Серебро

Автор Эдуард Диа Диникин

Действие романа начинается в Петербурге 1913 года — в период, когда реальность бурлила предреволюционными процессами, идеи сталкивались с идеями в словесных баталиях, после претворялись в дела — и сталкивались уже на улицах. Известные представители «Серебряного века», такие как Хлебников, Бурлюк, Брюсов, Белый, Тиняков, Волошин, пьют в ресторанах, читают свои и чужие тексты и выбрасывают рукописи, которые попадают в руки чекистов и агентов охранки.
Поначалу произведение Эдуарда Диникина напоминает историко-литературный роман, но реальность оказывается двулика: в мире, где на глазах простых смертных меняются вековечные устои, на поверхность прорывается обратная сторона. Известный поэт здесь может оказаться вампиром или прорицателем, случайный телефонный звонок — связать друг с другом людей из разных эпох, а дешёвый медальон — оказаться волшебным талисманом.
Границы между сном и явью, литературой и действительностью, добром и злом, оказываются зыбкими и проницаемыми в мире магического реализма, в котором у каждого свой шорох за спиной.

• Язык: Русский
• Издатель: Издательство Чтиво
• Дата выпуска: 17 нояб. 2022 г.
• ISBN: 9781005981426

Эдуард Диа Диникин

Писатель, актёр, сценарист. Автор поэтического сборника ‘Mein Keif’, романа «Московский психопат», сборников «Поколение Лимонки», «Манифестофель» и ‘Summer. Day. Butterfly’. Имеет публикации в журналах «Урал», «Бронзовый век» и других.Является одним из ярких представителей литературного направления «Уральский магический реализм». Живёт в Санкт-Петербурге.

Предварительный просмотр книги

Содержание

Глава 1. ВЕРА В.

Глава 2. ВЕНА

Глава 3. ЛИСИЙ КРИК

Глава 4. ШОРОХ

Глава 5. ЛЕНИНГРАДУС

Глава 6. НЕВОГРАД

Глава 7. ПРЕДДВЕРЬЕ ЛУН

Об авторе

Читайте также

---

СЕРЕБРО

Наташе Баженовой

По коридору он шёл — до первого всполоха.

Спустивший собак — абсолютен и пьян.

Ночным серебром кормили там Молоха,

Там всякий живой был кефиром румян.

Тяжёлые крылья сбивали столы —

Заслоняли лучи от чёрных витрин,

От ламп ильичей, и от римских свечей,

И от ёлок, обстеленных клеем флажков,

Сиявших на каждой фуражке в лицо.

Семь дарёных небес выделяли дугу:

Он ведь жил во гробу, а теперь — на снегу

Он был напоён. И талой водой — до дна —

Ему в душу плыла полуденная мгла.

По коридору лежал он — исполненный всполоха:

Вдоль прозрачных крестов, — мимо тьмы берегов.

И я видел весь бред — до последнего шороха.

Я об этом узнал от запойных богов.

А. Носков

---

ВЕРА В.

Ночью моросил дождик, но к утру перестал. Деревянный неоштукатуренный домик у Волкова кладбища[1] в этот мартовский день десятого года двадцатого века словно умылся этим дождём, как умывается порой второпях под душем буржуа в доме на Каменноостровском проспекте — одной из самых лёгких и безответственных улиц Петербурга.

Молодой мужчина, вышедший из пролётки, не был буржуа, но жил на Каменноостровском проспекте. Он отличался ответственностью, несмотря на кажущуюся лёгкость своего поведения. Здесь же он, как и его брат, оказался, движимый самыми добрыми и благородными чувствами — перевезти своего друга-поэта к себе.

— Витя, — бодро произнёс он, входя в почти пустую комнату, — мы за тобой, собирайся, где твои вещи…

— Приветствую, Давид[2], — ответил высокий блондин, несколько растерянно поднимаясь с кровати. Казалось, он не ожидал прихода товарища.

— Ты приготовил вещи? — спросил Давид.

