Сквозь Тьму к Рассвету

Автор Надежда Выглазова

Герои романа Н. Н. Выглазовой волею судьбы оказываются в ситуациях, объяснить которые рациональная наука не в состоянии. Не сразу приходят они к осознанию того, что в мире действуют силы добра и зла и есть люди, умеющие управлять этими силами. Понимание этого не только меняет привычные представления героев о мире, но и обостряет их чувство ответственности за свои мысли и поступки.
Для широкого круга читателей.

• Язык: Русский
• Издатель: Nikolay Vyglazov
• Дата выпуска: 11 февр. 2014 г.
• ISBN: 9781311809971

Надежда Выглазова

1946 - 2015, best mom, good wife, best friend, big tallent

Предварительный просмотр книги

Глава I

На смену дня всегда приходит ночь, на смену весёлым временам – мрачные, но вдалеке тебя всегда ждёт свет – надо только стремиться к нему, а не копаться в своих неудачах.

Чарльз де Линт

image002

Димыч рывком отворил дверь и застыл на пороге. Застоявшийся воздух дохнул в лицо. В полусумраке не сразу обозначилась спартанская обстановка комнаты: две кровати, затянутые покрывалами неопределённого цвета, две шаткие тумбочки да колченогий стул. Откуда-то из прошлой жизни возникла ехидная фраза: «Скромненько, но со вкусом». Одёрнул себя: «Насчёт вкуса ты, брат, поторопился. Да ничего, жить можно – не барин». Вспомнил неласковую встречу с комендантшей.

Сначала вообще не обратив на него никакого внимания, с удивлением уставилась она на записку, которую Димыч, представившись, протянул ей, и в которой заместитель директора завода предлагал поселить его, Строгова Дмитрия Сергеевича, в номере заводской гостиницы.

С сомнением покачала головой общежитская хозяйка – давно не поселялись никакие командировочные. И комната, словно в насмешку назначенная гостиницей, успела обрасти паутиной. «Надо же, явился! Может, из Главка? Вроде, не похож на начальника, – размышляла про себя комендантша, – портфелишко уж больно потёртый».

С любопытством полистала страницы паспорта: «Не начальник и не командировочный – слишком долго жил в областном центре». Взглянула на печать о браке, отметку о наличии детей. «Двое всё-таки. Перекати-поле! Судьбы ищет», – поняла про него повидавшая в жизни женщина. Однако на всякий случай, елейным, но при этом полным недоверия голосом спросила: «Когда же семью привезёте, Дмитрий Сергеевич?» А на лице полное осуждение: бомж – он и есть бомж; семью потерял, жизнь под откос пустил, раз уж в полста лет в такую дыру забивается.

Пренебрежительно смотрела она на подателя записки – сколько их прошло перед её глазами за последние годы. Промелькнули и исчезли – кто в здравом уме и твёрдой памяти свяжет себя с заводом, выдающим зарплату мукой, макаронами, а то и мягкой мебелью, холодильниками и даже тракторными прицепами – один на бригаду!? Если и встречались какие заблудшие, то, помыкавшись, кто месяц, кто три, исчезали: одни спивались, другие отправлялись дальше в надежде на призрачную удачу. Кому-то везло – приклеивались к местным бабёнкам. Но и эти бежали с завода, устраивались бомбилами, торговали на рынке, кому-то, особо рукастому, удавалось слепить строительную бригаду. И они шабашили по деревням: строили коровники, крыли крыши. Эти были счастливчиками, и женщины их оказывались в довольстве. «Выпадает же кому-то подобное счастье! Да всё не ей!» – вздохнула.

Безразличие и пренебрежение сменились интересом: может, и этот на что в хозяйстве сгодится – мужик всё-таки! Тут же отвергла – вид больно непрезентабельный: потёртые джинсы, рубашонка, сам хилок, глаза затуманены, совсем безжизненные. Воли в нём нет! Сдуется быстро – вынесла свой вердикт и отвернулась.

Протянула ключи, назвала номер комнаты и, сердясь на себя за непонятную жалость к этому никчёмному человечку, неприязненно, но как бы извиняясь, буркнула: «У нас там с удобствами и комфортом не очень. Да, сами увидите».

И отвернулась, принялась пересчитывать серые кипы постельного белья, бывшего когда-то белым, а теперь неопрятными кучками сваленного на не струганных полках кладовки. Самой стало неловко и за тон, и за мысли свои (хотя откуда мог прознать о них будущий постоялец?), и за это проклятое бельё, и за прачечный комбинат, который не стирает, а словно нарочно возит всё в какой-то грязи. Повернулась к гостю: «Ваша комната вторая налево по коридору».

