Dvojnik: Russian Language

Автор Fyodor Dostoyevsky

Главным героем повести является титулярный советник Яков Петрович Голядкин. Ничем не примечательный маленький человек. Но, снедаемый большими амбициями и запросами, он пробует интриговать, чтоб поднять свой статус но интриги его не удаются. Тем временем появляется двойник главного героя, который отличается гнуснейшим характером и из за которого у главного героя возникает уйма неприятностей, которые он не в силах преодолеть. В результате главный герой становится умалишённым. Общество не принимает его и не дает осуществиться его амбициям. Это сводит главного героя с ума.

• Язык: Русский
• Издатель: Glagoslav E-Publications
• Дата выпуска: 12 янв. 2015 г.
• ISBN: 9781782679035

Fyodor Dostoyevsky

Fyodor Dostoyevsky (1821–1881) was a Russian novelist and philosopher whose works examined the human psyche of the nineteenth century. Dostoyevsky is considered one of the greatest writers in world literature, with titles such as Crime and Punishment; Notes from Underground, one of the first existential novellas ever written; and Poor Folk, Russia’s first “social novel.”

Предварительный просмотр книги

ПРИМЕЧАНИЯ

ГЛАВА I

Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл, наконец, совершенно глаза свои. Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он, или еще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперь совершается, или – продолжение его беспорядочных сонных грез. Вскоре, однакож, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее принимать свои привычные, обыденные впечатления. Знакомо глянули на него зелено грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, его комод красного дерева, стулья под красное дерево, стол, окрашенный красною краской, клеенчатый турецкий диван красноватого цвета, с зелененькими цветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком на диване. Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно и комнату, что господин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что он находился не в тридесятом царстве каком нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого, капитального дома, в собственной квартире своей. Сделав такое важное открытие, господин Голядкин судорожно закрыл глаза, как бы сожалея о недавнем сне и желая его воротить на минутку. Но через минуту он одним скачком выпрыгнул из постели, вероятно попав, наконец, в ту идею, около которой вертелись до сих пор рассеянные, не приведенные в надлежащий порядок мысли его. Выпрыгнув из постели, он тотчас же подбежал к небольшому кругленькому зеркальцу, стоящему на комоде. Хотя отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такого незначительного свойства, что с первого взгляда не останавливала на себе решительно ничьего исключительного внимания, но, повидимому, обладатель ее остался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале. «Вот бы штука была, – сказал господин Голядкин вполголоса, – вот бы штука была, если б я сегодня манкировал в чем нибудь, если б вышло, например, что нибудь не так, – прыщик там какой нибудь вскочил посторонний или произошла бы другая какая нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идет хорошо». Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо, господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то, что был босиком и сохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение отходить ко сну, подбежал к окошку и с большим участием начал что то отыскивать глазами на дворе дома, на который выходили окна квартиры его. Повидимому, и то, что он отыскал на дворе, совершенно его удовлетворило; лицо его просияло самодовольной улыбкою. Потом, – заглянув, впрочем, сначала за перегородку в каморку Петрушки, своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки, – на цыпочках подошел к столу, отпер в нем один ящик, пошарил в самом заднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из под старых пожелтевших бумаг и кой какой дряни зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, – и бережно и с наслаждением заглянул в самый дальний, потаенный карман его. Вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на господина Голядкина: с просиявшим лицом положил он перед собою на стол раскрытый бумажник и крепко потер руки в знак величайшего удовольствия. Наконец он вынул ее, свою утешительную пачку государственных ассигнаций, и, в сотый раз, впрочем считая со вчерашнего дня, начал пересчитывать их, тщательно перетирая каждый листок между большим и указательным пальцами. «Семьсот пятьдесят рублей ассигнациями! – окончил он, наконец, полушепотом. – Семьсот пятьдесят рублей … знатная сумма! Это приятная сумма, – продолжал он дрожащим, немного расслабленным от удовольствия голосом, сжимая пачку в руках и улыбаясь значительно, – это весьма приятная сумма! Хоть кому приятная сумма! Желал бы я видеть теперь человека, для которого эта сумма была бы ничтожною суммою? Такая сумма может далеко повести человека…»

«Однако что же это такое?» – подумал господин Голядкин, – да где же Петрушка?». Все еще сохраняя тот же костюм, заглянул он другой раз за перегородку. Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать, и что то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, – вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов.

