Искупление кровью

Автор Карин Жибель

"Искупление кровью" - роман Карин Жибель, лауреата Prix Polar Francophone, чьи детективы и психологические триллеры заворожили Францию.
Марианне де Гревиль всего двадцать лет. Но путешествия по свету, лекции в университете, ночная музыка или посиделки с друзьями в кафе ей недоступны. Единственное, что ей суждено видеть долгие годы, - квадрат бледного неба сквозь тюремную решетку. Вспышка неконтролируемой ярости обернулась для нее пожизненным заключением. А это означает ненависть, жестокость и повседневные унижения. Бежать из ада можно лишь в забытьи - благодаря сигарете, книге или отдаленному грохоту скорого поезда. Гордость, независимость и красота девушки лишь усугубляют ситуацию. Но дружеское участие и невероятное чудо – любовь способны пролить свет в самое сердце тьмы. Дать надежду, что однажды дверь откроется и забрезжит свобода. Но ее цена для Марианны – это искупление. Искупление кровью.
Впервые на русском!

• Язык: Русский
• Издатель: Азбука
• Дата выпуска: 24 мар. 2021 г.
• ISBN: 9785389194083

Предварительный просмотр книги

Вольтер

Пролог

Все вечера похожи один на другой, ночи тоже. И дни одинаковые.

За что ухватиться?

Нужен ориентир, определяющий ритм времени, не дающий ему превратиться в отвратительный бесформенный ком.

Нужно цепляться, как за ветви деревьев посреди бесконечной равнины, за голоса, звучащие в сердце молчания.

В каждом часе за что-то определенное. Жесты, запахи или звуки.

А за стенами — поезда.

Децибелы свободы взламывают безмолвие одиночества. Того, что пожирает медленно, кусок за куском. Затягивает в бездну отчаяния.

Поезда прорываются извне, достигают глубин души, ни во что не ставя ограждения, толщину бетона и крепость стали.

Уехать вместе с ними.

Пуститься в воображаемый путь, уносящий все, что еще осталось, к избранной цели.

Вскочить в вагон, проникнуть в мчащийся поезд.

Ничего другого не остается.

Здесь, посреди пожизненного заключения.

Понедельник, 4 апреля

Марианна приоткрыла один глаз — посмотреть на старый, побитый будильник, красовавшийся на столе из поддельного дерева. Все здесь было поддельным так или иначе.

Скоро время прогулки. Другие уже наслаждаются, но она выйдет позже. Так ребенок, наказанный за непослушание, топает ногами в классе, пока его сверстники резвятся во дворе.

Двор... Марианна вспомнила, каким он был в начальной школе. Высокие деревья, немного печальные, будто вымахали слишком быстро посреди квадратных лужаек, заросших сорняками. И зеленых, облупленных металлических скамеек. И криков детворы. Смеха, а порой и слез.

Счастье? Нет. Сущий ад.

Так или иначе, все и всегда было сущим адом. Во всех местах, во все времена.

Двор. Квадрат асфальта между четырех стен, увенчанных колючей проволокой. Бесчеловечный, как и все остальное. Но глоток свежего воздуха — черт, как это прекрасно!

Особенно когда у тебя пожизненный срок.

Нет, меня не выпустят ни за что. Разве когда мне стукнет шестьдесят и ревматизм одолеет до самых корней волос. Лет через сорок, не раньше...

При этой мысли вся спина, от затылка до крестца, будто подернулась инеем.

Она слишком опасна, высказался психиатр. Вот ублюдок, проклятый лепила!

Слишком склонна к насилию, неспособна обуздывать свой гнев и делать различие между добром и злом.

Ну да. Укол героина — добро. Ломка — зло.

Я им как бельмо в глазу. Таким, каковы они есть. Обывателям, которые косо на меня смотрят, воспитателям, гремящим речами и грешащим поступками, работникам социальных служб, которые и не работают, и ничему не служат. Судьям при вынесении, копам при исполнении, городкам при пополнении, надзирателям-карателям, адвокатам разве что дьявола. Всему гнилому обществу, которое не понимает, кто я. Кем могла бы стать...

Я всего лишь порядковый номер в тюремной книге — и ничего больше.

Мой регистрационный номер 3150.

Скрежет ключа в замочной скважине, сталь по стали, раздирающий слух, поднимающий настроение.

— Марианна, на прогулку!

Надзирательница терпеливо ждет у двери. Ее зовут Жюстина. Из всех самая симпатичная, человеческое лицо среди массы металла. Марианна предусмотрительно повернулась спиной, чтобы та надела на нее наручники, а Даниэль в коридоре наблюдает за сценой. Даниэль, главный надзиратель, офицер, как его называют. Начальник, короче говоря. Единственный мужик в блоке, единственный, кто может расхаживать по женскому отделению. Как правило, всегда в присутствии женщины-надзирателя. Как правило. Потому что распорядок...

Даниэль, он своего не упустит. Наверняка попал сюда не случайно! Идеальное место, чтобы воплощать в жизнь все фантазии извращенца. Иногда он приходил посмотреть, как Марианну выводят во двор. Ведь она на особом положении, под усиленным надзором. Камера в ее полном распоряжении, весь двор для нее одной, в то время как других заключенных уже развели по клеткам. Цена славы в каком-то смысле.

Даниэль, подойдя ближе, похотливо улыбнулся.

— Я ею займусь, — предложил он Жюстине. — Можешь пока выпить кофе, если хочешь. Потом спустишься во двор, присоединишься ко мне...

Гад ползучий! Заговорил о кофе, потому что здесь согласно распорядку заключенным не позволено его пить. Естественно, о нем начинаешь мечтать. Хороший, крепкий эспрессо. С сигареткой. С тремя кусками сахара.

Жюстина испарилась, радуясь, что ей предоставили несколько минут отдыха, а Марианна пошла вперед, Даниэль за ней следом. Чувствовала, как он смотрит ей в спину, вернее, ниже. Схватил ее, пощупал. Осторожно положил руку на задницу.

— Себе потри! — прошипела она.

Реплика вызвала у него улыбку. Э, нет, он себе тереть не будет. Это она ему будет тереть. В этой дыре нет другого средства раздобыть дури или чего-то еще. Будешь сосать или еще хуже, иначе ничего не получишь.

Такая вот администрация. Чертовски хорошо организованная система. Все пользуются всеми, а я дарю поцелуй. Когда надзирательницы отворачиваются.

И никто ничего не видит.

Наверное, поэтому новые тюрьмы строят за городской чертой. Чтобы взгляд честных граждан не рисковал запятнать себя, натыкаясь на стены; чтобы этим гражданам не пришлось домысливать, что творится за оградой. Чтобы забыли о зле, в котором погрязли темницы Республики. Чтобы жили спокойно. С чистой совестью. Не задавали ненужных вопросов, грозящих снизить производительность труда или испортить вечер перед телевизором, где показывают «Суперзвездную академию» или другое подобное фуфло.

Наконец-то снаружи. Небо тоже гнусное. Северное, свинцовое. Холодная мерзкая морось.

С Марианны сняли наручники, она закурила и принялась мерить неспешными шагами несколько квадратных метров асфальта. Растоптала окурок и начала пробежку под надзором двоих вертухаев: Жюстина только что вышла во двор вслед за начальником.

За ней всегда надзирают вдвоем. Правило номер один. Полчаса она бегала. Потом тренировалась. Демонстрация боевых искусств на открытом воздухе.

— Давай-давай, выпусти пар! — пробормотал Даниэль.

Вот именно: так она может утихомириться. Молотит кулаками по воздуху, уж лучше, чем по нам.

Но час проходит быстро. Все-таки это час во дворе. Потому что час в камере...

Начальник постукивает по запястью: пора забиваться в нору.

Снова наручники: тут она тоже на особом положении. Правило номер два.

Браслеты — как раз то, что для меня нужно. Не оценили они, когда я в прошлом году переделала портрет одной надзирательницы. Но ведь не убила же. Просто переставила куда надо нос, челюсть и шейные позвонки. Вдохновенно, в манере кубистов. Она напросилась. А ей подобные заставили меня за это заплатить. Очень дорого. Я до сих пор расплачиваюсь в конечном итоге. Здесь ничего не прощают.

Дверь закрылась. Марианна заткнула уши, чтобы не слышать скрежета ключа в замочной скважине. После прогулки это невыносимо.

Пожизненное. За убийство.

Она растянулась на койке. Взгляд на будильник, улыбка. Через четыре минуты он примчится, пропоет свою сладкую песню. Четыре минуты, как раз чтобы выкурить «кэмел». Пачка почти пустая, нужно подумать, как разжиться.

Вот наконец подходит 17:04. Сначала далекий гудок. Нарастает в пространстве. Она встала перед открытым окном, зажмурилась, вслушиваясь, как мчится по рельсам машина из металла. От удовольствия мурашки по всему телу. Даже внутри головы. Она приезжает в Париж, потом движется к югу. Лион, Валанс, Авиньон... Города, которых она не знает. И не узнает никогда.

Пожизненное. За убийство.

Это не моя вина. Они получили по заслугам.

И я тоже.

