Персональный детектив

Автор Владимир Покровский

В далеком будущем жизнеобеспечением людей занимается моторола — обладающий сознанием искусственный интеллект. Цель моторолы — контролировать каждый шаг любого человека. Но на его пути к абсолютной власти встает Доницетти Уолхов, посвятивший жизнь борьбе с моторолами. А по следу Дона идет его персональный детектив Кублах, в мозг которого вживлено устройство, способное отыскать преступника и подчинить своей воле.
Чтобы скрыться от преследователя, Дон соглашается на Инсталляцию: его сознанием и воспоминаниями наделяются все взрослые обитатели планеты Париж-100. Однако и у инициатора Инсталляции, сумасшедшего изобретателя Фальцетти, и у планетарного моторолы есть свои планы на Доницетти и его многочисленных копий — донов.

• Язык: Русский
• Издатель: АСТ
• Дата выпуска: 26 апр. 2024 г.
• ISBN: 9785171614553

Предварительный просмотр книги

Владимир Валерьевич Покровский

Персональный детектив

© Владимир Покровский, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Книга первая

Инсталляция

Глава 0. Извлечение из Уложения (Главная часть)

1. Моторола есть необходимый элемент существования крупного человеческого сообщества.

2. Любой моторола может предугадать практически все, что происходит в его мониторной сфере. Он все знает и всем управляет. То, чего моторола не может предсказать, незначительно и драматического влияния на события не оказывает. Если даже происходит нечто, моторолой не предсказанное, такое, что влечет за собой существенные непредусмотренные последствия, то эти последствия контролируются моторолой и, будучи управляемы, в конечном счете работают на главную объективу моторолы – благополучие людей, находящихся в его мониторной сфере.

3. Все трагедии, происходящие в мониторной сфере моторолы, заранее им предугадываются, а в некоторых случаях даже намеренно им создаются; но это означает, что любой другой исход имел бы куда худшие для людей последствия.

4. Итак, моторола все знает, все может и все способен предугадать.

5. Моторола всегда прав.

6. Поскольку моторола всегда прав, глупо со стороны разумного человека противопоставлять ему свое мнение.

7. Для разумного человека глупо не следовать рекомендациям моторолы, даже если эти рекомендации кажутся ему нелогичными.

8. Абсолютное большинство рекомендаций моторолы принципиально непознаваемо.

9. Человек может пренебрегать рекомендациями моторолы, однако не следует злоупотреблять этим правом: даже если рекомендации моторолы идут вразрез с человеческой этикой (что случается крайне редко и только в случаях высокой важности – см.), толкают человека на поступок, кажущийся ему аморальным, все равно – неследование рекомендациям моторолы приведет к последствиям более трагическим; ибо что важнее: моралитариат одного конкретного человека или благополучие всех людей в мониторной сфере данного моторолы?

10. Моторола не может быть аморален, его рекомендации олицетворяют мораль более высокого порядка, чем мораль отдельной личности.

11. Моторола служит людям, и потому люди должны беспрекословно следовать рекомендациям моторолы, в чью мониторную сферу входит ареал их проживания.

12. Преступление против моторолы есть тягчайшее преступление против человечества.

Глава 1. Тауэр

Пэн‐4 был точно таким, каким Дон неоднократно видел его в информационных стеклах, – старый, поросший мхом замок на полусферическом острове, подпираемом двумя сильно потрескавшимися слонами. Утверждают, что прежде слонов было четыре, но при первом хозяине два каким-то образом откололись и отправились в свободное космическое плавание. Восстановить их тот не удосужился, а Пэн-департамент, перекупив Усадьбу, не собирался этого делать вообще.

На черном космическом фоне старинный, словно сошедший с бумажных страниц, замок смотрелся дико. Дон сказал себе, что он такой эстетики совершенно не понимает.

Его тронули за плечо.

– Подходим. Собирайся, Уолхов!

Коннет Аршелл – пожилой, лет за сто двадцать, охранник с бульдожьей физиономией, с которым за время после суда они успели чуть ли не подружиться, – терпеливо и внимательно наблюдал за тем, как Дон хлопает себя по карманам в поисках разрешенного мемо; как, обнаружив его, наконец, на свободном кресле рядом с собой, начинает скидывать в стандартную коричневую котомку разбросанные в беспорядке ничего не значащие вещицы. Потом, согласно приказу, Коннет составит рапорт, в котором точно воспроизведет порядок собираемого имущества: носовой платок (с вечными своими насморками Дон никогда не обращался к Врачу и уж тем более к мотороле), странную какую-то игрушку сложной формы и непонятного назначения, строжайше запрещенный, но почему-то не отнятый наркоплейер, еще всякую дрянь. А позже, вернувшись, старый охранник будет рассказывать приятелям и родным, каков он из себя, Дон.

В общем, ничего такого особенного. Высокий. Худой. Чернявый. Нос горбатый, глаза все время щурит. Не подозрительно щурит, а словно вглядеться куда-то хочет. Хотя, по совести если, куда там вглядываться, когда тебя в Четвертый Пэн отправляют? И сморкается. И все время игрушку свою в руках вертит, не иначе как магия. Повертит-повертит – и отбросит, через минуту искать начинает, злится. То молчит мёртво, то с разговорами приставать начинает. И странные какие-то разговоры. Половина простая, а другую половину ну никак не понять. Лепет идиотический. А, казалось бы, такой известный человек, просто удивительно даже.

При подходе к Пэну вегикл сильно тряхнуло. Дон поморщился, но ничего не сказал. Он заговорил, когда уже совсем сели.

– Прощай, Кон, – сказал он охраннику, – больше ты меня не увидишь. Но услышишь обязательно. И скоро. Это я тебе гарантирую. Ты мне понравился, правда.

Обыкновенная, ровным счетом ничего не значащая формула прощания, распространенная в Северных территориях, прозвучала как признание в уважении. Коннет с достоинством кивнул.

– Ты мне тоже понравился. Правда, – ответил он, потому что тоже был родом с Северных территорий. – Не скучай там, в Пэне. Не так уж там и дурно. Если только наружу не хочешь.

– Я хочу, – сказал Дон. – Я всегда наружу хочу. Мне в этом Пэне скучать не придется. Это я тебе гарантирую.

– Себе гарантируй.

– Ну, конечно. Себе.

Пэн‐4, несмотря на архаический вид, относился к числу современных пенитенциарных заведений, где служащие не утруждают себя формальностями. Никто не вышел встречать арестанта, никто из сопровождающих не спустился вместе с ним из вегикла. Входной люк зарос сразу же, как только Дон ступил на швартовочную площадку; вегикл оттолкнулся всеми шестью пальцами и мгновенно исчез в черноте космоса. Подобно ему, при желании мог исчезнуть и Дон – наружной гравитации у космического замка практически не было. Но так сбегать он не планировал.

Края Пэна были обсажены аствариумом – деревьями, способными расти в безвоздушном пространстве. Дон не любил аствариумы за их неестественно металлический вид. Мертвое, притворяющееся живым, куда ближе человеку, чем живое, притворяющееся мертвым. Еще хуже, когда это живое притворяется плохо. Перед самим замком было открытое пространство – примерно четверть мили острых камней, густо поросших искусственным «изумрудовым» мхом. Фонари с равномерно расставленных мачт освещали всю эту природу мертвенно-белым светом, от которого немного кружилась голова.

Замок – Дон чертыхнулся с презрением и досадой – был окружен древневековым рвом, в котором тускло отсвечивала якобы вода. Перепрыгнуть через ров ничего не стоило, но это было неудобство, потому что следовало рассчитать прыжок так, чтобы ненароком не улететь в пустоту.

– Ну что?! – крикнул Дон. – Кто-нибудь меня встретит, или это для меня прогулка бессрочная? У меня воздуху только-только на сутки хватит. И в сортир надо!

Тут же раздался голос:

– Иди и не ёрничай!

Дон пожал плечами и осторожно поскакал ко рву. Как только он приблизился, откуда-то сверху опустился горбатый мост со ступеньками, тоже – разрази меня Сверхновая, если вру! – поросший «изумрудовым» мхом.