Не нужно было иметь семи пядей во лбу или обладать даром провидца, чтобы догадаться о мыслях этой уставшей, измученной жизнью женщины. Димыч прочел их на её лице, словно на странице открытой книги. Не оскорбился невысокой оценкой его потенциальных возможностей, сам чувствовал себя опустошённым, почти мёртвым.

image002

Остановился на пороге нелепой комнаты, ухватившись, как утопающий за соломинку, за ручку потёртого портфеля, служившего ему ещё в студенческие времена. Димыч имел пристрастие к старым вещам. Видавший виды студенческий портфель не угодил на свалку: в прошлой жизни он мирно покоился в домике Ольгуши, потом прятался на антресолях его городской квартиры. Уезжая на ПМЖ в другую страну, Димыч взял с собой старого друга, уложив в него какие-то очень личные бумаги: Сонькины письма времени только зарождающихся их отношений, студенческий и армейский фотоальбомы, фотографии детей.

А уж когда с ПМЖ ничего не получилось, не мог он оставить портфель в стане недругов. Чтобы не выкинули они его на помойку, демонстративно вынес из дома и уложил рядом с чемоданом в открытый багажник такси.

Теперь в портфеле помещалось всё необходимое и достаточное для начала новой жизни: бритва, тапки, пара рубашек. Да много ли мужику надо для подобных переселений! Портфель напоминал о жизни, которой теперь уже не было, но которая когда-то была. Мысли о ней отдавались в голове тупой болью и звоном. Но если бы не было этой боли и этого звона, он бы не знал, для чего ему нужно жить.

Держась за портфель, стоял на пороге полутёмной комнаты и не мог заставить себя сделать последний шаг от его прошлого в его настоящее, а, может, и будущее, на которое, он теперь точно знал, должен найти в себе силы.

Недобрым словом помянул Соньку. Тут же одёрнул себя: сам виноват в своих бедах, она ещё хватит лиха в чужой стране и с двумя детьми. Нет! Пусть уж у неё всё сложится – от этого теперь зависят судьбы его дочери и сына. Он, отец, ничем не сможет помочь им, ни от чего не оградит!

И снова злость на себя заполнила душу: как он, что с молодости слышал мысли чужих людей, бежал от них, прятался, воспринимал как болезнь, пытался победить и до конца не научился преодолевать, как не услышал он мыслей предающей его женщины? Как не понял, не разгадал, ни на минуту не усомнился в её словах и поступках?

Правду вчера открыла ему заклятая подруга жены! Вот уж поистине «женская солидарность». Он не рассчитывал на такие откровения, вообще не собирался посвящать Татьяну в суть возникших семейных разногласий: зашёл, вроде, с приветом от любимой подруги – вернулся и вернулся. Просто не смог прижиться в чужой стране, он и уезжал туда без особого желания. А Соня с Аськой и Павлом пока останутся на исторической родине, покрутятся ещё, посмотрят, а потом вместе решат. Такую версию приготовил он для подруги бывшей жены.

А может, и не только для неё. Может, и сам в тайне рассчитывал на подобное продолжение.

Только Татьяна поняла всё с первого взгляда. Он ещё неуверенно топтался на крыльце её дома, а она, вместо приветствия, почти радостно выдохнула: «Выгнала тебя стерва!»

И пошло, и поехало! О том, сколько любовников имела его жена в своём городе, как оттягивалась на курортах, куда он заботливо отправлял её поддерживать слабое здоровье и куда они ездили обычно с Татьяной. Она, Татьяна, хоть и одинокая, но нигде, ни с кем – ни-ни! А его Сонька!!! «Она сама перед отъездом мне призналась, что ты в Германии ей не нужен. Она хотела, чтобы ты только отвёз её туда и помог на первых порах устроиться», – захлёбываясь от непонятного восторга, радостно вещала женщина. Димыч считал Татьяну почти родственницей, постоянно принимал участие в её жизни, был крёстным отцом её сына. По мере сил заботился и о куме: устраивал на работу, организовывал отдых, занимался с её детьми. Даже искал ей мужа – знакомил с холостяками, с которыми, так или иначе, общался по роду своей деятельности и которых считал серьёзными мужиками.

– Почему ты мне тогда этого не сказала? – резко прервал поток излияний. Остановилась, на секунду замерла, потом недоумённо ответила:

– Ну, ты даёшь, Димыч! Как я могла?! Мы ж подруги!

– Теперь можешь? – хотел спросить он. Да все вопросы и все ответы были совсем ни к чему, ничего они не могли изменить в его судьбе. Не успев ещё полностью разуться, кое-как засунул ногу в снятый ботинок и по вымощенной камнем дорожке, запинаясь, направился к калитке.

