Мой Бог

Автор Денис Мещерский

Ты живёшь в XXI веке, и в твоей жизни нет места чему-то необъяснимому, загадочному, мистическому. Семья, работа, друзья, проблемы, развлечения – ты такой же, как и все вокруг тебя. И ты примерно знаешь, что ждёт тебя через год, пять, десять лет.
Но потом происходит то, к чему ты не готов. И приходится кардинально менять свою жизнь и взгляды, как бы тебе ни было уютно в твоём устоявшемся мире.
А были ли вы, например, готовы к эпидемии COVID-19?

• Язык: Русский
• Издатель: Family Publishing Services
• Дата выпуска: 22 дек. 2019 г.
• ISBN: 9789527209059

Денис Мещерский

Окончил Российскую экономическую академию (университет) им. Г. В. Плеханова (2008 г.)Кандидат экономических наук (2011 г.)ПисательБлогер

Предварительный просмотр книги

Глава 1

Когда едешь из центра Москвы и въезжаешь на Новый Арбат, почти сразу же справа глаз различает странное несоответствие – среди современных бетонных тяжеловесов вдруг мелькает белое с зеленым. Если ехать не очень быстро, успеваешь рассмотреть белокаменную церковь с небольшими златоглавыми куполами и изящной колокольней. Можно пару минут подумать об этой неожиданной старой красоте, пока мысль не убежит дальше и не перенесёшься совсем в другие переживания. Но можно, если не сильно торопишься, решить остановиться и подойти посмотреть поближе, а то и зайти. Тогда у входа в церковь, которая как будто перенесена на это место на большой воздушной ладони, мягко растворившейся под ней, вы прочитаете, что это церковь Симеона Столпника. Вряд ли это скажет вам о многом, но, может быть, вы вспомните, что столпники во имя Бога жили долгое время на каменных столбах или возвышенностях в молитве и строгости.

Никуда не торопясь, помня о том, что сегодня воскресенье, а дел у меня никаких не запланировано на ближайшее время, я решил зайти. Правда, была и другая, гораздо более веская причина. Мне хотелось поставить свечи за упокой. Это было нетипично для меня, так как не могу сказать, что отношу себя к особо верующим людям, скорее к той большей части русских, которые верят, что что-то там есть, знают полторы-две молитвы и крестятся, когда случаю подобает. Но когда на душе тоскливо и как-то тянет в груди неприятно, хочется найти утешение и облегчение хоть в чём-то. Почему церковь не может стать для меня таким местом? В конце концов, бабушка верила в Бога, насколько я знаю, просто никак явно это не проявляла.

Погода не была по-настоящему летней, несмотря на середину июня на календаре. Неприятный ветерок, серовато-сизые, как будто больные, тучи на сером же московском небе к прогулкам не располагали, а тут и тепло, и для души, как говорится. Протянув руку, не успел взяться за ручку массивной двери – навстречу мне вышел неприметный мужичок в вылинявшей серой футболке. Он придержал дверь, махнув как бы полуприглашающе-полураздражённо рукой мне в сторону входа, когда я на мгновение замешкался. Не знаю причины этой заминки, до сих пор не знаю. Почему сердце пропустило вдруг удар? Самым простым объяснением был бы мой испуг от внезапно открывшейся передо мной двери, но я точно помню, что испуга не было. Было ли это предупреждением или простой случайностью, маленькой реакцией моего организма на что-то, не заслуживающее ни памяти, ни внимания? И важно ли это, если я всё равно ступил за порог, да и не сделал бы иначе в тот момент из-за глупых предчувствий, если они и были? Киваю и вхожу, крестясь на ходу.

