницей ночи. Маму я тоже тогда любила.

1974. Апрель. Мне почти три с половиной года. Папа держит меня за руку, а второй рукой я прижимаю к себе Машку, и мы втроем идем по длинной дороге. Там далеко видно, как голубое небо, по которому плывут облака, сходится с дорогой. Я подаю идею:

– Папа, давай дойдем туда, где небо на дорогу легло, и пойдем дальше по небу. Дойдем до облака и попробуем, мягко ли там прыгать.

Папа берет меня на руки и показывает, что теперь, когда я нахожусь выше, место, где небо сходится с землей, много дальше. Я тут же догадываюсь, что если папа присядет на корточки, то нам будет идти ближе. Он смеется и рассказывает мне про горизонт. Мне нравится горизонт, который играет с нашими глазами в прятки. Мне только непонятно, где же тогда начинается небо.

– Лина-Лин, колокольчик мой, да прямо от земли и начинается.

– Нет, папа, облака плывут по небу, они ведь по земле не ходят.

– Ходить, не ходят, но на землю тоже бывает, что опускаются, и называются они тогда инверсионными. Облака находятся на разной высоте, каждое на той, на какой ему удобнее согласно закону физики.

– Папа, а есть такой закон физики, чтобы мне тоже удобно было летать по небу?

Осень – зима. Я была, по-видимому, проблемным ребенком от рождения. Вероятно поэтому мама таскала меня по врачам, хотя папа сердился на нее, считая, что я абсолютно адекватна. Но мама упорствовала и наконец торжественно презентовала папе заключение врачей: «синдром сверходаренного ребенка с элементами аутизма». Папа, отодвинув бумаги, которые перед ним положила мама, сказал:

– Чушь, абсолютно нормальный ребенок. Оставь ее, пожалуйста, в покое.

Аномалии у меня действительно были. К примеру, память. Мама говорила, что у меня не память, а копировальный станок. Папа тут же возражал, что это наследственность, и у него была такая же в детстве. Или еще, когда я обижалась, то забиралась в плохо досягаемый взрослыми угол, и мне надо было что-нибудь листать. Все знали, что через некоторое время ребенок успокоится и все будет в порядке. Листать было скучно. Я начала рассматривать то, что было на страницах, и установила, что чаще всего там были буквы, которые, объединившись, образовывали слова. Я стала спрашивать у папы, как они это делают. Он мне показал, как можно, называя буквы, читать слова. Довольно скоро это стало моим любимым занятием; теперь я сама стала читать себе сказки. Собственно, читала все, что попадало под руку, и все запоминалось само собой. Предметом листания могла оказаться как детская книжка, так и толстый том энциклопедии – толщина его выбиралась прямо пропорционально глубине обиды. Но листать то же самое второй раз я не хотела. После того как я начала читать, папа стал покупать мне книги, как он говорил, «для листания».

Как-то мне попали в руки ноты. В шкафу стояла большая коробка, полная тетрадей, исписанных кружочками, крючками и полосками, которые меня ужасно интриговали. На мой вопрос, как их читать, папа посоветовал мне обратиться за консультацией к бабушке. Оказалось, что это не крючочки вовсе, а ноты, и было их семь сестренок – у каждой было свое имя. Чтобы отличать их, они были рассажены среди полосок, как на этажах, и на каждом этаже каждая на свое место. Имена их можно петь или играть на музыкальном инструменте. Бабушка подвела меня к пианино и показала, если ударить по клавише, она назовет свое имя.

– Если ты запомнишь имена клавиш и будешь следовать порядку опроса и правилам, написанным в тетради, получится музыка.

Бабушка села за пианино и начала играть. Это было открытие другого мира. Я, конечно, и раньше слышала музыку, но сейчас меня поразило, что бывает страшно, весело, грустно не только когда читаешь истории и сказки в книгах, но и когда слушаешь музыку. Как хотелось самой читать, также захотелось самой играть. Бабушка потихоньку, никому ничего не говоря, стала обучать меня музыке. Когда я бывала у бабушки, я никогда не обижалась. Мне было у нее всегда хорошо. Не надо было забиваться в угол и что-то листать одной. Мы делали с ней все вместе.

Однажды, дома, после очередного сидения в углу и листания нот, я попробовала воспроизвести на пианино то, что запомнила, стараясь повторять бабушкины движения. Это почему-то произвело впечатление на маму. Она была в восторге. Клавиатура на пианино была мне чуть ниже подбородка. Я наотрез отказывалась садиться на стул, мне надо было играть стоя, чтобы время от времени, изогнувшись, нажимать еле досягаемую правую или левую педаль. Мне хотелось чтобы и пиано и легато звучали, как можно чаще, даже если в нотах и не стояло их обозначения.