Кипели раздражение на Татьяну и злость на себя: не почувствовал, не захотел, не увидел! Намекни Татьяна чуть раньше! Тогда можно было бы изменить многое: не поехал бы сам, не дал бы увезти детей, не продал бы квартиры. А Сонька? Если не люб, так пусть бы и ехала, куда хотела. Не стал бы цепляться, наверное, даже помог бы ей.

image002

Как наяву, всплыл последний разговор с женой. Сжавшись, словно стальная пружина, сидел он на краешке мягкого кресла в квартире, которую, после долгого мыканья по крошечным комнатам общежитий, наконец, выхлопотал в префектуре, предполагая счастливую жизнь своей семьи. Слепец! Давно не было ни счастья, ни понимания. Был подсчёт марок, визгливые упрёки, что он не может, как должно, обеспечить благополучие семьи. Дался ей этот случайно подслушанный разговор!

Приехал к нему как-то ещё в бытность перестроечной России специалист из центра нетрадиционной медицины. Посидели, поговорили. Гость задавал вопросы, что-то вещал сам, смотрел, как Димыч работает. Прощаясь, оглядел маленькую скромную квартиру, нескольких страждущих, что тихо сидели на стульях в прихожей. «И ты так живёшь? Ты в золоте должен купаться!» – неожиданно даже не сказал, а почти выдохнул он. Димыч понял, что это были единственные слова, искренне сказанные гостем. Уважение и зависть, и досада явственно звучали в этих словах.

Уважение к труду, зависть к Дару, досада на то, что этот упрямец ни за какие деньги не пойдёт работать в коммерческий центр. Он тоже кое-что умел, этот гость. Но не поверил себе, не удержался и всё-таки сделал предложение, от которого простому смертному, по мнению делового человека, было просто невозможно отказаться. «Приходи к нам! Всю организацию я возьму на себя. Мы будем находить для тебя самых нуждающихся, ты будешь лечить их. Понимаю, тебя коробит мысль о деньгах, но никаких денежных расчетов! Они тебя не коснутся! Только твой Дар и лечение». Говоривший и сам чувствовал в этих посулах изрядную долю лукавства, понимая, почему Димыч не согласится на столь денежное предложение, всё-таки сделал ещё одну попытку: «Дмитрий Сергеевич! Это же для блага людей – сколько их считается безнадёжно больными, обречёнными! Вы можете им помочь, спасти их жизни! Это и для вашего блага, блага ваших близких! В ваших силах обеспечить им достойную жизнь! У вас выдающиеся способности! Грех зарывать их в песок!» Искренности в этих словах уже не чувствовалось вовсе. Оба понимали это, каждый знал про себя и понимал состояние и мотивы поступков другого. Гость не стал дожидаться ответа. Не имел Димыч права на коммерцию: дар – потому и дар, что во благо людей подарен. От блеска монет только темнеет и разрушается.

Сонька же запала на фразу о купании в золоте. И трансформировалась она в сознании жены в позолоченные ванну и унитаз, которые, об этом она слышала по телевизору, имелись у многих богатых людей. «В России, понятно, это вызвало бы злую зависть, но сейчас мы в свободной богатой стране», – пыталась воздействовать она на мужа. А он пошёл работать таксистом. Лечил, конечно, своих земляков, принимал их скромную благодарность. Сонька злилась всё сильнее, настраивала детей против него: какой он отец, если совсем не заботится о детях, не понимает их потребностей! А потребности, надо сказать, росли почти в геометрической прогрессии.

image002

В тот их последний вечер, когда практически всё было решено и всё кончено, жена перечисляла его грехи. «Ты неудачник, Строгов! Что ждёт тебя в твоей России? Ты просто БИЧ теперь! Понимаешь, БИЧ – бывший интеллигентный человек! Хотя по-настоящему интеллигентным ты никогда не был, даже мать твоя, по большому счёту, стеснялась тебя: никогда не выходила с тобой на люди – ты ведь ни говорить, ни вести себя в приличном обществе не умеешь. Сопьёшься, кончишь жизнь под забором! И не говори потом, что я тебя не предупреждала!»

Не среагировал на упоминание о матери, что её беспокоить – три года, как её не стало! Хотя Сонька говорила правду – его отношения с матерью были, мягко говоря, сложными. Могла бы сказать, что и отец его не любил, – упустила возможность ударить больнее.

Стальная пружина внутри сжималась всё сильнее. В крепкий замок сложились пальцы и сжались так, что побелели костяшки. Сложились и сжались не для того, чтобы защититься или спрятаться от яростных нападок жены и злых её пророчеств. Силы никакой Сонька не имела. В ту минуту даже никаких особенных эмоций не испытывала. Просто так, ради пущего удовольствия, размазывала по стене бывшего мужа. Делая вид, что оскорблена, что устала жить и терпеть, – играла роль, причём играла довольно вяло. Она всё решила за него, за себя и детей и вела свою партию к концу, стараясь эффектнее обставить его, обвинить во всём мужа, по документам ещё настоящего, а по сути – давно уже бывшего.

