Седьмая свеча (Sed'maja svecha)

Автор Сергей (Sergej) Пономаренко (Ponomarenko)

Глеб всегда недолюбливал тещу из-за ее удивительной проницательности. А приехав в далекое село на похороны, узнал, что здесь ее считали колдуньей и не на шутку побаивались. Ему, столичному психологу, посмеяться бы над сказками о местечковых ведьмах, но теперь уж не до смеха… Прямо из гроба украдена поминальная свеча, из дома усопшей исчезает старинная книга магии, да еще эти жуткие сны… Кто-то всерьез решил занять место умершей ведьмы, и Глеб, едва не потерявший жену в страшной аварии, понимает: того, кто это начал, остановить будет непросто… (Gleb vsegda nedoljublival teshhu iz-za ee udivitel'noj pronicatel'nosti. A priehav v dalekoe selo na pohorony, uznal, chto zdes' ee schitali koldun'ej i ne na shutku pobaivalis'. Emu, stolichnomu psihologu, posmejat'sja by nad skazkami o mestechkovyh ved'mah, no teper' uzh ne do smeha… Prjamo iz groba ukradena pominal'naja svecha, iz doma usopshej ischezaet starinnaja kniga magii, da eshhe jeti zhutkie sny… Kto-to vser'ez reshil zanjat' mesto umershej ved'my, i Gleb, edva ne poterjavshij zhenu v strashnoj avarii, ponimaet: togo, kto jeto nachal, ostanovit' budet neprosto…)

• Язык: Русский
• Издатель: Family Leisure Club
• Дата выпуска: 7 июл. 2008 г.
• ISBN: 9786171226234

Сергей (Sergej) Пономаренко (Ponomarenko)

Сергей Пономаренко — украинский писатель, автор романов, повестей и рассказов в жанре «мистического детектива». (Sergej Ponomarenko — ukrainskij pisatel', avtor romanov, povestej i rasskazov v zhanre «misticheskogo detektiva».)

Предварительный просмотр книги

непросто…

Сергей Пономаренко

Седьмая свеча

РОМАН

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»

2017

© Пономаренко С. А., 2016

© Shutterstock.сom / Lario Tus, AlxYago, Maksim Shirkov, обложка, 2017

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2017

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2017

ISBN 978-617-12-2623-4 (epub)

Никакая часть данного издания не может быть

скопирована или воспроизведена в любой форме

без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Гліб завжди недолюбляв тещу через її дивовижну прозірливість. А приїхавши в далеке село на похорон, дізнався, що тут її вважали відьмою та неабияк побоювалися. Йому, київському психологові, посміятися б над казками про містечкових відьом, але вже не до сміху… Просто з труни вкрадена поминальна свічка, а з дому покійної зникла старовинна книга магії, до того ж ці моторошні сни… Хтось серйозно вирішив посісти місце померлої відьми, і Гліб, який ледь не втратив дружину в страшній аварії, розуміє: того, хто це почав, зупинити буде непросто…

Пономаренко С.

П56 Седьмая свеча : роман / Сергей Пономаренко. — Харьков : Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга» ; Белгород : ООО «Книжный клуб Клуб семейного досуга», 2016. — 368 с.

ISBN 978-617-12-2265-6 (Украина)

ISBN 978-5-9910-3779-2 (Россия)

Глеб всегда недолюбливал тещу из-за ее удивительной проницательности. А приехав в далекое село на похороны, узнал, что здесь ее считали колдуньей и не на шутку побаивались. Ему, столичному психологу, посмеяться бы над сказками о местечковых ведьмах, но теперь уж не до смеха… Прямо из гроба украдена поминальная свеча, из дома усопшей исчезает старинная книга магии, да еще эти жуткие сны… Кто-то всерьез решил занять место умершей ведьмы, и Глеб, едва не потерявший жену в страшной аварии, понимает: того, кто это начал, остановить будет непросто…

УДК 821.161.1(477)

ББК 84(4Укр=Рос)

Дизайн обложки Натальи Острогорской

Милый друг, вы наивны! Самое современное ружье ночью в саванне не гарантирует того, что через мгновение вы из охотника не превратитесь в жертву. В этом глубокий смысл жизни: заглатывая кого-либо, не забудь оглянуться назад — может, и тебе уготовано тепленькое местечко в чьем-то желудке.

Из африкано-полтавских побасенок

Пролог

Первая четверть Луны, после полуночи

Мягкий свет от множества свечей, расставленных вдоль стен, отражался от них, расплываясь, преломляясь в замкнутом пространстве, обволакивая две странные фигуры в белых балахонах. В узком длинном помещении, насыщенном запахами ладана и расплавленного воска, находились две высокие женщины, старая и молодая, лица которых были едва различимы в полумраке.