Это был почти цирковой номер. Мама приглашала к нам гостей. Все меня начинали просить поиграть на пианино. С чувством собственной важности я делала интерпретацию какого-нибудь мною выбранного классического музыкального произведения. После этого, получив порцию похвал и конфет, я удалялась в мою комнату, слыша, как мама начинала рассказывать, что я сверходаренный ребенок, но вот с элементами аутизма – отсюда мои странности. Такие представления всегда бывали в отсутствие папы.

1975. Мне уже четыре года. Этот год засел в памяти, по-видимому, в связи с впервые пережитым чувством утраты очень близкого мне существа.

На сей раз мама наряжала меня особенно тщательно. Мы сменили уже несколько нарядов, пока она, наконец, не сказала: «Сейчас пойдет. Я очень тебя прошу сегодня себя хорошо вести. Придет главный редактор с женой, будь вежливой с ними. Он мой начальник и от него многое зависит. И без капризов, пожалуйста», – увещевала она меня, причесывая.

Я поняла, что сегодня нужно быть особенно хорошей девочкой и как можно лучше играть на пианино, если попросят.

Мы с мамой были уже готовы и ждали гостей. И вот раздался звонок. Мама пошла открывать; я тоже побежала за ней. Через проем двери вошел очень большой дяденька, за ним красивая тетя, а за ними светло-рыжая с длинными висящими ушами и высунутым языком собака. Дядька присел передо мной, придерживая собаку, сказал ей:

– Сидеть. Тебя зовут Лина? А ее Кони. Кони, дай лапку Лине.

Кони не только подала лапу, но и лизнула меня в лицо. В ответ я обняла собаку и поцеловала. Это вызвало полный всеобщий восторг. Дядя был очень доволен и отрекомендовался: «Меня зовут Фолькер, ее зовут Брунхильде», – ткнул он пальцем в свою спутницу.

– Она музыковед и очень любит музыку. Говорят, ты очень хорошо играешь на пианино. Мы пришли послушать, порадуй нас своей игрой.

И хотя мне так не хотелось отрываться от Кони, надо было подчиниться желанию гостей. Тем более, что мама уже строго смотрела на меня. Я надула щеки и важно спросила:

– Что бы вы хотели послушать: из Моцарта, Шуберта или Бетховена, или...

Было видно, что предложение несколько обескуражило гостей, к явному удовольствию мамы. Брунхильде спросила у меня, сюсюкая, как с маленькой:

– Ну и что из Бетховена ты нам можешь сыграть?

– Лунную сонату. Я буду исполнять ее впервые.

Лунная соната завораживала меня не только своим названием, но и той тревогой, с которой клавиши выкрикивали свои имена.

Гости начали снимать пальто, а я побежала в комнату, встала за пианино и начала играть, не оборачиваясь и не интересуясь, слушают они или нет. Я была почти в конце первой части, когда услышала отчаянный крик Машки. Не говоря ни слова, я ринулась в мою комнату, слыша за собой голоса:

– Извините, по-видимому, технические проблемы.

– Сколько ей лет?

– Четыре в конце прошлого месяца исполнилось.

– Бесподобно. Это ее детское восприятие музыки, ее собственная интерпретация. Гениально.

Я же в это время сражалась с Кони за Машку. Это рыжее чудовище, лежа на моей кровати, вымочив слюной мою подругу, раздирало ее на части. Кругом валялись клочья ваты. В кровати было мокро. Пытаясь отобрать Машку, я ухватила ее возле собачьих зубов. Тогда зверюга всей пастью вонзилась мне в руку; в ответ я впилась зубами ей в ухо. Кони разжала челюсти и завизжала. На ее визг прибежали взрослые. Мама стала шлепать меня по лицу, чтобы я отпустила ухо Кони. Увидев на собаке кровь, они стали искать на ней рану. Фолькер сообразил, что источник крови не на Кони, и первым увидел мою прокусанную руку. Я не плакала. Я прижимала к себе все, что осталось от Машки. Встала, пошла и села в угол лицом к стенке. Потом все суетились вокруг меня: обрабатывали и забинтовывали мне руку. Мама забрала у меня Машку под предлогом, что ее надо срочно отправить в больницу. Брунхильде стала мне обещать, что в ближайшие дни они принесут мне новую куклу, которая и говорит, и ходит, и пьет, и писает. Пришлось ей объяснять, что я не играю в куклы, даже если они и умеют все делать, но они все равно не живые и не надо на них тратить зря деньги. А Машка была живая, и теперь она может умереть. Я их простила и пожала им руки, и Кони простила, она не виновата, что такая глупая.

Мама перестелила всю мою постель. Я легла, но не было Машки и от кровати пахло Кони.