А муж сидел на краешке кресла, не имея сил шевельнуться, потому что понимал, что теряет всё, что любил, чем жил; не мог принять этого и изменить ничего не мог. Понимал причину спокойной Сонькиной бравады: на кухне у плиты колдовал гер Себастьян, сосед, владелец мясной лавки. Он давно начал проявлять интерес к его жене, а сегодня днём, по-соседски, взялся обучать Соньку искусству приготовления знаменитых свиных ножек. Демонстрировал процесс изготовления маринада. Толстыми, короткими, как обрубки, и неприятно жирными пальцами старался коснуться Сонькиной руки: «Сонь-я, Сонь-я!» Явная похоть, сильно сдобренная презрением, вспыхивала и разливалась в его глазах.

Сонька не видела презрения, с отчаянной готовностью вступая на тропу флирта, то призывно хихикала, то неприлично громко хохотала, закинув голову и смахивая ладонью выступившую от смеха слезу. И снова: «Сонь-я, Сонь-я!» А Димычу слышалось «Свинь-я», «Свинь-я», и рожа самого хера Себастьяна казалась истинно свинской. Отчаянно жалел дочь, которая вздрагивала при каждом всплеске визгливого смеха матери. Хотелось стукнуть кулаком по столу так, чтобы взлетели чёртовы банки с приправами и соусами, закатить скандал, дать пинком под зад херу Себастьяну, схватить за руки дочь и сына, вытащить отсюда, спрятать, увезти домой. И забыть об этом кошмаре, как страшном сне.

Хотелось многого. Но любое даже самое малое его действие окончилось бы встречей с полицией, неминуемыми разговорами о том, что русские снова перепились, устроили скандал.

Нет! Он обязан был сдерживаться. И пальцы сплетались в замок, чтобы удержать себя в рамках, не взорваться, не развалиться, не растечься лужей здесь, прямо на ковре перед большим портретом бабки Ольгуши. Когда-то он сам увеличил бабушкину фотографию, купил для неё рамку и повесил на стене гостиной.

Сонька не возражала – фотография дореволюционная. На ней Ольгуша молодая, элегантная – волосы уложены венчиком, воротник-стоечка, длинная юбка с воланом – образец изысканности и вкуса. Ольгуша в то время служила горничной у жены мастера Императорского фарфорового завода в Петербурге и выглядела соответственно статусу. Для его жены сам портрет и правда не имели никакого значения. Как не имели значения мудрый, всё понимающий взгляд Ольгуши, добрая улыбка. Для Соньки портрет был подтверждением её благородного происхождения. «Это наша бабушка», – будто бы вскользь, но с соответствующим ударением, говорила она нужным гостям. И те, по её мнению, должны были прочувствовать важность её, Сонькиной, персоны.

Воспоминание об Ольгуше расслабило его, словно омыло благодатной волной. И хоть сказывалось напряжение последних дней: он заболевал, саднило горло, – но тело получило возможность двигаться, замок ослаб, кожа приняла нормальный оттенок. Поймал внимательный взгляд дочери, спокойно пояснил ей, что простыл, пока ехал в машине, что включил кондиционер на слишком большую мощность. Про себя понимал: жизнь дала трещину, расстроенный, разбалансированный организм впускает в себя болезни.

Пора было прощаться. Ещё раз взглянул на портрет – намеренно не забрал его с собой, Сонька из тщеславия не станет выбрасывать. А Ольгуша в трудную минуту оградит его детей от беды.

На вокзал отца провожала только Настюша. Неловко чмокнула в щёку: «Пока, пап! Не волнуйся, всё устроится. Мама отойдёт. И ты, может, ещё передумаешь. Что у нас осталось в России? Даже жилья нет. Сам где станешь жить? В дедушкином доме? Так там дядя Женя с тётей Симой. Думаешь, они тебя примут?»

На светофоре загорелся зелёный. Обнял дочь. Протиснулся в вагон. Без сил свалился на полку.

image002

Жизнь в Зареченске, городе его студенческой юности, поначалу озадачила. Но даже Сонька знала, что радости от возвращения будет мало. Поселился в гостинице. Ходил-бродил по городу, повсюду отмечая следы жуткой разрухи. Встречался со старыми друзьями – следовало пообщаться, посмотреть, чем они живут, чтобы найти своё место. Чаще всего от этих встреч оставалось ощущение полной безнадёжности. В какой-то момент ясно увидел, что его ситуация развивается от плохого к худшему.