Что чувствует человек, когда входит в церковь – восторг, боязнь, неловкость от незнания всех канонов и правил, раздражение от невозможности побыть наедине с Богом или чувство единения с другими прихожанами? Чего больше в каждом из нас? Я бываю в церквях совсем не часто, поэтому мое основное чувство обычно – это чувство какой-то смутной, неясной вины за то, что слишком редко прихожу сюда, и обычно в моменты, когда мне труднее всего, когда не могу понять или принять что-то из моей жизни. Вот и сейчас на меня накатила грусть по своим родным и апатия от того, что их уже не вернуть, как бы ты этого ни хотел. Как много можно было бы исправить: недоговорённое высказать, а за то, что было сказано зря, попросить прощения… но нет, нельзя. Пришёл ли я сюда говорить с Богом или с самим собой? Затрудняюсь ответить. Испытывал ли я за это стыд? Вряд ли, скорее, я был в некотором смятении.

Не очень высокий потолок над головой, маленькие окошки в стенах, тусклое электрическое освещение, не разгоняющее тени по углам, да, скорее, даже и не пытающееся это сделать. Как будто полумрак и свет, созданный руками человека, нелепый для этого места, определили четкую границу между собой, за которую ни одному из них хода нет. Вижу расписные своды, стены, колонны. Здесь повсюду лица, фигуры, какие-то сценки, образы... Слева деревянная значительность церковного прилавка, за ним женщина в черном платке. Губы сомкнуты, она смотрит напряженно вперед и чуть вправо, туда, где, как я вижу, стоит священник в золотом одеянии и читает нараспев молитву, негромко и непонятно для моего непривычного слуха. Я хотел бы купить свечи и зажечь их в церкви, но я теряюсь – могу ли я отвлекать служку, прося продать мне их? Оглядываюсь, еще раз перекрестившись. Людей совсем немного, хотя я попал, насколько понимаю, на вечернюю службу – всего четверо, двое мужчин и две молодые женщины. Все они стоят немного впереди, неподвижные, как колонны рядом с ними. Одна девушка со светлыми волосами, выбивающимися из-под платка, обернулась, когда я входил, на хлопок двери, но тут же отвернулась, не найдя во мне, видимо, ничего интересного. Мне становится немного неловко от этой слишком серьёзной атмосферы, и я все-таки поворачиваюсь к женщине в черном платке, достаточно тихо спрашивая две свечи. Узнают ли те, для кого я ставлю эти свечи, о том, что я делаю? Боль от потери бабушки уже немного притупилась, хоть и совсем чуть-чуть, а дедушки не стало совсем недавно, и они стоят перед моими глазами, как будто я всего лишь на день разлучился с ними. Да ещё и недавно они просочились смазанными образами из прошлого в мой сон. Его я помню очень смутно, но помню, что события происходили в их доме за городом, доме моего детства. Оба они лежали под белым саваном в одной из комнат, незаметные для всех, и слушали внимательно всё, что творится вокруг, в том числе мои разговоры с родителями и соседями – дом был полон людей. Обнаружил я это случайно, пройдя сквозь одну из стен в маленькую комнатку, которой, в общем-то, никогда и не было в этом доме. Меня тогда поразила абсолютная тишина и внимание, с которыми, наверное, только мертвые могут внимать живым, оставшимся в этом мире. И казалось мне, что осуждают они меня за что-то, но спросить почему-то не решился. Проснулся я тогда с неприятным осадком на душе и решил, что нужно будет зайти в церковь и поставить свечи, хотя и не придал этому большого значения. Но вспомнил о сне только сегодня, уже подойдя к церкви.