— Ты действительно этого хочешь, и сердце не будет помехой в исполнении твоего желания? — спросила женщина постарше властно, но в то же время с нотками боли в голосе.

— Старое негодное платье сжигают, а в новом норовят побыстрее покрасоваться. Ведь ты сама много раз проходила через это… — Молодая женщина улыбнулась.

— С возрастом становятся мудрее и в прошлом видят множество ошибок, которых ранее не замечали, — возразила старшая.

— Нет, — не согласилась молодая. — Смиреннее. Ошибок в прошлом нет. Когда ты их совершаешь, ты другая, не та, которая вдруг замечает их и начинает анализировать. Просто со временем мы меняемся: прогибаемся там, где раньше не гнулись, становимся нетерпимее, где раньше прощали. — Она насторожилась. — Зачем ты спрашиваешь? Все уже решено! Сегодня заключительный приворот, он станет мягким как воск, и я вылеплю из него все, что захочу.

— Воск прилипает к рукам.

— Но его легко соскоблить.

— Ты разжигаешь пламя, которое может опалить и тебя. Трудно возбудить любовь, еще труднее в нужный момент ее погасить. Неразлучные подруги — любовь и ревность, антипод любви — ненависть. Это страшные разрушительные силы, если выходят из-под контроля. Что ты будешь делать, когда решишь, что тебе это уже не нужно? Ведь все имеет свое начало и свой конец.

— Что делают со свечой, когда не требуется ее огонек? Ее гасят, а ненужный огарок выбрасывают. Мне непонятна твоя нерешительность! Приступим?

— Твоя жизнь — тебе решать.

Старшая женщина достала из корзинки, находящейся у ее ног, маленького черного котенка и омыла его в глиняной миске, стоящей на резной деревянной тумбочке. Котенок слабо запищал, но не пытался вырваться. Когда его окуривали ладаном, он чихнул. Старшая женщина произнесла:

— Всемогущий вечный Боже! Самодержец земли! Очисти и освяти Своей доблестью эту жертву, чтобы истекающая из нее кровь была Тебе приятна, так как Твоей милостью я имею власть по своему желанию убить ее или оставить жить. Ниспошли же Свое благословение жертве. Аминь.

Молодая женщина, достав из тумбочки длинный нож, быстро резанула котенка по горлу, и тот захлебнулся кровью. Приняв тельце в свои руки, она окропила комнату кровью по четырем углам, немного крови спустила в ту миску, в которой омывала котенка, и вода окрасилась в бледно-розовый цвет.

Старшая продолжила:

— Всемогущий милосердный Бог Моисея, Бог Авраама, Бог Иакова! Освяти это место и очисти его пролитием крови этой чистой жертвы, а вы, ангелы и духи, придите и соберите кровь, чтобы преподнести ее высшему Богу. Аминь.

Молодая достала лоскут кожи, на котором было что-то написано, поцеловала его и сказала:

— Мельхидаэль, Барехас.

Она положила лоскут на землю, старшая женщина стала на него правой ступней, а потом опустилась на левое колено и быстро зашептала:

— Кланяюсь тебе и умоляю, прекрасная Луна и восхитительная звезда, заклинаю светом огня, находящегося у меня в руках, воздухом, мною вдыхаемым, воздухом, находящимся во мне, землею, на которой я стою; заклинаю именем Князя духов, первенствующего на тебе под неизреченным именем ОН, все создавшего, и тобою, прекрасный ангел Габриэль, вместе с князем Меркурием, Михаэлем и Мельхидаэлем; вновь заклинаю вас всеми именами Бога, чтобы вы прислали осаждать, мучить, терзать тело, душу, дух и все пять чувств, чтобы он пришел ко мне исполнить мою волю; чтобы ни к кому не привязался в мире, кроме меня. Если он будет равнодушен ко мне, то чтобы он страдал, мучился и терзался. Идите скорее, Мельхидаэль, Барехас, Хазель, Фириэль, Мильха и все прочие, заклинаю вас именем Бога живого — пришлите его ко мне немедленно исполнить мою волю. А я обещаю вас удовлетворить.

Закончив, она тяжело поднялась, словно это заклинание забрало у нее все силы, достала из тумбочки и поставила на кожаный лоскут более темную, чем остальные, свечу и зажгла ее.

— Теперь он твой, и только смерть разлучит вас. Его смерть! — устало сказала старшая женщина.

Молодая не ответила — она неотрывно смотрела на огонек свечи и что-то тихо шептала.