* * *

Полночь, давно потушили свет. У Марианны сна ни в одном глазу. Нынче ночью дежурная вертухайка — Соланж. Благозвучное имя для поганой шкуры, известной под прозванием Маркиза. Подразумевается, что Маркиза де Сад... Она как раз завершила обход, в каждый глазок заглянула, ключами вволю полязгала, перебудила всех, кому повезло заснуть.

Ночь понедельника, снабжение. Даниэль не замедлил явиться. Марианна знала, что он нанесет визит сразу после Соланж. Урвать немного наслаждения. И придет не с пустыми руками: тут взаимная выгода. Марианна встала, с непонятной усмешечкой на губах.

— Привет, красавица...

— Покажи, что принес, — с ходу потребовала она.

Он вынул из карманов четыре пачки сигарет «кэмел», крепкие, как она любит; денег, чтобы платить за курево, у Марианны нет.

— Это все? — холодно замечает она, глядя ему в лицо. — Ты смеешься надо мной, что ли?

— Нынче я не смог пронести наркоту, — признается он.

— Думаешь, я лягу с тобой за четыре жалкие пачки?! Издеваешься, да?

— Можешь мне предоставить кредит! Завтра донесу остальное.

— Даже не мечтай, убирайся!

— Да ладно, Марианна! Не заводись! Смени гнев на милость...

Самое противное, что в последней пачке осталось всего три сигареты. Не продержаться даже до утра. Но торг только начинается. Такая неприятность, может быть, ей позволит заполучить побольше.

Прислонившись к двери, Даниэль раздумывал. Эта девушка его задевала за живое. Всего двадцать один год. Круче любого сидельца из мужского блока. Лицо падшего ангела, глаза как полные злых чар черные луны, сверкающие посреди пустыни цвета слоновой кости. Тело гибкое, но изможденное не по годам. Изящные руки, уже убивавшие и готовые в любой момент убить снова. Она обладала неким магическим очарованием. Внушала страх. Ему внушала страх. Это, конечно, его напрягало. Как все-таки ее уломать?

— Ладно... Не хочешь — не надо: заберу подарочки и пойду в другое место.

С вызывающим видом Марианна открыла одну из пачек.

— Давай отними, если ты мужчина! — усмехнулась она.

Растянулась на койке, смакуя неотработанную сигарету. Даниэль почувствовал, как гнев поднимается, рвется наружу, и что-то другое тоже. Он не мог просто так уйти: этой ночью он хотел только ее. Ее, никакую другую. Осторожно подобрался поближе. Понимал, что перед ним неукрощенный зверь. Но он получит то, чего хочет. Выиграет, как всегда. Достаточно назначить цену.

— О’кей, завтра принесу блок сигарет и два грамма, если отпустишь в кредит.

Она приподнялась, заинтересованная. Добавка к недельному рациону ей, конечно, не повредит...

— Блок и эти четыре пачки?

— Так точно, красавица! Ну как?

Она продолжала привередничать, хотя уже приняла решение:

— О’кей, но не вздумай меня кинуть!

— Разве я когда-нибудь не держал слова?

Это правда, он был честный начальничек. То есть это как посмотреть, учитывая обстоятельства! Ведь в своем роде редкий пройдоха этот Даниэль! Дома жена и двое детишек, а он в ночные дежурства вставляет заключенной, а то и двум. Конечно, это Марианна домыслила. Поскольку она не общалась с другими женщинами, то и не знала, с кем еще он заключает сделки. Может быть, их даже и не две, а больше. Марианна предполагала, что наркотиками его снабжают родственники некоторых заключенных в обмен на разные услуги, дорого им обходящиеся. То же самое сигареты. Так что мелкие шалости в камерах самому Даниэлю ничего не стоили!

Он схватил Марианну за руку. Грубовато. Это нормально: хочет показать, кто здесь хозяин. Она подыгрывала: таковы условия договора.

Встав перед ней, расстегнул ремень. Ничего не поделаешь, приходится с этого начинать. Но Марианне все равно. Вначале ее всегда тошнило после отсоса. Теперь притерпелась. Это как жрать все время одно и то же, вроде дерьмовой тюремной баланды. В конце концов уже не чувствуешь вкуса. Она встала на колени, ему нравилось видеть ее в такой позе, униженной. Это тоже входило в условия договора. Как правило, она старалась думать о чем-то другом. Но этой ночью не получалось. Удавалось только не слышать непристойностей, вполголоса произносимых. Грязь давно уже не прилипала к ней. С тех самых пор, как вся ее жизнь была испакощена. И потом, казалось, будто он бормочет эти слова через силу. Словно это ему помогает достигнуть вершины. Или словно так он хочет принизить ее еще пуще. Или что-то другое крылось за этим притворством...

Вот дерьмо, ну почему сегодня ночью не получается думать о чем-то другом? Этот подонок себя чувствует сильным, в то время как я могла бы его убить одним ударом. Или кастрировать, попросту сжав зубы. Кто знает, может быть, однажды я так и сделаю?! Когда вернется домой, будет в нем на один кусочек меньше. То-то жена удивится!

Вот, свершилось: Даниэль Ужасный на седьмом небе.

Марианна пошла к умывальнику прополоскать рот. Но это еще не конец. Этим можно было бы расплатиться за четыре пачки; но за блок и две дозы цена повыше. Начальник уже расположился на койке. Надзирательница начнет очередной обход не раньше чем через два часа, так что...

Потом Марианна вколет в вену немного яда, все, что еще у нее осталось. Дождется ночного поезда: способ прокатиться задарма. Потом поспит два-три часа.

Зачем я убивала?

Все вышло на славу. Вдоволь бабла, рыжья немного! Ювелирка: побрякушки жуткие, зато дорогие. Даже ваза Галле¹, за которую можно выручить денег на несколько доз. Продержаться какое-то время. Не махнуть ли на уик-энд за границу? В Италию... Марианна всегда хотела открыть для себя Рим или Флоренцию.

Тома усиливает звук, сжимает руль обеими руками. Джей Кей² вопит на весь салон, словно с цепи сорвавшись.

— Обожаю этого типа!

Она кладет руку на плечо Тома. Рука медленно скользит вниз, до самого бедра.

— А я обожаю тебя! — шепчет Марианна ему на ухо.

Он отвечает улыбкой.

— Мы — лучше всех...

Старики продержались недолго, скоренько выдали код сейфа. Всего-то несколько выбитых зубов у папашки, несколько ожогов от сигареты у мамашки... У каждого свои методы. Она предпочитает бить. Так или иначе, у нее это лучше всего получается. Тома действует более утонченно. Угрожает, тихой сапой внедряет страх в самое нутро жертвы. Закуривает сигарету, и... Ей самой вдруг захотелось покурить, она вынула пачку из кармана Тома. И внезапно задалась вопросом: правда ли, что у папашки всего-то выбито несколько зубов... Может, еще и челюсть сломана... Не важно. Она не виновата, что ненавидит стариков. Те слишком живо напоминают ей деда с бабкой, которые вырастили ее, взяли к себе после смерти родителей. Вырастили? Скорей, принизили, забили обратно в землю! Цеплялись к ней все эти годы. Будто мстили. Но за что? Она ведь им ничего не сделала. Ни о чем не просила... Дед — бывший офицер военно-морского флота, бабка — домохозяйка, из тех, что чистят серебро по два раза на день. Они все знают, они на все дают ответы, даже не вслушиваясь в вопросы. Их рты — канализация, исторгающая расхожие истины обильным потоком. Их дух смертоносен. И позвоночник, и мозг поражены артритом. До Марианны внезапно доходит, что возраст тут ни при чем. Они были такими еще до того, как проступили морщины. Не нужно было так отрываться на папашке... Но у него наверняка хороший дантист. Не важно.

Марианна опускает окошко. Джей Кей гроздьями нот вырывается на окружную дорогу.

Ты станешь врачом, адвокатом или... на худой конец, выйдешь замуж за человека своего круга. Если, конечно, кто-то захочет взять за себя такую девчонку, как ты! Ты получишь образование или сделаешь достойную партию, станешь кем-нибудь. Не уронишь свое имя, раз уж тебе выпала честь его носить.

Тома-то небогат, ясное дело. Но он захотел меня взять. Меня, никакую другую. Я для него что-то значу. Значу так много... Как никогда, ни для кого.

Что? Ты хочешь преподавать боевые искусства? Меня пригласили в сборную Франции. Я могла бы стать чемпионкой, а потом открыть собственную школу дзюдо. Единственный настоящий шанс, который мне представился. Вместе с Тома, конечно. Профессия для хулигана, мужская профессия к тому же! Да никакая и не профессия, строго говоря! У тебя пошли на поводу, чтобы ты нас оставила в покое, врач это посоветовал, чтобы усмирить твой неуемный нрав, твои припадки буйства. Но не думай, что тебе позволят опозорить семью! Ты витаешь в облаках, и все потому, что тебе присудили какие-то смехотворные медальки! Подумай о нашем бедном сыне. Он желал бы для тебя другого... чтобы ты стала кем-нибудь.