Забравшись на подоконник, я стала ждать папу. Идет снег. Мне становится совсем грустно. Я смотрела на снежные хлопья и думала о том, что бедная Машка сейчас там, в больнице, одна, и ей, наверное, тоже очень грустно. Хлопнула входная дверь. Во дворе появилась мама. Уличный фонарь и фонарь на доме хорошо освещали ее. В руке у нее была прихваченная газетой Машка, она бросила ее в контейнер для мусора и вывезла контейнер на улицу. Это означало, что завтра рано утром приедет мусорная машина, у которой крутится бак, затягивая все вовнутрь. Этот бак мне казался громадной, все пожирающей пастью чудовища. От сознания того, что он проглотит и Машку, у меня заболело и заплакало все внутри. Мою любимую подругу надо было спасать.

Я подождала, пока все стихнет и мама уйдет из кухни в спальню; тихонько выскользнула из своей комнаты, осторожно придерживая дверь, как была: в ночной рубашке и босиком. Если услышит мама, все пропало, она запрет меня в комнате – и тогда мне не спасти Машку. Тихонько прошла по коридору, открыла входную дверь, прикрыла ее так, чтобы она не стукнула. Контейнер для мусора был значительно выше меня. Я не могла открыть его. Надо было на что-то встать. Возле песочницы стоял мой стульчик, весь занесенный снегом, но и этого оказалось мало. На стульчик я поставила перевернутое вверх дном ведерко; встав на него, мне удалось скинуть крышку. Машка лежала наверху среди кухонного мусора. Приподнявшись на цыпочках, перегнувшись через край контейнера, я схватила ее и в этот момент вся конструкция подо мной рухнула. Я оказалась на земле, крепко прижимая к себе все, что осталось от Машки. Машка не пахла больше Машкой, она пахла Кони, рыбой, картошкой и еще чем-то. Я поняла, что Машка умерла, ее больше нет. Мне стало очень больно и одиноко. Я решила умереть вместе с ней.

Так и нашел нас папа, вернувшийся поздно с работы. Папа завернул меня в свое пальто и занес в машину, включил двигатель. Сидя у него на коленях, я плакала и рассказывала, как все случилось. Выслушав меня, он тихо сказал:

– Я понимаю, как тебе больно, что умерла Машка. Но с ней произошел несчастный случай. Теперь ты можешь понять, как было бы больно мне и бабушке, маме, если бы умерла ты. Ты ведь не хочешь сделать нам всем так больно.

– Машку надо похоронить по-человечески, как дедушку. Она не должна быть съедена мусорной машиной.

Папа снял меня с коленей, закутал плотно в пальто и сказал, что мы едем к бабушке.

Уже засыпая после горячей ванны, я услышала, как бабушка уговаривает папу позвонить Биргит – моей маме. Я испугалась и спросила:

– Она не приедет забрать меня?

Утром мы похоронили Машку. Бабушка сделала ей гроб из коробки. Все было так же, как тогда на похоронах у дедушки.

Когда умер дедушка, чувство утраты я осознала через страдания бабушки и папы. Я страдала, видя, как больно им. Машка была моей утратой. И хотя через пару дней рядом с моей кроватью сидела новая, сшитая бабушкой, кукла, я никогда не брала ее в постель и не забирала ее домой, объяснив ей, что это для нее опасно. Ее звали Даша, она была сестрой Машки, но она была другая, и отношения у меня с ней были официальные.

Потом я лежала в клинике, поскольку заболела от сильного переохлаждения – мне лечили то легкие, то почки. Жила я теперь у бабушки. Мама получила интересную работу в редакции. Я же теперь должна была часто посещать врача и даже иногда снова ложиться в клинику, которая находилась в Гамбурге. Это все можно было вытерпеть ради того, что я теперь жила у бабушки.

Бабушка была архитектором. Мы с ней работали дома или в ее студии, которая находилась в соседнем квартале за углом. Это был обычный четырехэтажный одноподъездный дом. На двух верхних этажах располагались квартиры, по три на этаже. Самый нижний этаж, как правило, занимали офисы, предоставляющие услуги различного толка. K примеру, такого рода, как: налоговые консультации, составление персонального гороскопа именитым астрологом, исцеление от недугов нетрадиционными методами лечения.

