Дитя войны. Повести и рассказы

Автор Игорь Малах

Главный персонаж - эмигрант из Советского Союза живёт в немецком городе и работает смотрителем в местном Еврейском историческом музее.
В первые дни войны ему, пятилетнему мальчику, вместе с родителями и двухлетней сестрой удалось за несколько часов до прихода немцев уехать из родного дома и под бомбами бежать на восток, на край света. После войны оставшихся в живых его когда-то многочисленных родственников можно было пересчитать по пальцам.

Читатель застаёт нашего героя в залах выставки, посвящённой событиям еврейской Катастрофы в военной Европе. Выставка называется «Маски».
Когда в 1942 году, после совещания в пригороде Берлина Ванзее гитлеровские палачи приступили к практическому «решению еврейского вопроса», не на шутку всполошились учёные-нацисты из антропологических институтов Германии и присоединённой Австрии. Они считали, что после победы Германии в Европе вообще не останется живых евреев. Где же они возьмут образцы для экспонатов исчезнувшего народа, который жил в Европе более 2000 лет?

Тогда решено было сделать несколько десятков гипсовых масок с убитых в концлагере евреев и поляков (поляки, видимо, тоже должны были исчезнуть). Эти маски предназначались для выставки, посвящённой исчезнувшему народу, которую намеревались посетить Гитлер и высшие нацистские бонзы. Но реальность оказалась иной, исчезли фюрер и его свита, и такая выставка не состоялась. Найденные маски через полвека после исчезновения палачей служат обвинением фашизму и напоминанием о страшной войне.

В книгу вошли повести разных лет.

• Язык: Русский
• Издатель: Wiener Literat
• Дата выпуска: 23 янв. 2013 г.
• ISBN: 9781301068999

Игорь Малах

Игорь Малах Родился в г.Чуднове (Украина). Учился в Политехническом институте во Львове, где потом более 30 лет работал инженером-конструктором. С 1992 года с семьёй живёт в Вене. Работал в Венском еврейском музее. Стихи пишет с детства. Ранние публикации: “Дорога в Освенцим“ (эссе, 1968), “Варшавские мелодии“ (стихи, 1969 ). В Вене продолжает литературное и музыкальное творчество. Публикации (проза и поэзия) в разное время в журналах: “Поэзия” (Москва), “Лехаим” (Москва), ”Известия“ (Натания), “Новый венский журнал“, “Венский литератор“. Лауреат Международного литературного фестиваля и конкурса ”Европа - 2009“ в Праге в номинации “Поэзия для детей“. Лауреат Международного литературного конкурса, посвящённого Н.В.Гоголю, в Вене в 2009 году, в номинациях: публицистика и поэзия. В 2010 году в Вене в издательстве Theodor Kramer Gesellschaft вышла его книга “Изя - дитя войны” на немецком языке.

Предварительный просмотр книги

Предисловие

Повесть «Дитя войны» по форме и содержанию не совсем обычна и традиционна. Особенность её в многоплановости и многослойности. Её можно назвать воспоминанием о войне, а также войной глазами ребёнка. Можно определить, как семейную хронику времён войны или хронику военного и послевоенного поколения, её можно также характеризовать, как рассказ о Холокосте и судьбах евреев Восточной Европы во время войны, но можно также определить, как размышления и рассуждения о взаимоотношениях между немцами, евреями и русскими в разные времена.

Главный персонаж - эмигрант из Советского Союза живёт в немецком городе и работает смотрителем в местном Еврейском историческом музее.

В первые дни войны ему, пятилетнему мальчику, вместе с родителями и двухлетней сестрой удалось за несколько часов до прихода немцев уехать из родного дома и под бомбами бежать на восток, на край света. После войны оставшихся в живых его когда-то многочисленных родственников можно было пересчитать по пальцам.

Читатель застаёт нашего героя в залах выставки, посвящённой событиям еврейской Катастрофы в военной Европе. Выставка называется «Маски».

