Люди кода

Автор Амнуэль, Павел

Роман "Люди Кода" принадлежит к тому подвиду современной научной фантастики, который в течение, пожалуй, последнего десятилетия оказался ведущим как в западной, так и в современной русской НФ. Этот подвид можно определить как теологическую или метафизическую фантастику. Ее суть - реализация в сюжете тех метафизических схем, которые образуют как бы подсознание современной культуры, коллекцию ее архетипов. С точки зрения еще не вполне устоявшихся и осознанных законов этого новейшего жанрового образования, роман "Люди Кода" - большая и редкая удача. Удивительное разнообразие авторской фантазии, подробная и достоверная проработка самых невероятных сюжетных ходов, а, главное, широкое и изобретательное использование израильских реалий и элементов еврейской религиозной мистики, одним словом, тот уникальный опыт, который с максимальной пользой для себя и жанра сумел использовать автор в качестве израильтянина, еврея и ученого,- все это превращает роман "Люди Кода" в заметное литературное явление, и отнюдь не только в рамках популярного жанра. У меня нет сомнения в том, что Песах Амнуэль открыл направление русскоязычного израильского слова, по которому вслед за ним пойдут самые неробкие и рисковые авторы. Думаю, что и перевод этого незаурядного текста на иврит немало бы способствовал литературному взаимоузнаванию двух разноязычных ветвей общей теперь для всех израильской культуры.

• Язык: Русский
• Издатель: Aegitas
• Дата выпуска: 14 мар. 2015 г.
• ISBN: 9785000647417

Предварительный просмотр книги

Новые горизонты фантастики  

О романе «Люди Кода»

Рафаид Нудельман

Я мог бы ограничиться уведомлением, что открываемая читателем книга Песаха Амнуэля рассказывает не больше, не меньше, как о приходе Мессии, и скромно отступить с сторону, предоставив книге говорить самой за себя. Я не сомневаюсь, что она сделает это с успехом, потому что захватывает с первой страницы и не отпускает даже после того, как ее закроешь. Но достоинства большой фантастики никогда не исчерпываются одним лишь увлекательным сюжетом и мастерским его развертыванием (что с лихвой присутствует и в романе П. Амнуэля). Не менее обязательным ее компонентом является пробуждаемая такой фантастикой мысль, и вот именно мысль, навеянную чтением этого романа, мне бы и хотелось донести до тех, кто читает эти строки.

По моему глубокому убеждению (за которым стоят десятилетия причастности к процессам, происходивших в советской и западной фантастике), роман П. Амнуэля открывает перед фантастикой совершенно новые горизонты. Он представляет собой то, что принято обычно называть «новым словом» в литературе. Сказать такое слово трудно в любом литературном жанре и вдвойне трудно в фантастике. Этот своеобразный жанр (я считаю его даже не жанром, а особым методом, параллельным реализму) всегда развивался по тем же законам, что и питающая его наука. Наука растет, как дерево: открытия в ней никогда не повторяются, а лишь служат точками ветвления новых отростков, новых направлений знания. Ни один ученый не возвращается к тому, что сделали его предшественники, – он принимает это за данное и строит новые гипотезы на основе уже известного знания. Так и фантасты, однажды выдвинув, к примеру, идею возможности путешествий во времени, принимают ее за уже известное и движутся дальше – сначала к парадоксу «временной петли», от нее – к идее «параллельных вселенных», помогающей преодолеть этот парадокс, затем – к параллельным вселенным уже вне зависимости от путешествий во времени и так далее.

Сказать новое слово в фантастике равносильно тому, чтобы выдвинуть нечто эквивалентное исходной идее путешествий во времени. Своим романом Песах Амнуэль не просто ввел в фантастику великий древний миф о Мессии – мифы использовались в фантастике бессчетное число раз. Но они всегда использовались всего лишь для сюжетных конструкций. Проще говоря, их всего лишь перелицовывали, сохраняя структуру и натягивая на нее современные научно-технические одежки. Одиссей странствовал не по Средиземному морю, а в космосе. Икар взлетал не на крыльях из перьев и воска, а на фотонной ракете. Но то, что происходило с Одиссеем и Икаром в дальнейшем, попросту повторяло то, что происходило с ними в мифе. Читатель ждал новой мысли, а получал старый сюжет.