«Черти бы взяли! – подумал господин Голядкин. – Эта ленивая бестия может, наконец, вывесть человека из последних границ; где он шатается?» В справедливом негодовании вошел он в переднюю, состоявшую из маленького коридора, в конце которого находилась дверь в сени, крошечку приотворил эту дверь и увидел своего служителя, окруженного порядочной кучкой всякого лакейского, домашнего и случайного сброда. Петрушка что то рассказывал, прочие слушали. По видимому, ни тема разговора, на самый разговор не понравился господину Голядкину. Он немедленно кликнул Петрушку и возвратился в комнату совсем недовольный, даже расстроенный. «Эта бестия ни за грош готова продать человека, а тем более барина, – подумал он про себя, – и продал, непременно продал, пари готов держать, что ни за копейку продал. Ну, что?…»

– Ливрею принесли, сударь.

– Надень и пошел сюда.

Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел в комнату барина. Костюмирован он был странно донельзя. На нем была зеленая, сильно подержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и, по видимому, шитая на человека ростом на целый аршин выше Петрушки. В руках он держал шляпу, тоже с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имел лакейский меч в кожаных ножнах.

Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя любимому своему обыкновению ходить всегда в неглиже, по домашнему, был и теперь босиком. Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, повидимому, остался доволен. Ливрея, очевидно была взята напрокат для какого то торжественного случая. Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел с каким то странным ожиданием на барина и с необыкновенным любопытством следил за всяким движением его, что крайне смущало господина Голядкина.

– Ну, а карета?

– И карета приехала.

– На весь день?

– На весь день. Двадцать пять, ассигнацией.

– И сапоги принесли?

– И сапоги принесли.

– Болван! не можешь сказать принесли с. Давай их сюда.

Изъявив свое удовольствие, что сапоги пришлись хорошо, господин Голядкин спросил чаю, умываться и бриться. Обрился он весьма тщательно и таким же образом вымылся, хлебнул чаю наскоро и приступил в своему главному, окончательному облачению: надел панталоны почти совершенно новые; потом манишку с бронзовыми пуговками, жилетку с весьма яркими и приятными цветочками; на шею повязал пестрый шелковый галстук и, наконец, натянул вицмундир тоже новехонький и тщательно вычищенный. Одеваясь, он несколько раз с любовью взглядывал на свои сапоги, поминутно приподымал то ту, то другую ногу, любовался фасоном и что то все шептал себе под нос, изредка подмигивая своей думке выразительною гримаскою. Впрочем, в это утро господин Голядкин был крайне рассеян, потому что почти не заметил улыбочек и гримас на свой счет помогавшего ему одеваться Петрушки. Наконец, справив все, что следовало, совершенно одевшись, г н Голядкин положил в карман свой бумажник, полюбовался окончательно на Петрушку, надевшего сапоги и бывшего, таким образом, тоже в совершенной готовности, и, заметив, что все уже сделано и ждать уже более нечего, торопливо, суетливо, с маленьким трепетанием сердца сбежал с своей лестницы. Голубая извозчичья карета, с какими то гербами, с громом подкатилась к крыльцу. Петрушка, перемигиваясь с извозчиком и с кое какими зеваками, усадил своего барина в карету; непривычным голосом и едва сдерживая дурацкий смех, крикнул: «Пошел!», вскочил на запятки, и все это, с шумом и громом, звеня и треща, покатилось на Невский проспект. Только что голубой экипаж успел выехать за ворота, как господин Голядкин судорожно потер себе руки и залился тихим, неслышным смехом, как человек веселого характера, которому удалось сыграть славную штуку и которой он сам рад радехонек. Впрочем, тотчас же после припадка веселости смех сменился каким то странным озабоченным выражением в лице господина Голядкина. Несмотря на то, что время было сырое и пасмурное, он опустил оба окна кареты и заботливо начал высматривать направо и налево прохожих, тотчас принимая приличный и степенный вид, как только замечал, что на него кто нибудь смотрит. На повороте с Литейной на Невский проспект он вздрогнул от одного самого неприятного ощущения и, сморщась, как бедняга, которому наступили нечаянно на мозоль, торопливо, даже со страхом прижался в самый темный уголок своего экипажа. Дело в том, что он встретил двух сослуживцев своих, двух молодых чиновников того ведомства, в котором сам состоял на службе. Чиновники же, как показалось, господину Голядкину, были тоже, с своей стороны, в крайнем недоумении, встретив таким образом своего сотоварища; даже один из них указал пальцем на г на Голядкина. Господину Голядкину показалось даже, что другой кликнул его громко по имени, что, разумеется, было весьма неприлично на улице. Герой наш притаился и не отозвался. «Что за мальчишки! – начал он рассуждать сам с собою. – Ну, что же такого тут странного? Человек в экипаже; человеку нужно быть в экипаже, вот он и взял экипаж. Просто дрянь! Я их знаю, – просто мальчишки, которых еще нужно посечь! Им бы только в орлянку при жалованье да где нибудь потаскаться, вот это их дело. Сказал бы им всем кое что, да уж только…» Господин Голядкин не докончил и обмер. Бойкая пара казанских лошадок, весьма знакомая господину Голядкину, запряженных в щегольские дрожки, быстро обгоняла с правой стороны его экипаж. Господин, сидевший на дрожках, нечаянно увидев лицо господина Голядкина, довольно неосторожно высунувшего свою голову из окошка кареты, тоже, по видимому крайне был изумлен такой неожиданной встречей и, нагнувшись сколько мог, с величайшим любопытством и участием стал заглядывать в тот угол кареты, куда герой наш поспешил было спрятаться. Господин на дрожках был Андрей Филиппович, начальник отделения в том служебном месте, в котором числился и господин Голядкин в качестве помощника своего столоначальника. Господин Голядкин, видя, что Андрей Филиппович узнал его совершенно, что глядит во все глаза и что спрятаться никак невозможно, покраснел до ушей. «Поклониться иль нет? Отозваться иль нет? Признаться иль нет? – думал в неописанной тоске наш герой, – или прикинуться, что не я, а кто нибудь другой, разительно схожий со мною, и смотреть как ни в чем не бывало? Именно не я, не я, да и только! – говорил господин Голядкин, снимая шляпу пред Андреем Филипповичем и не сводя с него глаз. – Я, я ничего, – шептал он через силу, – я совсем ничего, это вовсе не я, Андрей Филиппович, это вовсе не я, не я, да и только». Скоро, однакож, дрожки обогнали карету, и магнетизм начальниковских взоров прекратился. Однако он все еще краснел,улыбался, что то бормотал про себя…"Дурак я был, что не отозвался,