Те, с кем, казалось бы, раньше дружил, делились на две неравные группы. Одни, неплохо устроившись в жизни, успели «на прихватизировать» квартиры, цеха, вещи, натаскали всего, что где-то плохо лежало. Они с непониманием и интересом присматривались к нему: «Надо же, чудик, из такой страны на Родину ему захотелось! Приехал-то к шапочному разбору». Учили жизни, одновременно пытаясь выяснить, нельзя ли использовать его заграничные связи: что-то продать, что-то купить. Разговор по душам не складывался. Уходил с головной болью.

Другие, что не успели, не догадались или не сумели отхватить «кусок пирога», ходили недовольные и злые. Рассказывали, кто, где, сколько украл, кто разжился на скупке ваучеров, кто занялся рэкетом. Злобствовали и завидовали – и видно было, что нет у них хватки заняться каким-нибудь делом. Эти тоже не понимали, почему он вернулся, искренне советовали бежать отсюда, бежать немедленно. Много пили, матерились, кляня свою никчёмную жизнь.

Димыч принципиально не брал в рот спиртного. И при встречах не угощал собеседников даже пивом. Незаметно прослыл буржуем. Отношения становились напряжёнными, и уже через неделю встречаться стало не с кем. К родственникам не совался, понимая, что радушного приёма не встретит. Да и не хотелось являться в дом к брату в качестве нищего, всё потерявшего человека.

Верил, что не пропадёт, что найдёт точку приложения своих сил. Не может быть, чтобы мужик с руками, ногами и головой не мог найти своего дела. В поисках этого «своего» он ощущал себя путником, которому во что бы то ни стало нужно перебраться на другую сторону огромного болотистого массива. Он просто обязан пройти эту дорогу сам, прочувствовав босыми ногами, как нервами, каждую кочку, каждую выбоину, обойти каждый омут. Осилит путь, и там, на твёрдом зелёном склоне, построит свой дом, свою крепость, заново воссоздаст себя. В снах достигал того берега, сидел на мягкой траве у подножья холма, ловил руками солнечных зайчиков. А на холме были сад или парк и дом с резными наличниками, с флюгером в форме золотого петушка. Он находился среди людей, с которыми легко дышалось, легко работалось. Это были крепкие, надёжные ребята, будто бы давние его знакомые. На всех была одна общая тетрадь в малиновой коленкоровой обложке. Иногда кто-то писал или чертил в ней, остальные обступали, горячо и азартно спорили. Разгадка действа была совсем рядом! Ему бы чуть задержаться во сне, почувствовать людей, понять, чем они занимаются. Но сон обрывался на самом важном месте. А наяву никакого дела не было, и силы его и знания никому не были нужны.

image002

Неожиданно помог случай. Полдня прослонялся по городу, не бесцельно, нет! Всё искал какую-нибудь подсказку, идею, на худой конец, объявление: «Требуются». А уж он бы подошёл под любое требование – имел широкое политехническое образование, владел десятком рабочих профессий! Но, как на грех, никто никому не требовался, никто ни в ком не нуждался, даже в дворниках ЖКХ. Хотя улицы изобиловали грязью, стихийные свалки распространяли зловоние.

Уставший и измученный зашёл в полупустое кафе – общепит тоже переживал тяжёлые времена. Уселся за столик. Неопрятная официантка разглядывала себя в маленькое зеркальце и не спешила обслуживать посетителя – всё равно поживиться нечем. Вот если бы вечером, когда придут состоятельные клиенты! Димыч видел её равнодушное лицо, слышал алчные мысли и, решившись высказать наболевшее и даже потребовать жалобную книгу, привстал из-за стола. Только кто-то, видимо, такой же не довольный опередил его.

– Девушка! – громко и требовательно раздалось из-за столика у окна. Мужчина, сидевший спиной и к нему, и к официантке, повернулся в их сторону и замолчал, как на привидение, уставившись на Димыча. – Откуда, дружище?

– Из лесу, вестимо! – растерявшись, ответил тот.

Ещё миг, и они сцепились в объятьях, колотили друг друга по плечам, хохотали так заливисто и радостно, что официантка, милая, в общем-то, девушка, оставила интереснейшее занятие любования собой и быстро подошла к столику Димыча.

А Володька, институтский товарищ, бессменный командир их студенческих отрядов, участник всех туристических походов, КВНщик, гитарист и лучший друг, забыв о недавней резкости, радостно объяснял возникшей девице: «Понимаете, друга встретил, сто лет не виделись! Накормите нас быстренько – обед заканчивается». И уже к Димычу: «Что будешь?»

Наскоро перекусив, Димыч и Володька отправились на службу к Володьке, который, как оказалось, занимал должность старшего научного сотрудника в каком-то НИИ. «Погоди, сейчас удивишься – в нашем отделе трудятся Петька Головко и Русик Иванов. Помнишь их?» – с воодушевлением вопрошал Володька. Не помнить Русика Иванова было невозможно. Он учился на два курса старше, но был секретарём комсомольского бюро, и попасть в стройотряд или студенческий лагерь можно было только после того, как Иванов лично побеседует с претендентом. К тому же Русик возглавлял научное студенческое общество, занимался массой других интересных дел. И хоть между Русиком и Димычем тесной дружбы не было, но взаимное уважение существовало всегда.