В романе Амнуэля происходит, я бы сказал, совершенно противоположное. Миф о Мессии входит в роман одним лишь своим существом, самим фактом появления этого долгожданного пришельца в сегодняшнем мире. Но весь дальнейший сюжет, столь хорошо знакомый многим из еврейских источников или их пересказа, как бы выворачивается наизнанку. Нет войны Гога с Магогом, нет обещанного тысячелетнего царства добра и справедливости на Земле, нет вообще ни добра, ни справедливости. Есть – попытка глубокого, вдумчивого и убедительного анализа того, как бы мог развиваться древний миф на современной планете, в современном обществе, среди современных людей, во всей реальной сложности той жизни, которая нас окружает. Иными словами, попытка исследования того, как может повлиять на историю человечества некая внезапная и радикальная перемена условий человеческого существования. В этой (замечу, весьма удачной, впечатляющей) попытке всерьез работать с мифологическими и религиозными пластами нашего современного сознания я и вижу «новое слово», сказанное П. Амнуэлем в нынешней фантастике. На мой взгляд, это открывает перед ней новые творческие горизонты – доступную лишь фантастическому методу возможность освоения никогда ранее не осваивавшейся интеллектуальной проблематики, имеющей очень глубокую и актуальную значимость.

В прежние времена такую фантастику называли философской, на худой конец (опасаясь высокопарности) – социально-философской. История мировой фантастики знает не так уж много удачных попыток такого рода. Среди предтеч П. Амнуэля можно было бы назвать разве что замечательный, незаслуженно забытый роман Винниченко «Солнечная машина» или лемовское «Возвращение со звезд» (хотя последний очень быстро уходит от историософии и социологии к психологии локального человеческого конфликта). В романе П. Амнуэля есть и бытовой, и психологический, и социально-политический пласт, но все они вплетены в ткань воплощенного религиозного мифа грандиозных, общеисторических масштабов. Этот миф в его столкновении с действительностью непрерывно стоит перед сознанием читателя и понуждает его напряженно размышлять над происходящим, осмысляя как свою действительность, так и сам миф. Иначе говоря, перед нами – не только возрождение высокой социально-психологической фантастики, но еще и новаторская, подлинно философская литература, дерзко поднимающаяся до обсуждения самых кардинальных представлений религии.

Замечу в этой связи, что П. Амнуэль обсуждает проблемы именно еврейской религии. Это делает его книгу глубоко еврейской, я бы даже рискнул сказать – первой подлинно еврейской фантастической книгой, не по внешним приметам (имена и национальная принадлежность героев, место действия и т.п.), а по внутренней проблематике и ее историческим корням. Если бы примеру П. Амнуэля захотел последовать какой-нибудь фантаст из христианской или буддийской страны, ему пришлось бы написать такой же серьезный роман о втором пришествии Христа или Будды. В то же время роман Амнуэля имеет универсальное звучание. Это книга о том, как затронуло бы пришествие Мессии жизнь каждого отдельного человека и всего мира в целом. Атаковать такую проблему – крайне ответственная задача. Здесь легко впасть в любую из крайностей – пойти по пути бездумного облегчения сюжета или превратить книгу в религиеведческий трактат, заняться разоблачением религиозного «мракобесия» или ограничиться сатирическим осмеянием неготовности человечества к духовной «перестройке». Самый трудный, почти невозможный путь – честно и серьезно, не облегчая себе задачу, продумать все последствия заявленной фантастической гипотезы. Попробуйте сами представить себе, какие последствия вызвал бы приход Мессии, – и вы поймете, как это трудно. А теперь откройте лежащую перед вами книгу, и вы увидите, что Песах Амнуэль выбрал именно этот, самый трудный (но и самый плодотворный) путь.

Этот путь привел его к весьма нетривиальному переосмыслению того мессианского мифа, над которым столетиями размышляли его еврейские предки. Он привел автора к выводу, что реальное воплощение этого мифа предполагает нечто, радикально отличное от всего, что представлялось нашим предшественникам. Поэтому ему пришлось повести своих героев намного дальше, чем тысячелетнее царство Мессии на Земле, и даже дальше, чем может предположить самое пылкое (и тренированное предшествующей фантастикой) читательское воображение. И поэтому же вы не найдете в романе ни привычного оптимистического, ни привычного пессимистического финала. Вместо них вы найдете то, чего всегда ждете от большой фантастики, после ее приключений и головоломок, – финал неожиданный. Хотя и с беспощадной логичностью вытекающий из развития исходной гипотезы. «Что же это за финал?!» – нетерпеливо воскликнете вы, быть может. Я отвечу вам теми же словами, которые произнес немного выше: «А теперь откройте эту книгу...» И добавлю только: «Она того стоит».

FLORSH09

Часть первая

БЕРЕЙШИТ  

(В НАЧАЛЕ)

То, что называют сейчас историей цивилизации, по моему глубокому убеждению является лишь сборником мифов. Миф о Создании. Миф о Явлении. Миф об Исходе. Это классика. А сотни легенд и апокрифов, которые легли в основу Кодекса... Я не хочу спорить с историками. Моя цель не в том, чтобы кому-то что-то доказать. Я реконструирую факты, а выводы все равно будут разными в зависимости от того, кто, когда и где будет эти факты интерпретировать. Искусство истории – это искусство интерпретации.

Время от времени я буду прерывать повествование своими комментариями, если, по моему мнению, это будет необходимо для понимания текста. Можете не читать комментарии, если текст покажется вам самодостаточным. А можете не читать текст, ограничившись только комментариями – я ведь не знаю, чего вы ждете от меня: истины или мифа...