Весь следующий этаж занимала бабушкина архитектурная студия. Она имела четыре бюро и одну большую просторную, с большими окнами комнату, в которой мне особенно нравилось находиться. Иногда в середине этой громадной комнаты раскрывали большой стол и на нем делали макет дома или даже города. Бабушка разрешала мне его рассматривать, после того как ее сотрудники уходили домой. Я знала, что, когда уйдем и мы, набегут маленькие человечки и заселятся в эти дома. А еще в этой комнате можно было бегать, прыгать на скакалке и даже ездить на велосипеде. Но это все можно было делать, если не было заказов. Когда заказы были, и если меня бабушка все-таки брала с собой, я должна была сидеть в ее бюро. Несмотря на такие неудобства, которые, на мой взгляд, создавали заказы, бабушка напротив очень любила, когда они были. Она становилась какой-то другой: голосом, улыбкой, походкой.

Все остальные комнаты, включая и бюро бабушки, были менее интересны и выглядели они все примерно одинаково. В каждой стояли большой письменный стол и кульман – большая чертежная доска. В бабушкином бюро, кроме этого, стоял еще мой стол, на котором красовалась табличка «Шеф по тишине». Это была моя должность. Моей обязанностью было следить за тишиной, показывая личным примером.

Дорожка от подъезда дома вела в сквер, который находился напротив, и упиралась бы прямо в скамейку, если бы не громадный куст гортензии, заслонявший ее. Зимой и осенью бабушка называла эту скамейку поэтической, а весной и летом пристанищем для влюбленных. Мы с бабулей любили на ней отдыхать. А еще я любила, когда мне бабушка читала или что-нибудь рассказывала, хотя я и сама много с удовольствием читала. Бабушка во время чтения или рассказа говорила разными голосами, и от этого было еще интереснее. Но больше всего я любила, когда мне бабушка играла на пианино, тогда нам с ней было вместе печально или весело, страшно или радостно. Сама же я больше не играла. Как только под моими пальцами начинали звучать клавиши, я слышала крик Машки о помощи, но я знала, что Машки больше нет нигде и никогда не будет, и от этого мне становилось совсем грустно и больно.

Август. Иногда нас с бабушкой приглашали на детские праздники, и мне очень нравилось на них бывать. Они обычно случались в связи с днями рождения внуков или детей бабушкиных друзей. Поскольку круг друзей имел очертания, то и детский круг в основном был один и тот же. Бабушка говорила, что в обществе нужно достойно выглядеть, и поэтому мы всегда для таких случаев старались особенно красиво одеться.

На одном из таких детских праздников я и познакомилась с моей первой любовью. Этот день, когда я в него влюбилась, хорошо запомнился. Мне было четыре года, а ему как раз исполнилось двенадцать. Возможно, это случилось из-за того, что остались эмоции не у дел, после гибели Машки. Машки не было со мной уже полгода, но я все еще тосковала о ней. Не поддавшись на уговоры бабушки одеться в легкое светлое платье – соответственно погоде, я пришла на день его рождения в черной траурной одежде; поэтому выделялась на фоне ярко одетых детей и чувствовала себя несколько устраненной из общего круга. Вручая подарок, я извинилась за мое печальное настроение. Он спросил о причине моей грусти, и я рассказала о трагической гибели Машки. Он погладил меня по голове и сказал, что память о друге должна оставаться в сердце, но страдать не надо, от этого Машке там, на небе, тоже грустно. Взял меня за руку, и мы пошли к гостям.

Мы встречались с ним и на других праздниках. Дани, так звали мальчика, был очень похож на настоящего принца из сказки, которую я недавно прочитала. Он тоже был красивый, стройный и добрый. Я ходила за ним по пятам, а он, умиленный моей привязанностью к нему, уделял мне иногда внимание, еще больше подогревая этим мою влюбленность в него. Но если его не бывало на очередном празднике, для меня праздник проходил в грусти о нем. И я свято верила, что когда-нибудь злой волшебник заколдует меня. А он победит злодея и, поцеловав, освободит меня от колдовства.

1976. Приближался школьный возраст, а это означало, что свободная жизнь кончалась. Меня записали в школу, и первого августа в возрасте пяти лет и неполных восьми месяцев я пришла в первый класс начальной школы. Я была горда, что стала школьницей, но к бабушке я теперь ездила только в гости.

В первый же день нам выдали учебники и специальные тетради с заданиями для домашних работ, рассчитанные на полгода. Это было в среду, а в понедельник я торжественно вручила моей учительнице все тетради с выполненными заданиями. Кроме того, заявила, что учебники мне тоже больше не нужны, так как я их уже прочитала. Она начала мне задавать разные вопросы, на которые мне нравилось отвечать. Попросила, чтобы я ей почитала. Когда мама пришла за мной, они долго беседовали, а на следующей неделе я пошла в другой класс, который назывался 2А.