Петька учился в параллельной группе. Был тихим, молчаливым, очень не заметным. Но в конкурсе работ НСО неожиданно оказался победителем. Работа Димыча заняла лишь четвёртое место. И он по-хорошему завидовал Петьке.

– Смотрите, кого я привёл! – торжествующе объявил Володька. Ребята повернулись к двери. Смотрели на вошедших, и смутное изумление проступало на их лицах.

– Откуда?!

– Вот и я спрашиваю, откуда, дружище? А он, чудак-человек, так прямо и заявляет: «Из лесу, вестимо!» – пояснил компании Володька.

Дружный мужской хохот потряс комнатёнку. Разговорились. Димыч вкратце изложил ситуацию, не заостряя внимание на отношениях в семье, больше говорил о несовпадении ощущений, взаимоотношений, о том, что чувствовал себя в далёкой стране чужим и ненужным.

– Ну, и правильно, что вернулся, – подвёл итог Володька.

– Так-то оно так, да климат у нас для умных людей неподходящий, – задумчиво проговорил Петька, – на Западе технологии, наука, промышленность. А у нас рынок – базар, по-другому.

Заговорили о работе как средстве существования. И снова подал идею Петька:

– Про рынок ты слышал. Так, может, впишешься в него? У тебя загранпаспорт есть, визы тебе не требуются. Сейчас хорошо живёт только тот, кто торгует. Богатых людей появляется достаточно. Если б взялся перегонять из Германии машины, можно было бы жить припеваючи. А ты гонщик от бога, машину знаешь, мотор чувствуешь – решайся. Я сам найду тебе покупателей.

Димыч слегка поморщился. Нельзя сказать, что он не рассматривал этого варианта. Конечно, коли жареный петух клюнет, и не за такое возьмёшься, но как-то не хотелось сдаваться без боя.

– Конечно, и машину знаю, и водить умею. Только коммерсант из меня неважный. Не по мне это, и не моё.

Русик взглянул на него с интересом, видимо, хотел что-то возразить, но промолчал. Димыч облегчённо вздохнул: не станешь объяснять про Дар и ответственность за него.

– Понимаю, понимаю! – встрял Володька, – ты ж у нас экстрасенс, специалист по биоэнергетике! У вас там свои законы, и много чего нельзя.

Ребята посмотрели на Володьку, как на сумасшедшего, и дружно рассмеялись.

– Чего ржёте? – разозлился Володька, – если хотите, он у нас всю жизнь с чертовщинкой! И такие номера откалывал!

Димыч попытался возразить. Ребята недоверчиво улыбались.

– Не верите? Ладно! А помните, как наша группа на третьем курсе лучше других сдала сопромат? Весь курс удивлялся. А это наш лучший друг Димка вошёл в аудиторию в первой пятёрке, на глазах у профессора взял два билета. И вся группа сдавала по запасному билету!

Напряжение спало, друзья рассмеялись: «Ты это называешь чертовщиной? У нас каждый второй студент владеет магией обмана преподавателя». Димыч поддержал их:

– Нашёл, о чём вспомнить! Безрассудство было, были бесшабашность и нахальство. Всё остальное, по-моему, вы придумали.

– Ах, отказываешься! Я ещё приведу пример. Помнишь, когда тебя Димычем стали звать – не Димкой, не Строговым, а именно Димычем? Это когда Танька Левченко тонула. Ты один ринулся в реку, успел, оттолкнул её в сторону, хотя никто не понимал, как удалось тебе успеть. Но ещё удивительнее было то, что ты сам смог выплыть. Ты долго не появлялся на поверхности. Мы орали, как сумасшедшие, звали на помощь. И только через два часа мужики, явившись на наш рёв, нашли тебя на другом берегу. С этого дня ты стал Димычем, потому что совершил то, на что никто из нас не мог решиться. И никто не мог понять, как тебе удалось остаться невредимым.

Ребята молчали, а Димыч, разом вспомнив тот случай: своё совершенно бессильное тело, толщу воды, ринувшуюся в него, боль разрываемых лёгких, и, как в кино, появившиеся перед ним глаза Ольгуши, – покаянно проговорил:

– Тогда меня Ольгуша спасла, – и замолчал, затих, отдавшись во власть дуновения лёгкого влажного ветерка, влетевшего через открытую форточку. На душе стало спокойно и грустно.