 * * *

Многим кажется странным, что сюжеты пришествий и падений лжепророков известны гораздо лучше, чем события, в результате которых история народа действительно изменялась. По-моему, в этом выверте исторического знания нет ничего странного. Схема прихода лже-мессий легко поддается анализу и так же просто опровергается. А явление Мессии оказалось противоречивым по форме и трудно анализируемым по содержанию, в описаниях этого события так много апокрифов, что отделить правду от заблуждений невозможно, не имея в руках совершенно однозначного документа.

Такой документ у меня есть.

 * * *

Физик-теоретик Илья Денисович Купревич репатриировался в Израиль из Москвы 28 сентября 1997 года. Среди новых репатриантов И.Д.Купревич ровно ничем не выделялся. Настолько ничем, что, когда пришла пора описывать первоисточники, упоминаний о его прибытии не нашли в памяти компьютера министерства абсорбции, и явление Исхода изначально связали с человеком, объявленным Мессией – неким Элиягу Кремером, сыном Давида.

Ошибку легко объяснить. Илья Кремер прибыл в Израиль из Киева на семь лет раньше Ильи Купревича, отец его был Давидом, мать звали Руфью, и, если верить метрике, предъявленной в израильском консульстве, был он евреем по всем галахическим[1] законам.

Купревич – тоже И.Д.К. – в расчет не принимался. Отец – Денис, а мать и вовсе русская, Марина Игоревна Столетова. Оба эти обстоятельства полностью исключали возможность исследовать линию Купревича.

Между тем, именно Илья Купревич, которому в момент прибытия на Землю обетованную исполнилось тридцать восемь, и был человеком, изменившим мир.

В Москве И.Д.К. работал в институте с труднопроизносимым названием (для истории название это никакой роли не играет). Женился он в двадцать шесть лет, сразу после защиты кандидатской диссертации, и единственному его сыну исполнилось девять именно в тот день, когда И.Д.К. решил уехать. Впрочем, к тому времени Купревич был уже шесть лет в разводе, и осуждать его бывшую жену, которая однажды утром выставила за дверь все мужнины вещи с предложением катиться на все четыре стороны, бессмысленно и, более того, кощунственно. К тому же, не все оказалось так просто, как будет ясно из дальнейшего. Полагаю, что если бы Людмила Купревич-Друнина не прогнала своего мужа Илью, мы сейчас, возможно, не были бы гражданами Вселенной.

Родители И.Д.К. умерли рано, родной брат жил в Алма-Ате и с Ильей отношений не поддерживал. Податься И.Д.К. было некуда, и он перетащил свои вещи в общежитие института. Общежитие – это официальное название, на самом деле речь шла о четырехкомнатной квартире, которую оплачивал институт и где жили командированные, приезжавшие в Москву для обмена опытом. И.Д.К. занял самую маленькую комнату с протекавшим потолком, и начальство смотрело на это самоуправство сквозь пальцы, потому что с переходом к рыночной экономике число командировочных упало до неразличимой величины, и комнаты все равно пустовали...

Купревич на жизнь никогда не жаловался, полагая, что так и должен жить человек, чье призвание – заниматься наукой.

Впрочем, то, чему посвящал все свое свободное (а частью и служебное) время И.Д.К., наукой не считалось ни в застойные, ни в перестроечные, ни даже в постперестроечные годы. Предметом увлечений И.Д.К. была Библия. Точнее – Ветхий Завет. Если быть совершенно точным – оригинальный текст иудейской Торы, написанный много тысяч лет назад, а если верить иудейским мудрецам, то никогда не написанный, а дарованный евреям самим Создателем.

 * * *

Илья Давидович Кремер привез в Израиль не только жену, но и тестя с тещей. В отличие от И.Д.К., он не обладал ровно никакими талантами, кроме единственного – умения приспосабливаться. Но этим единственным талантом Илья Давидович владел в совершенстве.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Илья Давидович, уверовавший в Бога в тот момент, когда в 1990 году решил репатриироваться на Землю обетованную, слыл в своей ешиве[2] к дате Исхода одним из лучших учеников.

Жена его Дина зарабатывала уборкой помещений, тесть и теща получали пособие по старости и снимали двухкомнатную квартиру неподалеку от дочери, а родившийся уже в Израиле сын Хаим ходил в детский сад и был не более драчлив, чем остальные дети.

 * * *

Ешива Ор леолам была построена на деньги американского мецената Моше Орнштейна, о чем сообщала надпись на фасаде. И.Д.К. вошел в сумрачную глубину холла, где стоял странный запах умеренной затхлости. Впрочем, И.Д.К. не был убежден в том, что запах ему не мерещится.

Кабинет раввина Йосефа Дари оказался вполне эклектичным, как и ожидал И.Д.К.: святые книги уживались на стеллажах со справочниками по программированию, на столе дискеты лежали вперемежку с рукописями на иврите и английском, а у дальней от окна стены стоял компьютер.