— Да, вот чемодан, — Витя показал на предмет, который правильнее было бы назвать чемоданчиком. — И вот ещё.

Он вытащил из-под кровати наволочку, набитую чем-то лёгким и воздушным, как стихи Велимира Хлебникова[3]. Собственно, это они и были.

— Хорошо, пойдём. Ты ничего не забыл?

— Вроде нет… — рассеянно ответил Хлебников и вышел из комнаты. Бурлюк посмотрел на пол и увидел листок бумаги. Он поднял его и прочитал: «О, рассмейтесь, смехачи...» Сунул его в карман, ещё раз внимательно осмотрел комнату и вышел вослед…

Через три дня в эту комнату въехал седой мужчина двадцати пяти — двадцати восьми лет. Он представился хозяйке литератором, но это был обман — Пётр не написал в своей жизни ни строчки. Зато убил двух или трёх людей. Сейчас же он хотел найти Веру В. — так звали ту, в которую он был влюблён уже год. Ту, которую он искал всё это время. Вера В. имела фамилию, но в организации, где они познакомились, её звали именно так: «Веравэ». Или «товарищ Вера».

Только он один называл её так, как называл, — «Бим».

В дверь раздался короткий стук, и она тут же открылась.

— Я вам бельё поменять, — сказала хозяйка квартиры, улыбаясь уголками губ, и быстро вошла. — Прошлый жилец неаккуратен был. Мы его взяли жить, чтобы дочек наших учил, — продолжала она, убирая старое бельё, выпятив свой толстый зад, — он и не платил нам ничего. Нам и не надо вовсе. Вам сдала — просто уж попросили очень.

— Благодарю, — сказал Пётр, внутренне усмехнувшись. Он заплатил за три дня столько, сколько другой не заплатил бы и за три недели, с учётом весьма скромной обстановки. Он бы дал сумму и за три месяца, но не хотел таким образом привлекать к себе внимания.

— Ваше? — спросила она, вытащив что-то из-под простыни. Это были мятые листы бумаги.

— Нет, — покачал он головой.

— Это прежнего жильца. Странный молодой человек, звал себя председателем земного шара. Вилимиром каким-то. Тихопомешанный, одним словом. Раз не ваше, на растопку пойдёт, — без перехода сказала она.

— Позвольте? — Пётр привстал и протянул левую руку.

Хозяйка вложила в неё бумаги. А в свой взгляд — нечто далёкое от пристойности. «Не хватает только, чтобы она губы облизнула», — с усмешкой подумал Пётр.

— Так это же стихи, — сказал он с некоторым удивлением, ухватив в мешанине мелких, почти микроскопических букв несколько предложений, написанных более крупно.

— Это? — хозяйка взяла один из листов обратно, чуть коснувшись пальцев Петра своими и, посмотрев ему в глаза, провела языком по губам.

После чего взглянула на листок.

— Вот это? — насмешливо произнесла она и прочитала: «Бесконечность — мой горшок. Вечность — обтиралка. Я люблю тоску кишок. Я зову судьбу мочалкой».

— Ха-ха-ха, — расхохотался Пётр, — у поэтов бывают удачные стихи, бывают неудачные. Вот это неплохо, согласитесь: «Слоны бились бивнями так, что казались белым камнем под рукой художника, олени заплетались рогами так, что казалось, их соединял старинный брак со взаимными увлечениями и взаимной неверностью, реки вливались в море так, что казалось: рука одного душит шею другого».

— Да уж, — неуверенно вздохнула женщина, — конечно, увлечения, и понятно почему. Согласна…

Когда она ушла, Пётр вытащил из саквояжа маленький револьвер. Подумав, положил его на полку возле стены. Сел на кровать и стал читать исписанные листы, оставленные бывшим жильцом:

Ты позови её, как зовут на рассвете погибшую лань,

Охотники, попавшие в западню сами.

Ты позови её, как встарь звали новь.

Воздевая в воздухе дланями, ждущие любовь.