Когда в 1942 году, после совещания в пригороде Берлина Ванзее гитлеровские палачи приступили к практическому «решению еврейского вопроса», не на шутку всполошились учёные-нацисты из антропологических институтов Германии и присоединённой Австрии. Они считали, что после победы Германии в Европе вообще не останется живых евреев. Где же они возьмут образцы для экспонатов исчезнувшего народа, который жил в Европе более 2000 лет?

Тогда решено было сделать несколько десятков гипсовых масок с убитых в концлагере евреев и поляков (поляки, видимо, тоже должны были исчезнуть). Эти маски предназначались для выставки, посвящённой исчезнувшему народу, которую намеревались посетить Гитлер и высшие нацистские бонзы. Но реальность оказалась иной, исчезли фюрер и его свита, и такая выставка не состоялась. Найденные маски через полвека после исчезновения палачей служат обвинением фашизму и напоминанием о страшной войне. Это краткое содержание одной из тем повести.

Вторая часть повести представляет собой беседу главного персонажа с немецким математиком, который во время войны служил пилотом Люфтваффе. Оба собеседника пытаются заглянуть в прошлое и понять причины и предпосылки небывалой ката строфы, которой оказалась вторая мировая война. Ведь они её дети и свидетели.

Автор пользуется чеховским методом спрессованного повествования, в результате чего события, рассказа о которых хватило бы на солидный роман хронику, умещаются в сравнительно небольшой по размеру повести.

Светлой памяти бабушки, дедушки, сестры,

родственников и всех мирных людей, у которых

проклятая война отняла жизнь, посвящаю.

Часть первая. Воспоминания

Глава 1

Тридцать шагов в одну сторону, столько же в обратную.

Исаак шагает мерно, не спеша. Спешить нельзя: быстро устанешь. Стоять на месте для него ещё труднее. Сидеть разрешается, если нет посетителей, а это бывает редко.

Исаак - смотритель экспонатов Еврейского музея в немецком городе W. Здесь, на втором этаже - вы ставка, посвящённая жертвам Катастрофы, под названием «Маски».

Тридцать шагов по паркету до зеркальной стены и обратно.

Исаак неохотно смотрит по сторонам. Слева и справа - шеренги гипсовых черепов и бюстов. Десятки посмертных масок. Благодаря зеркальным отражениям кажется, что их сотни, тысячи. Ряды масок уходят куда-то вглубь, в зазеркалье. Куда ни глянешь - серые, тёмно-серые, белые гипсовые копии когда-то живых лиц. Сейчас он уже привык или ему кажется, что привык. Разве можно к этому привыкнуть?

Тридцать шагов до зеркальной стены и обратно.

Персонал в музее интернациональный: евреи, немцы, югославы, поляки, в большинстве своём - эмигранты, как и Исаак. Впрочем, у себя на родине он был Исааком Михайловичем: как-никак разменял седьмой десяток. А здесь, среди коллег, он – Исаак или Изя.

На этом этаже Изя работает месяц, хотя страшная выставка здесь уже более двух месяцев. Только позднее он понял, что шеф персонала господин Фихтенбауэр сознательно не ставит на этот этаж сотрудников - евреев и поляков, так как маски эти сняты с замученных узников концлагерей - евреев и поляков. Изя сказал господину Фихтенбауэру, что понимает его такт, но, тем не менее, просит не делать для него такого исключения.

В первый день работы на этой выставке Изя смотрел себе под ноги, боялся поднять взгляд. Маски были изготовлены мастерски, как живые. Ему казалось, что они смотрят на него: одни с укором или завистью оттого, что он живой, другие с выражением нетерпения на гипсовом лице, как будто хотят что-то спросить или попросить. У одной маски, снятой с мальчика-подростка, в гипсовых глазах застыло такое выражение, даже не страха, а удивления перед неожиданной смертью, что Изя не выдержал и, стыдясь слёз при посетителях музея, убежал в туалет и разрыдался там, как ребёнок. Успокоившись, Изя решил держать себя в руках. В конце концов, можно не глядеть на маски или перейти в соседний зал документации или в кинозал - это всё его служебная территория.