Раввин – крупный мужчина лет сорока, с рыжеватой бородой, не позволявшей разглядеть черты лица, и (по контрасту) реденькими бровями, – встретил И.Д.К. на пороге и после короткого приветствия пригласил к небольшому столику, одиноко стоявшему в стороне от стеллажей и компьютера.

– Садись здесь, – сказал раввин, и И.Д.К. почувствовал себя как личинка под микроскопом: его рассматривали откровенно и немного снисходительно, и ему показалось, что кипа, которую он старательно приладил к макушке перед выходом из дома, вот-вот свалится на пол, будто взгляд раввина обладал психокинетическим действием.

И.Д.К. достал из принесенной папки основные тезисы, отпечатанные по-английски, и приготовился излагать.

– Давно в стране? – спросил раввин, когда служка, внешне очень похожий на своего начальника, прикатил сервировочный столик с чашками чая и вазочкой, наполненной печеньем.

– Полтора года, – ответил И.Д.К., внутренне застонав, потому что все полтора года не менее трех раз в день отвечал на этот стандартный вопрос о стаже проживания.

– А там, в стране исхода, ты тоже интересовался Книгой?

– Конечно, – сказал И.Д.К., продумывая каждое следующее слово, прежде чем произнести его вслух. Он вовсе не был уверен в совершенстве своего иврита. – Идея, о которой я говорил тебе по телефону, пришла мне в голову, когда я прочитал Тору. Видимый, читаемый текст вторичен. Слова даны для сознания. Чтобы текст не затерялся в веках. Чтобы его пронесли в будущее без единой ошибки. А как можно было это сделать, если бы текст был лишь набором знаков без смысла? С точки зрения теории информации задача была решена идеально...

– Решена – кем?

– Не знаю, – И.Д.К. посмотрел раввину в глаза. – Мы говорим о результате эксперимента, и я никогда не ставил вопроса – кто этот эксперимент над человечеством поставил. Не то чтобы это было неважно, но для понимания сути казалось мне несущественным.

– Ты ошибался, – сказал раввин, – ты ошибался с самого начала. Не придя к Нему, ты хотел препарировать Его творение. Естественно, что ничего не получилось. И не могло получиться. Ты ученый, и я буду говорить на твоем языке. Как ты отнесешься к человеку, который принесет проект вечного двигателя? Он не знает основных законов природы, – скажешь ты. Так и ты не знаешь даже сотой доли той мудрости, что заключена в Книге. Мудрость эта бесконечна, как бесконечна сила Творца...

И.Д.К. молчал, помешивая ложечкой остывший чай. Устал. Ничего не докажешь. Собственно, он должен был это предвидеть. И не здесь, а там еще, в Москве. Но так хотелось верить, что единственное место на земле, где его работа непременно получит признание, – это Израиль. Других мест не существовало даже теоретически.

– Всевышний, – сказал И.Д.К., – дал человеку право выбора. В том числе и выбора интерпретаций.

Он отодвинул в сторону чашку.

– Я убежден, что прав, – сказал И.Д.К. – И я убежден, что если прав ты, то в Книге должно быть сказано об этом. Ты находил в тексте слова скад, Саддам, война в заливе – упоминания о событиях, не очень важных для истории. Таких событий миллионы, и все они есть в Торе. Тогда в ней должно быть упоминание о моем к тебе визите. Потому, что речь идет о судьбе человечества.

Сказав эти слова, И.Д.К. с холодом в душе подумал, что на этом и закончится разговор – это были слова сумасшедшего. Вот уж выразился – судьба человечества...

Вырвалось.

– В Книге действительно есть все, – тихо сказал раввин, будто читал текст по бумажке, подвешенной в пространстве за спиной И.Д.К. – Чтобы тебе было понятнее... В книге природы тоже есть все, весь мир. И ученые сотни лет пытаются эту книгу читать, задавая природе вопросы, подчас нелепые. И получая взамен нелепые ответы, которые не в силах понять. Почему-то это не кажется вам странным. А Тора дарована Всевышним, и в ней не может не быть всего о роде человеческом. Каждому поколению открывается лишь тот слой, который оно способно воспринять. Самый первый слой – простое чтение текста. Так толковал Тору Моше. Потом пришли мудрецы и стали толковать не текст, но смысл – наступило время более глубокого понимания. Тысячи лет мудрецы спорили и создали Талмуд. Продолжают спорить и сейчас, и это хорошо, потому что так не только познается Книга, но оттачивается разум. В наше время пришло понимание еще одного слоя. От смысла вновь вернуться к тексту – по спирали...