Часть 1

1

Деревянные ворота, покрашенные в веселый зеленый цвет, были открыты настежь, и Глеб, не останавливаясь, въехал прямо во двор. Он вспомнил, как теща не разрешала ему заезжать во двор, заросший бархатистой травкой, поучала, что нельзя ездить на машине по живому. К своему удивлению, он увидел, что, несмотря на позднюю осеннюю пору, когда у деревьев уже позолотилась листва, трава все еще имела темный, бутылочно-зеленый цвет, лишь кое-где слегка тронутый желтизной. Сморщенное в осеннем насморке небо, словно старушка-плакальщица, которая никак не может разразиться слезами скорби по отошедшим в мир иной, вызывало желание поскорее дожить до следующего лета, жгучую потребность в тепле огня и солнца.

Несмотря на вероятность близкого дождя, во дворе были поставлены длинные, потемневшие от времени столы из некрашеных досок и такие же лавки, казавшиеся грубыми и нелепыми рядом с ухоженным, свежевыкрашенным домиком. Столь контрастное сочетание объяснялось необычайным событием, имеющим только одну первопричину — отсутствие хозяйки. Глеб узнал о случившемся из утреннего разговора по телефону. Ему до сих пор не верилось, что эта высокая, худощавая и моложавая для своих лет женщина — старухой ее никак нельзя было назвать — вдруг отправилась в свое последнее путешествие, и теперь где-то рядом парит ее неугомонная душа, возмущаясь беспорядками, возникшими за время столь непродолжительного отсутствия хозяйки дома.

Неожиданно рядом раздались странные звуки, заставившие Глеба вздрогнуть, — это Ольга, его жена, удивительно спокойно воспринявшая известие о смерти матери, только теперь начала всхлипывать, а затем зарыдала. Высокая, спортивного сложения, страстная любительница мини-юбок, с задиристо рассыпающейся копной рыжих волос, обрамляющих продолговатое лицо с изящным носиком, вызывающе-дерзким взглядом зеленых глаз, Оля ни при каких обстоятельствах не теряла самообладания, но сейчас в одно мгновение неузнаваемо изменилась, как-то поблекла и съежилась. Когда она, внезапно постаревшая, сгорбившаяся, судорожно содрогаясь в плаче, кутаясь в черный платок, выходила из машины, в ней было трудно узнать спокойную молодую двадцатидевятилетнюю женщину, которая всю дорогу слушала развлекательные передачи радио «Европа-плюс». Во дворе ее окружили несколько пожилых женщин, и их причитания слились в скорбном хоре, оплакивающем безвременно ушедшую бабу Ульяну.

«Почему безвременно? Дожила до восьмидесяти лет, мне бы достичь этого рубежа», — подумал Глеб и начал разгружать багажник. Женщины как по команде перестали причитать, подошли ближе и с любопытством разглядывали быстро растущую гору пакетов и сумок с продуктами. Ольга, снова спокойная и рассудительная, деловито распоряжалась, показывала, куда нести овощи, куда мясо, а куда рыбу. Глеб вошел в дом. Там набилось много народу, в основном это были женщины среднего возраста и старше. В комнате царил полумрак — окна были плотно закрыты ставнями, и только с десяток свечей разгоняли темноту. Пахло расплавленным воском и еще чем-то удушающим, от чего першило в горле и хотелось прокашляться. Ульяна, мать Оли (отчество ее за два с половиной года супружества Глеб так и не запомнил), лежала в большой проходной комнате на диване. Тонкие черты ее слегка смуглого лица, при жизни энергичного, как бы еще больше заострились, и тем не менее лицо стало мягче, просветлело. С последней их встречи волосы заметно поредели, стала пробиваться седина. Спокойствие, бесконечное спокойствие вечности исходило от нее.

Глеб неуклюже перекрестился, увидев, что так сделала вошедшая с ним женщина в темном цветастом платке. Крещеный в младенчестве, с годами Глеб стал бывать в церкви лишь на Пасху, чтобы освятить пасхальный кулич и покрашенные яйца, видя в этом некую традицию, не придавая этому особого значения. Ему вспомнились домашние напутствия Ольги: «Ты едешь на мою родину. В селе каждое слово, жест — все толкуется людьми и имеет значение. Веди себя как окружающие, не выделяйся. Это похороны моей мамы, и я хочу, чтобы они прошли по-человечески. Чтобы о них потом не судачили соседи, не перемывали нам косточки!» Сейчас он ощущал себя сапером на заминированном поле.