Женщина на мою просьбу реагирует только шиканьем и досадливым жестом – подожди, не время. Моя неловкость смешалась с небольшой долей раздражения, но ненадолго, так как я всё же понимал, что во время службы не принято так себя вести. Стою с уже протянутой рукой, в которой лежат деньги, зависнув над прилавком. Проходит минута, вторая, наконец, перекрестившись, она поворачивается в мою сторону и тихо-раздраженно спрашивает, какие свечи мне нужны. Киваю на нужный лоток, отдаю деньги и беру две свечи. Субтильный священник заканчивает своё песнопение, передвигаясь ближе к алтарю, и женщина за прилавком гасит лампы почти во всём храме, хотя служба ещё не закончена и тихий размеренный голос святого отца снова разносится под куполом, немного не долетая до стен. Становится совсем темно, красивые фрески почти уже не видны и приобретают смутно-зловещий вид, четко вырисовываясь только под оставшимися светить лампами. Мне почему-то неуютно и чуть-чуть тревожно. Неужели эта церковь так бедна, что экономит на электричестве, или так просто принято, а я этого не знаю? Двигаюсь вперед, к стоящим всё так же неподвижно людям, ближе к образам и священнику. Осматриваюсь, вспоминаю, куда же ставят свечи в случае поминовения умерших. Усопших, то есть. Впереди, немного правее, перед аркой, ведущей в передний придел, где стоит священнослужитель, стоит железный ящик золотого цвета с распятием на нём и свечами. Наверное, мне как раз туда. Стараюсь двигаться бесшумно, не тревожа остальных прихожан. Тем не менее один из двоих мужчин, в куртке ярко-красного цвета, на секунду оборачивается и кидает на меня осуждающий взгляд. Да и ладно. Уже подходя, вижу, что свечей стоит на ящике немало, но ни одна не горит. Не положено зажигать до конца службы? Задуло ветром из маленьких оконец? Вряд ли. У иконы рядом с ящиком свечи также потушены, словно головёшки воткнули в странный шар на ножке, и они топорщатся вверх, смотря со скорбью на тебя своим черным многоглазьем. Пытаясь отогнать несвойственные себе странные мысли, начинаю оглядываться по сторонам. Делаю оборот на девяносто градусов и меня как будто прошивает чужим взглядом. Я не могу сказать, кого именно я увидел. То есть увидел-то молодую женщину, я помню это совершенно точно, но воспоминания эти словно мозаичные. Вижу строгое длинное платье, угольно-чёрное, ниспадающее почти до пола, мелькает красно-фиолетовый платок, от вида которого у меня подкатывает к горлу большой тягучий ком, и я почему-то вспоминаю вывалившиеся на асфальт и мелко подрагивающие внутренности уличного пса, которого на моих глазах сбил грузовик, когда я был ребенком. Врезалось в память точеное восковое лицо с горящими черными глазами, живущими как будто отдельно от неё, с большими зрачками, немигающими и смотрящими словно сквозь меня. Если бы меня тут же попросили описать её внешность, я бы не смог рассказать ничего внятного. Вот только при этом я никогда уже не забуду этот нечеткий образ. Я как будто врос на несколько секунд в камень пола, не понимая, зачем продолжаю смотреть. Обостренно четким, идеально выверенным движением запечатлелось то, как она перекрестилась на очередных словах такого далекого уже в моём сознании священника. Серебряного цвета ногти средней длины, немного заострённые на кончиках, тонкое запястье, черный узкий браслет из сплетающихся полос металла. Она стояла прямо за колонной, которую я обошел до этого, поэтому я и не мог заметить её раньше. Видел ли её ещё кто-нибудь? Не знаю. Наверняка, ведь должна же была она прийти сюда вместе с остальными. Но эти мысли возникли уже позже. Тогда же появилась другая, неожиданная