– Понимаю, – сказал И.Д.К., – и не спорю с тем, что в Торе множество слоев, и что каждый открывается, когда приходит срок. Вот и этот слой, о котором говорю я... Пришел и его срок. В Торе есть множество уровней текста, в которых вы сейчас разбираетесь с помощью компьютеров. В Торе есть множество уровней смысла, в которых тысячи лет разбирались мудрецы. Почему же не допустить, что в Торе есть еще множество иных уровней, не связанных ни с текстом, ни с доступным разуму смыслом? Как мы можем знать путь Создателя? Если это Его Книга, то она должна быть так же бесконечна, как Вселенная, которую Он создал.

Раввин наклонился к И.Д.К. через стол.

– Ты сказал если. И в этом разница между нами. Для меня никаких если не существует и существовать не может.

И.Д.К. встал.

– Ясно, – сказал он. – Суть не в том, что я сделал, а в том, что я не допущен делать что-то.

Взгляд раввина неожиданно стал тяжелым. Покряхтев (молодой еще, – подумал И.Д.К., – что у него, радикулит?), раввин с видимым усилием поднялся, обошел столик и встал рядом с И.Д.К.

– Я надеюсь, что со временем ты поймешь, в чем ошибся, – сказал он. – Ты полагаешь, что Тора – не цель, а средство.

– Где угодно можно искать истину, – вздохнул И.Д.К., – только не среди тех, кто полагает, что истина давно найдена.

– Всего тебе доброго, – улыбнулся раввин.

*  *  *

Думаю, что именно тогда, выйдя из освещенного ярким полуденным солнцем кабинета раввина Йосефа Дари в полумрак коридора и не очень-то ориентируясь в последовательности поворотов, И.Д.К. встретил Илью Давидовича Кремера. Возможно, Илья Давидович проводил И.Д.К. к выходу. Все это не доказано. Известно лишь, что именно в тот день вечером, сидя с домашними за вечерней трапезой, Илья Давидович произнес такие слова:

– А знаете, что Мессия скоро придет, да? И знаете, кто это будет?

– Знаем, – сказала жена, которая читала почти все русскоязычные газеты, – новый Любавичский ребе, чтоб он был здоров.

– Нет, дорогие мои, это буду я, и не нужно так на меня смотреть.

*  *  *

Идея казалась И.Д.К. простой, как картошка в мундирах. После того, как Люда его прогнала, И.Д.К. привык к этой незамысловатой еде, как привыкают к старому заношенному пиджаку, если нет средств, чтобы купить новый. К еде он привык, к одиночеству – нет. Приходя с работы, он включал телевизор и жил под аккомпанемент Вестей РТВ, мексиканских телесериалов, капитал-шоу Поле чудес и соревнований Что? Где? Когда?. Отужинав традиционной картошкой и сложив в мусорное ведро мундиры (демилитаризация, думал он, дело нехитрое, когда речь о картошке, а не о генералах), И.Д.К. долго перелистывал записную книжку, соображая, кому позвонить и напроситься в гости. Приглашать к себе не хотелось – за пустым столом не посидишь, а готовить что-то, пусть даже бутерброды, было выше его сил.

И.Д.К. тосковал и не мог понять – по жене или по сыну. Люда и Андрюша слились для него в единое существо, каким и были в действительности. И.Д.К. они воспринимали пришельцем из внешнего мира – добрым, любящим, нужным, но – иным. Сначала отчужденность была едва заметна, оставаясь на уровне подсознания, но потом, особенно после того, как в двухлетнем возрасте Андрей заболел тяжелой формой дифтерита и лежал в больнице, а Люда спала в коридоре, в то время, как И.Д.К. пропадал на работе (а что он мог сделать, если именно тогда ему разрешили поработать с большим институтским компьютером?), инстинктивная отчужденность превратилась в демонстрацию отстраненности – вот ты какой, работа для тебя важнее, да и что это за работа, за которую почти ничего не платят? А когда И.Д.К. обнаружил в собственных книжных закромах, оставшихся неразобранными после смерти отца и долгое время лежавших в коробках на антресоли, двуязычный текст Ветхого завета и увлекся чтением, Люда и вовсе решила, что сына нужно оградить если не от отца, то хотя бы от религиозного дурмана.

Почему-то И.Д.К. был уверен, что именно мысли о Люде, тягостные и постоянные, как осенний ветер, привели его к идее Кода. Читая Тору, он улыбался про себя ее мудрой наивности, не зная еще, сколько передумано и написано мудрецами всех времен о каждом слове этой Книги. Зная Талмуд, он не пришел бы к идее Кода – просто не решился бы.

Первым человеком, с кем И.Д.К. поделился своими библейскими фантазиями, была, естественно, Люда. И.Д.К. приходил к ним по субботам, играл с сыном и рассказывал бывшей жене (привычка!) о своих новостях.

– Люся! – кричал он из комнаты в кухню. – Я сделал открытие!

– Ага, – бормотала Людмила, – открытие он сделал. Дверь открыл на балкон в зимнюю стужу, а заколотить соседа звали.