У изголовья дивана стояла маленькая рыженькая колобкообразная женщина и громко причитала, беспрерывно теребя концы повязанного на голове покойницы цветного платка. Глеб попробовал сосредоточиться на мыслях об усопшей, но это ему не удалось. Так случилось, что с тещей за два года, прошедшие после свадьбы, он виделся всего несколько раз, их приезды сюда обычно заканчивались ссорами с женой. Нет, теща не была сварливой женщиной, но очень властной. Дом содержала в чистоте, хозяйство — в порядке, со всем справлялась сама, без мужчины. Отец Оли умер очень давно. Осталась его фотография — мужчина средних лет с широко открытыми глазами, в темном двубортном пиджаке в полоску. У тещи были черные пронзительные глаза и, несмотря на возраст, черные волосы, собранные в пучок на затылке, в которых Глеб лишь сейчас заметил седину. Она не походила на забитую сельскую старушенцию, одевалась по-городскому, здраво и умно рассуждала о многом, имела привычку во время разговора смотреть собеседнику в глаза не мигая, пристально, словно стремясь вывернуть его наизнанку. В свой первый приезд он попытался выдержать ее взгляд, а ей словно именного этого и надо было. Своеобразная дуэль длилась несколько минут, в течение которых она монотонно рассказывала о сельских буднях, как вдруг неожиданно прервала свое повествование и обратилась к нему: «Глебушка, а у тебя с той рыжей и щербатой когда закончится? Ты же в законном браке с Олечкой. И женщина та вроде бы замужняя?»

У Глеба похолодело в груди, так как он сразу понял, о ком идет речь, — о Зинке из соседнего отдела, имеющей длинные рыжие волосы, выдающихся размеров грудь и небольшую щербинку между зубами «а-ля Пугачева». «Но как старая карга об этом дозналась, будучи в селе за семьдесят километров от нашего дома и ни разу у нас не побывав?» — всполошился он. Тогда он попытался обратить все в шутку, но Оля восприняла слова матери серьезно и стала допрашивать его с пристрастием. После этого он старался не испытывать судьбу — не встречаться взглядом с тещей, но та провоцировала его на это, и в итоге многое тайное становилось явным, после чего следовала семейная ссора. Тогда он решил больше не ездить к теще. Ее немигающий, парализующий взгляд он мысленно сравнивал со взглядом кобры.

Задумавшись, Глеб не заметил, как в комнату вошла Оля, и теперь она рыдала, склонившись на грудь матери. Кто-то принес табурет, и ее усадили возле гроба. Приход Оли воодушевил рыженькую старушку-плакальщицу, и она стала особенно усердно, с надрывом, причитать, за несколько минут едва не доведя Олю до истерики. Глебу было жаль жену, но он не решался подойти к ней, чтобы увести от гроба матери. Раздался громкий шепот, который ветерком пронесся по комнате: «Певчие идут! Певчие идут!»

Три старушки в темных одеждах, преисполненные достоинства, важно прошествовали сквозь людскую толпу, словно и не было никого в комнате. Их белые строгие лица, оттеняемые черными платочками, при изменчивом свете свечей казались восковыми и будто парили в пространстве, создавая ощущение явившихся взорам душ умерших. Они словно прошли строгий отбор по росту и телосложению — настолько были похожи. Сменив у изголовья растаявшую в темноте плакальщицу и будто повинуясь невидимому дирижеру, они все в один и тот же миг запели псалом. Несмотря на то что пели в один голос, их голоса сохраняли индивидуальность и переплетались, то сливаясь, то вновь расходясь. Мелодия слов без музыки завораживала не смыслом, а именно звучанием и уносила мысли в неизвестность, далеко-далеко, откуда не было возврата. И тогда зазвучал в полную силу более высокий голос средней старушки, поражая своей чистотой, заставляя осознать бренность человеческого существования. Пение гармонировало со все более сгущающейся темнотой, молчаливой толпой присутствующих, крохотными огоньками свечей и даже с запахами увядающих, но еще живых цветов, воска, ладана и человеческого пота.

Глеб почувствовал, как его тронули за рукав. Женщина в непременном черном платочке и неузнаваемая в темноте, знаками показала, чтобы он следовал за ней. На улице совсем стемнело, но над входной дверью горела лампочка и потому здесь было светлее, чем в только что покинутой комнате. Свежий воздух и холод вывели Глеба из состояния отрешенности, в котором он неосознанно пребывал все это время. Глеб даже потряс головой, чтобы полностью выйти из этого состояния.

— Ой, извините! Я подумала, что вы с дороги и вам надо бы поесть и отдохнуть. В хате Ульяны это невозможно — там певчие будут петь до полуночи, а потом останутся только близкие для прощания с покойной, на всю ночь. По нашим поверьям, нельзя покойника оставлять одного до тех пор, пока его тело не будет предано земле.

— Я вроде бы тоже родственник, — мужественно сознался Глеб, в глубине души не желая провести ночь в одной комнате с покойницей.