и сумбурная: чувствуют ли остальные такую же тошноту, глядя на её шарф, похожий на только что свернувшуюся кровь из вены, и холодеет у них всё внутри при виде этих немигающих буркал, как это происходит сейчас со мной? Ноги уже оторвались от пола в резком усилии – развернуться туда, обратно, куда-нибудь, а голова не успевала – глаза отлипали от незнакомки с почти слышимым липким чавканьем. Не знаю, было ли мне холодно или горячо, да и вряд ли я осознавал это, уцепившись лишь за подрагивающую мысль – я шел к ящику, я хотел поставить свечу, я просто ехал мимо и зашел сюда, я не схожу с ума. Руки у меня дрожали так сильно, наверное, первый раз в жизни, и мне было всё равно, горят ли остальные свечи или нет – я ткнул первую свечу в маленькую горящую лампадку, почти затушив её, и тут же вторую. Оказывается, мои пальцы жили своей трусливой жизнью и мяли желтые, гнилостного оттенка свечи, изогнув их и сделав похожими на извилистые побеги какого-то растения, жирного и липкого на ощупь. Вставив их с третьей попытки в гнезда, пытаюсь перекреститься, не попадая рукой ни в лоб, ни в сердце, и позабыв все слова поминания. Шепчу пусть земля будет пухом, мир праху, пытаюсь успокоить себя хотя бы немного. А может, я просто боюсь снова оглянуться назад… или хочу и боюсь? Хочу увидеть её ещё раз и понять, что мне всё это показалось, и это была просто игра теней. Я слишком плохо понимал себя и всё происходящее, чтобы дать определённый ответ, да и сейчас, когда прошло уже немало времени, не смог бы определить точно, какие чувства обуревали меня. Я уловил движение рядом – все одновременно стали креститься, и я услышал надрывный голос золоторясного отца, закончившийся троекратным Аллилуйя. Одновременно я увидел выходящего из врат другого священника, с длинной белой бородой, мощным телом, явно намного старше читающего. Запомнился крючковатый внушительный нос, густые нахмуренные брови и очки. Больше же я рассмотреть ничего не успел: после последнего возгласа первого святого отца без перерыва ударил гром. Звук проник во всё вокруг, отразившись от стен, от меня, от людей рядом, обволакивая и встряхивая меня. Не знаю, могут ли смешаться два страха, превратившись в один, но в тот день так и произошло. Я не видел больше её, так как стоял к существу спиной (это слово пришло вдруг и легло на ум легко, увязнув в нем накрепко), и гром уже не гремел, прокатившись по мне одиночным раскатом, но оно отпечаталось, казалось, в моей сетчатке в своём струящемся, как сползающая в линьку кожа, платье до пят, а звук лопнувшего неба застрял глубоко в ушах, с хрустом преодолев их преграду. Я развернулся вокруг своей оси с другого бока, резко и рвано-быстро, увидел недоуменно-осуждающие лица остальных прихожан (девушка с тёмными волосами была вынуждена практически отпрыгнуть с моего пути) и, закрыв глаза, до боли стиснув веки, будто приготовившись дать отпор любому, кто попытается разомкнуть их и заставить меня снова смотреть на ту, что пряталась за колонной, помчался к двери, на ощупь толкнул её и выбежал-выплюнулся из храма. Дрожа, открыл глаза и почти побежал к машине, смотря вверх, на небо, и не смея оглянуться, боясь взгляда за спиной и звука сверху. Небо было таким же грязно-серым, набухшим и тягостным, но грома больше не было, а проверить и оглянуться, вышел ли кто-то вслед за мной, меня не заставил бы тогда никто. На ходу нажимая на кнопку сигнализации, судорожно рванул на себя дверь и запрыгнул внутрь. Потом я заводил машину, ехал, даже ответил, кажется, на звонок по мобильному, но осознал окружающую реальность, только залетев в свою квартиру.