Тридцать шагов сквозь строй масок, и вот он в соседнем зале.

В документационном зале на стендах белые щиты с высказываниями нацистских бонз и врачей эсэсовцев. Вначале цитата из Гитлера о том, что без биологических доказательств пропаганда ничего не значит. Далее сентенции какого-то учёного доктора о высших и низших расах, об арийской исключительности. Знакомый бред. Рядом - выдержка из письма главного врача Люфтваффе на имя рейхсфюрера СС Гиммлера с просьбой разрешения проводить эксперименты по выживанию живых организмов на больших высотах в условиях авиаполётов не на животных (собаках, обезьянах), а на людях. При этом, писал врач, нужно считаться с возможностью смертельных исходов и использовать для экспериментов заключённых и душевно больных.

Другой врач-эсэсовец жаловался вышестоящему начальству на то, что ему для исследования действия различных вирусов на организм присылают в основном людей пожилого возраста, а те после заражения так быстро агонизируют, что невозможно проследить действия вирусов. Поэтому он просит присылать людей молодых, чтобы сопротивляемость организма болезням помогла его подчинённым более обстоятельно описать влияние вирусных заражений.

Изе легче находиться в этом зале: здесь на тебя никто не смотрит, да и посетители не нервничают, не косятся испуганно на маски, а внимательно читают нацистские бредни. Он уже всё это прочёл. В этом зале можно предаться мыслям, воспоминаниям.

Вот уже полвека, как кончилась война, а люди всё не могут успокоиться. Может пора забыть этот кошмар? Уже умерло большинство её участников и свидетелей. Уже живут два взрослых поколения, которые знают о ней только из книг и фильмов.

- А я разве не свидетель? - спрашивает Изя.

Ему было пять лет, когда пришёл с работы отец, что-то сказал маме, и та разрыдалась. Маленький Изя и его двухлетняя сестричка Лёля, которые до этого никогда не видели маму плачущей, заревели так громко, что соседи выглянули из окон. Может, если бы не этот совместный рёв, Изе и не запомнился день начала войны. А помнит он многое, очень многое.

Мимо их дома днём и ночью шли красноармейцы в зелёных гимнастёрках, лошади, катились повозки. Изя и Лёля с удовольствием помогали маме оклеивать стёкла окон бумажными полосами, чтобы стёкла не вылетали в случае бомбёжки.

Через несколько дней солдаты и лошади шли обратно. И гимнастёрки на красноармейцах были уже не зелёные, а выгоревшие. Взволнованная мама сказала, что наши отступают. На следующий день пришёл папа и закричал: «Немцы близко! Уезжаем!».

Мама опять стала плакать, сказала, что мы не готовы к отъезду, что необходимо время для сборов. Но папа твёрдо сказал: «Берём с собой два чемодана, всё бросаем и уезжаем. Повозка нас уже ждёт. С собой - только самое необходимое. Документы и деньги. Уезжаем сейчас же». Папина решительность спасла жизнь семье, потому что в наступившую ночь в наш городок Томашполь вошли немцы.

Глава 2

- Я не понимаю, зачем это нужно?! - громкий голос в зале вывел Изю из раздумий. Почтенного вида старик обращался к стоящей рядом даме. - Зачем нужно выставлять маски убитых? Зачем я должен читать эту мерзость? Что такое Гитлер и нацисты, что они натворили, всем давно известно! кричал он, вытирая пот со лба.

- Будьте добры, потише, - попросил его Изя. - Вы мешаете остальным.

- Что нового говорит мне эта выставка? - не унимался старик, обращаясь теперь к Изе.

- По вопросам выставки обращайтесь в бюро на первом этаже, - спокойно сказал Изя.

- Хорошо, я пойду в бюро, - старик понизил тон.

- Но хотелось бы услышать ваше мнение. Зачем нужна эта выставка? Что в ней нового?