— Да, конечно, — торопливо согласилась женщина, в которой Глеб наконец узнал соседку Маню, приносившую в дни их прошлых наездов молоко по утрам, — но обычно остаются дети покойника и бабы. Если вы хотите, то, конечно, можете остаться.

— Нет-нет, — поспешно отозвался Глеб и, чтобы его правильно поняли, добавил: — Я не хочу нарушать устоявшиеся обычаи. Только надо бы Олю предупредить.

— Не волнуйтесь, с Олечкой договорено, ей известно, где вы будете ночевать, — успокоила его соседка. — Я живу недалече, через несколько хат. Пойдемте, я вас накормлю и вернусь сюда, к Ульяне. Позже постелю вам, или вы хотите сразу прилечь отдохнуть?

— Я так рано не засну и ужинать не хочу.

— Вам захочется. У меня борщ и пампушки с чесноком. Пирожки с капустой. Картошка с шашлыком.

— С шашлыком? — удивился Глеб.

— Ну да, свежина, в обед на сковороде пожарила. Вчера кабанчика зарезали, сегодня утром, как узнала про Ульяну, отнесла мяса на поминки. Баба Наталка и Варька уже куховарят.

«Шашлык — это просто свежее мясо, жаренное на сковородке», — понял Глеб местное значение известного блюда и вдруг почувствовал, что очень голоден, не в силах терпеть даже минуты — так у него засосало под ложечкой.

— Ну, если вы так настаиваете, — промямлил он, еле сдерживая себя, чтобы не броситься бегом туда, где его ждал обещанный ужин.

Соседка ступала тяжело, еле передвигая натруженные ноги. Глеба подташнивало от голода, и в какой-то момент ему захотелось схватить ее на руки и пробежать оставшееся расстояние. Но, во-первых, она была не в его вкусе, во-вторых, имела не только натруженные ноги, но и лишний вес, причем в избытке, в-третьих… Впрочем, Глебу и первых двух причин было достаточно.

За стол он сел в полуобморочном состоянии и первую ложку борща поднес ко рту дрожащей рукой. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо у него возникало такое дикое желание есть. Уже твердой рукой держа ложку, он добрался до дна тарелки. Перед ним на сковородке аппетитно шкварчало только что снятое с огня жареное мясо. Тут он вспомнил, как его товарищ по институту, вегетарианец по убеждению, агитировал их в столовой не употреблять мяса, ибо оно есть мертвечина, а он и другие ребята смеялись и поедали шницели, заявляя, что в них мяса нет, не было и не будет, пока их готовят в студенческих столовых. В памяти всплыло бледное лицо мертвой тещи, и ему показалось, что в помещении запахло мертвечиной. «Мяса я есть не буду», — твердо решил про себя Глеб.

— За упокой души Ульяны, — неожиданно раздался над головой голос Мани, и Глеб поперхнулся борщом.

Он кашлял до слез, пока Маня двумя мощными ударами по спине не вернула ему возможность дышать. Только теперь он заметил, что на столе появился графин с прозрачной жидкостью, а рядом с тарелкой — стограммовая стопка, наполненная до краев. Убедившись, что с Глебом все в порядке, соседка стоя, не присаживаясь к столу, выпила такую же стопку, только налитую до половины, и, не закусывая, выжидающе уставилась на него.

— За упокой души Ульяны! — пробормотал Глеб, опрокидывая стопку. Огнем ожгло горло, разлилось в желудке; он выпучил глаза и на мгновение даже перестал видеть.

Через пару секунд приятное ощущение пришло на смену огню и Глеб обнаружил, что в руках держит вилку и жует кусок мяса со сковородки, а мертвечиной больше не пахнет. Соседка быстро налила по второй, а потом и по третьей. Глеб захмелел, даже обильная еда не помогла. Его сознание будто окутал туман, по телу разлилась приятная истома. Словно сквозь вату, он слышал, как Маня объясняла, что она дальняя родственница тещи — как говорится, седьмая вода на киселе, однако же родственница, поэтому ее место возле Ульяны. Уходя, Маня пообещала скоро вернуться.