– Ты знаешь, что такое Ветхий завет? – Люда молчала. – Это генетический код человека, записанный на бумаге!

Людмила была биологом, такой глупости она вытерпеть не могла. Она выглянула из кухни, чтобы оценить на глаз степень придурковатости мужика, с которым спала почти пять лет.

– Послушай, Илья, – сказала она с чувством превосходства, – ты бы занимался физикой, что ли? О чем ты говоришь? Генетический код написан с помощью четырех символов. В виде двойной спирали. А это...

– Совершенно верно! – торжествовал Илья. – Код обычного человека записан именно так. А человека будущего? Его генетический код записан на бумаге словами, и когда придет время, будет прочитан, осознан, понят как инструкция, и тогда в организме произойдут изменения, которые...

– Подумать только, – с отвращением сказала Людмила, отобрав у Андрея игрушку, которую тот безуспешно пытался сломать. – И кто этот роман для нас составил? Он самый? Который Бог?

– Люда, послушай, я тебе все расскажу.

– В следующий раз, – сказала Людмила и удалилась на кухню, тем самым направив историю по альтернативному пути. В конце концов, в биологии и кодонах она понимала действительно куда больше своего бывшего супруга, и в прямом споре могла вогнать его в трясину сомнений, откуда он, пожалуй, и не выбрался бы. Идея в то время была свежей, и убить ее не составляло для специалиста особого труда.

А несколько месяцев спустя, когда И.Д.К. все досконально продумал и просчитал на компьютере кое-какие варианты, его никакой биолог не смог бы уже переубедить.

Кстати, и не пытались.

*  *  *

До некоторого переломного момента история И.Д.К. – я имею в виду не научный поиск, а историю пробивания идеи – была, надо полагать, такой же, как сотни и тысячи аналогичных историй. Народных гениев у нас и сейчас хватает, и путь у них один. Наверняка, если бы на Земле (Израиль-1, по современной терминологии) сохранились полные редакционные архивы российских физических журналов, в них можно было бы найти оригиналы статей И.Д.К., озаглавленных, скажем, Математическое исследование закодированного смысла в Ветхом завете. Легко представить, какими были отзывы рецензентов.

Полагаю, следуя за многими исследователями, что репатриация И.Д.К. в Израиль в 1997 году была вызвана вовсе не шатким экономическим положением (в таком положении вот уже несколько лет находились все россияне) или проявлениями антисемитизма (на которые И.Д.К. вряд ли обращал внимание). Единственная разумная причина – И.Д.К. закончил работу, следующий шаг исследований заключался в практической реализации, и И.Д.К. полагал, что только в Израиле, где Тора действительно почитается Книгой книг, его могут понять и принять. Тем более, что он читал или хотя бы знал понаслышке о компьютерных исследованиях текста Торы в израильских институтах.

Израиль конца ХХ века был, конечно, страной уникальной. Вавилонское смешение культур и языков даже при наличии цементирующей идеологии – сионизма, и цементирующего средства общения – иврита, не могло не привести к противопоставлению новоприбывших старожилам, восточных евреев западным, религиозных – светским, и все это в биологическом смысле было проявлением вечной болезни – ксенофобии, принявшей хотя и скрытую, но не менее опасную форму.

Легко, впрочем, судить, глядя из далекого будущего.

*  *  *

В квартире пахло сыростью: последний дождь вымочил внешнюю стену настолько, что изнутри все покрылось плесенью. Уходя, И.Д.К. всегда запирал на ключ свою комнату: сосед, будучи человеком непосредственным, считал вполне допустимым в отсутствие хозяина войти и прочитать рукопись, лежавшую на столе, или пошарить в ящике тумбочки в поисках куска мыла.

Вернувшись из ешивы, И.Д.К. обнаружил на своей двери прилепленную скотчем записку: Званили из института. Еще пазвонит. Сосед ушел, выяснить подробности было не у кого. И.Д.К. бросил портфель на стул и подошел к окну. Окно выходило на склон горы, открывая в раме картину, которую можно было назвать Тоска Вселенной. Иудейская пустыня простиралась до горизонта – унылые холмы, покрытые чахлым кустарником.

Знакомый экстрасенс, с которым И.Д.К. однажды беседовал о предназначении человека, утверждал, что именно пустыня, причем непременно Иудейская, и есть то место, где человек способен соединиться с Богом. Ничего, кроме тоски, пустыня у И.Д.К. обычно не вызывала. Но иногда, в такие минуты, как сейчас, способна была если не успокоить, то хотя бы примирить с жизнью, демонстрируя философское единство природы и человеческой сущности.

Будучи человеком, решительным только в умственных действиях, И.Д.К. никак не мог заставить себя принять мысль, ставшую понятной после первого же разговора в министерстве абсорбции. Мысль была простая: никому ничего не нужно. Богу, если он есть, – тоже.

Зазвонил телефон.

– Слушаю вас, – сказал И.Д.К. по-русски, тут же обругав себя за старую привычку – его могли не понять и положить трубку, а если звонок важный, то...