Изя не хотел ввязываться в дискуссию, тем более, что смотрителям не рекомендовались разговоры с посетителями. Но вопрос человека, который, судя по преклонному возрасту и родному немецкому, знал о войне не понаслышке, задел Изю.

- Давайте отойдём в сторону, - сказал он возбуждённому старику. - Мы мешаем. Нам с вами эта выставка действительно не нужна. Вы, как я понимаю, знаете войну не из кино.

- Я воевал в России. Солдатом дошёл до города Воронеж. Имею два ранения. Я рад, что вы со мной согласны.

- Выставка нужна не нам, а вот этим студентам, - Изя кивнул на ребят неподалёку. - Они о войне имеют смутное представление и должны знать, чем кончают народы, кричащие «хайль!» своим диктаторам и воспитывающие мизантропов...

Разговор кончился спокойно. Старик сказал, что он из Дрездена и что в войну, во время известной бомбардировки погибла его семья: мать, жена, двое детей.

Изя ещё в школьные годы читал о том, как в один из февральских дней сорок пятого года американская авиация так обработала Дрезден, что от саксонской столицы остались руины и десятки тысяч погибших. Он вспомнил, что тогда этот факт воспринимал, как возмездие фашистам, и никаких других чувств у него не возникало. Теперь же, когда прошло столько лет, и спокойно анализируешь, думается: возмездие кому? Детям, женщинам, старикам?

Боже милосердный, почему дети должны умирать в проклятой войне? Ни в чём не виновные. Даже, если это дети Геббельса. Он вспомнил кадры из документального фильма: мёртвые дети Геббельса... Разве виноваты они, что отец у них - маньяк и убийца, а фанатичная мать решила, что ей скучно будет без детей на том свете и, предварительно усыпив, вложила в рот каждому из шестерых ампулу с цианистым калием. И удивительно, что нашлись немцы, оценившие этот поступок, как геройство, как подвиг.

Ещё Генрих Гейне просил Бога избавить Германию от подвигов и героев.

Если двадцатый век стал самым кровавым в истории человечества, то это заслуга героев, революционеров от политики, идеалистов. Все героические устремления политических, националистических или религиозных фанатиков – не что иное, как проявление воинствующего эгоизма. Все их «светлые» идеи кончаются войнами и смертью.

Вот откуда проклятия войнам: гибнут и страдают чаще всего невиновные. А устроители ада выходят сухими из воды. Впрочем, в этой войне и устроителям досталось. Но даже смерть главных поджигателей не искупят страданий и гибели миллионов...

Что такое бомбёжки, Изя знает.

Как красиво, как живописно начиналась та первая бомбёжка, когда он с родителями и Лёлей ехал из Томашполя на станцию Вапнярка, расположенную в десятке километров от городка.

Возница погонял лошадей, бричка весело тарахтела по грунтовой дороге вдоль посадок кукурузы.

Изя лежал на пахучем сене и смотрел на чуть потемневшее к вечеру, но всё ещё голубое небо.

Внезапно он увидел высоко-высоко в небе золотистые в лучах заходящего солнца маленькие самолёты.

- Самолёты! - закричал весело Изя и начал считать их. Все стали смотреть на небо.

Когда подъезжали к станции, совсем смеркалось, гул в небе усилился. Внезапно в потемневшем небе появился большой, как луна, огненный шар, он мед ленно опускался вниз.

- Это немцы! - громко закричал папа. - Стёпа, поворачивай обратно: сейчас будут бомбить станцию и аэродром!

- Немцы, - испуганно заорал возница и вместо того, чтобы повернуть, как требовал папа, стеганул лошадей, и те помчались к станции.

- Стой! – кричал папа. Но возница из-за страшного слова «немцы» потерял способность соображать.

А шар медленно опускался.

Изя не отрывал глаз от светящегося шара. «Какая красивая бомба, - думал он. Сейчас она упадёт на землю, и будет взрыв. Но почему она опускается так медленно?»