Он умер, моя мать тоже, я даже не помню их лиц. И все эти годы терпела двух пошлых буржуа, которые голосуют за НФ³ и держат марокканскую прислугу... Конечно же, ей, Марианне, не оставалось ничего другого, как только сбежать... Первый побег — от подростковой тоски, в самый день шестнадцатилетия. Наделала глупостей, попала в колонию для плохих девчонок. Вернулась в лоно семьи... Что, унялась, наконец? Теперь, когда ты втоптала наше имя в грязь... Я по-прежнему предпочитала улицу. Но нашла другой способ сбежать. Сначала химерические трипы с помощью порошка. И наконец настоящий, окончательный побег. Вместе с Тома. Захватив предварительно часть семейных сбережений.

Мое наследство, в конце концов! Догадалась забрать в последнюю минуту. Простое ребячество. Может, после этого они уволили домработницу! Нужно туже затянуть пояса! При этой мысли Марианна развеселилась, улыбнулась, даже расхохоталась. Тома убавил звук, любит, когда она смеется.

— Ты чего хохочешь, малыш?

— Вспомнила о моих стариках. Как мы их обнесли, когда уходили из дома! Увидеть бы их рожи, когда они обнаружили, что денежки тю-тю!

Нет, это ни к чему. Лучше никогда их не видеть.

Папашка все не дает ей покоя... Ну, вставит себе челюсть, новую, красивую... У него наверняка страховка. Если ты держишь в доме вазы Галле, то, уж конечно, весь застрахован... С тех пор как Марианна покинула золотое гнездышко, копы наверняка идут по следу. Но не будут носом землю рыть, чтобы ее найти. Дела у них другого нет, кроме как гоняться за несовершеннолетней, которая удрала с мелкой шпаной, прихватив кое-что на память... Нужно снижать показатели преступности, повышать раскрываемость. Показать себя и получить мзду. Точь-в-точь как шлюхи, ни дать ни взять. Политики на них рассчитывают, чтобы их выбрали в очередной раз, не надо об этом забывать! Так что мусора сидят себе смирно за своими радарами или держат под контролем инородцев в городах и весях ради спокойствия добропорядочных граждан. Именно держат под контролем тех, кто не так опасен, ведь есть такие, к кому лучше не подходить слишком близко... И потом, Тома ее защищает. Вот уже полгода, как они скитаются вместе. Ему тоже не повезло. Но теперь они вдвоем. Они — сила. Перестав смеяться, Марианна опирается о его плечо. Машина мчится по мокрому асфальту, пронзая густую ночную тьму. Марианна не боится скорости, она вообще ничего не боится. Они порядочно нюхнули перед заходом к папашке-мамашке, а теперь, словно ловчие птицы, парят над городом по воле ветров. Они еще не пресытились, и ночь принадлежит им. Вот только добраться до логова, а потом... Потом, наверное, она даст ему то, чего он так долго ждет, хотя и не требует, не настаивает. Сегодня она чувствует, что готова. Наверное, потому, что завтра ей исполнится семнадцать.

— Черт!

Марианна подпрыгивает. Машина останавливается, шины пронзительно скрипят по асфальту. Блок-пост. Просто проверка документов или проба на алкоголь. Не важно. С тем, что у них в чемоданчике и в крови, это явно не ко времени. Полицейский велит им прижаться к обочине.

— Газуй! — умоляет Марианна.

Тома снова начинает движение, медленно, будто собирается исполнить приказ. Потом вдруг жмет на газ до предела, так что коп едва успевает отскочить в сторону. Они снова сполна ощущают свою мощь, но уже больше не смеются. Патрульная машина мчится за ними по пятам, присосалась пиявкой к буферам «рено». Воет сирена; смоешься по-тихому, как же!

— Мы попали!

— Не говори так! — взмолилась Марианна. — Оторвемся!

Оторваться? На этой раздолбанной колымаге с астматическим мотором? Нужно действовать хитрее, не рассчитывая на скорость. Найти другое решение. Съехать с окружной... Тома сворачивает направо, кортеж, впавший в истерику, тоже направляется к съезду. Промзона пуста, развязка кольцевая, полицейские машины так и приклеились сзади. Странно, что не идут на обгон. У «рено» все-таки что-то есть под капотом, хотя машина и выглядит, как железный хлам. Никогда еще она так быстро не ездила. Постовые понемногу отстают, в зеркальце заднего вида можно заметить, как мигалки мало-помалу удаляются.

Марианна вытащила из бардачка пистолет. Тот, что служит для устрашения. До сих пор его ни разу не использовали по-другому. Может, скинуть ствол перед тем, как нас задержат? Нет, они не смогут нас задержать, нас никто не остановит.

Вот только внезапно впереди вырастает стена. Белые машины, синие маячки, тяжелая артиллерия. Кавалерия на марше: подкрепление. Ловушка.

— На этот раз точно попали! — вопит Тома.

Нога по-прежнему на педали, а стена приближается. Нажать на тормоза, на акселератор? Нет времени искать ответ. Ветровое стекло разбивается, с ним и голова Тома.

Машина картинно прорывается сквозь заграждение. Похоронный марш, звуки органа. Пока саркофаг не въезжает на строительную площадку и не валится в огромную дыру, из которой вот-вот начнет вырастать очередной объект недвижимости. Марианна уже не кричит. Удивляется, что еще жива. Отстегивает ремень, проводит рукой по волосам Тома. Кровь, повсюду. Они убили моего парня. Убили его, сволочи! Она выползает из машины, а люди в униформе уже подбегают к краям разверстой могилы.

— Полиция! Стоять! Поднимите руки!

Скажешь тоже! Она драпает, мечется между опорами фундамента, ствол в правой руке. Лицо заливают жгучие слезы. Она бежит с невероятной скоростью, совсем чуть-чуть запыхавшись. Они убили моего парня. Убили.

Вылезает с другой стороны котлована, который уже оцепляют копы. Бежит среди бытовок и металлических штырей, торчащих из земли. Слезы застилают глаза. Она все бежит, и сердце приспосабливается к адскому ритму. Годы тренировок прошли не даром. Перелезает через ограду, сворачивает направо; свора следует по пятам. Шныряет в какой-то проулок, прыгает через стенку. Прячется за кустом, растущим у самой ограды. Преследователи пробегают по проулку. Ее не заметили. Получилось.

Они забрали у меня Тома. Забрали мою жизнь.

Марианна размеренно дышит, нигде ни звука. Но вот где-то в доме залаяла собака. Зажегся свет — в холле, затем в саду.

— Заткнись, поганая псина! Ты всех сюда созовешь...

Безопаснее будет пройти через соседние участки. Марианна поднимается, идет вдоль живой изгороди. Почувствовав чье-то присутствие за спиной, оборачивается и натыкается на дуло пистолета.

— Руки за голову! Живо!

Полицейский во весь рот улыбается, довольный собой. Подбегает, выбиваясь из сил, одна из его подружек. Марианна медленно поднимает руки. Но в мозгу, наоборот, все прокручивается очень быстро. Тюрьма, кривая усмешка старых говнюков — мы так и знали, что ты плохо кончишь, — и ломка.

Они не заметили ствол у меня за поясом. Иначе бы уже забрали...

— Я ее нашел! — испускает полицейский победный клич.

— Подойди ближе! — командует девушка, дергая за наручники, прикрепленные к поясу брюк.

Похоже, она напугана куда больше, чем Марианна. Руки дрожат, бусинки пота на лбу. Еле дышит. Ее коллега продолжает скликать всю команду. Револьвер убрал в кобуру, это не укрылось от Марианны. Берет рацию, вызывает дружков, раз уж те не слышат его триумфальных воплей. Малышка возится с браслетами. Еще немного, и на себе их защелкнет. Тут Марианна смекает, что у нее еще есть шанс. Последний. Пара недотеп, только и всего. Вот она — настоящий воин.

Действовать, пока не прибыли остальные.

Движением стремительным, почти незаметным, она вытаскивает пистолет, целится в мундиры. Не так-то и сложно, в конце концов. Глаза у них становятся круглыми от страха.

— Не двигаться! — выдыхает она, немного хрипло.

Обходит стенку, пятится: дойти бы до последнего дома, а там пуститься наутек, их оставив на месте... Но... что это он затеял? Он... Он достает пистолет из кобуры... Впечатление, будто от скверного фильма в замедленной съемке. Сейчас выстрелит.

Ну нет! Я первая!

Нажимает на курок, раз, второй, третий... Закрыв глаза, разряжает обойму. Когда открывает их, оба лежат на земле, девушка еще шевелится. Парализованная. Марианна ищет выхода, ее взгляд прикован к жертвам. Сердце готово остановиться, ноги на краю пропасти.

— Бросай оружие, или буду стрелять!

Вся свора примчалась по следу. Четверо. На нее нацелены четыре ствола. А вдруг Тома все еще жив? Может, просто потерял сознание; может, он выкарабкается. Она ведь могла не разглядеть в темноте.

— Бросай оружие, говорят тебе!

Пальцы не разжимаются, мертвой хваткой вцепились в металл. У ее ног отчаянно стонет девушка. Марианна глядит на нее, потом на всех остальных. Кажется, эта сцена длится уже много часов...

В домах по улице зажигаются окна, пес вот-вот вышибет входную дверь. Люди в пижамах робко выходят — насладиться зрелищем. Куда занимательней, чем телесериал.

Если я пошевелюсь, мне конец. Если не пошевелюсь, конец все равно. Но если Тома жив, я не хочу умирать!