Глеб, чтобы не заснуть, встал из-за стола и начал слоняться по комнате. Его взгляд то и дело, словно магнитом, тянуло в ту сторону, где стоял, насмешливо наблюдая за ним потухшим оком экрана, допотопный цветной «Электрон» — телевизионное чудо ушедшей советской эпохи. Интересно, работает ли этот доисторический монстр? Человечество изобрело телевизор для того, чтобы скрасить одиночество, тем самым заменив живое общение киношными эмоциями на экране. Просьбу Глеба включить телевизор Маня перед уходом, погрустнев, отклонила, пояснив, что, пока Ульяна не упокоится с миром на кладбище, нельзя включать телевизор, приемник, даже слушать проводное радио. Почему — она не стала вдаваться в подробности. По всей видимости, душа тещи сильно опечалилась бы, увидев зятя уткнувшимся в голубой экран. Глеб пожалел, что, не желая злить Ольгу, оставил в машине ноутбук с модемом. Сейчас было бы чем заняться, даже если бы не удалось подключить интернет. Статья «Особенности коммуникации в изолированных социумах на примере африканских племен» давно ожидает своего завершения, а ее, соответственно, ждет от него редакция журнала «Вопросы психологии», перед которой у него есть обязательства. А он здесь мается бездельем и попусту тратит драгоценное время! Глеб рассердился на себя из-за того, что, опасаясь гнева Ольги, не прихватил с собой ноут потихоньку от нее. Сельская обстановка давила на него, до мозга костей городского жителя, ощущавшего себя здесь как в заточении.

Почему люди свыклись с тем, что условности довлеют над ними? И он, человек современных взглядов, кандидат наук, вынужденно соглашается с этими сельскими пережитками, берущими свое начало от царя Гороха! Он привез сюда Ольгу для прощания с матерью, и, по сути, больше ему здесь делать нечего, кроме как поприсутствовать завтра на ее похоронах.

Поискав что-нибудь почитать, Глеб обнаружил в коридоре стопку старых газет периода перестройки, приготовленных, видимо, для растопки, и среди них детскую книжку без обложки. Книжка предназначалась для малышей, однако была полна абсурда в стиле Кафки. Бумажный кораблик, по странной прихоти автора названный степным, плывет по лужам и представляет, что вокруг него бескрайний океан. Содержание старых газетных материалов при знакомстве с ними из будущего казалось еще более наивным, глупым и смешным — полным-полно радужных несбыточных планов: государство обеспечит каждую семью отдельной квартирой, в стране будет изобилие продовольствия и материальных благ при бескрайнем океане демократии. «Какими глупыми мы были, как верили мы им!» — попробовал Глеб переиначить слова популярной в прошлом песни, но вышло коряво и настроение не улучшило.

Хмель постепенно улетучивался. На смену ему пришли головная боль, ощущение тяжести в теле. Графин, как он теперь знал, полный жидкого огня, манил его присесть за стол. «Лечить подобное подобным», — вспомнил он неувядаемые слова из романа «Мастер и Маргарита», но воздержался, не поддался искушению.

«Тут скоро завоешь волком от скуки», — Глеб для убедительности повторил это вслух, испугав тишину звуками собственного голоса. Выйдя на крыльцо, поеживаясь от ночной прохлады, он увидел в темном небе стыдливо пытающуюся спрятаться за тучами молодую луну, выросшую на четверть.

«Волки воют на полную луну и с голодухи, собаки — к покойнику, а я завою от скуки, — размышлял он, не отводя взгляда от луны, на которую наползали облака причудливых очертаний. — Интересно, что чувствует четвероногое существо, тренируя ночами голосовые связки? Чем именно манит его светящийся спутник Земли на ночном небосводе?» Глебом овладело неудержимое и дикое желание завыть. Возможно, так делали его далекие предки, вернувшись после неудачной охоты и узнав, что подруга ушла к другому, прихватив весь запас провизии и шкур. Вязкая, непривычная для ушей городского жителя тишина властвовала вокруг, она настораживала и пугала — что-то было не так. И тут он вспомнил. В прежние приезды в село тишина была другая, ее то и дело нарушал собачий лай или другие звуки, давая знать, что жизнь лишь на время затихла. А сейчас село будто вымерло, будто жизнь покинула этот край после смерти Ульяны. «При чем здесь смерть тещи?! — одернул он себя. — Придумал же такое!»

Глеб спустился с веранды и, пройдя через двор, открыл калитку и вышел на улицу, сразу потерявшись в непроглядной темноте. Ни одного светящегося окошка, огонька, никаких признаков присутствия человека — село точно замерло в ожидании чего-то плохого, связанного со смертью тещи Глеба. «Как человек подвержен всевозможным страхам! Достаточно мне, ученому, оказаться в непривычной обстановке, наслушаться сельских баек — и я уже готов поверить во все эти побасенки».