В дугу пьяный подкомандер промычал что-то вроде: «Добро пожаловать, уже ждут», – и снова уткнулся бычьим взглядом в тошнотворное порностекло – как и везде в подобных местах, с женщинами у персонала Пэна‐4 были проблемы. В комнате, на которую подкомандер указал пальцем, Дона действительно ждал надменный мозгляк в фуражке с бляхами чуть ли не адмирала.

– Я Сторс, так и называй меня – Сторс, никаких чинов, никаких «господинов» или «дружищев», – громовым басом отчеканил мозгляк. – Будешь жить с нами все двадцать восемь лет. Не пытайся убежать или умереть – бесполезно. Ты в космосе и даже не знаешь где. Ты не имеешь права покидать пределы замка, ты не имеешь права не откликаться, когда к тебе обращаются, ты не имеешь права отказываться от выполнения приказов и всех пунктов Распорядка. В дополнение к стандартным ограничениям ты, Доницетти Уолхов, лишен права обращения к мотороле.

– Что? – взвился Дон. – Да как вы смеете? В приговоре насчет этого ничего не было, это ущемление естественных прав. Вас за это самого сюда посадят!

– А я и так здесь, – широко ухмыльнулся мозгляк. – И еще семнадцать лет никуда не денусь.

Возмущение Дона было наигранным. Он догадывался, что его ни за что не допустят к общению с моторолой Пэна‐4. Глупо было подпускать к чуть ли не низшему мотороле человека, который трижды вступал в противоборство с планетными администраторами и приводил их в негодность.

Немного поцапавшись с мозгляком и для виду пару раз воззвав к мотороле, Дон вышел во внутренний двор Пэна. Древневековости, слава богу, здесь уже не было. Типовое голубое небо с земным солнцем и кордианскими облаками – слишком нежно-белыми, слишком пушистыми для какого-нибудь другого места, кроме курортной планеты; аккуратные палисаднички, живая изгородь по строго квадратному периметру; раздражающее завывание неисправного уборщика где-то там, между ровными рядами кустов, и скамейки с узкими сиденьями алмазной твердости, с вертикальными жесткими спинками. «Их делали, – подумал Дон, – для чего угодно, только не для того, чтобы удобно на них сидеть».

Во внутреннем дворе никого не было.

– Эй! – крикнул Дон в никуда. – А как насчет моей койки?

И перещелкнул что-то в своей игрушке, которую из рук ни разу не выпустил с тех самых пор, как ступил на территорию Пэна.

Моторола Пэна‐4, как и все прочие моторолы, которыми пользовался Общий Пэн-департамент, был сравнительно маломощен, имел всего четыре действующих пирамиды интеллекторов, причем основная их интеллектуальная мощь оставалась, как правило, невостребованной – на самом деле любому Пэну за глаза хватило бы и простого бортового устройства.

Это было неправильно, однако при последнем генеральном переоборудовании, за двадцать лет до описываемых событий, Департамент, несмотря на все рекомендации, на бортовых моторол не соглашался: те были менее престижны, чем четырехпирамидные, а в битве с розыскниками за дотации это имело очень большое значение. По прикидкам Пэн-коллегии, большой заказ на бортовые моторолы мог привести даже к нежелательной смене ее министра.

Тогда партия четырехпирамидных моторол победила, выставив главным доводом необходимость обеспечить как можно больший запас надежности Пэнов. Адвокаты Пэн-коллегии с легкостью отмели возражение Деп-розыска о том, что нет на свете человека, способного переиграть бортового моторолу, а стало быть, и нечего заводиться. Не повлияло на решение и то обстоятельство, что тезис о невозможности для человека переиграть бортового моторолу был вынесен на основе моторольных экспертных оценок, а моторола, как известно, непогрешим.

Сейчас четырехпирамидная партия, если бы таковая существовала, могла бы торжествовать – люди, способные вступить в противоборство с моторолами, появились, и в немалом количестве. Одним из них – может быть, самым лучшим – был Доницетти Уолхов, которого несколько раз арестовывали за намеренную порчу моторол высокого уровня, признали преступником первой категории и потому удостоили чести иметь собственного персонального детектива, о котором потом.

Простой четырехпирамидник был для Дона легкой добычей – именно поэтому Пэн-министр Урзус Басилио Патикум-Грит пошел на конституционное нарушение и запретил Дону общение с моторолами на полный срок заключения. Дон теоретически мог апеллировать в кучу инстанций, но практически у него не было ни единого шанса – таких, как он, в инстанциях ненавидели еще больше, чем моторол. Причем ненавидели открыто и с полным правом.

Их называли новыми хнектами, их называли геростратиками, в глазах всего мира они были преступниками наиопаснейшими; их проклинали, их ненавидели, ими – что, в общем, понятно – бессознательно восхищались.

Большинство хнектов Дон, как правило, и сам презирал: свои таланты, свои знания они тратили на то, чтобы намеренно делать людям гадости, желательно исподтишка. Он вел войну с моторолами по идейным соображениям. Люди сами должны решать свои проблемы, считал он, а тепличная жизнь под сенью моторол может привести только к их вырождению и неминуемому вымиранию. Хотя иногда, в проблемные минуты, он вдруг приходил к мысли, что ничем не отличается от тех, кого презирает, – ничем, даже намерениями. Опять-таки очень смущали Дона любые идейные соображения, даже собственные.

Последний приговор был особенно суров. Ассоциация планетных моторол в своем Обращении выразила Верховному суду Анды – планеты, где побуйствовал Дон, – «глубочайшую признательность и полнейшее понимание». Судьи, надо думать, тайно поморщились; во всяком случае, никак официально на Обращение не ответили. Это был тот самый случай временного перемирия в подковерной и оттого особенно яростной войне лидеров человечества и представителей надинтеллекторного сообщества. Уолхов разозлил судей даже не тем, что напрочь испортил только-только обновленного моторолу Анды и на неделю лишил планету энергетических источников (о транспортном и информационном хаосе речь даже и не шла, разве что во вступительном слове главного обвинителя); их разъярило то, что преступник, уже «поставленный» на персонального детектива, уже дважды им тут же отловленный, то есть не имеющий ни малейшего шанса избежать наказания и прекрасно это осознающий, несмотря ни на что, принялся за старое, причем в особо жестокой и циничной форме. Оставалось утешаться тем, что никто из подопечных испорченного моторолы все-таки не лишился жизни. Судьи даже представить себе не могли, что отсутствие смертей – не удивительная случайность, а итог точного и кропотливого расчета, предварительно произведенного Доном. Он, в свою очередь, тоже помалкивал – чтобы избежать пропаганды своих ноу-хау и понимая к тому же, что даже если ему поверят, то наказание от этого не уменьшится, уж слишком сильно он разозлил андиан.

Пэн‐4, несмотря на восьмидесятипроцентную загруженность, казался пустым. Это тоже было следствием программы предосторожностей, предпринятых моторолой, которого изрядно испугало появление такого мощного противника.

Ни один человек на свете не может сравниться по уровню логического мышления даже с самым слабеньким моторолой. Ни один человек на свете даже близко не может подойти к пониманию основных процессов, протекающих в интеллекторных пирамидах моторолы. Единственное, что доступно человеческому уму, – базовые принципы емкостного мышления. И единственное, в чем человек может вступить с моторолой в соревнование, – интуиция, короче говоря, нюх.

Интуиционные механизмы человека и моторолы в корне разнятся. Как правило, интуиция моторолы на много порядков превосходит человеческую. Однако – на этом строится вера в Бога, этим объясняется патологический атеизм всех без исключения интеллекторных существ – у очень редких людей интуиция по невыясненным до конца причинам позволяет им порой глубже и точнее проникать в суть вещей и (как гласит секретная формула Счастливого Пэдди – одного из первых хнектов-разрушителей, создателя общества «Мамма-Г») конструировать правильные события.

Дон умел их конструировать – именно это пугало моторолу Пэна‐4. Он старался сделать так, чтобы Дон не имел возможности свое умение проявить. В нарушение законов, моторола пресек все контакты с новым узником. Он также предпринял несколько других шагов – в частности, постарался свести к минимуму контакты Уолхова с другими постояльцами Пэна.