Она делает движение, чувствует удар, слышит выстрел. Падает навзничь, кричит от боли. Потом все происходит очень быстро. Пляшут вокруг угрожающие тени. Пока она не закрывает глаза.

Тома? Тома? Больше она ничего не видит... Только голоса, шаги. Ее толкают, трясут. Ей больно, очень больно.

— Он мертв! Мертв! «Скорую», живо!

Тома?

И вот ее по спирали затягивает вниз. Ей так холодно, так больно. Она вращается все стремительнее, хрупкая бабочка среди бури. Наконец, кромешная тьма. Полное безмолвие.

Конец сцены.

---

¹ Эмиль Галле (1846–1904) — французский художник, керамист, мастер интерьера; работал в стиле ар-нуво. (Здесь и далее примеч. перев.)

² Джей Кей — британский певец и автор песен, создатель и солист группы «Jamiroqua».

³ Национальный фронт — консервативная националистическая политическая партия во Франции, основанная в 1972 г. Ж.-М. Ле Пеном.

Вторник, 5 апреля

Начало месяца, день раздачи. Маркиза появилась у двери камеры 119. После ночного дежурства она заступила еще и на дневную смену. Спала мало и плохо, а значит, станет вымещать свой недосып на окружающих. С другой стороны, она всегда что-то на ком-то вымещает...

Марианна присела на койку, когда Соланж вошла, Мишлен за ней по пятам. Мишлен, заключенная, которая по закону уже давно должна была бы выйти на пенсию. Можно сказать, призрак, фантом, тень женщины, которая когда-то где-то жила, не за решеткой. Но она неизбежно сделалась серой, под цвет стен.

— Вот тебе маленький подарок, де Гревиль! — презрительно бросила Маркиза.

— Просто Гревиль, — спокойно возразила Марианна, вставая с места. — Или мадемуазель де Гревиль, или просто Гревиль... Учитесь говорить по-французски, надзиратель!

— Ты, что ли, будешь меня учить французскому?

— Я всего лишь объясняю вам, как следует употреблять дворянскую частицу. Уж Маркизе-то следовало бы знать!

— Умолкни!

— Слушаюсь, мадам де надзиратель! — фыркнула Марианна.

— Скажи лучше спасибо налогоплательщикам, что они тебе не дают подохнуть.

Марианна переплела пальцы, стала хрустеть суставами.

Воспользовавшись паузой, Мишлен выложила на стол пакет. Нищенский набор: зубная щетка, мыло, гигиенические прокладки, шампунь, гель для душа, зубная паста. Необходимый минимум, любезно предоставляемый тюремной администрацией тем, у кого ничего нет. Марианне даже пришлось затронуть свои жалкие сбережения. Смешную сумму, оставшуюся у нее на счету. Купить ту или иную безделицу и две пачки сигарет: Даниэль требовал делать это ежемесячно, чтобы надзирательницы ничего не заподозрили. Как будто не видно, что она курит по пачке в день! Не важно: все-таки создается иллюзия.

Марианна глаз не сводила с Соланж, пока Мишлен снова горбилась над своей тележкой.

— Надзиратель, не могли бы вы поставить на вид щедрому налогоплательщику, что он забыл «Шанель номер пять»?

— Ты и вправду воняешь, но тут никакие духи не помогут.

— Снова ошибка, надзиратель! Это не от меня воняет в камере вот уже... — Она взглянула на свой старый будильник. — В точности две минуты и тридцать секунд!

— Давно карцер не навещала, да? Недели две как минимум...

— Ага, две недели, точнехонько. С математикой у вас лучше, чем с грамматикой!

— Кажется, ты по карцеру соскучилась, де Гревиль! Но я могу тебе это устроить, раз припекло...

— Просто Гревиль.

— Тебе бы пойти помыться, — съязвила Соланж, нацепив похабную улыбочку. — Но никаким мылом не смоешь кровь, которая на твоих руках!

Прицельный удар. Если палить все время из пушки, какой-нибудь снаряд обязательно попадет. Марианна подошла ближе, Мишлен отвернулась. Мол, ничего не видела. Расстояние между женщинами сократилось до нескольких сантиметров. Марианна прошептала еле слышно:

— Продолжай меня доставать — и когда-нибудь от моих рук запахнет твоей кровью...

— Я и не таких крутых обламывала!

— Круче меня нет никого. Даже твои тюремные шлюхи не круче меня...

Они по-прежнему говорили тихо. Соланж попятилась, будто так и надо. Но показала острые клыки. И яду полный рот.

— Вечером приму горячую ванну, пойду в ресторан со своим мужиком... А после мы...

— Ты себе мужика нашла? Как только умудрилась? Прельстила жалованьем, которое тебе ежемесячно выплачивает налогоплательщик, чтобы ты тут с заключенными играла в гестапо?

— Кто-то ведь должен посвятить себя тому, чтобы держать всякую сволочь в клетках! За это налогоплательщики готовы платить, уж поверь...

Марианна расхохоталась:

— Вы правы, надзиратель! Самоотверженность — это прекрасно! Вы истинная сестра милосердия!

Маркиза расстреляла почти всю обойму. Но оставался один патрон.

— Мне очень жаль, но сегодня утром у меня не будет времени вывести тебя во двор...

Страшная месть. По распорядку полагалась часовая прогулка. Однако Жюстина частенько выводила Марианну еще на час, утром, вдобавок к послеполуденному променаду. Но от Маркизы не дождешься. Ключи заскрежетали в замочной скважине, терзая слух Марианны, и та в отместку пнула бронированную дверь... Непрошибаемую. Не то что я.

Она бросилась на койку, и взгляд заскользил по привычному кругу. Потолок, стены, пол, тюфяк на верхнем ярусе... Снова потолок. Потом — руки, в них Марианна долго всматривалась.

Зачем я убивала?

* * *

11:09. Поезд уже удалялся. Почему он всегда проходит так быстро? Марианна лежала с закрытыми глазами. Чтобы удержать в голове эту песню свободы. Пусть снова и снова звучит. Образы возвращались сплошным потоком, но очень четкие...

...Они бредут по перрону, ищут свое купе.

— Ну что, долго еще? — спрашивает Тома.

— Вагон тринадцать, места четырнадцать и пятнадцать... Несложно запомнить! Чертова дюжина и еще две цифры!

Они заходят в купе, Марианна садится у окна; на перроне какая-то пара стоит, обнявшись, и никак не может расстаться, хотя обратный отсчет уже начался. Они целуются и целуются, сжимают друг друга в объятиях, почти растворяясь один в другом. Марианна как зачарованная смотрит на них.

— Что с тобой, детка?

Она вздрагивает. Улыбается. Берет Тома за руку, шепчет ему:

— Взгляни на них...

Он смотрит на двух влюбленных, слившихся воедино, и хохочет:

— Кто-то из двоих пропустит поезд!

— Им не следует разлучаться... Тем хуже для поезда...

Тома закуривает, открывает кока-колу. Вдруг женщина на перроне хватает свою сумку, отступает на шаг. Марианне не верится. Кокон любви разорвался. Этот разрыв она чувствует в глубине тела. Со всей силы сжимает руку Тома:

— Она садится в поезд!

— Ну разумеется! Зачем же еще, по-твоему, она сюда явилась?!

Вот она уже идет по коридору, останавливается в нескольких метрах от Марианны и Тома. Плачет. Марианна тоже.

— Что с тобой стряслось, детка?

— Ничего... Я плачу от радости. Я так счастлива ехать с тобой далеко-далеко...

— Я тоже... Вот увидишь, теперь все будет хорошо. Ты скоро забудешь этих двух говнюков!

Состав дергается, трогается с места. Марианна не сводит глаз с мужчины, что остался на перроне. Он тоже плачет. Хочется крикнуть той женщине, чтобы она сошла, чтобы снова прижалась к нему. Никто не вправе причинять себе такую боль. Ничто не стоит такой жертвы. Ничто...

Перрон остался позади, и мужчина тоже. Марианна спрашивает:

— Думаешь... думаешь, мы когда-нибудь полюбим друг друга вот так?

...Марианна открывает глаза. Поезд давно уехал. Теперь у нее есть ответ на тот вопрос.

Нет, они никогда так не любили друг друга. Может быть, не успели. А может быть, и со временем ничего бы не изменилось. Как знать?

Каждый раз в лоне ее раскрывалась рана. Боль неизменная, неодолимая, несмотря на горькие годы в тюрьме.

Зачем я убивала?

Суббота, 9 апреля

Маркиза сдержала слово. Моника Дельбек, старший надзиратель, уже стояла у порога камеры.

— Мадемуазель де Гревиль, поскорей, пожалуйста!

Голос резкий, прямо в ушах звенит. Говорит она всегда властным тоном, но никогда не свирепеет по пустякам.

Марианна, привыкшая к таким стремительным перемещениям, собирала пожитки; главное — не забыть ничего из официально разрешенного: сигареты, один-два романа, шерстяной свитер, весь в прорехах, косметичка с туалетными принадлежностями, на дне которой хорошо припрятано все необходимое для улета. И будильник, разумеется, чтобы нить времени не оборвалась. Мадам Дельбек, такая же несокрушимая, как решетка на окне, в нетерпении раскручивала, словно лассо, пару наручников. Марианна выставила свой жалкий скарб в коридор. Даниэль вышел из тени, как хищник из логова. Он никогда не упускал такого случая, разве если у него бывал выходной.