Некоторые дети оставались после занятий на продленку. Мне тоже хотелось остаться еще немного поиграть с ними, но за мной приходила младшая сестра мамы Вивита, или как ее все называли Виви, и забирала меня домой. Она появилась неожиданно, как Мэри Поппинс, и теперь жила с нами. Она давным-давно, когда я была еще совсем маленькая, окончила университет с отличием и могла работать учителем гимназии с правом преподавания немецкого языка и литературы, английского, французского, математики и географии. После окончания университета она и начала преподавать в гимназии в Киле, но потом заключила договор и уехала учить детей в одной из школ Новой Зеландии.

С Виви было тоже интересно: мы много играли в школу, она мне рассказывала о Новой Зеландии, где прожила три года, об Австралии, о множестве островов вокруг, по которым путешествовала вместе со своим другом. Она так интересно рассказывала, что мне казалось, это я сама там была, все видела своими глазами. Сама, свято в это веря, пересказывала услышанное от первого лица. Виви говорила, что просто влюбилась в эту страну, и не только в нее, но и в друга, которого там себе нашла. Когда закончился срок договора, оказалось, что продлить его было нельзя, и она должна была покинуть страну или выйти замуж за новозеландского друга. Но его родители были против их женитьбы, и ей пришлось уехать. Мама была несказанно рада ее приезду и постоянно ей твердила:

– Ты можешь жить у нас сколько хочешь. Главное, не спеши. Все хорошо обдумай. Не торопись связывать себя каким-нибудь договором, может, еще все образуется. Он одумается.

Виви, оставшись без своей любимой учительской работы, всю свою энергию, весь свой педагогический азарт направила на меня. Вследствие этого в течение оставшейся части учебного года мы прошли с ней всю программу начальной школы, так что к концу года я сдала экзамен и была зачислена в пятый класс гимназии. Рада и горда была только мама. Мне было все равно. Папа сердился, а бабушка почему-то жалела меня, гладила по спинке и говорила:

«Бедный ты мой ребенок».

Виви так же неожиданно исчезла, как и появилась. В гимназии, где я теперь училась, продленки уже не было. И я после школы шла домой одна. Дома я тоже была одна до тех пор, пока не приезжали с работы папа или мама. В гимназии хоть и было много народа, но мне там было очень одиноко. Ко мне не относились плохо, меня никто не обижал, даже поглядывали на меня иногда с удивлением, но общаться со мной тоже никто не хотел. В пятом-шестом классах некоторые девочки тютюнькались со мной, как с куклой, но они мне казались ужасно глупыми, а те, которые мне нравились, не обращали на меня никакого внимания. В седьмом классе стало еще хуже. Девочки все резко подросли, начали оформляться, и разница между мной и ими еще ощутимее бросалась в глаза. Ловя их снисходительные взгляды, я стеснялась сама себя – и очень страдала от этого. В отсутствие Виви я не прыгала больше через классы, а шла все с одними и теми же детьми из класса в класс, где все давно привыкли ко мне и, уважая, не замечали меня.

С учебой у меня не было никаких проблем. Исключение составляли уроки физкультуры; для меня они были просто мучением. Я чувствовала, что всем там мешаю. Когда проходили спортивные игры, никто не хотел, чтобы я оказалась в их команде. Преподаватель физкультуры должен был давать мне отдельно задания, это тоже было для него одно неудобство. В конце концов договорились, что я буду посещать спортивные секции, а в завершение каждого полугодия сдавать нормативы с моей возрастной группой. Уроки физкультуры теперь я могла не посещать.

Еще я очень страдала от школьного шума, от резких школьных звонков, от крика детей, от громких голосов учителей. Дома было хоть тихо. И я пристрастилась к чтению книг. Сначала я читала хаотично, все, что попадало под руку, но потом бабушка стала направлять меня, подсовывая книгу за книгой не только на немецком языке, но и на английском, а часто и на русском. Когда мы оставались с ней одни, бабушка почти всегда переходила в разговоре на русский язык. Она мне говорила, что мы с ней не должны забывать наши русские корни. Ее обучила русскому языку тоже ее бабушка, которая родилась и выросла в России, и звали ее также – Алина. К бабушке я приезжала теперь на субботу и воскресенье. Если я что-то делала не так, как хотела мама, ее главной угрозой, заставлявшей меня выполнить все ее требования, было: «Не поедешь к бабушке». Неделя для меня разделилась на две части: от понедельника до вечера пятницы и от пятницы вечера до понедельника. Когда же бывали каникулы, жизнь становилась радостная, просто супер – все каникулы я жила у бабушки. Университет, где работал папа, был недалеко от ее дома, и поэтому папа приходил обедать к ней. После обеда у нас с ним было «беседное время», и мы разговаривали на всевозможные интересные темы. Мне очень хотелось посмотреть, как папа работает; пару раз он брал меня с собой.