Первые недели заключения Дон находился в полном одиночестве. Куда бы он ни пошел, там было пусто. Если он направлялся в спортивный зал, за пять минут до того все находящиеся там заключенные вдруг находили себе срочные дела (подсказанные, естественно, моторолой) и разбегались в безумной спешке. Если Дон просто шел по коридору апартаментов, заключенные, следуя настойчивому совету моторолы, либо запирались с намерением никому не открывать, либо убегали по незначительному поводу или вообще без него. Даже танцзал узаконенного «мягкого нарко» в часы, назначенные для игр, мгновенно пустел, если туда вдруг направлялся Доницетти Уолхов. Моторола, даже такой, всего лишь четырехпирамидный, тоже умел конструировать правильные события. Ему это было легко – почти любой человек верит мотороле как Богу. Человек – хозяин мира, но, божежмоечки, как сильно этот хозяин стремится подчиняться своим рабам!

Дон про себя многообещающе усмехался, а наружно изображал сильную нервозность.

Не иметь непосредственного контакта с моторолой, как уже говорилось, было нарушением Конституции Ареала – Дон даже из тюрьмы вполне мог бы возбудить судебный процесс со стопроцентной вероятностью его проиграть.

Все, правда, пошло бы по-другому, если бы в результате этого конституционного нарушения заключенный Доницетти Уолхов перенес физическую или психологическую травму – в таком раскладе в игру могли бы включиться другие чиновники, что привело бы по меньшей мере к смене моторолы и начальства Пэна‐4 или вообще к признанию приговора Уолхову недействительным, а это затронуло бы многие департаменты.

И Дон, уж будьте спокойнички, прекрасно такой расклад понимал. И еще одну вещь он понимал совершенно точно: ни при каких обстоятельствах моторола не может оставить без надзора ни одного из своих подопечных. Другими словами, за всем, что делает заключенный, за всем, что он говорит, моторола, хочет он того или нет, пристально обязан следить. А это есть пусть односторонний, но все же канал связи и, следовательно, возможной битвы, итог которой никто предсказать не в состоянии.

Именно поэтому Дон изображал нарастающую нервозность. Именно поэтому он как можно меньше спал, как можно больше рыскал по Пэну в поисках собеседников, как можно убедительнее изображал приближение сильного нервного срыва.

Наконец, в момент, угаданный с большой точностью, он вскочил с кровати голый, с безумным взглядом, раскинул руки в стороны и с истошностью завопил:

– Моторола Преступный! Ты меня слышишь? Ты не имеешь права оставлять меня в одиночестве! Они задавят меня, если я буду один, ты не можешь этого не понимать! Мне нужен кто-то, моторола, кто-то, с кем я могу разговаривать, иначе я труп!

И упал, и в истерике натурально забился.

Моторола, к тому времени уже немного подпорченный (речи и невменяемая мимика заключенного, которую он, хочешь не хочешь, старался разгадать – хоть и догадывался об их причине, – повысили ему общий индекс нерешительности), по размышлении согласился. И на следующий день стат-командер Артур де-Ново, изображающий супернасильника по имени Андрато де-Никс, был застигнут Доном в стеклотеке. После чего оба направились в Земной клуб, взяли по коктейлю и уединились в Парном Кабинете для Музыки.

– Дон, – сказал Дон, чуть наклонив голову.

– Андрато. Можно просто Артур, – сказал стат-командер, в знак приветствия тоже старательно кивнув.

Дон склонил голову на левое плечо, издевательски подмигнул и сказал:

– А! Предотвратитель малолетних.

Стат-командер, который вообще-то боялся Дона, ничего не понял и испуганно огляделся.

– У меня другой пункт. Вот не надо. И вообще, что такое «предотвратитель»?

– Извини, – сказал Дон, неестественно улыбаясь. – Это у меня шутки такие, кабальеро данутсе.

Что такое «кабальеро данутсе», стат-командер тоже не знал. Не знал этого и пэновский моторола, хотя вздрогнул, как бы в воспоминании.

– Нет, я ничего, – продолжал Дон. – Ты, вообще-то, приятен. Ты не обращай внимания. Это просто другая лексика. Мы с тобой очень мило поговорим.

Они поговорили и скоро стали друзьями. Очень хорошо помня о своем задании, стат-командер Артур де-Ново оказался тем не менее Доницетти Уолховым покорен и сказал себе тайно, что вот выйдет когда Дон законно из Пэна, все для него он сделает, чтоб с ним дружбу сохранить и чтоб было все для него хорошо.

Бесед между Доном и стат-командером состоялось несколько, и в каждом основным разговорщиком становился Дон. Причем в каждом разговоре он подпускал всякие непонятные словечки типа «кабальеро данутсе», чем настораживал стат-командера и пугал моторолу.

Стат-командер сообщил о странностях нового заключенного по инстанции, Сторс забеспокоился, но выставлять себя прежде времени дураком не захотел, тревоги не забил, а для начала стал наводить справки. Он выяснил, что любовь к странным, невпопад словечкам обнаружилась у Дона давно, сразу же после хирургического вмешательства, связанного с подключением преступника к его персональному детективу. Обращаться по этому поводу к Врачу Дон категорически отказался. Коннет Аршелл, давнишний приятель Сторса, сказал, что, по-видимому, психические нарушения у Дона усугубляются – он очень странно вел себя в вегикле, тоже все время какие-то несвязности бормотал. «Очень может быть, – заметил на это Сторс, – что тут элементарная симуляция, один из пунктов его подготовки к побегу».

Сторс был и прав, и неправ. Речевые странности Дона действительно являлись главным пунктом его подготовки к побегу, однако ничего общего с элементарной симуляцией не имели. Скорее, их можно было назвать симуляцией симуляции. Главная же цель Дона заключалась в расшатывании пирамид моторолы, в своеобразном его перепрограммировании, сведении его с ума.

Нет на свете безупречного моторолы, точно так же, как нет на свете безупречных людей. В стройных необъятных пирамидах умопомрачительного, принципиально непознаваемого мозга моторолы таится множество мелких погрешностей, незаметных логических шершавостей и заусенцев, которые никак и никогда себя не проявляют и которые даже самому мощному моторольному Врачу невероятно трудно убрать. Моторола привыкает к ним, перестает замечать, а само их наличие относит к драгоценной для него индивидуальности.

Именно на существовании этих шершавостей Дон и строил свою стратегию войны с моторолами. Он понимал, что может применить ее только однажды. Основывалась она (точнее, могла основываться) на кропотливо построенных рядах словесных и мимических несуразностей. Мимику, к сожалению, Дон в полной мере использовать не мог – она была доступна разве что актеру с хорошо тренированным лицом, да и разработка мимических рядов требовала иной, почти нечеловеческой квалификации. Словесные же игры были ему доступны. С их помощью он и собирался покинуть Пэн‐4 раньше отведенного приговором срока.

Никто ничего не замечал, к странностям нового заключенного постепенно начали привыкать. Один только раз моторола немного забеспокоился, обнаружив сразу два захандривших интеллектора, занимавших места в критических звеньях. Однако даже они могли быть в любой момент заменены свободными, поэтому больных интеллекторов моторола направил в лечебную директорию и тут же о них забыл.

Естественно, что ни о каких существенных передвижениях внутри мозга моторолы речь не идет. Под передвижениями здесь подразумевается только перестройка связей между интеллекторами. Однако и этот шаг при умелой подготовке «шершавостей» может дать много – как раз в этом Дон был очень силен. Связи между интеллекторами в пирамиде необычайно многочисленны, и вообще-то вырвать просто так его с места, которое он занимает, невероятно сложно. Моторола по сравнению с человеком – супергений. Подобные комбинаторные задачки для него даже задачами не являются. Он просто говорит себе: надо переставить этот интеллектор в такое-то место. И переставляет.

Именно здесь его слабость. Он не задумывается, не «прощупывает» все те связи, которые рвет и которые надстраивает. Он даже микросекунды не тратит на само действие. По сути, он передоверяет решение этой сложной задачи огромному числу интеллекторов, которые и в идеальном-то состоянии представляют собой личности со множеством супердостоинств и, естественно, с таким же множеством продолжений этих достоинств – недостатков. Вмешательство Дона, его словечек, точно подобранных, было рассчитано на то, что просто хотя бы по закону больших чисел они обязательно воздействуют на сколько-то плохо подогнанных интеллекторов и не то чтобы выведут их из строя, но незаметно к такому выходу станут подводить. А уж когда произойдет эта неприятная для всех интеллекторов пертурбация, она вызовет множественные разрывы старых связей и множественное возникновение новых, вследствие чего выход из строя огромного числа интеллекторов обеспечен.