Около двух часов ушло у меня на убеждение самого себя в том, что плохая погода, грустное настроение и отсутствие привычки пребывания на церковной службе, а также излишняя природная впечатлительность сыграли со мной злую шутку. Я уговаривал себя, убеждал, приводил доводы и аргументы. Можно ли убедить себя в том, во что ты не веришь? Можно, если сильно захотеть. Это сначала ты не веришь сам себе, но потом, увлекшись, можно не отличить ложь от успокоения, а самообман от уверенности. Если под рукой ещё и бутылка с нехитрой закуской и во всех комнатах горит яркий, по-домашнему привычный свет, всё немного упрощается. Я поверил себе, я сделал себя снова здравомыслящим современным человеком, привыкшим работать головой и анализировать свою жизнь, и прописал себе здоровый отрезвляющий сон. Наскоро приняв душ, разбитым упал в постель, почему-то оставив свет в коридоре. Пообещал себе не переживать по пустякам и, кажется, достаточно быстро уснул.

Глава 2

Иногда так хочется с кем-то поговорить, да даже и не поговорить вовсе, а просто выговориться, чтобы ты говорил и говорил, захлёбываясь словами и сам себя перебивая, а тебя просто слушали и слушали, и всё. В такие моменты больше ничего и не нужно, но почему-то такая возможность предоставляется не так уж и часто. Мне сейчас нужна как раз такая вот молчаливая поддержка, но найти её негде. Родители улетели на Кубу залечивать душевные раны всего лишь несколько дней назад. Они звали меня с собой, но мне не так-то просто надолго отпроситься с работы, в отличие от папы, у которого своей небольшой бизнес. Да и почему-то хочется пережить этот тяжёлый период не вдали от дома, а в привычных, что ли, условиях. С девушкой я расстался месяц назад окончательно, подведя итог под годом ярких, но нервных и, как оказалось, бесперспективных отношений, оказавшись в итоге пустобрёхом, не захотевшим жениться немедленно и сейчас. Друзей у меня немало, но почему-то, когда возникла такая вот проблема – просто найти человека, чтобы выговориться, мне на ум упорно никто не шёл. Сходить вместе в бар или клуб, устроить пикник за городом, поговорить о новом альбоме U2 – всегда пожалуйста, но вот пришла беда, и я не иду ни к кому из них. И непонятно, то ли у меня какие-то неправильные друзья, то ли это я стал скрытным. Я всегда мог бы всё бросить и рвануть на выходные далеко отсюда – к дедам на хутор. Там бы меня всегда поняли и приняли, только вот вся проблема в том, что и хутор живёт своей жизнью, хотя и всё более угасающей, и дом на месте, но вот в доме том пусто. И выговориться мне нужно как раз о том, как мне плохо без бабушки и дедушки. Замкнутый круг, а до того, чтобы разговаривать со стариками, представляя их рядом, я ещё не дошёл. Мысли о том, могут ли они меня слышать, всё время норовили сбиться на моё странное посещение церкви, и тогда меня начинало мутить, а внутри груди сердце сжималось в комок от наползающего непонятно откуда страха. Так что мысли эти приходилось гнать от себя, чтобы не пришлось перед самим собой объяснять загадку своего странного поведения в церкви. Успокоительного чего-нибудь попить, что ли?

– Ты меня не слышишь, да? – это Светлана. Стоит, как оказывается, около меня и вопросительно взирает, подняв бровь. Как же меня раздражает это выражение лица – как ты посмел не слушать меня? Светлана – моя начальница, а точнее – начальник договорного отдела юридического департамента. Компания у нас большая, и таких Свет в ней много, но мне в руководители досталась именно она. Не люблю я её, и она, кажется, вполне об этом догадывается.

– Да нет, почему, просто задумался над ответом… – бормочу я, лихорадочно пытаясь сообразить, что ей могло от меня понадобиться.

– Можешь сильно не утруждаться, – ну конечно, как же мы обойдёмся без презрительного поджатия губ, – мне твои оправдания неинтересны, я говорила вычитать договор к обеду и написать свои соображения.

Вот ведь блин, договор! У меня он совсем вылетел из головы. Да, меня угораздило стать юристом и как апогей моей сегодняшней карьеры – я главный специалист нашего договорного отдела. Что может быть хуже плохого начальника? Только плохой начальник – юрист. Кидаю быстрый взгляд на часы. 12.15. Негусто, но попытаться можно.

– Конечно, ещё почти час, договор направлю на почту. Просто задумался над формулировкой одного из пунктов, – моя улыбка фальшивая, и об этом знаю я и знает она. Зачем тогда улыбаться? Корпоративная культура и немного подхалимства. Какая неприятно пахнущая смесь.