Ему захотелось сотворить что-нибудь необычное, особенное, стряхнуть сонное оцепенение с этих мест. Вернувшись на крыльцо, он — неожиданно для себя — завыл! Он издавал протяжные гортанные звуки — так, по его предположению, воют волки. Он выл все громче и, осмелев, стал выводить рулады на полную силу легких, получая от своего весьма странного действа, вернее воя, необычайное удовольствие, почти блаженство. «Я свободен! Свободен делать все, что захочу!» — ликовал Глеб, продолжая находиться в этом диковинном состоянии. Неожиданно он почувствовал, что не один. Резко оборвав вой, он обернулся и оторопел — рядом стояла Маня и с любопытством смотрела на него.

«Как она могла оказаться у меня за спиной, у входной двери?! Ведь не невидимкой же она поднялась на крыльцо мимо меня, иначе я обязательно должен был ее УВИДЕТЬ!» Окончательно протрезвев, судорожно сглотнув образовавшийся комок в горле, Глеб с неожиданной хрипотцой сказал:

— Извините, Маня, я, видимо, немного перебрал. Крепкая у вас самогонка! Что-то на меня нашло. — Глеб чувствовал себя неловко из-за того, что очутился в глупом положении. «Неужели я настолько опьянел? Увидел бы меня сейчас кто-нибудь из сотрудников института! Вот разговоров было бы!»

— Вы не смущайтесь и проходите в дом. Раздетым вышли на улицу, ведь не лето сейчас, осенние ночи холодные! Не дай боже простудитесь, что я скажу Ольге? — Маня вела себя так, словно ничего необычного не увидела в его поступке. Приблизившись почти вплотную, она тихо, заговорщицки прошептала: — Это Ульяна балуется! Не хочет покидать землю.

У Глеба пробежал холодок по спине, он почувствовал, что и в самом деле замерз, и поспешно вошел в дом.

Знакомая обстановка комнаты, яркий электрический свет успокоили его. Глеб вновь вспомнил о своей глупой выходке, но, к своему удивлению, уже не чувствовал смущения, а был заинтригован словами Мани. Облегченно вздохнув, он опустился на стул возле стола с остатками ужина. Маня, войдя следом, успела в прихожей сбросить бесформенную темную куртку, придававшую ее фигуре квадратную форму и больше похожую на ватник, заменить туфли на тапочки. В плотной серой юбке и темно-зеленой кофте она выглядела по-бабски, хотя свежий цвет лица говорил о том, что она, возможно, одногодка Глеба или чуть старше него. Лицо у нее было округлое, кожа упругая, чистая, из-под черной косынки выбилась прядь светлых волос; глаза у Мани были темно-карие. Она подошла к софе, застеленной покрывалом тигровой расцветки, и устало присела, вытянув ноги.

— Не то чтобы сильно устала — ноги очень болят. Немного передохну и вам постелю.

— Я пока спать не хочу… — Глеб настроился на беседу, с интересом наблюдая за женщиной. — Вы полагаете, что со мной этот конфуз случился не из-за выпитой самогонки, а из-за вмешательства… — Глеб многозначительно поднял глаза к потолку.

— Полагаю, что так оно и есть, — без раздумий подтвердила Маня. — Ваша теща была необычным человеком, попросту говоря, сельской ведьмой!

— Ведьмой?! — Не удержавшись, Глеб улыбнулся. «Все-таки в селе сохранилось много предрассудков и пережитков прошлого, всякой чертовщины».

Его мировоззрение основывалось на строгих научных принципах. Он свято верил в эволюционную теорию Чарльза Дарвина и допускал, что ко многим белым пятнам и нестыковкам этой теории имеют отношение скорее инопланетные существа, чем некое божественное начало. Глеб видел, что СМИ зачастую активно рекламирует всевозможных ведьм, черных и белых колдунов, экстрасенсов, и был глубоко убежден в том, что они не более чем шарлатаны, лжецы, авантюристы, паразитирующие на наивной вере некоторых людей в сверхъестественное. По его мнению, все сверхъестественные события и явления нужно объяснять с позиций науки, только у ученых до этого не всегда доходят руки, так как они решают более серьезные и насущные проблемы.

— Не улыбайтесь так, Глеб, это очень серьезно! Считаете меня наивной суеверной простушкой? Я преподаватель физики и математики в здешней школе! Мне это слово больше нравится, чем «учитель». Солидное, обстоятельное. В свое время я окончила пединститут в Киеве, сюда попала по распределению на три года, а осталась на всю жизнь. Знаете, как это обычно бывает — вышла замуж, родила дочь. Я даже училась в аспирантуре, заочно, мечтала о научной деятельности, но силы воли не хватило довести задуманное до конца. Считаю себя представителем сельской интеллигенции. К суевериям отношусь как обычный здравомыслящий человек, ведь преподаю точные науки. Однако Ульяна своими колдовскими штучками порой заставляла меня сомневаться в незыблемости некоторых законов физики. Мы с ней сдружились, несмотря на большую разницу в возрасте. Возможно, нас объединило то, что она здесь пришлая, как и я. Для местных мы всегда остаемся чужаками, сколько бы тут ни прожили.