– подумал он наконец, – следовало бы просто на смелую ногу и с откровенностью, не лишенною благородства: дескать, так и так, Андрей Филиппович, тоже приглашен на обед, да и только!» Потом, вдруг вспомнив, что срезался, герой наш вспыхнул как огонь, нахмурил брови и бросил страшный вызывающий взгляд в передний угол кареты, взгляд так и назначенный с тем, чтоб испепелить разом в прах всех врагов его. Наконец, вдруг, по вдохновению какому то, дернул он за снурок, привязанный к локтю извозчика кучера, остановил карету и приказал поворотить назад, на Литейную. Дело в том, что господину Голядкину немедленно понадобилось, для собственного же спокойствия, вероятно, сказать что то самое интересное доктору его, Крестьяну Ивановичу. И хотя с Крестьяном Ивановичем был он знаком с весьма недавнего времени, именно посетил его всего один раз на прошлой неделе, вследствие кой каких надобностей, но ведь доктор, как говорят, что духовник,

– скрываться было бы глупо, а знать пациента – его же обязанность. «Так ли, впрочем, будет все это, – продолжал наш герой, выходя из кареты у подъезда одного пятиэтажного дома на Литейной, возле которого приказал остановить свой экипаж, – так ли будет все это? Прилично ли будет? Кстати ли будет? Впрочем, ведь что же, – продолжал он, подымаясь на лестницу, переводя дух и сдерживая биение сердца, имевшего у него привычку биться на всех чужих лестницах, – что же? ведь я про свое, и предосудительного здесь не имеется… Скрываться было бы глупо. Я вот таким то образом и сделаю вид, что я ничего, а что так, мимоездом… Он увидит, что так тому и следует быть».

Так рассуждая, господин Голядкин поднялся до второго этажа и остановился перед квартирою пятого нумера, на дверях которого помещена была красная медная дощечка с надписью:

К р е с т ь я н И в а н о в и ч Р у т е н ш п и ц, Д о к т о р М е д и ц и н ы и Х и р у р г и и.