Володька не унимался:

– Где были мы, и где твоя бабка Ольгуша?! Километров сто нас разделяло! Только я ещё один случай могу тебе напомнить. По-моему, на День Победы ездили мы в гости к твоей бабушке. А вечером у летней эстрады ввязались в драку. Ты, правдолюб, заступился за какую-то девчонку. Обидчиков было больше, побоище обещало быть знатным. Рядом оказалась милиция, девчонка убежала, убежали зачинщики, и мы, когда поняли, что остаёмся единственными виноватыми, тоже кинулись прочь. Два мента погнались за нами. Если бы догнали, разбирательство в институте было бы обеспечено – тогда, сами помните, за «облико морале» следили строго.

Ты втащил меня под тень арки. Менты ходили рядом, на расстоянии вытянутой руки. Недоумевали, куда «хулиганы» могли подеваться. Я слышал их тяжёлое дыхание, видел их, но они нас не видели. Тоже бабка Ольгуша?

– И это Ольгуша. Потом мне от неё досталось: «Пора за ум взяться! Сколько я тебя выручать буду! Умнее быть надо!» Она любила меня и охраняла. Доброй волшебницей была, лучезарной такой. Она вообще ни на кого никогда не злилась, даже если был повод.

Как-то по осени мы с отцом привезли ей деревенские подарки – по мешку муки и картошки, пару зарубленных и ощипанных гусей – пропитание на зиму. Добирались на мотоцикле с коляской. Часть дороги ехали на нём, часть – он на нас. В колее, заполненной густой жижей, пробили колесо. Тут же, в грязи, заменили. Вместо двух часов дорога заняла все шесть. Вымотались порядком.

Гусей для верности, чтобы мясо не пропало, Ольгуша бросила в погреб. А мешки так и оставили в коляске. Отец пытался занести их в сени – украдут ведь! Но Ольгуша остановила: «Кто заберёт, тот и принесёт. Заходите, промёрзли совсем!»

А утром слышу, за окном что-то похрустывает. Пригляделся – мужик с нашим мешком на плече смело идет мимо окон. Мешок тяжёлый, мужик еле ноги передвигает. Кинулся одеваться: холод – голяком не выскочишь. А тут и Ольгуша перед мужиком нарисовалась:

– Что, милый, наносился? Да поставь ты его. Умаялся ведь – два часа, поди, носишь.

Мужик опустил мешок на землю и бухнулся в ноги бабке:

– Отпусти, Ольгуша! Христом Богом тебя прошу! Бес меня попутал. Всё Зинка моя: «Куда ей одной столько, а у нас дети!» Отпусти, Ольгуша!

– Да иди, не держу я тебя, – улыбнулась бабка. – Только впредь по чужим дворам лазить остерегайся. Да Зинаиде своей скажи, пусть зайдёт попозже, мучки-то ей отсыплю. – И пошла в дом.

Вот такая у меня была бабушка. Думаю, дар у меня от неё.

– Ну, если есть дар, если, действительно, можешь лечить людей и ещё глаза отводить умеешь, – это уже Петька предлагал свой выход из ситуации, – так тебе и карты в руки: не в целители, так в фокусники. А что? Тоже неплохо! У нас сейчас столько целителей и экстрасенсов – и все в шоколаде.

И это предложение заслуживало внимания, только едва ли оно было способно прокормить здорового мужика и, тем более, дать ему возможность помогать детям. Димыч прямо сказал об этом Петьке:

– Я ведь лет пятнадцать стараюсь лечить чужие болезни. Но не нажил палат каменных. Запрещено мне. Может, Ольгушей, может, ещё какими высшими силами, но запрещено мне делать на чужих бедах бизнес. Есть и ещё одно обстоятельство: за последнее время я много чего пережил, возможно, жил неправильно, без смирения, упиваясь гордыней. Может, зла пожелал кому ненароком. Только теряют мои руки чувствительность, и сам я стал каким-то пустым. Сегодня я так, оболочка. А вот с вами, наверное, смог бы работать, Наука всё-таки.

– Наука? – теперь уже вся компания грустно смеялась, но, кажется, не над ним, – что ты знаешь о сегодняшней науке? Прекращено финансирование, большая часть проектов закрыта. Треть работников сократили, треть уволилась сама, восемь месяцев не получая зарплаты. Треть, а может ещё меньше, сидят на своих местах, ожидая лучших времён.

– Не знаю, настанут ли эти лучшие времена, – горько проговорил Володька, – но мы с Русиком работаем на сокращённой рабочей неделе. По три дня в институте, по три на овощной базе. Петьке повезло больше – сторожем на той же базе прирабатывает. Устраивает перспектива?

Перспектива устраивала мало. Дети должны уважать отца, иначе какой смысл в жизни, если ты неудачник. Посидели, помолчали. Потянулся за лежащей на столе кепкой, нечаянно сдвинул стопку бумаг – и увидел большую общую тетрадь в малиновой коленкоровой обложке. Обомлел:

– Что это? Ребята, вы не поверите, я эту тетрадочку почти каждую ночь во сне вижу. В ней есть что-то важное, очень-очень важное, нужно только разобраться!