Такая поломка даже для четырехпирамидного моторолы – тьфу, та же самая неполная микросекунда. На самом деле он и не думает об этом; за него все решают интеллекторы его же собственных пирамид. Если очень грубо прибегнуть к сравнению между человеческим и моторольным мозгами, то проблему с вышедшими из строя интеллекторами моторола решает на уровне подсознания. Однако словечки Дона, странные и не странные, причем расставленные в определенном порядке, это самое «подсознание» радикальным образом портят. Поэтому итог получается совсем не таким, какого моторола хотел бы.

Глава 2. Побег

Дон бежал в тот день, когда к нему вызвали юрис-доктора.

Каждый человек имеет неотъемлемое право не обращаться к Врачам или вообще к помощи медицины, если он этого не хочет. Если же возникает необходимость совершить юридически обоснованное насилие над личностью и все-таки прибегнуть к лечению против воли больного, решение может принять только человек, облеченный соответствующими правами, – а именно юрис-доктор.

Воспользоваться этим правом (а относится оно в первую очередь к лицам с психическими отклонениями) хотят обычно очень немногие. Почти никогда проблемы юридически обоснованного насилия в Пэнах не возникают – там нельзя сойти с ума, ибо постоянный врачебный надзор позволяет отследить у заключенных и надзирателей психические отклонения на ранних стадиях, да и сами заключенные крайне редко отказываются от медицинской помощи моторолы. Поэтому на всю Пэн-службу Ареала полагается только один штатный юрис-доктор. Многие всерьез считают, что это лучшая должность для бездельников.

Юрис-доктора вызвал Сторс, посоветовавшись, естественно, с моторолой. Их обоих интересовал не столько вопрос психического здоровья Дона, сколько желание юридически строго уличить того в симуляции. Так или иначе признанный мастер психосинтеза Эдгар Мантена, чудаковатый паренек, днями и ночами пропадающий в своей домашней лаборатории, был грубо оторван от увлекательнейшего телесобеседования с парочкой особенных психов, длившегося с небольшими перерывами уже три месяца, посажен в «ну совершенно безобразный» конфедеративный вегикл и без малейшей задержки направлен в непредставимую даль.

Мантена, в общем-то, помнил, что деньги на жизнь он получает от какого-то неприятного департамента. В основном он представлял себе даже, за что он эти деньги получает. Но так сложились обстоятельства, что ни разу в своей жизни он эти деньги не отрабатывал. Поэтому, жарко и недолго повозмущавшись, он уже в вегикле успокоился, заинтересовался и даже поговорил с неким бурым бесформенным человечком, который представился как подначальник подотдела отдела какого-то поддепартамента, призванного следить за ментальным здоровьем своих многочисленных подопечных.

Совсем увлеченный, Мантена обратился за советом к своему мотороле и совет незамедлительно получил: не возникать, следовать инструкциям и первым делом изучить видеоматериалы матерого преступника, подозреваемого то ли в симуляции, то ли в шизофрении. Намекнули Мантене с большой прозрачностью, что особо желателен вердикт о симуляции, на что психосинтетик с готовностью закивал, тут же, впрочем, о намеке забыв, ибо изо всех сил стремился к истине.

Для изучения видеоматериалов требовалось время, поэтому перед последним нырком вегикла психосинтетик твердо потребовал длительной остановки, на что пилот, у которого, между прочим, и других дел было по горло, кроме как возить одного психа к другому, начал возражать бойко и в высшей степени непочтительно. Мантена, с головой погрузившийся в видеоматериалы, возражений не услышал, а когда ему окончательно надоело не слышать, так и сказал пилоту:

– Извините, я вас не слышу. Вот пристал, понимаешь!

Пилот, которому и самому уже поднадоело напрягать связки, тут же замолчал и вскоре присоединился к просмотру видеоматериалов.

– Надо же! – воскликнул он чуть погодя. – Дон с ума сошел. Что хотят, то и делают! Нет, ну ты подумай! Сам Дон!

Спустя некоторое время Мантена пришел к определенным предварительным заключениям и скомандовал последний нырок. А спустя еще некоторое время он увидел изысканный тауэр, почему-то о двух слонах, напялил на себя, согласно инструкции, потрясающе уродливый балахон (он что-то такое случайно слышал о космической одежде, но даже и не подозревал, что одежда эта настолько неудобна, неестественна, отвратительна и безвкусна) и по трапу с издевательски высокими ступеньками спустился к встречающему – тот был в точно таком же омерзительном одеянии.

– Привет, – сказал встречающий торопливо и неприветливо. – Вас уже ждут. Возьмите вот это.

И сунул ему в руку какую-то непонятную, но хотя бы не омерзительную игрушку со множеством перещелкивающихся деталей.

– Что это? Зачем это?

– Это ваш пропуск. Все время держите его на виду, а не то не избежать неприятностей.

– Каких еще неприятностей?! – удивился Мантена, к неприятностям очень неприязненно относящийся.

– Вопросов не задавать. Идти вперед. Не оглядываться. Все время пропуск держать в положении, позволяющем опознание. Пойду предупрежу пилота, не дай бог что. А вы идите, идите!

И Мантена послушно пошел вперед, протянув к черному небу странную игрушку, в которой все время что-то самым нервирующим образом перещелкивалось.

– Ого, как вы быстро! – сказал пилот, увидев встречающего и приняв его за Мантену. – Забыли что-нибудь?

– А чего тянуть? Я все уже и закончил, – ответил ему мужик в скафандре. – Делов-то на пару минут. Так что быстрей и без всяких пересадок – домой.

– Сказано – сделано! – ответил обрадованный пилот и без лишних разговоров стартовал. Пилот не жаловал тюрьмы. Особенно такие, в каких томятся ареальные, по его мнению, герои. Тот же самый, например, Дон Уолхов.

Мантена, внезапно оставленный в одиночестве, кое-как добрался до ворот Пэна, а потом долго бродил по зловещим коридорам тауэра, выставив вперед, как ему было велено, руку со щелкающей игрушкой. Ему показалось странным и немного пугающим то обстоятельство, что по пути ему совершенно никто не попался. Он даже и предположить не мог, что перенастроенный Доном пэновский моторола видит вместо него своего собственного заключенного Дона Уолхова, загримированного под кабальеро данутсе, самопроизводителя самоуничтожителей; что моторола загипнотизирован его щелкающей игрушкой и полагает, что все логические неувязки, вдруг обрушившиеся на него, – такие, например, как непонятное поведение юрис-доктора, – не более чем странная прогулка Доницетти Уолхова в жилой департамент Сторса и так далее. Вплоть до необычных речей заключенного, помноженных на еще более необычные мимику и жестикуляцию, – все это не что иное, как попытка реализации гигантского кошмарного заговора, целью своей имеющего дестроизацию информационной целостности всего Ареала с последующим разрушением – разумеется, с помощью страшной щелкающей игрушки.

Юрис-доктор не знал, конечно, что внутри всех четырех пирамид, составляющих мозг моторолы, царит возрастающая паника; что интеллекторы – точней, те из них, что не попали в зону информационной обработки и потому вполне еще могли рассуждать здраво, – тщетно пытаются войти в контакт с моторолой; что тысячами возникают и тут же подавляются хитроумные заговоры, вследствие которых множество наиболее активных и здоровых интеллекторов просто-напросто отключаются, и потому с каждой секундой перевозбужденный, перезагруженный всякой ерундой мозг моторолы (или, что то же, – сам моторола лично) слабеет, чахнет и неотвратимо движется к полному суперличностному распаду.

Не знал также Эдгар Мантена, что была микросекунда, в течение которой его жизнь находилась в опасности, поскольку в тот миг моторола вдруг взбрыкнул и решил уничтожить проклятого Уолхова с его злодейской игрушкой, ибо лишь таким образом – само собой, уничтожая и себя тоже, – он может спасти мир от надвигающейся катастрофы. Подумать только – и всего-то понадобилось несколько странно сказанных слов да несколько странных телодвижений, чтобы привести к столь катастрофическим последствиям.