– Говорит рав Дари, – сказал знакомый голос на другом конце провода. – После твоего ухода я попробовал в восьмидесятизначном интервале поискать в Книге что-нибудь о нашей сегодняшней встрече.

– Ну-ну, – пробормотал И.Д.К. в явном противоречии с торжествующими интонациями раввина.

– Два слова, и понадобилось немного времени. Купревич и ошибка. Слова идут подряд в книге Дварим. В тексте Берегитесь, чтобы не забыть вам завета Господа, Бога вашего, который Он поставил с вами...

– Я и не сомневался, – сказал И.Д.К.

– Все есть в Книге, все. Будьте здоровы и благословенны….

– А ты попробуй поискать там слова новый человек и генетический код, – сказал И.Д.К., хотя раввин уже положил трубку, – или, например, рав-дурак. Найдешь и это, идиот ты старый, – добавил он по-русски.

А если он это слышал? – мелькнула мысль. А, плевать. Нужно все сделать сейчас, пока не прошла злость.

И.Д.К. включил компьютер, единственное серьезное приобретение на новой родине, и инсталлировал программу Тора, которую хранил отдельно от других программ поиска и анализа текста. Программа была большой, одиннадцать дискет, и пока И.Д.К. переводил ее на жесткий диск, было время подумать, отменить решение, в общем – посидеть перед дорогой на чемоданах.

На экране высветились три строчки на иврите – сплошной текст без пропусков между словами. Осталось сделать последний шаг перед тем, как броситься в омут, из которого уже не выбраться. Во всяком случае, не выбраться в прежнем статусе – в этом И.Д.К. был уверен, хотя никаких доказательств тому не имел. Пока не имел. Пока.

Пока, – повторил он еще раз и набрал код расшифровки: он знал сочетание цифр наизусть, никогда и нигде его не записывал и чувствовал себя сейчас тем самым творцом, который много (двадцать миллиардов или пять с половиной тысяч?) лет назад сотворил этот мир и дал ему шанс.

Текст, возникший на экране, был разделен на блоки, которые можно было бы назвать и словами, не имевшими, впрочем, видимого смысла.

Медленно, вслух, четко проговаривая каждый слог, И.Д.К. прочитал написанное. Повторять не было нужды, И.Д.К. и не знал, к чему приведет повторение. Набрав на клавиатуре новый код, он возвратил текст в прежнее состояние криптограммы, записал ее на дискету, и стер программу с жесткого диска.

Выключил компьютер. Встал и потянулся. Сказал: 

– Ну, и что теперь?

Он действительно не знал этого.

*  *  *

Приятели называли Илью Кремера приспособленцем и были правы. Сам он считал себя правоверным евреем и тоже был прав, поскольку в тонких материях отношений между человеком и чем-то, стоящим выше, правда совпадает с мнением, а не с истиной, известной лишь Ему и скрытой от смертных.

Во всяком случае, Илью Давидовича не очень беспокоило, что жене его Дине приходилось убирать в чужих квартирах и в ближайшем отделении банка Апоалим, чтобы в доме (дом? трехкомнатная съемная квартира в не престижном иерусалимском районе Ир-Ганим!) были не только хлеб и маца, но и разнообразные йогурты для сына Хаима.

В доме соблюдали кашрут, Дина время от времени посещала микву, но в душе оставалась неверующей и убеждена была, что и Илья не верит ни в какого Бога, но – нужно жить, а жить нужно правильно, и тогда жить будет хорошо. И еще Дина знала, что человека может погубить гордыня. Поэтому после того, как за ужином ее Илюша едва не объявил себя Мессией, она долго не могла уснуть, тем более, что мужу непременно хотелось исполнить свой долг, а она устала от уборки и была совершенно разбита.

Дина никогда не спорила с мужем, потому что еще во время первой брачной ночи убедилась – или подчинение, или развод. Не хотелось ни того, ни другого, но из двух зол она все же выбрала меньшее. Спорить она не собиралась, но линию поведения нужно было продумать, поскольку Дина давно убедилась в справедливости еще одной истины: Илья вполне поддается влиянию и не отличается в этом от актера Табакова в роли Шелленберга.

– Что-то случилось сегодня в ешиве? – спросила она, когда Илья, расслабленный после исполнения супружеской обязанности, готов был захрапеть.

– О... – протянул он, – приходил один... Большой человек, только ничего не понимает в жизни... Хорошо, что я у него телефон спросил, догадался...

Он неожиданно приподнялся на локте.

– Диночка, – горячо прошептал Илья ей на ухо, сон вдруг прошел, он чувствовал душевный подъем, тем более, что сегодня у него получилось с женой просто здорово, давно он не ощущал в себе такой крепкой мужской силы.

- Диночка, он физик – тот, кто приходил. И он обнаружил в Торе ключ.