Остановившись, герой наш поспешил придать своей физиономии приличный, развязный, не без некоторой любезности вид и приготовился дернуть за снурок колокольчика. Приготовившись дернуть за снурок колокольчика, он немедленно и довольно кстати рассудил, что не лучше ли завтра и что теперь покамест надобности большой не имеется. Но так как господин Голядкин услышал вдруг на лестнице чьи то шаги, то немедленно переменил новое решение свое и уже так, заодно, впрочем, с самым решительным видом, позвонил у дверей Крестьяна Ивановича.

ГЛАВА II

Доктор медицины и хирургии, Крестьян Иванович Рутеншпиц, весьма здоровый, хотя уже и пожилой человек, одаренный густыми седеющими бровями и бакенбардами, выразительным сверкающим взглядом, которым одним, по видимому, прогонял все болезни, и, наконец, значительным орденом, – сидел в это утро у себя в кабинете, в покойных креслах своих, пил кофе, принесенный ему собственноручно его докторшей, курил сигарету и прописывал от времени до времени рецепты своим пациентам. Прописав последний пузырек одному старичку, страдавшему геморроем, и выпроводив страждущего старичка в боковые двери, Крестьян Иванович уселся в ожидании следующего посещения. Вошел господин Голядкин.

По видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не желал видеть перед собою господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение смутился и невольно выразил на лице своем какую то странную, даже, можно сказать, недовольную мину. Так как, с своей стороны, господин Голядкин почти всегда как то некстати опадал и терялся в те минуты, в которые случалось ему абордировать ¹ кого нибудь ради собственных делишек своих, то и теперь, не приготовив первой фразы, бывшей для него в таких случаях настоящим камнем преткновения, сконфузился препорядочно, что то пробормотал, – впрочем, кажется, извинение,

– и, не зная, что далее делать, взял стул и сел. Но, вспомнив, что уселся без приглашения, тотчас же почувствовал свое неприличие и поспешил поправить ошибку свою в незнании света и хорошего тона, немедленно встав с занятого им без приглашения места. Потом, опомнившись и смутно заметив, что сделал две глупости разом, решился, нимало не медля, на третью, то есть попробовал было принести оправдание, пробормотал кое что, улыбаясь, покраснел, сконфузился, выразительно замолчал и, наконец, сел окончательно и уже не вставал более, а так только на всякий случай обеспечил себя тем же самым вызывающим взглядом, который имел необычайную силу мысленно испепелять и разгромлять в прах всех врагов господина Голядкина. Сверх того, этот взгляд вполне выражал независимость господина Голядкина, то есть говорил ясно, что господин Голядкин совсем ничего, что он сам по себе, как и все, и что его изба во всяком случае с краю. Крестьян Иванович кашлянул, крякнул, повидимому в знак одобрения и согласия своего на все это, и устремил инспекторский, вопросительный взгляд на господина Голядкина.

– Я,Крестьян Иванович, – начал господин Голядкин с улыбкою, – пришел вас беспокоить вторично и теперь вторично осмеливаюсь просить вашего снисхождения…– Господин Голядкин, очевидно, затруднялся в словах.

– Гм… да! – проговорил Крестьян Иванович, выпустив изо рта струю дыма и кладя сигару на стол, – но вам нужно предписаний держаться; я ведь вам объяснял, что пользование ваше должно состоять в изменении привычек… Ну,

Отзывы о Dvojnik

[kateclark_1 · Рейтинг: 4 из 5 звезд]

This is my first foray into the world of Dostoevsky, and appropriate as it so differs from his later period of writing (after hard labour). While I accept this work as a psychological study, it seems to me this book has many other levels to it also. This is a 'fantastic' novella. The fantastic 'is that hesitation experienced by a person who knows only the laws of nature, confronting an apparently supernatural event' (Todorov, 1975). It is through this genre that the unexplained supernatural is never explained, and left to the reader to decipher, which is most often impossible. It lies between the marvelous and the uncanny. This novella is a clear example of it because of (in my opinion one of the more interesting aspects of the book) the unreliable narrator. I see his as yet another double of the main character, Goliadkin senior, with 'our hero' meaning the narrator's and self's hero. To the reader, we do not see any sense of a real hero. He even begins to adopt Goliadkin's speech patterns towards the end. The narrator is so unreliable that we are never given a real witness to the existence of goliadkin junior, nor is the reader denied that existence. The novella is puzzling, and difficult to decipher at times. Though he was hailed as a new critical voice in the realist veign, this novella proved dostoevskii could not be so easily pigeon-holed, and displayed his true genius. The first half reads a bit slowly, but the second half flies by (after the supernatural begins). I highly recommend this book as a light introduction to Dostoevskii.