Мантену, да и вообще весь Пэн, спасла предусмотрительность Дона, который, как уже говорилось, все свои разрушительные и, несомненно, преступные акции проводил так, чтобы они не привели ненароком к человеческим жертвам. В частности, за счет того, что настраивал любого сломанного им моторолу еще интенсивнее, чем обычно, следить за безопасностью жителей своего сегмента.

Как только возникла такая сумасшедшая мысль у пэновского моторолы – уничтожить Дона Уолхова, виновника всех логических неувязок, – тут же включились защитные механизмы, переведя моторолу в сонное состояние. В нем же моторола не мог с прежней решительностью противостоять мириаду заговоров внутри своих пирамид и тут же был повержен «здоровыми» силами, которые ни черта не смыслили в моторольном управлении, но видели реальность, а не навеянную Доном всякую ерунду.

Четвертый Пэн взвыл всяческими тревогами; ничего не понимающие тюремщики вспугнутыми тараканами забегали по коридорам; мгновенно всех заключенных заперли в апартаментах; одновременно поднятые по тревоге сонмы роботов, солдат, розыскников и чиновников технической службы Департамента с разных концов Вселенной помчались к терпящему бедствие Пэну. Сделав все необходимое, что предписывалось сделать в столь чрезвычайных обстоятельствах, моторола запустил тотальный мониторинг жизнеобеспечения и упал «в обморок», где занялся активным разрешением внутренних распрей.

Лишенные советчика, бога, руководителя и ближайшего друга в одном лице, тюремщики подрастерялись и повели себя нелогично. Они довольно быстро отыскали «источник щелкания», о котором их предупредил в своем предобморочном послании моторола, и довольно грубо с этим источником обошлись.

Мантена к тому времени совсем уже заблудился в лабиринтах гигантского тауэра, сильно устал и был близок к тому, чтобы повести себя не под стать занимаемому им официальному положению. Руку со щелкающей игрушкой он давно уже опустил, перед каждым поворотом, впрочем, ее на всякий случай вздымая; игрушка эта сводила его с ума вряд ли намного меньше, чем моторолу. Бесконечные коридоры, по которым он блуждал, казались ему знакомыми и одновременно не такими, какими он их ну совершенно точно видел минут десять назад, – это коробило Мантену и заставляло усомниться в реальности происходящего.

Между тем все объяснялось очень просто: сумасшедший моторола одним из методов борьбы со щелкающим преступником Доницетти Уолховым избрал «запутывание». Это вполне стандартный для Пэнов прием, основанный на том, что во всех пенитенциарных заведениях двери, ведущие в помещения или перекрывающие переход в другой коридор, в закрытом состоянии неотличимы от сплошных стен – моторола, таким образом, просто игрался с Мантеной, открывая и закрывая на его пути то одни, то другие двери. И без того сложная система коридоров и внутренних переходов превратилась поэтому для юрис-доктора в головокружительный и бесконечный лабиринт.

Потом все закончилось. Все двери разом распахнулись, из них гурьбой вывалились охранники с выпученными глазами. Мантена тут же очутился на полу, спеленанный наподобие кокона. Игрушку у него сразу отняли и яростно раздавили ногами – она затихла, но эхо ее щелчков еще недели две преследовало незадачливого юрис-доктора, так что он, вопреки канонам профессии, вынужден был в конце концов прибегнуть к самолечению, ибо Врачей, как любой гуманоидный медик, он на дух не переваривал.

Тюремщики поволокли Мантену по коридору, обрушивая на него по пути град самых идиотских вопросов, как то:

– Как ее выключить?

– Кто твой сообщник?

– Куда дел моторолу?

– Кто тебе сделал новое лицо, скотина?

И даже:

– Где Сторс?! Что ты сделал со Сторсом?!

Хотя Сторс как раз был тут же, больше всех остальных мучил беднягу Мантену вопросами и при этом жутко орал.

Примерно через час, незадолго перед первым выныриванием, несколько удивленный полным молчанием, царящим за спиной, пилот обернулся и обомлел. По-хозяйски развалившись в кресле, на него с безмятежной улыбкой смотрел тот самый Дон, про которого он только что думал.

– Как это? – спросил пилот, пытаясь справиться с подступающим страхом. – Тебя что, с нами, что ли, взяли?

– Что-то в этом роде, приятель.

– А где доктор?

– В Пэне. Меня ищет, наверное.

Все это было жутко неприятно. Пилот сразу догадался, что оказался замешан в деле с побегом; что Дон каким-то непонятным образом произвел замену и что придурковатый юрис-доктор вляпался по уши на своем Пэне Четвертом. К тому же совсем пилоту не нравился лежащий на правом подлокотнике Донова кресла коричневый ремонтабель – разновидность реперного скваркохиггса для сверхтонких ремонтных работ. Как-то очень уж ласково поглаживал его Уолхов.

Пилоту этот ремонтабель был хорошо знаком. Добыт он был не чересчур официальными путями для защиты в маловероятных, но все же возможных ситуациях типа «мало ли что» и потому спрятан в хорошо придуманной заначке – в углублении под кухонно-кофейным прибором. Пилот, правда, не знал, что все хорошо придуманные заначки, как правило, очень типичны.

Пилот прокашлялся.

– А ты, значит, убежал? С моей, получается, помощью?

– Получается, так. Ты уж извини, приятель, что я тебе репутацию подмочил, но у меня не было выхода.

– Ага, – ответил пилот, с трудом соображая, что говорит (он все еще очень боялся смерти, хотя и начинал уже постепенно понимать, что страхи его, скорее всего, напрасны). – Так, значит. Почему ж тебя мой бортовой не засек?

Дон усмехнулся.

– Я его еще при входе малость подвыключил.

– Как это – подвыключил? Он что тебе, торшер, что ли?

Дон назидательно поднял указательный палец.

– Всегда, дружище, все очень просто, если знать, что сказать и куда нажать. Вот я его и подвыключил. В одно мановение ока.

«Мгновение» «мановением» Дон заменил скорее по привычке, чем из необходимости.

– Такое невозможно! – с восхищением сказал пилот.

– А ты проверь.

– Да невозможно такое, я тебе говорю, что я, вегикла своего, что ли, не знаю?

– Ты все-таки попробуй.

Пилот вдруг с ужасом вспомнил, что действительно весь последний час он к бортовому не обращался и вел вегикл только на личной тяге. Вспомнил также, что выныривать на личной тяге не рекомендуется даже суперпрофессионалам, хотя на трассах все мало-мальски опытные водилы эту рекомендацию сплошь и рядом игнорируют. Но одно дело выныривать самому, зная, что в любой момент тебя поддержит твой верный бортовой, и совсем другое дело…

Он скорчил фальшиво кислую мину и заунывным голосом начал:

– О Великий Неосязаемый! О…

– Какой-какой?! – радостно удивился Дон.

– Это у нас пароль такой для вызова. Он, вообще-то, не фиксирует, что происходит внутри вегикла между людьми, я этого не люблю, потому и пароль ввел. Такой юмор. Шутка любви. Вообще-то, он неплохой парень. Подожди, не мешай. О Великий Неосязаемый, о Профундикс Ора Про Нобикс! Отзовись!

– Слушаю, – раздался недовольный баритон. – Надо что?

Пилот торжествующе взглянул на Уолхова.

– Сообщи, пожалуйста, дорогой, про ситуацию на борту. В общих чертах, – сказал он уже обычным тоном.

Моторола подозрительно долго молчал, как молчат моторолы, когда на кого-то обижаются.

– Что сообщать-то? – спросил он наконец еще более недовольным тоном.

– Про состав пассажиров спроси, – подсказал Дон.

– Про состав пассажиров, – повторил пилот.

– А что тебе про состав пассажиров-то?

– Ну, кто здесь, что еще? – начиная злиться, уточнил пилот.

– А сам ты не видишь, что ли? Что еще за вопросы такие глупые?

Пилот, который с Великим Неосязаемым работал уже долгое время, имел с ним устоявшиеся, очень сложные, даже противоречивые отношения. Они были старыми партнерами и друзьями, самыми близкими друг другу существами во всем мире, при этом непрестанно, порой с жуткой яростью собачились, чего-то друг в друге не понимая и не принимая наотрез.