Этот шар, как и бомбёжка, запомнились на всю жизнь.

Но он и позже не решался спросить, почему бомба падала так медленно. Только став взрослым, Изя узнал, что немецкие лётчики в ночное время освещали перед бомбометанием местность яркими лампами, которые спускались на парашютах.

Станционные постройки были уже недалеко, шар не успел приземлиться, как раздался страшный грохот. Стоящие на пригорке товарные вагоны вдруг вспыхнули, как свечи, и окутались густым дымом. Слева и справа раздались взрывы.

Лошади заржали, возница бросился в кукурузу Папа и мама, схватив Лёлю и Изю, соскочили в траву и прижались к земле.

Какие-то люди бежали с криками по направлению к станции.

- Нельзя туда, погибнете! Бегите в бомбоубежище! - кричал папа, но его никто не слушал.

Родители с детьми на руках побежали в противоположную от станции сторону. Вдруг раздался оглушительный взрыв, все попадали, сверху посыпались комья земли. Так они бежали и падали. Казалось, что от частых взрывов лопнут барабанные перепонки.

Наконец увидели прямоугольное углубление в земле, вниз вели ступени. Красноармеец открыл массивную дверь, и Изя, Лёля и родители оказались в полной темноте и тишине.

Долго сидели они в оцепенении, измазанные землёй и оглохшие, всё ещё дрожа от пережитого страха.

Когда Изины глаза стали различать в полутьме, он увидел при свете керосиновой лампы детей. Много детей, которые, взявшись за руки, водили хоровод и пели «Каравай»детсадовскую песенку. Лёля, тихо плакавшая на руках у мамы, вдруг прекратила плакать и громко произнесла: «калавай». «Каравай» - удивлённо повторил Изя. Эту песню часто исполняли в детском саду, который они посещали, пели её и на втором лёлином дне рождения.

- Посреди круга, образованного детьми, стоял маленький мальчик в коротких штанишках.

- Дети пели:

Как на Мишины именины

испекли мы каравай.

Вот такой ширины /Дети разводили руки в стороны/.

Вот такой вышины /Дети становились на цыпочки и поднимали руки/.

Каравай, каравай, кого любишь, выбирай.

Взрывы почти не доносились. И будто не было войны.

Ночь они провели под землёй, а рано утром пошли на станцию к поезду.

Станция была вся разрушена. Рассказывали, что очень много людей погибло из-за того, что не знали, где бомбоубежище. А папа знал, так как когда-то проектировал дорогу к станции.

Глава 3

Тридцать шагов до стены и обратно.

Так что же разволновало бывшего солдата вермахта? Какой документ? Он стоял в дальнем углу зала. Там висит донесение врача-штурмбанфюрера СС высокому начальнику группенфюреру. Врач-штурмбанфюрер жалуется, что руководимое им отделение по исследованию действия низких температур на человеческий организм расположен в плотно-населённом лагере Маутхаузен. Неудобство состоит в том, что когда конечности или весь организм испытуемого охлаждаются до критически низких температур, тот начинает громко выть. Воющие пациенты нарушают покой охраны и жителей посёлка. Врач-штурмбанфюрер предлагает перенести отделение в лагерь Аушвитц, где площади очень большие, и барак с испытуемыми можно будет отнести на такое расстояние, что воя слышно не будет.

Этот документ у Изи ассоциировался с кадрами из фильма о нацистских врачах-садистах, который идёт в кинозале. На этих кадрах - девушка после подобных исследований. Обмороженные ноги, как тростинки, и какое-то спокойно-безучастное выражение лица. Кадры сделаны после освобождения. Девушке, наверное, сделали обезболивающие уколы, думает Изя, и она ещё не знает, что ноги будут ампутированы.

Изя помнит, что именно после этих кадров ему захотелось оставить эту выставку, этот музей, свою работу, эту страну и удрать, уехать, куда глаза глядят.

Целую ночь он не мог сомкнуть глаз: всё видел эту девушку. Лишь под утро, выпив стопку водки, он успокоился и уснул.