Те, кто, забыв арго чертей, летели на лепестки роз,

Чтобы целовать стрекоз.

Пётр встал с кровати.

— Позвать любовь, — произнёс он тихо. — Я зову тебя, Бим, — сказал он и посмотрел в окно: там выстроились кресты, какими однажды пометили и его. И не святой водой, а зелёнкой.

Пётр не знал, в каком году он родился, но знал, что в России. Не знал, крестили ли его в детстве, но знал: у него были родители. Детская память цеплялась за то, что было. Или приснилось?

Но ему не приснилось, как в 1899 году в Германии ему мазали лоб зелёным раствором, после того как он сорвался с трапеции. И стал клоуном.

Когда ему было восемь, он забрался на корабль, идущий в Неаполь из Одессы. В Неаполе он научился говорить на трёх языках: итальянском, французском и немецком.

С девяти лет он работал в цирке.

Там он научился акробатике, стрельбе и хорошим манерам. Старый Франц, про которого говорили, что он австрийский герцог, занимался с ним этикетом, историей, литературой, а также научил играть на губной гармошке.

Пётр привстал и пошёл на кухню, где пахло борщом и жареным мясом. На кухне в клетке сидела канарейка. Он налил в чашку горячую воду из самовара.

Тут же на кухню вышла хозяйка.

— Вы любите синема? — спросила она.

— Терпеть не могу.

— Вы шутите?

— Ничуть, — сказал он и пошёл к себе.

Сел за стол, на котором лежало несколько листов из тех, что он нашёл. Ещё раз прочитал один из них:

Я вижу Вэ как круг и точка в нём,

А Зэ — упавший К, в нём зеркало и луч,

Л — круговая площадь и черта оси,

Ч — в виде чаши,

М — лица молний, облаков и туч,

Я вижу Я как единицу,

А, Б, В, Г как «Господи, спаси»

Он оторвался от чтения.

— Вэ… Вера, Вера… Ты круг и точка в нём.

Он впервые встретил Веру В. в летнем ресторане на берегу Волги, в Самаре.

Пётр никогда не верил в любовь с первого взгляда, но в ту секунду, как он увидел Веру В., каждый атом его тела превратился в акробата на вершине трапеции.

Он заметил, что она посмотрела на его волосы, седые, как луна, но не удивилась, а спросила:

— Вы так молодо выглядите, Пётр, несмотря на седину. Откуда вы?

— Таганрог, — ответил он. — Вы считаете, что выглядеть молодо — это, прежде всего, место, где родился?

— Иногда это просто умереть молодым. И остаться в памяти на фотокарточках. Как Чехов. Ваш земляк.

Мимо них проходил уличный клоун. Большой красный нос. Рыжий парик. Вероятно, он устал: его лицо не выражало ничего, кроме этого чувства. В самой смертельной стадии. Пётр вдруг понял, что у Веры В. под шляпкой рыжие волосы. И, подчиняясь неожиданному порыву, произнёс:

— А вы рыжая…

— Как Бим, — быстро нашлась она. — А вы как Бом.

— Я поседел в пятнадцать лет. Психиатры называют это словом «стресс». Так что мы и вправду как Бим и Бом. Только разве лишь отличие, что они номинально рыжий и белый клоуны.

— Вы, Бом, такой же франт, как и на арене, — улыбнулась она.

— Вы, очевидно, имеете в виду Станевского, а я помню ещё Кортези. Это был первый Бом. Тот не одевался как франт, а просто наносил чёрную точку на нос. Я видел их выступление в Берлине. Я старше, чем выгляжу, — улыбнулся он. — И знайте, я сам был клоуном.

— O, there are so many veins for one man[4].

— I must confess that all my vein comes from the wine and comes to wine[5], — ответил он и предложил шампанского.

Они стали любовниками в ту же ночь. А на следующий день могли стать врагами.