– У тебя ровно 44 минуты, мои часы всегда идут точно, – что я говорил про начальников-юристов? Вот-вот.

Так, договор хотя бы небольшой и достаточно приближен к нашим типовым договорам на обслуживание. Это уже хорошо. Плохо то, что всё равно здесь есть свои нюансы. Так я скоро с работы вылечу, если не возьму себя в руки. Придётся отбросить свою меланхолию и включиться в работу.

12.58. Я с такой скоростью давно не работал. Щёлкаю на кнопку отправки письма. Давай же, давай! Я даже не успел проверить текст своего послания, будем надеяться, что там нет откровенных ляпов. Может быть, ты меня когда-нибудь и уволишь, Светлана, когда тебе представится такой шанс, но не сегодня.

Потирая глаза, подумал о том, что проголодался и пора бы сбегать на обед. Кивнув по дороге к нашему кафетерию паре встретившихся знакомых, подсаживаюсь за столик к моим сомученикам по договорной работе. Макс и Лена, оба немногим младше меня. Не друзья и даже не приятели, а, если так можно выразиться, хорошие коллеги. То есть мы здороваемся, можем одолжить друг у друга карандаш, предложить захватить чашку кофе и открыто не стучим друг на друга. Вот примерно такой симбиоз. И ещё едим обычно вместе, придерживаясь этой странной традиции. Не сказать, что у нас много общих тем, да и откуда им взяться – Лена зациклена на женских журналах и гороскопах, Макс при разговорах на темы, отличные от баб или машин, становится неразговорчивым и откровенно скучающим, ну а я…а я, наверное, что-то современно-среднее, не увлекающееся всерьез ничем, но умеренно интересующееся разным. Об этом я почти с гордостью подумал, выделив себя на их фоне. Но мы всё равно каждый день садимся за один небольшой столик в этом большом зале, и так происходит уже не один год. Может быть, таким образом мы для самих себя создаём иллюзию того, что мы одна команда. Света не поддерживает нашу милую традицию и обедает хотя и в том же самом огромном кафетерии, но в другом крыле. У нас в компании царит демократический настрой, как любит повторять генеральный, но при этом наше начальство почему-то предпочитает вкушать пищу в отдельной части нашей крутой столовки. Мы как бы все вместе, но при этом каждый знает своё место. Это напоминает мне рассказы моей школьной учительницы по истории о том, как распределялись места за столами на королевских приёмах. Думаю, любой король одобрительно покивал бы нашему директору, увидев такую демократию.

– Пойду возьму себе что-нибудь, проголодался уже что-то, – завязываю я разговор.

– Угу, – это Макс поддержал меня.

– Давай, – внесла свою лепту наша Леночка.

Я похватал с лотков раздачи то, что стояло ближе всего, так как выбирать сегодня ничего не хотелось, и приплёлся обратно. Лена читала коллеге гороскоп на сегодняшний день, а тот вяло отбивался от её советов не провоцировать сегодня вечером своих родных на скандал, говоря, что не верит в гороскопы. Лене, впрочем, это было по барабану, она покивала в ответ на это и продолжила дочитывать сегодняшнюю судьбу бедного Максима. Мы много раз просили её не говорить на тему астрологии, гаданий и прочей эзотерики, но она временами всё равно срывалась, как старый алкоголик, которому сложно пройти мимо бутылки.

– Антон, а тебе вот нужно обратить внимание на одну вещь, – обратилась ко мне Лена.

Вот, вроде бы, симпатичная девочка, и всё при ней, но почему же к ней совсем не тянет? Может, потому что если постучать её по голове, то, скорее всего, раздастся звук, который обычно слышишь в фильмах про спрятанные в пустотах клады? Почему её до сих пор не уволили, непонятно, хотя ходит слух, что она то ли дальняя родственница одного из наших больших боссов, то ли родственница его друга. Косвенно этот факт подтверждался тем, что Света, то есть для нас Светлана Николаевна, конечно, её почти не трогала, поручая самую лёгкую работу и срываясь только после самых глупых Лениных ляпов.