Даниэль открыл косметичку, сделал вид, будто проверяет содержимое. Зная, где она прячет дурь, перебрал туалетные принадлежности.

— Все чисто, ничего запрещенного, — заключил он, выпрямляясь.

Дельбек с Марианной вернулись в камеру для назначенного распорядком шмона. Даниэль остался в коридоре и, чтобы убить время, насвистывал: это неизменно действовало Марианне на нервы.

— Что ж, мадемуазель, разденьтесь...

Вот высшее, почти ежедневное унижение. Предстать голышом перед вертухайкой, нагнуться вперед и кашлять. Хотя с Дельбек процедура слишком далеко не заходила. Было очевидно, что ей тоже это ничуть не нравится. Не то что Маркизе. С ней — совсем другая история...

Обе женщины скоро вышли из камеры.

— Все чисто, — объявила охранница, с удивительным проворством надевая наручники на заключенную.

Марианна зашагала с высоко поднятой головой следом за мадам Дельбек, которая переваливалась на ходу, словно индюшка, откормленная ко Дню благодарения. Даниэль замыкал шествие.

— Похоже, ты это любишь, а, Марианна! — заметил он.

— Просто обожаю, вам ли не знать!

— Когда ты, наконец, уймешься?

— Я не виновата, что та садистка все время меня допекает...

— Помолчите, мадемуазель де Гревиль! — приказала охранница.

— Слушаюсь, надзиратель!

— Тебе сказано — помолчите! — повторил Даниэль, передразнивая Дельбек, которая даже не заметила насмешки.

Спуск в чистилище. Дисциплинарный совет не чайной ложечкой отмерял наказание. Сорок дней в карцере, почти предел. За оскорбления и угрозы в адрес надзирателя по имени Соланж Париотти. Мишлен выступила свидетелем, Марианна вызверилась на нее, хотя та уступила давлению Маркизы, это уж святое дело.

У нее не было выбора? Выбор всегда есть. Все, что угодно, только не быть стукачом.

Правило номер три.

В подвале — длинный коридор, освещенный лампочками, еле мерцающими. Будто катакомбы в безлунную ночь.

Дельбек остановилась перед последним застенком, расположенным несколько наособицу, у подножия бетонной лестницы. Самый скверный, ясное дело. Марианна стиснула зубы, дожидаясь, пока с нее снимут браслеты-фантази из хромированного металла.

Но прежде чем войти, застыла в нерешимости. Сорок дней. Девятьсот шестьдесят часов. В такой мерзкой дыре.

— Подтолкнуть? — невозмутимо осведомился Даниэль.

Уничтожив его взглядом, Марианна медленно прошла вперед. Двери тут нет. Решетка заскрипела и с громким лязгом захлопнулась за ее спиной. Дельбек сразу же бросилась наверх, торопясь покинуть столь неуютное место. Но Даниэль медлил, наслаждаясь спектаклем.

— Ну что, красавица, прелестный уголок?

— Заткни пасть!

— Потише, милая.

Марианна обернулась и увидела, как он вцепился в решетку с похабной улыбочкой на губах.

— Увы! Как-то об орешках не подумал, обезьян кормить!

Марианна схватилась за прутья, их руки оказались рядом.

— Не стой так близко, — прошептал он. — У меня могут возникнуть идеи...

— Идеи? Какого рода идеи?

— Сама прекрасно знаешь...

— Одно дело — иметь идеи, амбал. Другое — иметь возможность воплотить их в жизнь...

— Пытаешься меня достать?

— Ну зачем, ты и так здесь. Ты все время здесь, так или иначе... И потом, мне ничего не надо. Поэтому ты не войдешь в камеру, настолько боишься меня... Ты прекрасно знаешь: откроешь решетку — получишь в морду...

— Да ну? А тебе добавят еще сорок дней!

— И что? Я на пожизненном, вспомни... Здесь ли, где-то еще... Я даже убить тебя могла бы... Что бы это изменило? Мне припаяли бы сто лет сроку? А потом?

— Ты слишком любишь меня, чтобы убить, сладкая моя! — рассмеялся он. — Ты слишком нуждаешься во мне... Если я помру, то и ты помрешь тоже! Ломка — ужасная штука, а, Марианна?

— Иди ты на хрен...

— Ну что ж, устраивайся! Я зайду попозже... Пока попью кофейку... Хорошего тебе дня!

Марианна плюнула в него через решетку, но не попала: извернувшись, Даниэль поспешил следом за Дельбекшей. Марианна с грустью оглядела камеру. Небольшой стол, стул и койка, все из бетона. Дизайнерская мебель, последний крик. Шерстяное покрывало, брошенное поперек соломенного тюфяка. На полу ветхая тряпка, отвратительно грязная; параша из нержавейки. Ни телевизора — впрочем, она никогда и не могла за него платить, — ни даже окна. Крошечная отдушина, такая грязная, что свет в нее едва просачивался. Светильник, закрепленный на потолке, забранный решеткой. Но хуже всего запах. Много дней пройдет, пока к нему привыкнешь. Особенно в этой камере, самой ветхой из всех. Изысканное сочетание ароматов: моча, экскременты, плесень, блевотина. Чего только нет.

Ты не станешь хныкать, Марианна! Не доставишь им такого удовольствия!

Она выкурила подряд четыре сигареты, перебить вонь запахом табака. Потом натянула свитер, хотела прилечь на покрывало. На нее наставил усы тучный таракан. Превратив козявку в мерзкую кашу, Марианна выкинула ее в сортир. Вытащила роман, который накануне взяла в библиотеке. «О мышах и людях», какого-то Джона Стейнбека. Нужно было бы заказать книгу потолще. Этой надолго не хватит... Надеюсь, что она, по крайней мере, хорошая... К вони ты привыкнешь, Марианна. Ты ведь не в первый раз попадаешь сюда. Уткнись в книжку, сосредоточься. И поезд 14:20 не замедлит пройти... Отсюда она почти ничего не услышит, но догадается: воображение поможет. Худшее из наказаний.

Она у меня дождется, эта дрянь, Маркиза. Однажды я попорчу ее хорошенькую арийскую мордочку. Заставлю выплюнуть все зубы. И сделаю из них колье.

Зачем я убивала?

* * *

Приоткрыв один глаз, Марианна уставилась прямо в лицо старика, нависшее над койкой. Она задрожала, хотела вскочить, но оставалась пригвожденной к тюфяку. Кто-то стиснул ей запястья и щиколотки.

— Что вам от меня нужно? — крикнула она, пытаясь вырваться.

Старик склонился еще ниже, лицо его оказалось совсем близко. Такое доброе. Он даже ей улыбался. Марианна заметила с ужасом, что у него совсем нет зубов. Ни единого. Он хотел что-то сказать, но лишь смешной писк исторгался изо рта. Этот писк и кровь. Потом он схватил Марианну за горло своими морщинистыми руками. Она задыхалась, медленно и неуклонно. А он улыбался черной разверстой дырой. Его лицо мало-помалу менялось, разлагалось в самом прямом смысле этого слова под полным ужаса взглядом Марианны.

— Ты пойдешь со мной! — мягко проговорил он. — Сама увидишь, как приятно в аду...

Она даже не могла позвать на помощь. В легких не оставалось ни атома кислорода. Слишком поздно.

С криком Марианна приподнялась, села на тюфяке. Первая ночь в карцере. Всегда самая тяжелая. Она пощупала горло — невредимое. Никакого папашки в поле зрения. Никого. Абсолютное одиночество, полная тишина. Только кошмары, тараканы да клопы в постели составляют ей компанию. Нужно помочь себе.

Чуть позже, уколовшись героином, она улеглась на продавленный тюфяк, сладко потягиваясь, перед тем тщательно уничтожив все следы преступления и спрятав прибор для ширяния. Ей была нужна доза раз в два-три дня. Я ведь еще не совсем торчок. Иначе кололась бы с утра до вечера. Стоит захотеть, так и вовсе обойдусь без наркоты.

Рядом по стене полз таракан.

— Привет, дружок... Ты тоже на пожизненном? Что же ты такого натворил?

Таракан, плохо воспитанный, промолчал. Трип только начинался. Еще несколько минут, и разговор завяжется.

— Я вот застрелила полицейского, наповал...

Таракан замер возле ее лица, пошевелил усами. Весь обратился в слух, как психоаналитик, склонившийся над кушеткой.

— Прикончила полицейского, представляешь? Второго ранила, к тому же бабу... Она теперь вроде как в инвалидном кресле... Но это не самое худшее! Если бы я только это сделала, мне бы столько не дали... Это все из-за старика... А ведь я била не в полную силу... Да, не в полную, уверяю тебя!

Таракан хотел проследовать дальше, но Марианна прижала его к стене. Тот заметался у нее в горсти. Было щекотно от усиков или там лапок.

— Ты, как и все, мне не веришь! Я просто выбила ему пару зубов... Ну, челюсть сломала... Ладно, врезала по животу, что правда, то правда... Но я не думала, что кишки ему выпущу! Я не виновата, что не могу рассчитать свою силу... как Ленни... Я не ощущаю своей силы, как и он... Ты читал «О мышах и людях»? А зря, гениальная книга! Я уже почти дочитала... Не хочешь мне верить — тем хуже для тебя... Осточертело, когда никто не верит!