Только тогда им была оценена услуга герра Фихтенбауэра (от которой он отказался) по-настоящему.

Тридцать шагов до стены и обратно.

В конце концов, выставка эта когда-нибудь закроется. Главное - выдержка и терпение. Человек по Достоевскому - существо, ко всему привыкающее. Можешь ли ты понять чувства матери в Варшавском гетто, когда умирают дети? Могла ли она к этому привыкнуть? Она умирала от разрыва сердца. Достоевский не прав: к такому привыкнуть нельзя.

Изя вспомнил своё сравнительно недавнее посещение музея Яд Вашем в Иерусалиме. Родители погибшего в Освенциме пятилетнего мальчика на собственные средства оборудовали в этом музее зал его памяти. В зале в полной темноте горят тысячи свечей. Эффект такого количества достигнут за счёт множества зеркал. Кажется, ты находишься посреди звёздного неба. И каждая звезда, каждая свеча это душа погибшего ребёнка. Достоевский был не прав. К этому привыкнуть нельзя. Родители этого мальчика никогда не свыкнутся с потерей, рана никогда не зарастёт. Они унесут её с собой в могилу.

Тридцать шагов в одну сторону и столько же в обратную.

Нужно успокоиться. Позднее он перейдёт в кинозал, где идёт документальный фильм «Нюрнбергский процесс». Там он увидит отмщение за смерть и муки невинных людей... «Мне отмщение и аз воздам». Так звучит строка из Писания, которую взял Толстой в качестве эпиграфа к «Анне Карениной». Знали бы эти два старца - Толстой и Достоевский, какие бесы придут после них на землю, прокляли бы, наверное, этот мир.

- За всех отмщение, - шепчет Изя, - и за бабушку, дедушку, родственников и за Лёлю тоже.

И опять воспоминания уносят его к началу войны.

Последующие бомбёжки были менее живописны и менее неожиданны. Беженцы уже свыклись с ними, как со страшным, но неизбежным злом. Поезд, в котором ехали Изя с Лёлей, мамой и папой, которому разрешили доставить семью к месту эвакуации, был переполнен беженцами. Куда едут, никто не знал. Главная цель у всех - оторваться, как можно быстрее, от наступавших немцев. Во время налётов поезд останавливался. Родители, подхватив детей, бежали в поле или лес. Немецкие самолёты на бреющем полёте с рёвом пролетали над поездом, раздавались взрывы, не умолкая, по самолётам стрелял пулемёт, установленный на крыше одного из вагонов. Изя помнит, что бомба попала в паровоз, погибли машинисты. Поезд стоял почти целый день, пока не восстановили разрушенные рельсы и подали другой паровоз.

Вначале Изя боялся смотреть на проносящиеся немецкие самолёты и прятал лицо в траву или прижимался к папе. Но позже перестал бояться и лежал на спине. Он видел кресты на крыльях и даже лётчика в окне кабины, и тот, как показалось Изе, смеялся.

Потом бомбёжки прекратились, потому что они удалились от линии фронта.

Наконец приехали в деревню со смешным названием Каптинка. Папу мобилизовали, мама работала в колхозе.

Деревня Каптинка запомнилась баштаном - огромным, уходящим за горизонт, арбузным полем. Изя, в руках у которого узелок с большой краюхой хлеба, и Лёля стоят перед стариком - сторожем баштана.

- Идёмте, детки, идёмте, - говорит старичок. - Сейчас покушаем арбузов.

Он ведёт их между арбузными грядками к площадке, где горкой лежат сорванные арбузы. Дети садятся на корточки и расстилают перед собой газетный лист. Сторож выбирает арбуз, хлопает по его тёмно-зелёной с полосами глянцевой поверхности ладонью, кладёт на доску и со всей силы ударяет по нему кулаком. Арбуз с треском раскалывается, показывая ярко-красное нутро с чёрными косточками.

- Спелый кавун, - удовлетворительно говорит дед, отрезая по большому ломтю. - Ешьте, сколько хотите. У нас этого добра навалом.