– Ключ от чего? – пробормотала Дина, не ожидавшая, что ее Илья так взволнуется.

– Если бы я знал! Но чем бы это ни было, это здорово. Это то, что мне нужно, чтобы стать тут человеком. Он не понимает. Завтра мы с ним встретимся после занятий. Вместе получится. У него – никогда.

– Ты мне расскажешь? – спросила Дина.

– Завтра, – сказал Илья Давидович.

*  *  *

У Марка Хузмана, начальника полицейского участка иерусалимского района Неве-Яаков, день был трудным. Впрочем, если разобраться, ничего особенного, обычная рутина. Просто все, что обычно растягивалось на целую неделю, случилось почти одновременно. Моше из пятьсот тринадцатого дома в очередной раз избил жену, и она с воплями носилась по улицам. На квартиру адвоката Лайтмана явился клиент, угрожая пистолетом, и требовал вернуть деньги, якобы присвоенные юристом. В квартале Каменец дети подожгли мусоросборник, едкий дым повалил в сторону дороги, и водители решили, что палестинцы совершили очередной теракт...

Хотелось пить, день выдался жаркий. Поэтому, когда Илья Давидович Кремер попросил аудиенции, Марк послал его подальше.

Илья Давидович никуда не пошел. Он сел перед закрытой дверью в кабинет, откуда доносился запах крепкого кофе, и объявил, что, когда дом взорвется, пусть его не упрекают в том, что он не предупредил полицию.

В тот день Илья Давидович вышел рано, не успев толком позавтракать, долго добирался из Ир-Ганим в Неве-Яаков, пропустив занятие в ешиве, а потом случилось то, о чем его предупреждал И.Д.К. и о чем он размышлял всю дорогу. Голодный и трясущийся от возбуждения и страха ешиботник готов был запустить в закрытую дверь собственным ботинком, лишь бы на него обратили внимание.

К словам о возможном взрыве в полиции отнеслись серьезно, и Кремер вошел в кабинет.

Иврит у него был неплохой, к тому же, постоянное чтение Торы облагораживает речь, но при виде мрачного комиссара заученные слова вылетели из головы, и Илья Давидович, запинаясь, сказал только:

– В подъезде дома номер триста два подозрительный мешок.

Марк действовал по инструкции: немедленно вызвал саперов, приказал оцепить дом и лишь после этого спросил посетителя, с чего тот решил, что в мешке бомба.

Кремер напрягся и произнес те самые слова, которые сейчас можно прочитать в любом учебнике истории еврейского народа:

– Божественная скрижаль, потерянная Моше рабейну при спуске с горы Синай. Одиннадцатая заповедь. В ней все сказано.

Марк сплюнул и потянулся было к радиотелефону, чтобы отменить тревогу, но тут аппарат зазвонил сам, и патрульный доложил, что в подъезде указанного дома действительно что-то лежит. Похоже на заплечный мешок, довольно грязный, и в нем наверняка какой-то твердый предмет с острыми углами. Может, и бомба. Во всяком случае, не яблоки.

– Посиди, – посоветовал Марк и, поправив фуражку, отправился лично руководить операцией.

Илья Давидович примостился на узкой скамье у окна. Закрыл глаза. Все прошло хорошо. Все прошло так, как было задумано. Только бы дальше не сорвалось. Илья Давидович вспомнил свой долгий вчерашний разговор с тронутым на компьютерах физиком и внутренне улыбнулся. Фанатик. Кремер никогда не был фанатиком, он знал свою способность – идти вслед, это он умел. И еще он умел идти вслед так, чтобы сам ведущий оставался в тени, а вот таланты ведомого были оценены по достоинству. В родном Киеве кто считался лучшим специалистом по цветной фотографии, кого приглашали снимать на все престижные торжества? Его, Илью Кремера, двадцать лет проработавшего в ателье на Крещатике. А кто знал, что истинным мастером был не Кремер, а его помощник Карен Восканян, тщедушный мужичонка, умевший как никто правильно поставить свет, выбрать ракурс, обработать фотоматериал? Но Карен был страшно некоммуникабелен, открыть рот для него означало – умереть. Он оставался на вторых ролях, и его это устраивало.

Из-за Карена Илья Давидович и оказался в Израиле. Так получилось – в восемьдесят восьмом, когда на далеком Кавказе началась заварушка по нелепой причине – кому должен принадлежать Карабах, – в Карене проснулось национальное самосознание. Кремер знал эту общую армянскую черту: национализм, просыпающийся в самый неподходящий момент. Что понимал Карен, не знавший ни географии, ни истории, в проблеме Карабаха, которая, по мнению Ильи Давидовича, была вообще высосана из пальцев партийных секретарей двух республик? Ничего он не понимал, кроме одного: наших бьют. В январе девяностого, после бакинских погромов, он принес заявление об уходе и отправился в Ереван, чтобы предложить услуги в качестве фотокорреспондента с места боевых действий. Слава Богу, что