[gbill_7 · Рейтинг: 5 из 5 звезд]

The Double was Dostoevsky’s second book, published in 1846, in the period of his life before being sentenced to hard labor for having been involved in the Petrashevsky circle. He had already been recognized by the important critic Belinsky for his first book, Poor Folk, but was yet to emerge from the ten-year period of penal servitude and exile in Siberia as the man who would crank out the works that he is most known for over the years 1866-1880. Sadly for Dostoevsky, The Double was criticized for being dull and long-winded, which severely hurt the sensitive young author. Happily for us, he took the criticism to heart, and twenty years later, at the height of his powers, significantly revised it. The result is outstanding. The first five chapters are stunning, and one wonders wow, where will he go with this? And it’s captivating to the last page.The Double is about the socially awkward clerk Golyadkin, self-described as “a man apart”, who is surprised on a snowy bridge one night to find his double. This double is a sort of alter ego, and it quickly becomes apparent that he is everything Golyadkin is not. He is perfect in society, acts with grace and elegance, and is the complete opposite of Golyadkin, quickly succeeding in the office and in society where Golyadkin had been frustrated. Golyadkin becomes confused, disoriented, further isolated, and backed into a corner as his standing is further reduced on all fronts, including with his servant. He reacts alternately with indecision and angst, followed by impulse and somewhat random behavior. We empathize with him but he’s artless and clumsy, constantly second guessing himself, and is never at ease. He continues to fight what seems to be a battle he can’t win, at one point feeling too “annihilated, shrunken, impotent” to go on. He becomes increasingly shunned as he tries to right wrongs that his double is perpetrating. The book is a study on several levels, and in the most obvious sense shows the struggle between the awkward, isolated individual and society with its schemers. In another sense it could be viewed as all internal, a spiritual struggle with one’s own self to keep hold of one’s principles and core identity intact. The description of events is dreamlike at times and one wonders if it’s possibly a long nightmare, or perhaps better put, allegory for the nightmare of existence, or a descent into madness. It also works straight up as an eerie, creepy tale.One can clearly see young Dostoevsky in the main character, one who was not like everyone else, those who were smooth, deft, and wore their society masks well. Golyadkin is innocent and wants to trust others, and yet is deceived, scorned, and judged at each turn. The novel is existential and well ahead of its time, prefetching Kafka. Along those lines it was interesting to me that at one point Golyadkin says that next to a tall and handsome fellow at a ball, he feels like a “real little insect”. Even the narrator feels inadequate (“Oh, if I were a poet! It goes without saying, at least such a one as Homer or Pushkin; with a lesser talent you can’t poke your nose in…”) and is also an outsider, capable of empathy and true understanding of darkness and isolation only (“It goes without saying that my pen is too weak, limp and blunt for a respectable depiction of the ball…”). And one can picture Dostoevsky looking on with a mixture of disgust and envy those who, like the double, fit into the category of being “a mischievous one, a frisky one, a crawly one, a chuckling one, fleet of tongue and foot”, and who “worm their way” through crowds and society.Great stuff, and underrated. This edition also contained 23 pages of excellent “extra material” at the end, covering Dostoevsky’s life and his works in separate sections, which I never tire of reading. Just this quote, on winter in St. Petersburg, which is described later as the “final proof of fate’s persecution” against Golyadkin:“It was an awful November night – wet, misty, rainy, snowy, pregnant with gumboils, head colds, cold sores, sore throats, fevers of all possible types and kinds – in short, with all the gifts of November in St. Petersburg. The wind howled in the deserted streets, raising the black water of the Fontanka higher than the mooring rings and plucking provocatively at the scrawny streetlights of the embankment which, in their turn, echoed its howling with the thin, piercing creaking which composed the endless, squeaking, tinkling concert so familiar to every resident of St. Petersburg. It was raining and snowing all at once. Streams of rainwater with the wind ripping through them were gushing all but horizontally, as if from a fire hose, and pricked and whipped the face of the unfortunate Mr. Golyadkin like thousands of pins and needles.”

[missizicks · Рейтинг: 5 из 5 звезд]

Poor Yakov Petrovich Golyadkin. I, too, long had a presentiment of his fate. What a cracking read. Dostoevsky was a master at getting across the feverish hell of madness. I couldn't not read, even though the events that befall Mr Golyadkin at the hands of his double made me uncomfortable in a similar way to Curb Your Enthusiasm. Horrific, exasperating and sad, all at the same time.