Дети едят арбуз с хлебом, потом арбуз без хлеба. Он сладкий, как сахар. Лёля отводит мокрый рот от арбузного ломтя и произносит, улыбаясь:

- Албус.

- Надо говорить: аррррбуз, - строго поправляет Изя

- Аллллбус, - произносит Лёля.

- Она ещё не умеет все буквы говорить, - оправдывается Изя перед сторожем.

- Ничего. Хорошая девочка, - замечает тот. - Вырастет, научится.

- Ещё запомнился Изе огромный арбуз, который был выше Лёли, а Изе доставал до подбородка. Изя и Лёля вдвоём не могли его обнять. Говорили, что такого большого арбуза в колхозе ещё не было. Арбуз не могли поднять и погрузить на телегу, поэтому от баштана в деревню его катили за телегой по мягкой от пыли просёлочной дороге.

Глава 4

Прошёл почти год. Немцы опять наступали, фронт стал приближаться, и нужно было эвакуироваться на восток.

Теперь уже втроём - мама, Лёля и Изя - в основном в товарных поездах, с многочисленными пересадками подъезжали к Волге.

Приехали в Сталинград. Но и здесь фронт настигал их. Навсегда запомнилась Изе переправа на левый берег Волги.

Мосты через реку были к тому времени разрушены немецкой авиацией. Город и Волга были под обстрелом артиллерии и авиации противника. Переправлялись ночью на барже. Огромная баржа, до отказа заполненная людьми, напоминала три буны стадиона: яблоку негде было упасть. Люди сидели, тесно прижавшись друг к другу. Только баржа отчалила, как на мостике появился военный и сказал громко:

- Спичек не зажигать, не курить, фонари, лампы, свечи не использовать! Увижу огонь на барже - стреляю без предупреждения! Соблюдать затемнённость и тишину!

В кромешной темноте можно различить только силуэты соседей. Тишина такая, что слышно дыхание сидящих рядом. Обстановка страха и оцепенения. Все понимали: стоит немцам с воздуха засечь баржу - тут же разбомбят, как это было уже не раз. И баржа пойдёт ко дну вместе с людьми.

Страх овладел людьми, каждый боялся кашлянуть или чихнуть. Если ребёнок плакал, ему зажимали рот. Напряжение передалось детям, они боялись плакать и от страха мочились под себя.

Вдруг послышался гул, который всё нарастал и нарастал. Все поняли, что это немецкие самолёты. Люди притаились, сжались, дети прижались к родителям, какой-то ребёнок давился от плача и задыхался. Ждали, что сейчас начнут бомбить. Но гул постепенно утих, самолёты улетели.

Воздух был спёртым, дышать стало тяжело. По небу шарили прожектора, где-то стреляли. Баржа плыла бесшумно и медленно, казалось, переправа будет длиться вечность. Неожиданно все ощутили толчок: баржа коснулась причала левого берега. Люди облегчённо вздохнули. В полной тишине они высаживались на берег и шли к поездам. Потом мама рассказала, что несколько человек на барже умерли от сердечного приступа.

Через несколько дней, когда поезд вёз их на юг, Изя увидел седину в маминых волосах. Мама поседела после переправы, но седых волос было немного, и Изя с Лёлей их выдернули.

В город Аральск приехали ночью. Состав загнали в тупик, сказали, что стоять будем два дня.

Утром беженцы разбрелись по городу в надежде купить съестного.

Когда Изя с мамой и Лёлей вышли на привокзальную площадь, в нос ударил терпкий запах рыбы. Весь город пропах рыбой. С началом войны весь транспорт мобилизовали. На складах рыбзавода скопилось много рыбы, которую не на чём было вывозить. Рыбу раздавали даром всем желающим. Рыбаки и торговки на базаре меняли на хлеб метровой длины рыбины. Изя спросил, как они называются.

- Это всё сазаны, усачи, карпы, - объяснил рыбак.