— Если можно, расскажите о теще, — попросил Глеб, ему это действительно было интересно. — Скажем так, я замечал за ней некоторые странности, но не придавал этому особого значения.

Глеб вспомнил, как рассказал Зинке о чудесном ясновидении тещи, и та сначала испугалась, а затем высмеяла его. Она предположила, что об их отношениях каким-то образом пронюхала его жена, а перед ним разыграли спектакль. Зинка заявила, что в любом случае не хочет неприятностей на свою голову, тем более что у нее супруг ревнивый, поэтому — гудбай!

— Мне, право, неудобно, может, Олечка не хочет, чтобы вы знали… гм-гм, о некоторых моментах жизни ее матери? — нерешительно произнесла Маня.

Глеба разбирало любопытство, ему вдруг захотелось больше узнать о покойнице, тогда как при жизни она совсем его не интересовала. Он вспомнил, что Ольга никогда ничего не рассказывала ни о матери, ни о своей жизни в селе. Над этим он особенно не задумывался, решив, что она просто стесняется своего сельского прошлого. Теперь Глебу за этим виделась какая-то тайна, тщательно скрываемая от него.

— Маня, я вас очень прошу… Ну пожалуйста! Может, я тоже чем-нибудь вам пригожусь, — канючил Глеб, делая большие наивные глаза.

«Одежда ее старит, а вот если ее приодеть как следует, она была бы даже очень ничего», — подумал он. Он стал похож на большого обиженного ребенка — это выражение лица он много раз репетировал перед зеркалом и знал, что оно неотразимо действует на женщин. В них пробуждались материнские инстинкты, им хотелось помочь этому симпатичному тридцатичетырехлетнему кареглазому блондину с правильными чертами лица и фигурой атлета.

— Кто знает, может, и в самом деле пригодитесь, — задумчиво произнесла Маня. — Только уговор: то, что я сейчас расскажу, останется между нами, Олечке ни гу-гу.

— Ни гу-гу! — радостно согласился Глеб.

— Хорошо! Только немного подождите — я сейчас вам постелю.

Глеб, сгорая от любопытства, протестующе замахал руками.

— Не спорьте, это бесполезно! — твердо, учительским тоном заявила Маня.

Она вышла в другую комнату, где, видимо, ему и предстояло спать. Чтобы занять себя, Глеб с интересом осматривался. У него возникло чувство, будто он попал в эту комнату в первый раз, а не просидел в ней минимум час. Стены были оклеены веселенькими плотными обоями, явно не из дешевых. Софа с красной обивкой и три мягких стула в тон. Полированная мебельная стенка отечественного производства. За стеклом шкафа — фаянсовая посуда и хрусталь. Несколько небольших фотографий в рамочках, отражающих жизненный путь хозяйки дома.

«В молодости она была совсем недурна и даже, пожалуй, пикантна», — отметил про себя Глеб. Вот Маня — школьница, по-видимому, первоклашка, со смешными косичками, торчащими в разные стороны. Присмотревшись, Глеб понял, что это не она, а, скорее всего, похожая на нее дочь. А вот, безусловно, сама Маня с длинной русой косой по пояс. Здесь ей лет четырнадцать, не больше. Одна из «взрослых» фотографий: она стоит в плотно облегающем прекрасную фигуру летнем цветастом платье с глубоким вырезом, мало что скрывающим. За ее спиной море — видимо, фотографировалась где-то на отдыхе. Здесь ей лет двадцать пять, выглядит очень эффектно, задорно смеясь и показывая красивые белые зубки. Глеб представил, что сейчас она выйдет из соседней комнаты, переодевшись в легкий облегающий халатик, подчеркивающий все ее достоинства. Он не был Казановой… Но любил в женщинах, как он выражался, перчинку, — заметив ее, мгновенно увлекался и был не против непродолжительного флирта. А в Мане он почувствовал нечто загадочное, и это влекло его.

Маня вышла в тех же самых юбке и кофте, скрывавших ее фигуру, в темном платочке, из-под которого больше не выбивалась светлая прядь. У Глеба сразу улетучились эротические фантазии — он увидел перед собой уставшую женщину, и далеко не молодую.

— Я постелила вам на кровати, скоро опять пойду к Ульяне и пробуду там до рассвета. Дверь закрывать не буду — чужие здесь не ходят. Удобства во дворе, но на улице очень темно, поэтому поставила ведро в коридоре.

Маня говорила с трудом, словно за те несколько минут, пока она