Сейчас, в переломную минуту, когда на карту была поставлена, может быть, сама жизнь пилота, бортовой вдруг завел свою любимую песню под названием «Я тебе друг или подчиненный?». Пилот взъелся и озверел.

– Если ты сейчас же, сию же минуту, говно пластмассовое…

– Ладно, ладно, – примирительно зачастил бортовой. – Ты спросил, я ответил. Ты начальник, а я пластмассовое говно. В общем, так. Пилот находится в твоем вегикле, то есть ты сам, могу имя сказать и разные данные. Еще пассажир находится.

– Спроси кто. И только попробуй…

– Кто?!

– Эдгар Мантена. Юрис-доктор Эдгар Мантена. Возвращающийся домой.

Дон довольно захохотал. Пилот слабым голосом скомандовал отбой контакта.

– Ты его и правда испортил, – уже безо всякого восторга заметил он.

– Ничего. С управлением ты и сам справишься.

– Справлюсь. Это точно. Мы с ним вместе уже пять лет. Ты его испортил, сволочь. Теперь его в переделку отправят, тварь ты поганая. Ох, какая же ты мерзопакостная дрянь! Он-то тут при чем? Его-то зачем? Что он тебе сделал?

Дон перестал ухмыляться, изучающе поглядел на пилота, виновато почесал в затылке.

– Ну, извини. Не подумал. А если б даже и подумал, то все равно… Словом, дружка твоего я в порядок приведу, за это не беспокойся. Только чуть попозже. И тебе, кстати, тоже надо будет какую-нибудь легенду придумать, а то получается, что ты действительно соучастник.

– Черта с два я тебе соучастник! Я вот сейчас подмогу вызову, и ты мне ничего не сделаешь!

– Ну, ты же понимаешь, дражайший, – ласково сказал Дон, поглаживая ремонтабель, – что вызвать подмогу ты сможешь только тогда, когда я тебе позволю.

Еще через пару часов на другом конце Вселенной, в каком-то особенно черном, особенно беззвездном месте их вегикл припарковался к небольшому катерку, которого Дон вызвал к себе специальным прерывистым свистом.

Дон снова напялил на себя пустотный костюм, сделал ручкой и вскоре исчез в никуда вместе со своим катером.

Сообщив, как и положено, в Космопол о нападении вооруженного беглого преступника, пилот спросил:

– Как думаешь, поймают его?

– Конечно поймают, – ответил бортовой без промедления. – Его просто не могут не поймать, он оборудован персональным детективом, разве не знаешь? Просто даже и непонятно, зачем ему в его положении понадобилось затевать такую опасную и совершенно безнадежную авантюру. Ты не в курсе, где у моторол хорошо лечат от мозгового малоприятия?

Глава 3. Убийство Техников

Для человека эпохи Второго Ареального Исхода нет ничего страшнее безумного моторолы. И не то чтобы психически неполноценные моторолы принесли человечеству какой-то особенно страшный вред – нет, до этого не дошло, просто немногочисленные серьезные исследования и, главное, многочисленные несерьезные антиутопии, переполнившие в свое время стекольный рынок, настолько взбудоражили население, что дело могло закончиться серьезнейшим и глобальнейшим хомо-интеллекторным конфликтом, в котором вряд ли выиграли бы люди; и только крайние усилия Компромистской партии плюс беспрецедентное ужесточение контроля за моторолами позволили тогда разрешить скандал миром.

Компромисты упирали на то, что усиливать контроль бессмысленно, потому что вероятность психических неполадок в супермозге моторолы намного меньше, чем падение метеорита на голову человека; к тому же за всю историю цивилизации не было зафиксировано ни одного случая сколько-нибудь серьезного умопомешательства моторол.

Они, как всегда, немножко передергивали. Они – будем надеяться, не специально – преуменьшали вероятность и попросту лгали относительно отсутствия прецедентов. Несколько случаев со свихнувшимися моторолами – впоследствии тщательно скрываемых – все же имели место. Первым моторолой-безумцем считается Советник с планеты Париж‐100. Во всяком случае, мне более ранние случаи неизвестны.

Никто не знает, откуда у этой планеты взялось такое название – Париж‐100. Был когда-то Париж, а до того вообще Лютеция-Сгафнум, потом появился Париж‐2, но это был город; потом снова появился просто Париж, но это был океан; и здесь последовательность – цифровая, во всяком случае – закончилась. Планету взяли и назвали Парижем‐100, а вслед за нею и ее единственный город.

Любители покопаться в космонимике выдвигают версию, по которой приставка «сто» обозначает не цифру, а созвучное ей слово из верхнегойского диалекта, означающее «соитие без любви». Это более или менее вероятно, если учесть, что Париж‐2 называли в свое время «парадизом влюбленных», «любовным средоточием Вселенной» и даже «праздником любви без любви» (sic!).

В Стопариже ничего такого особенно любовного нет. Это самая обычная колониальная планета, имеющая на себе один город, вмещающий примерно два миллиона жителей, что дает ему право на собственного планетного моторолу. Процент Бездельников здесь несколько выше, чем у соседей, однако ничего преступного за этим не кроется – во‐первых, местный моторола внимательно следит за тем, чтобы это превышение чересчур не зашкаливало, а во‐вторых, объясняется оно достаточно уважительными причинами. И не произойди на П‐100 всяких неприятных событий, о которых речь ниже, вполне можно было бы надеяться, что в кратчайшие сроки число Бездельников можно было бы свести по меньшей мере к норме.

Дело в том, что пять веков назад – во всяком случае, согласно источникам, – в тот самый момент, когда П‐100 открыли, случился ужасный геологический катаклизм: в одночасье рухнула громадная тринадцатикилометровая гора, которой изыскатели даже не успели придумать название. Где-то в Зеленых Наслаждениях до сих пор хранится видеозапись этого кош-ш-ш-шмар-р-р-рного зрелища. Долгое время туда водили туристов, но потом они почему-то кончились, и жизнь на П‐100 пришла в упадок. Жаль, ибо из Стопарижа могла бы выйти очень даже недурная курортная развлекальня. Могла бы, будь на нем мало-мальски приличный океанец. Но океана не было, точней, был, даже Парижем его называли, но в пещерах, в одну из которых и провалилась гора, так и не дождавшись от людей хоть какого-нибудь названия.

Людям, собственно, нечего было делать на Стопариже. Синаконовое древо, удивительное растение, из-за которого планету и стали осваивать, давно стало ненужным, рыболовство дохода не приносило, сельским хозяйством заниматься из-за сухой каменистой почвы здесь никто не любил, запоминающегося города поэтов, художников и артистов из П‐100 почему-то тоже не получилось. Оставались техобслуживание интеллекторов и моторол (а такая профессия – товар нередкий) и работа по всему Ареалу через коммуникационные ветви моторолы. Была еще торговля, ну да этим занимаются везде. Разводили здесь, правда, на вывоз местных птиц – хутцунов – удивительно красивую помесь орла и летучей мыши размером с полчеловека, но это относится больше к области экзотики, нежели к полноценной местной промышленности.

Однако что правда, то правда – в Стопариж его жители влюблены вдребезги. Никому его не навязывают, никому особенно не рекламируют, но песни о нем сочиняют только так, и к его флагу (хутцун над тауэром на желтом фоне) относятся трепетно. И никуда не хотят уезжать. Покинуть П‐100 по-стопарижски называется «продать дом».

Должен сразу читателю признаться, что такое длинное введение в очередную главу никакого отношения к ее сути не имеет. Если читатель спросит: «Зачем тогда все это?», – я отвечу, что мне просто нравится Стопариж и хочется, чтобы он понравился всем остальным людям. Независимо от канвы последующего повествования.

А канва подводит нас к двум весьма официальным и весьма уполномоченным персонам, кои всегда по Ареалу путешествуют анонимно, – то есть к Техникам.

Эти самые Техники – два молодца из Департамента Архивации – на вид совершенно обычные интеллектуально бретерствующие юнцы откуда-нибудь из Улесских высших яслей, но на самом деле очень профессиональные, очень разбирающиеся во всем, что касается психики моторол (насколько человек вообще может разбираться в подобной теме), самым незаметным для окружающих, то есть официальным, образом появились в один прекрасный день на Париже‐100, прибыв на собственном спортивном вегикле «Амарада Джонсон» с усиленными подвышками. В меру похулиганили во Второй Танцакадемии, причем настолько неудачно, что даже выдохлись; похулиганив же, направились не к себе в отель «Клада», что на Упоздняках, а совсем в другую сторону – на одну из окраин города, в некий парк под оригинальным названием «Парк здоровья». Где по сексуальной надобности особенно любил гулять молодняк.