– Я тогда и тебе прочитаю, хорошо? – не получив от меня подтверждения того, что я не умер внезапно и способен слышать её, продолжила натиск блондинка.

– Ммм, – при желании и богатой фантазии это даже можно принять за согласие, наверное. А можно и не принять, но разве это её остановит?

– Вот, смотри: ты у нас кто, Овен?

– Лена ты ведь знаешь, что Овен, – я приготовился к неизбежному.

– Да-да, я просто проверяю, – интересно, она придуряется, издеваясь надо мной, или у неё память как у рыбки? – здесь написано, что…

Под аккомпанемент судьбоносных текстов из одного из бесчисленных журналов нашей сослуживицы я начал жевать. Оказывается, когда хрустишь чем-нибудь, это вполне себе даже помогает заглушить посторонние шумы. Сегодня взятая наугад еда оказалась весьма неплохой, и до салата я добрался в несколько приподнятом настроении, покивав даже пару раз убедительно в моментах, которые предсказательница выделяла голосом. Салат в этот раз был из краснокочанной капусты. Отправив первую вилку в рот, я нахмурился, поняв, что блюдо мне что-то напоминает. Внезапно меня затошнило: тёмно-фиолетовый цвет напомнил мне шарф странной женщины из храма. Заставив себя проглотить то, что было во рту, я назло глупым воспоминаниям быстро добавил туда ещё одну вилку, но сделал это явно зря. В моём воображении появилась чёткая картина того, что как я медленно пережёвываю мягкие собачьи внутренности, превращающиеся в кашу под моими зубами. Сильный рвотный позыв согнул меня над столом, и я судорожно закашлялся, выплёвывая еду обратно на тарелку.

– Ты чего? Подавился? – это Лена.

– Похлопать? – Макс ржёт, изображая аплодисменты. Я отрицательно мотаю головой, при этом бросив взгляд вниз, на свою тарелку. Воображение исподтишка подбрасывает мне новую картинку – вываливающиеся из моего рта кусочки плоти, не до конца пережёванные и смешанные со слюной, как будто я обожрался и не в силах уже дожевать мёртвого пса. Резко вскакиваю, опрокинув бокал с компотом и уронив на пол вилку, и бегу в сторону выхода, к туалету, мечтая только об одном: чтобы меня не вырвало прямо здесь и сейчас, на виду у всех. Слышу удивлённые возгласы, люди наверняка провожают меня взглядами, но мне сейчас не до них. С трудом сдерживая спазмы, бегу к туалету, который всё ближе и ближе. Залетаю и сразу вламываюсь в первую же кабинку, которая, на счастье, оказывается свободной. Меня громко и долго тошнит, и всё это время я представляю, как выплёвываю все внутренности, и свои, и сбитой собаки, которые перемешались вместе и покидают меня с огромной скоростью. Наконец, обессилевший, вываливаюсь из кабинки и долго умываюсь холодной водой, пытаясь унять дрожь. Макс, оказывается, тоже зашёл сюда.

– Что это с тобой? Первый раз вижу, чтобы тебя так корёжило, – он удивлён, но не смеётся надо мной. Уже хорошо.

– Ты знаешь, сильно подавился, даже дышать не мог, – не буду же я ему говорить, что всё произошло просто из-за того, что цвет капусты мне напомнил… нет, лучше не думать об этом, иначе снова начинает мутить.

– А-а-а… бывает, – неуверенно говорит он, смотря на меня, – а сейчас как? Норм?

– Да, да, спасибо, всё ОК.

– Так ты идёшь? В два летучка, осталось десять минут.

– Ты иди, я догоню, пойду со стола уберу, а то неудобно.

– Да не парься, потом уборщица придёт, всё сама уберёт.