Они прогуливались по набережной, когда раздался взрыв. Их швырнуло на траву. Это была акция. Боевики пытались взорвать чиновника. Несмотря на кровь у виска и на лбу, которая заливала глаза, он быстро поднял Веру и потащил в сторону. Но она всё равно успела заметить разорванные тела, среди которых были два ребёнка. На её лице застыл ужас…

— Зачем ты делаешь это, Бом? — спросила она вечером. Он сразу понял, о чём она.

— Жизнь — это клоунада ада.

— Но ведь ты не веришь в идеалы тех, с кем общаешься? Революция для тебя — это клоунада?

— Буффонада. Так точнее. Но прибыльная и щекочущая нервы.

— Для этих детей жизни больше не будет. Никогда.

— Может быть, тем лучше для них, — холодно ответил он.

Она вздрогнула.

— Ты знаешь, откуда пришло это название — буффонада? — спросила она.

— Думаю, от «буффо» — надувать щёки. Один клоун надувает, другой бьёт его по щеке. Получается довольно громкий звук.

— Сегодня было довольно громко, — сказала она медленно. — А я думаю, что слово «буффонада» — это от имени древнегреческого жреца Буффо. Он должен был принести жертву Зевсу, но не стал этого делать и убежал. Его искали по всей Греции, но нашли только топорик.

— Ты хочешь убежать? — спросил он. — И где же тебя искать, Бим?

Она промолчала.

А утром исчезла. Он поспешил сообщить об этом «товарищам». Атаку на астраханского губернатора пришлось отложить. Более того, последовали аресты. Некоторые считали, что в этом виновата Вера В. Другие отвергали такую возможность. И он тоже. Хотя бы потому, что сам был действующим агентом охранного отделения. И аресты в Астрахани — это были результаты его деятельности.

Революционеры поручили ему узнать, где находится Вера В., жива ли вообще и связана ли как-то с охранкой. Это было сложно, но он смог. Она была в картотеке. И не как подрывной элемент, а как агент. Это было неожиданно. А для неё, вероятно, неожиданным было его письмо, в котором он просил её прийти. Причём именно сюда, в этот дом рядом с Волковым кладбищем.

То, что до него в этой квартире жил поэт, показалось ему добрым знаком. Вера увлекалась поэзией. Её любимым поэтом был Александр Блок. А одним из любимых его стихотворений — «Незнакомка». Когда Пётр сказал ей, что встречал Блока в Петербурге и, более того, однажды разделил с ним трапезу (так он выразился), она посмотрела на него широко открытыми глазами. Пётр не стал рассказывать Вере о том, что встретил поэта в одном из довольно затрапезных заведений на Васильевском острове. Впрочем, судя по тексту стихотворения, блоковская незнакомка посещала похожие заведения. Только скорее в Озерках — месте отдыха петербуржцев, тихом дачном городке. На одной из этих дач убили попа Гапона — провокатора, пять лет назад выведшего на улицы столицы массы людей на якобы спонтанный крестный ход. Основной задачей революционеров, которые координировали это выступление, было убийство царя. Но его не оказалось в городе. Неизвестно, с какой стороны прозвучал первый выстрел, однако расстрел демонстрации послужил причиной массовых вооружённых выступлений.

Вера сказала, что именно «Кровавое воскресенье» стало для неё отправной точкой в деле революционной борьбы.

— Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру неведомый ему, но я ему служил — и сердцем я спокоен, — увлечённо прочитала она ему стихи Некрасова в один из тех дней.

Они катались на лодке по Волге.

— В часы забав иль праздной скуки, бывало, лире я моей вверял изнеженные звуки... — ответил он тогда ей словами другого поэта.

Далее каким-то образом их разговор перешёл в шутливый, обойдясь, впрочем, без банальностей. Было тихо и спокойно, водная гладь поблёскивала в лучах солнца, мимо прошёл небольшой парусник.

— Какие небесно-синие паруса, — сказала Вера.

— Им не хватает золотой лиры, — добавил он. — Смотрелось бы красиво. Гармонично.

— Когда-нибудь, когда