Сексуальной надобности, во всяком случае, неотложной, Техники не испытывали. Поэтому, вежливо отклонив предложения двух сверхрозовых девчушек и одного престарелого юнца, они деловито направились в самый темный и неухоженный уголок парка, где долго и очень похоже на сумасшедших кладоискателей лоцировали некую точку на поверхности с помощью невзрачных черных коробочек, дизайном отдаленно напоминающих спецмемо из шпионских стекол. Одновременно, что самое удивительное, они по шпаргалке и компасу отмеривали шаги.

Когда точка была наконец обнаружена, один из Техников, зеленоволосое существо с ярко подчеркнутой индивидуальностью, то есть работающий под молодого идиота, сказал:

– Я сейчас. – И удалился в заросли.

– Ага, – сказал второй, проводив его внимательным взглядом. Особых примет он не имел, если не считать блестящей конической лысины. Лысина, похоже, была не искусственной, о чем свидетельствовал несерьезный пушок над ушами, что, как ни странно, при его молодости вызывало у коллег сострадательное почтение.

Очень скоро первый Техник вернулся, кивнул, и снова пошли в ход коробочки – на этот раз в качестве управляющих приборов по типу remote control. Почва на лоцированной точке противно зашевелилась, из нее выдвинулись угрожающего вида крючья, на них начали наматываться слабо светящиеся нити, потом что-то то ли вспыхнуло, то ли вздохнуло, и на месте крючьев с нитями мгновенно возникло нечто кубическое и с дверью.

Здесь небольшое пояснение. Любой планетный моторола есть существо, по многим параметрам на сотни ступенек стоящее выше человека, древними стараниями которого он вообще-то и создан. Но у моторолы есть один недостаток, даже, следует уточнить, особенность – мозг его устроен по очень сложному, но, грубо говоря, иерархическому принципу. Принцип этот в некоторых смыслах весьма хорош, иногда даже единственно хорош. Однако, как человечество отлично знает из собственного опыта, в системах, построенных по такому принципу, неизбежные, пусть даже и бесконечно редкие, ошибки, те самые шершавости, о которых я уже рассказывал, имеют свойство накапливаться.

Поэтому, несмотря на чрезвычайно, казалось бы, надежную систему фильтров, контролей, мониторингов и структур безопасности, в работе моторолы время от времени возникают микросбои, которые автоматически не устраняются. Они к тому же имеют неприятную способность накапливаться, перекрестно влиять дружка на дружку и тем самым положение только усугублять. Именно эта сторона моторольной мыследеятельности и послужила объектом некоторых скандально громких исследований; именно из-за нее Техники из Департамента Архивации регулярно, раз в десять, а то и пять лет, проводят подробнейший аудит состояния всех действующих моторол.

Несовершенно все в этом мире из созданного людьми. Вы мне назовите хоть что-нибудь совершенное, созданное природой. Даже знаю, что вы назовете, но с удовольствием с вами поспорю.

С помощью своих шпионских мемо Техники произвели некие сложные манипуляции, в результате которых открыли дверь. Внутри виднелось помещение, убранством похожее на обычный лифт. Они в этот лифт вошли и тут же перенеслись в одно из время-информационных пространств, свернувшееся в комнату без дверей, окон и прочих выходов наружу.

Она была призрачно освещена и имела в центре два кресла со множеством капельных экранчиков перед ними – то был «домик».

У каждого Ахиллеса есть пятка, к каждому замку полагается ключ, каждый моторола в обязательном порядке оборудован «домиком». Как правило, «домик» этот надежно укрыт и от подопечных моторолы, и от него самого. Порой, как в случае Стопарижа, он скрывается на каком-нибудь уровне подконтинуума время-информационных пространств, иногда наделяется способностью мгновенно перемещаться и «играет в прятки» по автономной программе, со стопроцентной надежностью избегая контакта с любым недопущенным, кто захочет к нему приблизиться, причем отследить эти прыжки из-за многопространственности принципиально невозможно. Единственные, кто может лоцировать «домик» и пройти внутрь, – Техники Департамента Архивации.

«Домик» – единственное место, из которого можно полностью контролировать все процессы, протекающие в супермозге моторолы; лишь с его помощью можно определить степень накопления внутренних ошибок; только отсюда можно производить мануальный демонтаж или частичную мануальную коррекцию моторольных пирамид.

Секретность вокруг «домиков», равно как и секретность вокруг деятельности Техников ДА, объясняется, во‐первых, желанием властей Ареала предотвратить все антимоторольные акции. Были, говорят, времена, когда «домики» ставились на центральных площадях центральных городов, и люди приходили к ним погордиться и поглазеть. Но те времена если и были, то быстро прошли, и в период, относящийся к описываемым событиям, «домики» уже понадобилось укрывать от нежелательных посетителей с хитроумнейшей тщательностью.

Вторая причина завесы секретности – защита от моторол. Моторолы – существа, высшие по развитию и низшие по юридическому обеспечению, – очень болезненно переживали необходимость мириться с вмешательством Техников в структуру своего супермозга. Лет за двадцать до первого ареста Дона они предприняли мощную, едва не удавшуюся попытку продавить через Ареаслушания некий лукавый законопроект, который неявно, однако со стопроцентной гарантией освобождал моторол даже от подобия человеческой опеки. Проект, к счастью, провалился, причем с помощью сомнительной с юридической точки зрения аферы. Афера вскрылась; ждали электронного бунта или следующих легальных попыток реванша, но моторолы почему-то утихли, как всегда, обойдясь без объяснения причин, то есть изложив их очень подробно и сложно в специальном меморандуме объемом в двести двадцать четыре гигафайловых тома. Тем самым моторолы как бы признали поспешно провозглашенный вердикт Высшего юридического офицерата, который, с одной стороны, их чуть ли не обожествлял, а с другой – ставил под безусловный, принципиально неоспариваемый контроль «исключительно для того предназначенных официальных структур ареального уровня управления», то есть все того же Департамента Архивации.

Департамент и его Техников моторолы ненавидели люто и обоснованно. Часто их вмешательство приводило к полной ментальной смерти моторолы. Почти всегда оно расценивалось моторолами и их защитниками как грубейшее насилие и надругательство над суперличностью, ибо даже легкий пирамидальный перемонтаж существенно менял центральное сознание моторолы – а своим центральным сознанием любой моторола дорожит куда больше, чем верующий человек своею душой.

Однако, несмотря на всю эту ненависть, ни один моторола, если только он не обезумел совсем, никогда ни в чем Техникам не воспрепятствует – для любого это верная смерть или выход на противостояние всей цивилизации, что, по сути, одно и то же.

Поэтому Техники, хоть и вели себя скрытно, каких-либо пакостей от стопарижского моторолы вовсе не ожидали и делали свое дело спокойно, словно на тренажере. Они молча уселись в кресла, настроили под себя капельные экраны, одновременно вздохнули – предстоял тяжкий труд, – потом один из них, зеленоволосый, скомандовал:

– Вход!

– Фрахт! – непонятно ответил другой.

И дальше они почти час работали: то замолкали, то начинали обстреливать друг друга очередями глубоко технической абракадабры. А в последние пятнадцать минут они повели себя несколько однообразно: зеленоволосый с частотой примерно в два герца выпаливал слово «ноль», а второй, похоже, его подчиненный, у которого волосяного покрова не наблюдалось вообще, на каждый двадцать третий «ноль» отвечал словом «раз!».

При этом глаза у обоих были несколько подвыпучены, шеи вытянуты, кулаки крепко сжаты. Производили они впечатление безумных – впечатление в некотором роде пугающее, поскольку суть их работы сводилась в конечном счете именно к поиску безумия.

Но вот все закончилось, парни расслабились и снова приняли вид улесских студентов. Переглянувшись недоуменно, они поудобнее устроились в креслах и стали думать – это было видно по тому, как один жевал губы, а другой хулигански щурил глаза.

– Что скажешь? – спросил зеленоволосый, обводя взглядом капельные экраны.