– Сами знаем, что важное. Мы в неё мыслишки всякие, идейки записываем, пытаемся их осмыслить. Это ведь сейчас один базар в чести. Так не может продолжаться долго. Чтобы жить, страна должна не только перепродавать, но и производить. Вот тогда наша тетрадочка и пригодится.

– Хочу с вами, – требовательно, почти по-детски выговорил Димыч. И почувствовал: если ему откажут, сон больше не повторится, не будет зелёного холма и солнечных зайчиков – ничего не будет.

– Нет в нашем НИИ вакансий, – устало проговорил Русик. И сердце Димыча провалилось куда-то, забулькало и остановилось. – Вакансий нет, но есть некоторые мыслишки. У вас в Григорьевке ещё дышит заводик тракторных прицепов. (Сердце вздрогнуло, застучало в надежде.) По-моему, ты сам на нём работал после института. Директор там выпускник нашего политеха, экономический факультет закончил.

Так вот, директор тот человек умный, честный и стойкий. Согласись, на сегодняшний день это совсем не мало. Завод акционировали. Провели рабочее собрание и решили ни одной акции чужим не продавать. «Хотите продать? – продайте заводоуправлению! – убеждал директор рабочих. – Безголовые времена пройдут, а завод свой мы сохраним. Даже если сидишь у сточной канавы, но видишь звёзды, шансов подняться гораздо больше, чем у того, кто находится наверху, а видит только сточную канаву». Такой философ этот директор. И люди ему поверили, ни одной акции не продали – завод в собственности коллектива.

– Конечно, там тоже туго с зарплатой, тот же бартер берёт всех за горло. Часть рабочих не выдержала – уволилась. Но самых ценных специалистов директор удерживает всеми доступными средствами. Заработную плату желающим выдаёт продукцией завода. Предоставляет дополнительные выходные для торговли этой продукцией. Торговать ездят даже в Польшу: какие-то краны, кодовые замки, наборы ключей пользуются там повышенным спросом. Каждую копейку, пришедшую на счета завода, направляют на выплату заработной платы, в первую очередь, многодетным семьям и тем, где двое работают на заводе. Заводоуправление и сам директор получают деньги последними».

Такой подход вызывал уважение, и Димычу страстно захотелось оказаться среди этих замечательных мужиков, стать одним из них. Русик словно услышал его мысли: «Поезжай туда, думаю, там ты приживёшься. Николаю Васильевичу я позвоню, порекомендую тебя, он тебя по институтским временам помнить должен».

image002

И вот он на пороге своего нового жилья. Сколько простоял времени – секунды, минуты? А, кажется, перед глазами прошла жизнь, которая уже закончилась. Надо решиться сделать следующий шаг, иначе сам останешься в прошлом.

Шаг! В ощущениях ничего не изменилось: живой. Присел на качающийся стул – непривычно. Обследовал встроенный шкаф – темно, пусто и пыльно. Коснулся кровати – ответила протяжным вздохом. «Познакомились. Едва ли понравились друг другу, – усмехнулся Димыч, – а никто и не обещал, что будет приятно. Притерпимся». И застолбил свою территорию – поставил на тумбочку фотографию детей.

Весёлые, загорелые – это их последнее отпускное лето. Дурачатся. Аська складывает губы трубочкой – «изюм», Пашка наставляет матери рожки. С обеих сторон прильнули к матери. Отец – фотограф, к нему не прильнёшь – не выстроится кадр. Глава прайда отдаёт указания, обещает птичку. Сонька его щурит на солнце глаза, купается в обожании детей. Картина полного семейного счастья. Или такой только он её видит? А вокруг обман? «Нет! – успокоил себя, – дети обмануть не могли. Они были действительно счастливы. Это вы, Софья Павловна, – перевёл взгляд на жену, – обманывали или обманывались. И теперь обманулись в своих предположениях – никакой я не БИЧ. Интеллигентные люди бывшими не бывают. А я завлаб к тому же. И БОМЖом меня можно назвать с натяжкой – есть у меня место жительства: казённое, неуютное, но есть».

«Почему же так паршиво?» – подумал он. Захотелось протянуть руку, набрать телефонный номер, услышать знакомый голос. Рука не двинулась с места. Как будто жила отдельно и как будто знала, что прошло слишком мало времени, чтобы на том конце провода обрадовались его звонку. Там – он это остро чувствовал – что-то происходило. Никак не мог определить источника напряжения: дети? Сонька? Хер Себастьян со своими поучениями? Закрыл глаза, попытался увидеть знакомую картину –