– Ладно, тогда умоюсь ещё разок и приду, – мне хочется, чтобы он оставил меня одного и дал прийти в себя, ни о чем не спрашивая. Он пожимает плечами и уходит, а я смотрю в своё отражение. Вытаращенные красные глаза, серое лицо и на лбу полопавшиеся от напряжения капилляры. Красавец, ни дать, ни взять. Придётся взять себя в руки и делать вид, что ничего не произошло. Хорошо, что я не девушка, а то бы пошли слухи, что беременный. Ухмыляюсь и выхожу из уборной, ещё пару раз ополоснув лицо водой и прополоскав рот.

Светлана Николаевна, конечно, пропесочила меня по поводу моей работы на скорую руку. Но так как никаких значительных ошибок я не допустил и моменты были достаточно спорные, получилось у неё это как-то вяло, и она быстро выдохлась. Леночка спросила, как я себя чувствую, и, услышав заверения в том, что прекрасно, на сегодня оставила меня в покое. Остаток дня прошёл обыденно, в текущей работе, и мысли в моей голове тоже были ленивыми и невеселыми. Макс под конец дня пытался нам поведать о том, как его хотели нагреть на техосмотре, но не получил масштабной поддержки и вскоре заглох. А я всё настойчивее стал думать о том, что мне нужно куда-то уехать из этой душной бетонной коробки города, от скучной работы и однообразного быта. Может, нужно было плюнуть на всё, взять отпуск за свой счет и уехать вместе с родителями? Хотя начальство меня потом с потрохами бы съело за такой большой перерыв в работе. При мысли о потрохах тошнота снова подкатила к горлу, накатывая комком под язык, но мне удалось унять её. Уставший непонятно от чего и какой-то весь выжатый эмоционально, я поехал домой и долго сидел там в кресле перед выключенным телевизором, уставившись в одну точку. Отбив пару звонков знакомых, понял, что скоро скисну здесь, и решил на выходных побывать в доме бабушки и дедушки. Не знаю, правда, лучше ли мне будет там, или станет совсем горько от мысли, что нахожусь один там, где раньше было так хорошо всей нашей семье. Но попытаться стоит, здесь мне явно лучше не становится. Можно попробовать успеть на поезд, если загрузить чемодан в машину заранее и попросить кого-нибудь из знакомых в пять часов подхватить меня с работы и подбросить до вокзала. Окончательно приняв решение, я побрёл спать, наскоро перекусив остатками вчерашнего ужина. Хорошо, что краснокочанной капусты в моём меню не было, и я смог всё проглотить.

Глава 3

На Фёдоре лёгкая потертая куртка, старые грязно-серые штаны и стоптанные сапоги. В зубах дымится самокрутка, а за плечами рюкзак. Он продолжает взахлеб рассказывать мне об истории места, куда мы направляемся.

– Так вот я и говорю, и там, значица, старуха жила, к ней многие бабы ходили, мне моя бабка рассказывала: как палец там кто прибил или дитё нагулял, всё одно – к ней идут ночью, тайком.

– А почему тайком-то?

– Так времена какие были, да и мужики бабку шибко не любили, а она их.

– Почему не любили? – я разговариваю с ним отстраненно, не больше, чем необходимо для поддержания разговора, потому что никак не могу взять в толк, зачем ввязался в эту авантюру.

– Так понятное дело, она ж и ворожила тоже. Привороты там всякие, шмывороты. А мужики про это узнали и хотели даже или избушку её спалить, или к участковому пойти.

– И что, доложили участковому?

– Не, он же с города был, не местный, такого бы и не понял. Да и власть-то с суевериями всякими боролась, вот и не пошли к нему, стыдно как бы. А мужиков не трогать старуху бабы

Отзывы о Мой Бог

[Readerstreamer · Рейтинг: 5 из 5 звезд]

Зацепила книга не по-детски. Читаю и наслаждаюсь поворотами событий... То страшно, то смешно! Мне нравится такая комбенация