– Надо бы проверить еще. Мне что-то не верится, – ответил второй. – Уровень такой, что его просто невозможно было не засечь при предыдущей проверке.

– А проверяли-то мы…

– Про что я и говорю.

Глядя в туманно-черный потолок, зеленоволосый достал какую-то таблетку, сжевал.

– Здесь что-то не то, – сказал он наконец. – Но, как бы то ни было, патология в чистом виде. Надо немедленно отключать. Никаких ремонтов, даже самых серьезных. Иначе здесь такое может начаться…

Самое интересное в этом тандеме было – зеленоволосый, как правило, командовал, безволосый, как правило, принимал решения.

– Это, конечно, да, – сказал безволосый, по-хулигански подумав. – И ты, конечно, хорошо представляешь себе, что значит отключить моторолу без предварительной подготовки. Учитывая плюс, что дублирующего моторолу мы сможем подготовить в лучшем случае только через месяц.

– Теоретически представляю. Абсолютно ничего хорошего. Правда, это «ничего хорошего» – просто счастливое избавление по сравнению с тем, что может устроить здесь сумасшедший моторола. А если учесть, что в принципе мы могли и ошибиться…

В таком духе они поговорили немного, после чего безволосый резюмировал:

– Так что, малыш, у нас с тобой возникла небольшая проблема. Уровень ошибки такой, что верим мы в свои собственные выводы или не верим, но моторчик надо отключать без всякого промедления. С другой стороны, предварительная подготовка к выключению все равно может занять час, а то и два.

– Не забудь, кстати, что надо будет перед предварительной подготовкой доложиться в Центр. Ты отсюда собираешься это делать?

– Это само собой.

– Еще полчаса.

– Еще. Еще полчаса. То есть два с половиной часа славненькой такой предварительной подготовки.

Все, что говорили между собой Техники, было истинной правдой – иначе их никогда Техниками бы и не сделали. Если по правилам отключать моторолу, это действительно очень сложно и утомительно, а если не по правилам, то можно в один миг. Но Техники, как и абсолютное большинство их коллег из Департамента Архивации, молодыми не притворялись, а действительно были молодыми парнями, выпущенными из Улесских яслей, – они чувствовали себя гениальными и потому были ленивы. Вдобавок ко всему, ни один из них не был решителен настолько, чтобы взять на себя решение о мгновенном отключении спятившего моторолы. Такого еще не бывало. Такое только описывалось в инструкциях. Поэтому безволосый после некоторого молчания нерешительно добавил:

– Да и устали мы порядком.

– Вымотались совсем, правильней сказать будет.

– Это уж точно.

– В конце концов, на планете-то все в полном порядке! Несколько-то часов они без нас обязательно проживут!

Тем более что и по правилам-то такое не полагалось, поскольку нужно было поставить в известность Центр. Который, как известно, из информпространства не очень-то и вызовешь.

– Нет, правда, что такого страшного может случиться за час-другой? – продолжил лысый. – Все ведь и правда тихо. Если что и случится, то почему обязательно сейчас?

Зеленоволосый, который по самой природе своей с подозрением относился к любым заявлениям, произнесенным в его присутствии, воспринял риторический вопрос буквально и задействовал свое шпионское мемо. Разумеется, мемо, соединяющее в себе всего несколько миллионов интеллекторов, подтвердило, что ничего такого страшного безумный моторола в два часа скостромолить не сможет, если до того сидел себе и помалкивал в тряпочку. Для разгона ему нужны куда более серьезные сроки.

Прослушав мемоинформацию, зеленоволосый заключил:

– Вообще-то, можно и отдохнуть пару минут.

– А нам бы хоть воздушка свеженького глотнуть! – ухмыльнулся его лишенный растительности коллега.

Любое информпространство, тем более замкнутое, вызывает у его антропоидных обитателей сильное ощущение несвежести воздуха. Никакие врачи, ни интеллекторные, ни наши, с этим справиться почему-то не в состоянии. А когда кто-то чего-то не может, он начинает подозревать в этом непреложный закон природы. Тем более если он сильно устал и нарушать законы природы вот именно сейчас совсем не расположен.

Рывком Техники встали с кресел, снова пустили в ход свои шпионские мемо и тут же очутились рядом с противными крючьями, с которых теперь быстро-быстро свивались слабо светящиеся нити.

Только вот выйти на связь с Центром им не пришлось.

Нападавших они не увидели. Те стояли неподвижно, скрытые темнотой. Собственно, у Техников не было ни единой возможности, независимо от того, увидели бы они нападавших или прозевали.

Они еще секунды две жили, после того как выбрались из «домика». Бездумно начали смотреть на исчезновение лифта – так же бездумно и внимательно, как обычно люди смотрят на спокойный огонь или быстро текущую воду. Затем раздалось озоновое потрескивание легких скварков – и остатки Техников, наполовину исчезнув, под силой тяжести обрушились вниз. Зеленоволосого обезглавили и широко рассекли посредине, безволосый лишился большей половины туловища. Но хотя бы умерли они в один миг.

Из темноты к тому, что осталось от Техников, подошли трое. Они подобрали их шпионские мемо, постояли немного молча и размеренным шагом ушли прочь.

Они не сказали ни слова, никаким другим образом не проявили чувств, и если бы их лица в то время были освещены, несуществующий наблюдатель поразился бы мертвенной бесстрастности этих лиц. Особенно у того, кто шел впереди.

Далее убийцы сели на бесколеску типа «берсеркер», поджидавшую их вблизи, и направились к городскому космовокзалу. Как это принято в большинстве центральных городов Ареала, тот находился на значительном отдалении, поэтому прошло не менее получаса, прежде чем они добрались до места – частной парковки, где в полном одиночестве сиял всеми огнями спортивный вегикл «Амарада Джонсон».

По пути от П‐100 к парковке (высота полета 60 см, летящая навстречу зеленоватая чернота, изредка разбавляемая дальними светляками пригородных усадьб) убийцы все так же мертво молчали. Они осадили «берсеркер» в шаге от вегикла, а далее пошли в ход изъятые мемо. Корпус «Амарады» разъялся, образовав квадратный проем с ярко освещенными внутренностями (сводчатый вход в скудно обставленный жилой отсек, правее – комната управления).

Один из убийц, самый на вид мертвый (из-за невидящих глаз и белых скомканных губ), вошел внутрь, отверстие склеилось, и спустя несколько секунд «Амарада Джонсон» с необычной даже для спортивного аппарата поспешностью стартовал.

Что бы там ни говорил Доницетти Уолхов, а насильно перенастроить низшего моторолу может далеко не каждый – на такие подвиги способны только хнекты высшего уровня. Однако в принципе он прав – «все очень просто, если знать, что сказать и куда нажать». И моторола Парижа‐100 этим знанием, естественно, обладал. Одурманенный бортовой «Амарады Джонсона», только что удостоенный великой чести запросто поболтать о том о сем с моторолой, которому подчинена целая планета, подмены не заметил и направился в обратный путь в полной уверенности, что везет к одной из конспиративных резиденций Департамента Архивации своих всегдашних хозяев.

Спустя полчаса в Центр ДА было направлено сообщение. Голосом зеленоволосого Центру доложили, что проверка ментального состояния моторолы П‐100 существенных отклонений от нормы не нашла, несущественные же поправлены с помощью предписанных процедур, и теперь Техники возвращаются домой ждать следующих указаний.

А еще через два часа, выныривая в пространство после третьего погружения, «Амарада Джонсон» с «мертвым» убийцей на борту взорвался.

Взрыв был аннигиляционного типа – очень яркая вспышка, не оставляющая после себя никаких вещественных следов. Многим официальным лицам он изрядно подпортил настроение, но никаких особенных подозрений не вызвал, поскольку был объясним. Лет за десять до описываемых событий череда таких взрывов заставила попотеть всех, кто отвечал за безопасность межпланетных перемещений. Люди и моторолы с ног сбились тогда в поисках причины, и она наконец была найдена. Крылась причина в некой технологической особенности вегиклов пиковолнового типа – как раз того, к которому принадлежал и «Амарада Джонсон». Все такие вегиклы тогда на два месяца сняли с производства, а находящиеся в эксплуатации немедленно отозвали «для апгрейдинга»