Она сжала руку в кулак, послышался забавный треск. Будто раскрошился крекер.

— С кем ты говоришь, де Гревиль?

Она вскочила одним прыжком, камера поплыла перед глазами. Вытаращив глаза, разглядела тень за решеткой, в каком-то странном дыму. Кто-то развел костер в коридоре? Но особой ясности и не нужно, и так понятно, кто нанес ей визит. Достаточно голоса. Сладкого, переполненного ненавистью. Маркиза пришла насладиться зрелищем.

— Стало быть, сама с собой говоришь? Да ты совсем уже помешалась, бедняжка!

Марианна застыла. Главное, не сорваться во время трипа, когда каждая эмоция усиливается до невероятных размеров... Маркиза включила свет. Бьет прямо в глаза, Марианна сомкнула веки. Выключатель снаружи, заключенному не дотянуться. Пытку невозможно прервать.

— Что это с тобой? Даже не смеешь взглянуть на меня?

Не отвечать. Главное, не поддаваться на провокацию...

— Что? Язык проглотила? — веселилась Соланж. — Очко играет?!

Не чувствуя под собой ног, Марианна с усилием разомкнула веки, и глаза ее, два лазерных луча, нацелились на противника. От наркоты они стали как никогда глубокими. Черными, как никогда. Потом она медленно поднялась с койки, каким-то чудом удерживаясь на ногах.

Соланж отпрянула от решетки, видя, что Марианна приближается.

— Что ж, де Гревиль, надеюсь, тараканы составят тебе компанию!

— Да, надзиратель, они со мной очень любезны...

— Естественно, ведь ты с ними одной породы!

Марианна просунула руку между решетками, разжала кулак. Раздавленный таракан упал к ногам Соланж, та отскочила, вскрикнув от отвращения. Марианна, хищно улыбаясь, глаз не спускала с молодой охранницы, буквально испепеляя ее взглядом.

— Заходи в камеру, Маркиза, выясним отношения раз и навсегда...

Соланж все смотрела на месиво, в котором усики все еще шевелились. Потом встретилась взглядом с осужденной.

— Что ж ты не идешь? Очко играет? Открывай решетку, входи. Померяйся со мной... Я тебя жду! Я сделаю из твоей шкуры коврик перед кроватью...

— Ничего ты не сделаешь, психичка несчастная! Будешь гнить здесь всю жизнь, пока не сдохнешь... И я дождусь, я увижу, как тебя вынесут. Ногами вперед, не иначе.

— Не иначе... Но вот что ты должна усвоить: я не уйду, пока не убью тебя. Сделаю в жизни хоть одно доброе дело... Избавлю мир от падали.

Соланж предусмотрительно прихватила с собой дубинку. Марианна позабыла, что следует отступить. Удар пришелся по пальцам, она с воплем разжала руки. Опрокинулась на пол, но оставалась в пределах досягаемости, и Соланж вознамерилась стукнуть ее по плечу. Но, к сожалению, не успела. Марианна перехватила ее запястье и с силой дернула на себя. Охранница рухнула на решетку со всего размаха. Дубинка выскользнула из пальцев. Марианна тянула все сильней, одновременно поднимаясь на ноги.

Вот и попалась.

Соланж пыталась высвободить руку, но хватка была стальная.

— Не стоит подходить близко к клетке, когда смотришь на диких зверей, — прошептала Марианна.

— Отпусти — или закричу!

Они стояли друг против друга, только решетка разделяла их. Другой рукой Марианна обхватила затылок Соланж и вдавила ее лицо в металл.

— Долго ты думала играть со мной? Тебе не рассказывали, что я сделала с той вертухайкой? В каком виде ее оставила? Она была немного похожа на тебя... Но больше она никому не причинит вреда... Да и ты тоже...

Соланж вопила во все горло, пыталась оцарапать Марианне лицо. Ее снова приложили лбом о решетку, в голове помутилось: опасный симптом сотрясения мозга. Марианна могла убить ее быстро, но хотелось смаковать драгоценные мгновения. От наркоты явилось ощущение полета. Она сменила тактику, схватила Соланж за горло. Нажимать потихоньку, вдавливать пальцы в нежную, беззащитную плоть. Считывать страх во взгляде. Две тени мелькнули в коридоре. Даниэль и Дельбек. Начальник попытался освободить коллегу, но Марианна упорно не желала отпускать свою агонизирующую игрушку. Она давила все сильнее, и надзирательница мало-помалу задыхалась.

— Марианна! Немедленно отпусти ее!

Все равно что взывать к глухому. Тогда Даниэль отцепил электрическую дубинку. Быстрая реакция, немедленная кара. Первый разряд под ребра уложил Марианну на пол; тело Соланж осело жалкой грудой тряпья.

— Уймись, или пожалеешь! — заорал Даниэль, врываясь в камеру.

Марианна поднялась было на ноги, но, получив новый разряд, издала душераздирающий вопль, переходящий в хрип. На этот раз она сдалась, застыв на полу недвижимо.

— Моника, наручники, быстро!

Он прицепил Марианну к кольцу, вделанному в стену, и быстро отступил, не дожидаясь, пока она придет в себя. Соланж, все еще оглушенная, открыла глаза.

— Эта сумасшедшая хотела меня убить! — хрипло простонала она.

— Ну, ты как? Кости целы? — спросил начальник, встав на колени рядом.

На лбу у нее набухала шишка, на шее, словно ожерелье, краснела полоса.

— Она хотела меня убить! Видали, а?

Даниэль бросил взгляд на Марианну, простертую у стены. Она, как всегда, страдала молча. Зато Соланж хныкала, как маленькая девочка, рассадившая коленку.

— Замолчи! — вдруг приказал он.

Соланж осталась лежать с разинутым ртом.

— Сегодня не твое дежурство по карцерам... Можешь сказать мне, зачем ты тут ошивалась?

— Но... Но я хотела только...

— Только помешать ей спать? Ее спровоцировать?.. Пора прекратить эти выходки, Париотти!

— Вы видели, что она со мной сделала?

— Ты сама напросилась! — заключил он. — Моника, проводите ее в санчасть.

Дельбек помогла Соланж подняться, и пара в униформе исчезла в полумраке. Марианна прижимала свободную руку к животу, куда пришелся разряд. Но ни звука не слетало с ее уст, скованных болью. Даниэль осторожно приблизился:

— Ну как ты?

— Оставь меня в покое, мудак!

— Расскажи, что случилось.

— Ты сам прекрасно знаешь что... Если ты не будешь держать эту суку на поводке, она так и будет портить мне жизнь...

Даниэль закурил, сел рядом.

— Меня не угостишь?

Он протянул ей свою.

— Нужно учиться владеть собой, Марианна.

— Отстань...

— Не говори так со мной.

— Убирайся... Мне нужно побыть одной.

— Как хочешь, — сказал он, вставая.

— Эй! Ты ведь не оставишь меня прикованной к стенке!

— Если я тебя отцеплю, ты на меня набросишься.

— Нет, обещаю!

— Ты совсем съехала с катушек, лучше посиди так.

— Эй! Вернись, освободи меня!

Решетка закрылась, Марианна стукнула кулаком по стене. Но бетон не поддался. Это она разрыдалась безудержно, так, как давно уже не позволяла себе.

— Не хочу оставаться здесь, не хочу здесь помереть...

* * *

Белая ночь в черной дыре. Утро наступило, но Марианна скорее угадывала его, чем видела. Веки горели, мышцы обмякли. Мозг на грани истощения. Из мучительного одиночества ее внезапно вырвал звук шагов. Тихих, легких шагов. За решеткой показалась Жюстина. Тогда Марианна уловила такой знакомый и все же непривычный запах.

— Привет, Марианна... До чего же ты себя довела? Плакала?

— Неужели это запах кофе...

— Я встретила Даниэля, он уходил домой. Сказал, чтобы я тебе принесла чашечку кофе.

— Настоящего?

— Ну да, самого что ни на есть настоящего! — отвечала Жюстина, отстегивая наручник.

Марианна взяла чашку обеими руками, принюхалась с наслаждением, зажмурившись.

— Сахар положила?

— Три куска, как ты любишь!

Настоящий завтрак: свежий хлеб с маслом, крепкий и сладкий кофе! Каждая капля — божественное откровение. Сигаретку напоследок — полный отпад.

— Шеф мне рассказал, что произошло ночью...

— Она сама напросилась! — оправдывалась Марианна. — Я сидела спокойно, и...

— Знаю, — оборвала охранница. — Вечно одна и та же история. Почему ты все время поддаешься на ее провокации? Не обращай внимания, и она в конце концов оставит тебя в покое.

Слизав с пальца последнюю каплю драгоценного напитка, Марианна пожала плечами.

— Ладно, пошли, отведу тебя в душ.

Марианна сняла свитер, кривясь от боли. Все-таки досталось ей накануне. Она задрала футболку, осмотрела синяки. Один под ребрами, другой посередине живота. Какая пакость эта электрическая дубинка! Директор выдал такую начальнику сразу после того, как Марианну перевели в его тюрьму. Для нее специально... Оружие запрещенное, несомненно. Но кому пожалуешься?