Рыбу небольших размеров отдавали бесплатно или выбрасывали. Весь Аральск был завален рыбой. Сырая, солёная, копчёная, сушёная, вяленая она лежала на дорогах и огородах, на базарной и привокзальной площадях. Весь вокзальный перрон был усыпан разной рыбой и рыбьей шелухой.

Мама с детьми набрала целый мешок воблы и таранки. А какая вкусная была эта таранка! Золотисто-коричневая с жирком на животе. Дети ели, и рыбий жир стекал по подбородкам и затекал в рукава. У Изи и сейчас, спустя пятьдесят лет, текут слюнки при воспоминании об Аральске.

Нагруженные рыбой они поднялись на пригорок. Дома будто расступились. И открылась бескрайняя водная равнина.

- Мама, что это?! - воскликнул поражённый Изя.

- Это море, сынок. Аральское море, - ответила мама.

Изя раньше никогда не видел моря. Увиденное было необычным и даже страшным. Вода, вода, вода до самого горизонта, и далеко-далеко - маленькие, как будто нарисованные на тёмно-синем фоне, острова.

Изя был потрясён и не мог оторвать глаз. Позже, уже в поезде, мама сказала, что море, в общем, не совсем настоящее, а фактически - озеро, хотя большое, как море. Настоящее море должно быть соединено с океаном.

Не знал тогда маленький Изя, что в своей жизни он будет плавать по многим морям и океанам. Что полюбит он море необычной радостной любовью. Полюбит навсегда, и при каждом свидании с ним будет замирать от восторга сердце. Что эта любовь передастся его жене Лене и детям. И при каждом приезде в любимый Коктебель его маленькие дети будут кричать:

- Улаа! Моле! Здластуй, моле!

В безбрежном океане, на ходящей ходуном под ногами во время тайфуна палубе он будет читать свои стихи:

И, как нельзя понять судьбу и вечность,

Так, море, и тебя понять никто не смог:

Подобно небу ты уводишь в бесконечность

И, как земля, лежишь у самых ног.

Тридцать шагов в одну сторону и столько же в другую.

И опять пошли поезда, грязные товарные вагоны. Люди, спящие на полу.

Пересадки, долгие ожидания на станциях. А навстречу шли без остановки воинские эшелоны с красноармейцами, танками, пушками.

Стало плохо с питанием. На станциях почти не чего было купить из продуктов: люди делали запасы на случай долгой войны. Беженцы стали жить впроголодь, если удавалось добыть немного еды отдавали детям. Иногда на эвакопунктах беженцев кормили. Теперь Изя и Лёля были всегда голодными. Мама плакала и распродавала оставшиеся вещи, чтобы купить хлеба и картофеля. Часто чужие люди давали детям хлеб и сладости. Однажды Изе дали несколько конфет, он хотел было их съесть, но вспомнил, что говорил папа, когда прощался с ними. Он взял Изю на руки и сказал:

- Ты, Изя, один мужчина в семье остался и должен заботиться о маме и сестричке. Поэтому Изя отнёс конфеты маме, а как тяжело было удержаться, чтобы не съесть. Мама разделила конфеты между ним и Лёлей и похвалила его:

- Ты, Изя, у нас – настоящий мужчина, и почему то расплакалась, а за ней и Лёля начинает реветь. И Изе хочется, но он удерживает слёзы изо всех сил: мужчины не должны плакать - так говорил папа.

Во время одной из пересадок они ночевали в комнате матери и ребёнка. Стояла холодная погода, в комнате было выбито оконное стекло, и Лёля простудилась. В поезде ей стало плохо, начался жар. В поезде был врач, он послушал Лёлю и велел на следующей станции положить её в больницу.

Она перестала играть с Изей, всю еду он отдавал ей, но она ничего не ела, только грустно смотрела на него. Укутанная в одеяло, она кашляла тяжело и хрипло. Врач сказал, что у неё воспаление лёгких. На одной из станций, а это было уже в Узбекистане, Лёлю