В доме бабушки у меня был настоящий друг и товарищ по играм – Рико. Вообще-то имя у него было Рихард, и все его так и называли даже в самом маленьком возрасте, и только я звала его мною же изобретенным именем, к неудовольствию его родных.

Рико я уважаю; он ходит сразу в две школы: обычную и музыкальную. Он относится к этому философски: «Никуда не денешься, если я так музыкально одарен». Я завидую ему; он всегда живет с мамой, папой, дедушкой и бабушкой. И хотя Рико на два года старше меня, его возят в обе школы. Дома у него постоянно кто-то из взрослых. Я очень сочувствую Рико: две школы, два домашних задания, куча всевозможных репетиторов; у него почти нет времени почитать или поиграть.

Когда Рико учился в шестом классе, а я в седьмом, жизнь его резко изменилась. Его мама, известная оперная певица, и папа, музыкант, погибли. Не пережив смерти дочери, умерла и его бабушка. Рико и его дедушка Фридрих, которого все всегда называли просто Фриди, остались вдвоем. И у них никого больше не было на свете, кроме меня и бабушки Алины. Рико не ходил теперь к репетиторам. По математике ему помогала я. Каждое воскресенье мы просматривали на неделю вперед учебник математики и решали задачки по предстоящей теме.

Когда мы играли с Рико в прятки или в спрятанный предмет, я всегда находила очень быстро, а он нет. Он обижался, думая, что я подглядываю, и не хотел больше играть. Это было мне неприятно. Я попробовала разобраться, почему у меня это получается лучше, чем у него, и поняла, что чувствую его волнение, когда приближаюсь к месту, где лежит спрятанный им предмет или спрятался он сам, а он моего не чувствует. Стала наблюдать и экспериментировать дальше, и не только с Рико. Для меня это оказалось полной неожиданностью, когда я установила, что многие другие люди не чувствуют эмоции рядом находящегося человека, хотя для меня это казалось абсолютно естественным. Как это получается и когда это началось, я сказать не могла, возможно, оттого, что это было всегда. Но что делать дальше со всем этим, я не знала. Папа и бабушка всегда приходили ко мне на помощь, когда мне было или страшно, или грустно, или я чего-то хотела. Им ничего не надо было объяснять. Я знала, они меня любят и хотят, чтобы мне было хорошо. Мама тоже любила меня и беспокоилась обо мне, но она не чувствовала меня, и мне все меньше хотелось с ней общаться.

Декабрь – мой любимый месяц. Мама называет декабрь месяцем стресса. И всегда добавляет, что зато потом одиннадцать месяцев спокойной жизни. Особенность этого месяца состоит в том, что все члены нашей семьи родились в декабре. В начале месяца день рождения у мамы, потом у папы, a у меня прямо перед Рождеством. Дата моего дня рождения мне больше всего нравится тем, что мой день рождения всегда в каникулы и всегда уже стоит рождественская елка.

1981. Декабрь. Я просыпаюсь в приподнятом настроении. У меня сегодня день рождения. Мне исполнилось одиннадцать лет. День начинается, как обычный день рождения. Утром мы празднично завтракаем, я получаю подарки, потом папа везет меня к бабушке. Она всегда печет к моему дню рождения мой любимый торт, и там меня тоже ждут подарки. У мамы какие-то дела, и она остается дома. Днем мы с папой идем кататься на коньках. На катке всегда весело, всегда играет музыка и от этого радостно. Мы с папой едем по кругу, папа хвалит меня за мой прогресс в фигурном катании и улыбается мне, но я чувствую его грусть, так же как и вечером, когда мы идем в театр. Мне сегодня совсем не до Рико, я с ним мало общаюсь, и он даже обижается на меня. Я хочу быть рядом с папой, потому что ему очень грустно. Я чувствую эту грусть, которая исходит от него, хотя он и старается показаться веселым – не хочет испортить мне день рождения.

1982. После всех праздников папа уехал в Америку на полгода. Он хотел и нас с мамой взять с собой, но мама отказалась по той причине, что она не получит отпуск на такой долгий срок, а уволиться и лишиться из-за этого своей работы она не хочет. А меня нельзя одну брать без мамы, так как там ребенок даже моего возраста по закону не должен находиться один дома, хотя я с семи лет была дома одна.

Я очень скучала о папе. Мне приснился сон, что он наконец-то приехал. Я услышала шлепанье папиных тапочек по коридору , соскочила, открыла дверь и увидела, как кто-то зашел в туалет, но запах оставшийся после него был не папин и не мамин. Это был очень неприятный запах чужого человека, напомнивший мне запах Кони. Испугавшись, я быстро закрыла дверь и спряталась в шкаф. Я услышала, как кто-то осторожно открывает дверь в мою комнату. От страха я с силой прижалась к задней стенке шкафа и почувствовала, что стенка выгнулась под натиском спины, а нога повисла в пустоте.