[bookomaniac-1 · Рейтинг: 3 из 5 звезд]

Dit was het eerste werk van Dostojevski dat ik las, op 16 jaar. Was er meteen weg van! Heb daarna bijna zijn hele oeuvre verslonden.

[elliepotten · Рейтинг: 3 из 5 звезд]

I picked this up from the library because the new Richard Ayoade-directed Eisenberg-and-Wasikowska movie was coming out and IT LOOKED SO TRIPPILY AWESOME. The book, on the other hand (my first Dostoyevsky, no less) was... well, definitely trippy. Not that awesome, sadly. It's chaotic and fractured and although I did enjoy it, and felt very sorry for poor Golyadkin as he slowly went mad, by the end it had become so disjointed and hard to connect with him at all that I was glad to have finished it. It was only 137 pages, but it took me a long time to read because it was - purposely, admittedly - so choppy. The adaptation, incidentally, worked better for me, but I think I'm still going to need a second viewing to get my head round it!

[wktarin · Рейтинг: 2 из 5 звезд]

Exhausting and bathotic.

[edwinbcn · Рейтинг: 4 из 5 звезд]

The double by Fyodor Dostoevsky was not an easy book to read. I was "lucky" in the sense that my edition (Great short works of Dostoyevsky) did not have an extensive introduction. However, as a trained philologist, one does not come entirely free from preconceptions to a literary work like this, and these preconceptions do make things easier, at least not while reading.The story is that of a clerk, whose life is "invaded" by a persona, virtually his double. Especially in the beginning, the introduction of this double is so masterly, that I experienced a loss of orientation, and switch of perspective, which made me uncertain whether I was "seeing" through the eyes of the "original" Golyadkin (later dubbed "senior") or the double (later dubbed "junior").The intrusive Golyadkin junior is perceived by senior as a threat to his position and his existence. Various scenes are played out at the office, in which junior is supposedly trying to replace senior, superseding senior by outstanding performance or making senior look bad in the eyes of his (their) superiors.Towards the end of this short novel, the reader presented with a logical resolution, namely that Golyadkin has all along been suffering from delusions, and experienced a mental breakdown. The final page superbly reminds us of Philip Roth's Portnoy's complaint.However, another way of reading is possible. Last year, I read Notes from the underground in which a destitute character refers to himself as an insignificant "insect", a total nobody, as opposed to a "hero". The image of the insect made me think of Kafka's Die Verwandlung. While a mental breakdown, and schizophrenic delusion is the most rational explanation for Golyadkin's behaviour, it would still be possible to interpret his visions subjectively, as an externalised threat. For quite a while, reading The double I felt that Golyadkin senior projected his own image on a new employee, an new clerk at the office, equally insignificant as himself. Many of Golyadkin's fears and frantic behaviour to prove himself worthy, or true, could be explained if he felt threatened in his existence by a newcomer who would try to take his place, or possible even oust him. This type of situation is not uncommon in the work place, and as a phenomenon it may have been novel in the mid-nineteenth century.A difficult read with a lot to think about, I will probably need to reread it some other time.

[margaretfield · Рейтинг: 5 из 5 звезд]

fantastic; only book I ever got to the last chapter; then read the whole thing through again before reading the last chapter.

[antao-3 · Рейтинг: 4 из 5 звезд]