Она взяла косметичку с туалетными принадлежностями и направилась следом за Жюстиной к душу, единственному в дисциплинарном корпусе. Ровно десять минут, чтобы смыть скверну прошедшей ночи. Кабинка была чистая, тело и дух возвеселились. Ни запах дешевого геля, ни шампунь, едкий, как растворитель, — ничто не могло это веселье омрачить. Марианна могла провести там хоть целый день.

— Марианна! Прошло уже четверть часа! Пора выходить... Ты не одна, мне и других нужно отвести в душевую!

Она с неохотой закрыла кран, наскоро вытерлась. Задержалась перед раковиной, расчесать короткие волосы, такие же черные, как глаза. Мельком взглянула на себя в зеркало. Лучше не смотреть. Вышла к Жюстине в коридор.

— Выведешь меня на прогулку?

— Марианна, не начинай, пожалуйста. Ты знаешь распорядок не хуже меня.

В дисциплинарном блоке полагалась одна прогулка, после полудня, час, и не более того. Жюстина не уступит, и надеяться нечего. Вот и решетка. Мерзкая камера разинула пасть, словно гигантский членистоногий монстр.

— Посидишь немного со мной? — робко спросила Марианна.

— Пять минут, не больше, — сжалилась охранница.

Это и так сверх ожиданий. Только с ней Марианне было приятно общаться. Женщины уселись рядышком, у стены.

— Ну и вонища же тут! — заметила Жюстина.

— И не говори! Не могла бы ты меня перевести в другую камеру?

— Нет, директор лично приказал тебя запереть здесь... Для острастки, чтобы ты наконец унялась и не нарывалась!

— Ну, поглядим... Плохо он меня знает, этот болван!

Марианна умолкла, насторожилась.

— Слышишь? — прошептала она.

— Что?

— Поезд, что же еще!

Жюстина тоже напрягла слух, и ей показалось, будто она различает отдаленный рокот.

— Как всегда, фанатеешь от рельсов, а?

— Как всегда... Если я когда-нибудь выйду, то первым делом сяду в поезд...

Если выйду когда-нибудь.

— Будешь осмотрительней — рано или поздно выйдешь, — заверила надзирательница.

— Скажешь тоже! Мне тогда стукнет шестьдесят, и на голове ни волоска не останется... Это будет в... две тысячи сорок пятом... Вот хрень! Просто научная фантастика! Две тысячи сорок пятый год...

— Может, тебя выпустят и до того, как тебе исполнится шестьдесят. Если не добавишь еще наград к своему послужному списку!

— И когда? Лет в пятьдесят, ты хочешь сказать? И что это меняет?

— На десять лет меньше; думаю, это меняет все.

Обе замкнулись в долгом молчании, как будто мало им было тюремных стен.

— Еще поезд... — прошептала Марианна. — Товарняк.

— Как ты их различаешь? — удивилась Жюстина.

— Он звучит по-другому, не так, как скорый! Ничего общего...

— Почему ты так любишь поезда?

— Всегда любила... Слушать, как проходит поезд, приятно. Особенно когда сидишь взаперти... Когда я была малявкой, мне только на поезде удавалось немного отъехать от деда с бабкой... В летний лагерь или к тетке. Сбежав из дома в первый раз, я тоже села в поезд... Приятно вспомнить! А ты? Можешь вспомнить что-то хорошее о поездах?

— Ну, ты знаешь, я ездила на пригородном каждый день, когда жила на парижской окраине. Так что для меня это рутина... И потом, воспоминания о поездах не всегда приятные...

— О чем ты подумала? — спросила Марианна, вытаскивая пачку сигарет.

— Не очень-то хочется об этом рассказывать...

Жюстина взяла сигарету, отвернулась.

— Я же вижу, что хочется, только начать трудно...

Жюстина грустно улыбнулась. Девочка снова права. Под напускной наглостью и бесчувствием таился дар понимания, способность проникать в то, что оставалось скрытым. И еще много других талантов... Жаль, что все это пошло прахом. Жаль, что вся ее жизнь пошла прахом.

— Это случилось давно. Я тогда была студенткой. Каждый вечер садилась на пригородный поезд, возвращалась домой, к родителям. Иногда довольно поздно...

— Когда в пригородных поездах уже небезопасно, да?

— Именно... Вагон был почти пустой, но я привыкла. Сидела, читала книгу, даже помню какую... Потом вошли трое парней. Я сразу поняла, что они нам зададут жару. Шумные, вульгарные. Мелкое хулиганье, понимаешь...

— Понимаю!

— Двое уселись напротив меня, один рядом. Я делала вид, будто их не замечаю, уткнулась в книжку... Хотя уже не разбирала слов... Даже страницу так и не перевернула... Они начали насчет меня отпускать словечки...

Жюстина смолкла, обхватила руками колени, уперлась в них подбородком.

— Спорим, они говорили, какая ты хорошенькая и прочую ерунду...

— Ну да, что-то в этом роде... А потом... один из них бросил окурок мне на ногу и растоптал... Тут я поняла, что дело серьезное и я в настоящей опасности.

Марианна сжала кулаки: ей хотелось сыграть какую-то роль в этой сцене, которая странным образом ей напоминала другую, похожую. Я бы уж заставила их покрутиться, этих мерзавцев!

— Я сказала, чтобы они угомонились, — продолжала Жюстина. — Но другой схватил меня за руку. Я умирала от страха, я кричала... И тогда какой-то мужчина, он сидел на несколько рядов впереди, встал...

Марианна побледнела.

— И вмешался? — спросила она каким-то не своим голосом.

— Да... Он подошел, потребовал оставить меня в покое. Я воспользовалась тем, что они отвлеклись, и удрала. Выйдя в проход, оглянулась и увидела, что эти трое юнцов схватили его за грудки... Я перебежала в другой вагон, потом в следующий. И в следующий за ним. Пока поезд наконец не доехал до станции. Я вышла... И... И покинула вокзал, взяла такси...

Жюстина замолчала. Марианна сидела, опустив голову, разглядывая свои ноги.

— Я так и не выяснила, что сталось с тем мужчиной, — призналась охранница. — Ты и представить себе не можешь, как я винила себя... Я ничего не сделала, чтобы ему помочь. В совершенной панике старалась убежать как можно дальше, не раздумывая... Несколько дней после этого я листала газеты, просматривала заметки о происшествиях. Так боялась прочесть, что его убили... Я хорошо его помню, во всех подробностях. Его лицо. Костюм, галстук...

— Если бы он погиб, ты бы узнала...

— Но его наверняка избили, знаешь. Он это сделал ради меня, он меня спас... А я — я так и не поблагодарила его.

— Понимаю... Но главное: ты — ты выпуталась из той истории... Что бы они ни сделали с тем мужиком, это пустяки по сравнению с тем, что могли бы сделать с тобой. И потом, он ведь прекрасно понял, почему ты сбежала... Ты еще ездила на поездах, после этого?

— Никогда. Так и не смогла. Если бы ты знала, как я перепугалась... Это странно, ведь они меня почти не тронули, но...

— Но ты как будто... все пережила так, как если бы это случилось в реальности. Боль, конечно, не такая, зато страх не меньше... В итоге ты так больше и не смогла сесть в поезд... И все-таки видишь: остались еще на свете добрые люди!

— Остались, конечно! — улыбнулась Жюстина. — Ладно, мне пора...

Марианна не спорила. Жюстина и так сделала много, уделив ей эти минуты. Поделившись с ней сокровенным. Хотя и перевернула ей все нутро, сама того не ведая.

— И... как называлась та книжка? — все-таки спросила она. — Которую ты читала в поезде?

— Забавный вопрос! Она называлась «Зеленый храм», вряд ли я когда-нибудь это забуду!

Марианна закрыла глаза.

— Что-то не так? — забеспокоилась Жюстина. — Ты выглядишь... как-то странно. С тобой тоже такое случилось?

— Нет, разумеется, нет.

— Знаешь, Марианна, я мало кому об этом рассказывала, и...

— И я сохраню твою тайну — даже под пытками!

— Спасибо... Но не беспокойся, здесь никого не пытают. Нас всех испытывает тюрьма.

Суббота, 7 мая, —

арестный дом в городе С. —

дисциплинарный блок

Тридцать дней. В мерзкой, вонючей дыре.

Семьсот двадцать часов одиночества.

Сорок три тысячи двести минут медленного падения. Без особой разницы между днем и ночью.

Два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд отчаяния. Без намека на улыбку.

Марианна понаторела в устном счете. Надо чем-то занять время, которое, похоже, застопорилось и со злобным наслаждением превращается в вечность. По капле сочится вдоль темных, заплесневелых стен. Прилипает к решеткам, избирает для своего течения самые извилистые пути. Песчинки забили перемычку, невозможно, чтобы это тянулось так долго.

Марианна положила книгу на покрывало. «О мышах и о людях», настоящее откровение. Прорыв в другую реальность. Единственное, что было хорошего за эти тридцать дней. Самые чистые, прекрасные слезы. Но она уже трижды перечитала роман, почти что выучила наизусть. Что же до второй книги, которую узница с собой взяла, то она такая же тусклая, бесцветная, как и скука. Вдобавок Даниэль нанес удар исподтишка. Уехал в отпуск с женой и детьми, не пополнив запасы своей юной протеже. Нарочно. Это тоже, ясное дело, часть договора.