– Ты куда, перепугаешь ребенка, – слышен мамин шепот.

– Я в темноте запутался, куда идти.

Потом все стихло. Я снова легла в кровать. Но уснуть еще долго не могла под впечатлением моих открытий.

Из школы я буквально неслась, чтобы скорее начать обследование шкафа. Прочитанные недавно мною научно-фантастические романы о параллельных мирах будили воображение, и я надеялась, что там найду как минимум вход в другое измерение. Эта уверенность подкреплялась еще тем, что, когда мы купили дом, шкаф этот уже стоял. Его не сдвигали, даже когда делали ремонт. Он, занимая всю стену от пола до потолка, выглядел неподъемно массивным. Все боялись, что, если начать его двигать, он может развалиться. Шкаф этот и тот, что стоял по другую сторону стены, аналогично моему, в спальне родителей, очень ценила мама за вместительность. Поэтому их ремонтировали на месте, натирали обновителями, но никогда не двигали. Все эти факты подтверждали мои догадки и гарантировали, что, возможно, уже сегодня я буду контактировать с представителями другой цивилизации.

Я вытащила из шкафа вещи, которые висели на плечиках, и увидела, что часть задней стенки можно легко убрать, если повернуть несколько металлических пластиночек, которые ее удерживали на общей стенке. Когда я ее открыла, то обнаружила, что за ней был широкий дверной проем, соединяющий комнаты. Я все очистила пылесосом от паутины и пыли, просветила фонариком. Хода там в другой мир, к моему великому сожалению, не оказалось. Но не было подобного выхода из шкафа, стоящего в родительской спальне. Идея, что это место можно использовать не только как тайник для хранения каких-нибудь вещей, но и при необходимости можно надежно спрятаться там самой, смягчила мое разочарование.

Через несколько дней я снова почувствовала у нас дома чужой запах и решила ночевать в моем тайнике. И здесь я сделала новое открытие. В нем было все слышно, что говорилось в спальне, но остаться там надолго было невозможно, поскольку воздух быстро кончался и становилось абсолютно нечем дышать. Я быстро оттуда вылезла, но дверь комнаты забаррикадировала чем могла. Утром я спросила у мамы, кто к нам приходит по ночам. Она стала вдруг кричать. Из всего крика были понятны только две вещи, что я лгунья и шпионка. Больше я ее ни о чем не спрашивала, но каждый вечер чем-нибудь тяжелым подпирала дверь. После этого инцидента я старалась как можно меньше находиться рядом с мамой. От нее шел поток эмоций, которые я не понимала, – они меня пугали, раздражали, запутывали.

Наконец-то приехал папа. Но между родителями начались скандалы. Они нарастали не только по громкости, но и по продолжительности. С какого-то момента папа хоть и приходил с работы домой, но, когда я ложилась спать, видела из окна моей комнаты, как он шел к машине. У меня сжималось сердце от предчувствия, что все рушится. Я попросила папу врезать мне в дверь замок. Перед летними каникулами папа принес мне в комнату коробку и попросил поставить ее пока куда-нибудь подальше, поскольку в ней очень ценные для него вещи. Завтра он ее заберет. Я показала ему мой тайник. Папа засмеялся и сказал, что из тайника можно ее забрать и после отпуска.

Через день мы с папой вдвоем поехали в Грецию на три недели. Он рассказал мне, что они с мамой теперь живут отдельно. После нашего отпуска он пойдет на восхождение на вершину К2, а когда вернется, будет готовить все бумаги для развода. Он ждет, когда мне исполнится двенадцать лет, чтобы я могла сама решить, с кем из них я хочу остаться жить. На пляже мы рассматриваем карту района К2. Красной линией обозначен маршрут, по которому запланировано восхождение, треугольники на ней показывают места ночевок и отдыха альпинистов. Папа много и интересно рассказывает мне о Каракорум. В том районе сходятся границы четырех государств, но К2 принадлежит Пакистану. Мне хочется поехать туда с ним. Папа смеется и говорит, что, по всей видимости, вместе оказаться нам там будет непросто, так как, прежде чем пойти на такую сложную вершину, надо суметь покорить много других вершин. Пока же я дорасту и наберусь опыта, чтобы делать восхождение на К2, ему это может оказаться уже не под силу, поскольку он станет старым.

После нашего с папой отпуска бабушка повезла меня и Рико на неделю в Париж. И еще две недели я, Рико и его дедушка прожили в пансионате у моря.