(Original Review, 1981-03-23)About how to interpret or read a text. And I am going to use 'he' as my generic pronoun because Hammett was a he.One perfectly valid way is indeed to try to stick as closely as possible to exactly what is in the text and maybe some biographic info, at least a rough knowledge of the time and space of the action, and whatever is known of the author's intentions. In some measure we MUST do thaFor the writers intentions there is a theory of the intentional fallacy: the text says what it says not what the author says it says. For example an author may think he is writing a strong female character when writing about Stella, stunningly beautiful, highly competent executive assistant to self-made billionaire Brad. In fact Stella is a male fantasy. Even the best writers can 'mean' the unintended. For example in Milton's Paradise Lost, Milton unintentionally made Satan into quite a compelling, sublimely majestic figure who made God look like a mean spirited despot. And indeed Milton's Satan evolved into a positive, if flawed, hero type, although subsequent writers were often more comfortable with the figure of Prometheus whose story in Aeschylus' Prometheus Unbound is less tainted by associations with the negativity of Satan's Christian Antichrist image.Writers have lived biographies, lived through their specific times. Just like non-writers. But writers ARE writers. Literature is a vast and mighty river of the expression of being human. No writer of any worth, however innovative or creative, just creates a brand new world of Literature. What a writer reads is to a writer very similar in concept to the very times he lives through. He is living through the Literature he has read just as he has lived through the times. Of course real life may be more powerfully impressed on him such as the death of a loved one, or fighting in a war. But his reading is an important part of his life experience of his very being in the world.So if Hammet created a character which reminds one of a series of other characters going back centuries it is perfectly legitimate to discuss it in terms of Literature just as it would be to discuss the political environment of the times. Literature is fundamentally intertextual. Texts refer as much to each other as to the world. Positively and negatively. Literature is the very psychic life blood of a writer. It is an indelible inextricable part of his biography.Hammett I take to have a brilliant literary mind and to be well read in Literature. I take him to be able to know what a Byronic Hero is, what others thought about that, to have his own thoughts about it, as well as lots of other things (like about detective stories), of course. And I take him to have an idea of what a parable is and how it differs from a story, or what an archetype or double is. Take the 'double': all he has to do is READ Poe's William Wilson, or Dostoevsky’s “The Double” to get what it is as Literature. Or to read Hamlet to know how a “mise en abyme” works. He knows these things and uses them WITH THE MIND OF A BRILLIANT WRITER. A mind that processes literature not as a critic or simple reader, but as a creator of it.So if he fails to say IN the text, "Sam Spade, flawed Byronic Hero, was sitting in his office", that does not mean that Sam Spade is not a Byronic Hero type. If he creates a parable or “mise en abyme” he need not tell us that is what he is doing, nor is it particularly virtuous of us to ignore it because it isn't explicit, to ignore that he is a writer and that is the kind of thing writers do.Is Sam Spade such a figure? Maybe, maybe not. But we can look at his character and compare it to others in Literature. But just because DH doesn't say so, doesn't mean we are reading into it what is not there. Yes it is implicit, but that is about the only way it could be there. Byron too did not say: "Manfred, a Promethean archetype, was brooding on a dark and lonely crag." You have to read it INTO the text yourself. Maybe I am wrong to think DH could have written deeply conflicting archetypal characters like Brigid and Sam who are yet deeply attracted. But I think it is both possible and likely. But it is ONLY interpretation. He didn't SAY, "Into the office strolled Sam's counter archetype, Brigid".It can sound like a stretch but great literature does that all the time. What you have to do is see if there are clues in the text. Because DH DID say Sam looked like a Satan. He did create a strange and powerful emotional entanglement between Brigid and Sam and she is a corrupt devil type (Christian) and he a Satanic man of his own will (Miltonian). And so on. Did he? Maybe it isn't as impressive as I think it is, but that IS the kind of things great writers do, so why not Hammett? But I think the Sam Brigid 'love' story is sublimely brilliantly conceived and written, BECAUSE of that. Does it HAVE to just be an extremely well written noir detective novel? Not for me.At this time, you’re thinking: “Is this a review about The Double” or about “The Maltese Falcon” or "Paradise Lost"? Ah. That’s always the conundrum… If you’ve been following my reviews, you know I don’t write straightforward stuff. It’s all about Intertextuality and Close Reading for me. Coming back to “The Double” and trying to be more incisive, I really loved it, especially from the point where the doppelganger actually arrives and in the rather brilliant ending. I think that it has a problem though, which is that it's not at all what you might think before you go in, so people might go in thinking it's going to be a straightforward laugh-out-loud comedy and it really isn't and is very unsettling and complex. I would have given it 4 stars, but slightly better than “Under the Skin” for me (controversial) (I was worried at first that it was going to be a bit too "Brazil", but it just nodded and then moved on.)

[danielstj · Рейтинг: 4 из 5 звезд]

An amazing story about obsession and paranoia. It is a psychological miasma that also reflects heavily upon Russia during the time that Dostoevsky lived in. There is so much great literary value in this. It can be interpreted many different ways, and the subtext of many of the themes that keep reiterating themselves, as if cast down by snow, are innumerable.

A thrilling read. Recommended for those interested in classics.

[tronella_1 · Рейтинг: 3 из 5 звезд]

It was compelling, but I'm not sure I understand what actually happened at the end...