Всякий раз, как Марианну сажали в карцер, он забывал ее навещать. Делаешь глупости — остаешься без сладкого.

На хрен договор! Ты у меня дождешься. Уж я отточу о решетку зубы! Только вернись, я тебя на куски порву!

Оставалось на один укол. Один-единственный. Уже несколько дней она ощущала ломку. Еще не настал момент, когда чувствуешь, что все твое тело выкручивают, будто половую тряпку. Просто смутная тревога, все сильнее подтачивающая тебя изнутри. На аспирине и кодеине можно как-то продержаться. Отсюда атаки на медчасть, жалобы на неотступные, мучительные мигрени. Но нынче утром запасы иссякли. И медсестра определенно не даст больше ничего еще несколько дней. Не так-то она глупа, тетка в белом халате!

Один укол, один-единственный. Чтобы продержаться неделю. Начальник вернется через семь дней.

Не стоит колоться сегодня. Лучше подождать, пока это станет нестерпимым. Нестерпимым? Семьсот двадцать часов. В этой мерзкой клоаке. Что может быть более нестерпимым?

Сидя на продавленном тюфяке, Марианна вдруг подумала, что грядущие годы, раскрывающиеся перед ней, — не что иное, как бесконечное космическое пространство. Головокружение, не поддающееся контролю. Падение со скалы в бездонную пропасть, без лучика света. Она вскочила с койки, задыхаясь. Как это часто случалось с ней.

Выйти отсюда, быстро. Через запасной ход, пока не настигло безумие. Повеситься? Она уже обдумывала это много-много раз. Покончить с собой в тюрьме несложно. Детская игра. Что же тогда ее удерживает? Непонятно.

Духу не хватает, что ли? По правде говоря, глупая надежда всплывает на поверхность в ключевой момент. Инстинкт выживания? Выживание вместо жизни. «Выживание» — вот верное слово, вот стержень драмы.

Побег? Разумеется, она и об этом думала. Только побег куда труднее осуществить, чем самоубийство. Но по сути, это одно и то же. Они не прощают, когда кто-то испытывает судьбу, бросает вызов системе. Если жертве удается преодолеть ограду из колючей проволоки, объявляется охота, безжалостная, беспощадная. И возвращение в стойло — гарантированный спуск в самые глубины ада. Билет первого класса ко всем мыслимым и немыслимым ужасам. Но разве сейчас этих ужасов недостаточно? Больше ударов, придирок, даже истязаний — что это изменит?

Почему бы тогда не попытать счастья? Лучше быть убитой при попытке к бегству, чем медленно умирать здесь... Но как устроить побег? Взять в заложники надзирателя? Они и не подумают открыть двери. Пошлют переговорщика, а тот уболтает тебя, заморочит голову.

Подкоп? Но ничего не выйдет без сообщника. А сообщника нет. Нет вообще никого. Даже на свидания никто не приходит. Никто — с тех пор, как ее закрыли.

Внешний мир забыл тебя, Марианна. Ты заживо погребена. Тебя вычеркнули из общества. Стерли ластиком навсегда. Ты уже мертва. Смертная казнь, отсроченная, на медленном огне.

Лучше этот укол сделать сейчас в конечном счете. Пока голова не лопнет от нехватки надежды. Зачем добавлять еще и нехватку наркотика. Пусть будет что будет.

Она сделала укол, и в тот же момент поезд соизволил пройти, далеко-далеко — вместе с наркотиком, пробежавшим по совсем другим рельсам. Сладкий яд растекся по венам, по всему телу. Поезд удалялся, но она успела зацепиться, вскочить. Достаточно закрыть глаза, чтобы поверить...

...Пейзаж меняется очень быстро. Высокоскоростной поезд мчится на юг, к солнцу, жаре, морю, песку, пальмам, зонтикам. Банальности, радующие душу, почтовые открытки, которых ей никто не шлет. Которых ей никто не напишет. Да и не писал никогда.

Столько света, и небо, невероятно синее.

Не забыть о запахах. Запах свежескошенной травы, например. Да, именно этот запах, она его помнит, просто обожает его. Или запах леса после дождя: влажная кора деревьев, влажная земля. Смешанный аромат сирени и жасмина, знаменующий приход весны... А звуки, а музыка? Пение птиц, стрекот цикад, кузнечиков. Журчит ручеек, волны бьются о скалы, ливень шумит, гром грохочет с небес. Главное — ни ключей, ни замочных скважин. Только человеческие и природные звуки.

Она ступает на перрон, ее окружает, опьяняет толпа, слова, не ей предназначенные. И алкоголь, моря алкоголя. Все, чего она хочет, чего желает. Ее шатает от счастья... Полнота ощущений, оргазм, химерический, но такой подлинный. Вот он, приход: взрыв в голове — и она вспоминает, что есть у нее лицевые мышцы, чтобы смеяться; легкие, чтобы дышать; нос, чтобы чувствовать запахи; глаза, чтобы видеть; веки, чтобы не смотреть. Кожа, чтобы ощущать жару — и кожу кого-то другого. Тома. Он появляется, он рядом. Его руки, глаза, голос уносят ее далеко. Она воображает его в себе. Просто воображает.

Использовать каждую секунду трипа, ни крошки не оставить тараканам или кому-то еще. Не потерять этих минут, протекающих вне времени, вне гроба.

Но небо внезапно хмурится. Бесформенные силуэты подступают к ней, ищут ее. Чтобы вновь затащить в реальность. Возврат неизбежен, приземляться придется. Всегда приходить в себя.

Нужно вколоть всю дозу. Вот верное решение. Вот только нет больше волшебного порошка.

Я могу еще продержаться. Хотя бы несколько минут. Достаточно верить в это, не следовать за тенями. Не сейчас, чуть помедленнее, пожалуйста! Время проходит так быстро, забывает окольные дорожки, даже, коварное, срезает путь! Течет, как река в половодье; ручей обращается в бурлящий поток. Стрелки будильника начинают бешено вращаться. Нет, я пока не хочу раскрывать парашют! Хочу продолжать полет! Оставаться в вышине. Парить по воле жаркого ветра, взмыть над бедой, высоко-высоко, все выше и выше. Раствориться в тумане.

Не хочу, чтобы это кончалось. Дайте хотя бы заснуть! Черт, самолет вошел в пике, сейчас разобьется! Свободное падение. Жесткая вынужденная посадка. Даже нет времени раскрыть парашют...

...Поглощенная чудовищной пастью реальности, силой вырванная из мечты, Марианна свалилась с койки. Дурные, горькие слезы, удушающие рыдания взахлеб. Как не хотелось возвращаться, да еще так быстро!

Она подползла к решетке, поднялась, держась за прутья, и стала биться головой о металл, все сильней и сильней, пока губы не ощутили вкус крови. Сдерживать крик. Вертухайки того гляди услышат и запрут меня в камере для буйных, с обитыми войлоком стенами. Биться, биться, пока не потемнеет в глазах... Нет, недостаточно, по-прежнему ужас, по-прежнему гниль вокруг нее. В ней самой... Биться снова, еще сильней... Боль не властна над ней, бесчувственной Марианной.

Вдруг опустилась тьма. Внезапно, будто удар хлыста. Даже мечта угасла, опустилась ночь, густая, как туман над рекой, черная, как ее будущее.

Полная кома.

* * *

Марианна очнулась. Головная боль гарантирована. Грязные стены больничной палаты ласково приняли ее. Захотелось пощупать лоб правой рукой. Невозможно: запястье приковано к постели. Может быть, левой? Получилось. Толстая повязка на голове, перфузия через руку. Жюстина у изголовья.

— Ку-ку, Марианна...

Этот голос, как приятно слышать его, выходя из комы.

— Какой сегодня день?

— Воскресенье. Ты все утро провела в больничке. Тебе сделали рентгеноскопию, небольшая травма черепа, ничего страшного... Прекратила бы ты эти выходки, Марианна.

— Голова болит...

— Тебе наложили на лоб четыре шва, останется порядочный шрам.

— Плевать... У меня их и так полно...

— Зачем ты это сделала?

— Слишком рано приземлилась...

— Что?

— Тебе не понять... Как ты думаешь, я останусь здесь, пока не истекут сорок дней? — спросила Марианна с надеждой.

— Нет, вечером тебя отведут в камеру. Врач сказал, что уже можно.

— Дерьмо! — завопила она, колотясь затылком о мягкую подушку.

— Сейчас я должна оставить тебя... Пожалуйста, прекрати эти фокусы...

— Когда-нибудь прекращу. Обещаю все прекратить, раз и навсегда.

* * *

Голова кружилась, подступала тошнота. Марианна медленно шла следом за Дельбек. Лекарь накачал ее разноцветными успокоительными пилюлями: такая доза свалит с ног слона в расцвете лет. Даже наручники на нее не надели. Позади семенила Маркиза, предвкушая потеху. Марианна посреди медикаментозного бреда представляла себе ее кривую ухмылочку.

Назад — на исходную клетку. Подвал в дисциплинарном