Забрать нас неожиданно приехала мама, а не бабушка, как обещала. Мама была одета в черное платье, несмотря на жаркий день. Вошла, не улыбаясь, тихонько кивнув. От Фриди вдруг хлынул поток тревоги и болевого страха. Только когда он замер на месте с прижатой рукой к груди, с вопросом, застывшим на открытых губах, я поняла, что случилось что-то страшное. Фриди тихо спросил:

– Ник?

Мама кивнула:

– Сказали, что нашли палатку и его рюкзак, а самого его нет. Но отыскать его в живых шансы нулевые. Это произошло уже больше недели тому назад. Четыре дня была непогода. Теперь уже поиски прекратили.

Мама довезла Фриди и Рико до дома. Я тоже поднялась к бабушке. Мама осталась в машине.

С К2 папа пока не вернулся. Говорят, что он там погиб, но тело его не нашли. Мы с бабушкой знаем, что он вернется, мы никому об этом не говорим, даже друг другу.

1983. Жизнь течет в том же русле, что и раньше. Я хожу в школу, как ходила. В пятницу вечером мама довозит меня до бабушкиного дома, но из машины не выходит и к бабушке никогда не поднимается. В понедельник утром бабушка везет меня назад сразу в школу. Все каникулы я провожу у бабушки. Жизнь идет дальше. Только папы нет с нами, но я знаю, что он вернется.

1984. Кончались летние каникулы. Впереди двенадцатый класс. Все каникулы я провела с бабушкой. В ее отпуск мы ездили в Италию, посвятив нашу поездку исключительно Риму. Мы облазили с ней всю старую часть города. Благодаря бабушкиным друзьям побывали в мрачных удушливых катакомбах с таинственными захоронениями и в подвалах Колизея, где еще сохранились остатки механизмов, с помощью которых создавалась грандиозность тех кровавых спектаклей, разыгрывавшихся здесь. Бабушка в очередной раз удивила меня своими знаниями не только в архитектуре, скульптуре, живописи, но и абсолютно поразила меня тем, что знала даже имена гладиаторов и то, каким оружием они сражались. Когда она рассказывала о том, как жили люди того времени, мне казалось, что она лично была знакома с некоторыми гражданами Древнего Рима.

До окончания школы оставалось уже чуть меньше двух лет, и тогда я смогу переехать к бабушке навсегда и на законных основаниях, так как буду учиться в университете. Мы вместе с ней давно уже мечтаем об этом времени.

В ловушке

За два последних дня каникул надо было подготовиться к новому учебному году. Мы с мамой поехали покупать мне одежду, обувь, тетради и прочие принадлежности для школьных занятий и шли уже к автомобильной стоянке, увешанные пакетами, как вдруг какой-то мужчина окликнул маму по имени полувопросительным тоном. По всему было видно, что мама была ему очень рада. Его голос показался мне неприятно знакомым. Они говорили уже минут двадцать. Я не выдержала и попросила у мамы ключ от машины.

– Это твоя поросль? Какая большая. И сколько ей сейчас? Уже тринадцать?

Его скользивший по мне взгляд и вылившиеся из него эмоции, казалось, испачкали меня, оставив липкий противный след. Я поскорее ушла и села в машину, приготовившись долго ждать, но мама неожиданно быстро пришла, сказав, что остальное купим завтра. Мы вернулись домой, она нарядилась и уехала. Никакого обещанного ужина, да еще раз придется ехать за покупками. Ну да ладно. Есть чем заняться. Меня ждали книги, привезенные от бабушки. Некоторые романы Достоевского я уже читала, но в этом было что-то невероятное. Характеры, страсти, философия; залпом, наскоком все переварить было невозможно. Нужны были паузы, обдумать, понять, пережить. Я выключила свет и лежала в кровати, находясь под впечатлением от прочитанного. Когда бабушка подала мне эту книгу, она сказала:

– Для первого знакомства с ней ты уже готова, но ты вернешься к ней еще не раз.

Я очень удивилась, поскольку не читаю книги повторно. Я все помню, что я прочитываю. И она это знает. Название книги царапало в своем тревожном протесте – «Идиот».

Засыпая, услышала, как пришла мама. Она была не одна. Она почему-то все время смеялась. Ее счастливый смех меня коробил.

Крис стал появляться у нас сначала эпизодически, а потом и вообще поселился, эпизодически исчезая. Когда я сталкивалась с ним на кухне, в коридоре, на террасе или где-то еще, внутри меня красной лампочкой включалось чувство надвигающейся опасности. Я ощущала эмоционально: он готовит против меня какую-то гадкую агрессию. В голове рождалась ассоциация: он – охотник, мягко и неслышно крадущийся, а я глупая перепелка, затаившаяся в кустах, знающая, что охотник рано или поздно выследит ее. У меня и с мамой