Голос Сокольничего

Автор David Blixt

С бурных событий «Королей Вероны» прошло восемь лет. Пьетро Алагьери обосновался в Равенне, где, переживая потерю своего знаменитого отца, он также втайне воспитывает Ческо, незаконнорожденного наследника веронского принца Кангранде делла Скала.

Внезапная весть о смерти Кангранде вынуждает Пьетро вновь возвратиться в Верону с намерением помешать соперникам Ческо узурпировать его законное место. Но Ческо не желает становиться пешкой в чужих руках. Юный своенравный гений бросает вызов даже звёздам. Тем временем где-то за кулисами серый кардинал дёргает за ниточки, неизбежно подталкивая участников этой жестокой игры к её кровавой развязке.

Основанный на цикле итальянских пьес Шекспира, этот роман полон коварных опасностей и открывает читателю мистическую сторону Италии раннего Возрождения. Наполненное дерзкими приключениями, безответной любовью и вероломным предательством, это эпическое путешествие своим характером напоминает таких представителей жанра, как Бернард Корнуэлл, Шэрон Кей Пенман и Дороти Даннетт.

• Язык: Русский
• Издатель: Next Chapter
• Дата выпуска: 17 мар. 2023 г.

David Blixt

David Blixt's work is consistently described as "intricate," "taut," and "breathtaking." A writer of historical fiction, his novels span the Roman Empire (the COLOSSUS series, his play EVE OF IDES) to early Renaissance Italy (the STAR-CROSS'D series) through the Elizabethan era (his delightful espionage comedy HER MAJESTY'S WILL, starring Will Shakespeare and Kit Marlowe as hapless spies), to 19th Century feminism (WHAT GIRLS ARE GOOD FOR, his novel of reporter Nellie Bly). During his research, David discovered eleven novels by Bly herself that had been lost for over a century. David's stories combine a love of theatre with a deep respect for the quirks and passions of history. As the Historical Novel Society said, "Be prepared to burn the midnight oil. It's well worth it."Living in Chicago with his wife and two children, David describes himself as an "author, actor, father, husband-in reverse order."

Предварительный просмотр книги

Голос Сокольничего

ГОЛОС СОКОЛЬНИЧЕГО

Под звездой злосчастной 2

DAVID BLIXT

Перевод

ALINA LIMANSKAYA

© David Blixt, 2012

Компьютерная вёрстка © Next Chapter, 2023

Издательство Next Chapter, 2023

Оформление обложки: The Killion Group

Карты: Jill Blixt

Редактура: Violetta Ivanova, Arty Ra (Artyom Radulov)

Эта книга — художественное произведение. Упоминаемые в ней имена, названия, персонажи, места и события являются плодом воображения автора и используются для воплощения художественного замысла. Любое сходство с реальными событиями, местами и личностями, будь то живыми или мёртвыми, является чистой случайностью.

Все права сохраняются. Никакая часть этой книги не может воспроизводиться или передаваться ни в какой форме, никакими средствами, будь то электронными или механическими (включая фотокопирование и запись), и ни в какой информационно-поисковой системе без разрешения автора.

Отрывки из «Божественной комедии» Данте даны в переводе М. Лозинского. Остальные стихи даны в переводе А. Лиманской, если не указано иное.

СОДЕРЖАНИЕ

В память о

Действующие Лица

Северная Италия

Эпиграф

Пролог

АКТ I

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

АКТ II

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Акт III

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

АКТ IV

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

АКТ V

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Эпилог

Послесловие

Дорогой читатель

Об авторе

Примечания

В ПАМЯТЬ О

Джиме Позанте

(1946–2008)

Пейдже Хэмилтоне Хёрне

(1960–2008)

Уилле Шутце

(1962–2009)

Людях творчества, наставниках, друзьях

«Время существует для стрекоз и ангелов. Первые живут слишком мало, вторые — слишком долго».

ДЖЕЙМС ТЁРБЕР

Посвящается Дженис, Дэшилу и Эвелин,

которые значат для меня целый мир.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

♦ исторический персонаж

◊ шекспировский персонаж

СЕМЕЙСТВО ДЕЛЛА СКАЛА ИЗ ВЕРОНЫ

♦ ФРАНЧЕСКО «КАНГРАНДЕ» ДЕЛЛА СКАЛА — правитель Вероны, имперский викарий Тревизской марки

♦ ДЖОВАННА ДИ СВЕВИА — супруга Кангранде, правнучка императора Фридриха II

♦ ФЕДЕРИГО ДЕЛЛА СКАЛА — родственник Кангранде

♦ АЛЬБЕРТО ii ДЕЛЛА СКАЛА — племянник Кангранде, старший брат Мастино

♦/◊ МАСТИНО ii ДЕЛЛА СКАЛА — племянник Кангранде, младший брат Альберто

♦ ВЕРДЕ ДЕЛЛА СКАЛА — старшая из племянниц Кангранде, сестра Мастино и Альберто

♦ КАТЕРИНА ДЕЛЛА СКАЛА — средняя из племянниц Кангранде

♦ АЛЬБУИНА ДЕЛЛА СКАЛА — младшая из племянниц Кангранде

♦/◊ ФРАНЧЕСКО «ЧЕСКО» ДЕЛЛА СКАЛА — бастард

◊ ПАРИДЕ ДЕЛЛА СКАЛА — внучатый племянник Кангранде, сын покойного Чеккино делла Скала

СЕМЕЙСТВО НОГАРОЛА ИЗ ВИЧЕНЦЫ

♦ АНТОНИО НОГАРОЛА — дворянин родом из Виченцы, старший брат Баилардино

♦ БАИЛАРДИНО НОГАРОЛА — синьор Виченцы, женат на сестре Кангранде, Катерине

♦ КАТЕРИНА ДЕЛЛА СКАЛА — сестра Кангранде, супруга Баилардино

♦ БАИЛАРДЕТТО «ДЕТТО» НОГАРОЛА — старший сын Баилардино и Катерины

◊ ВАЛЕНТИНО НОГАРОЛА — младший сын Баилардино и Катерины

СЕМЕЙСТВО АЛАГЬЕРИ ИЗ ФЛОРЕНЦИИ

♦ ПЬЕТРО АЛАГЬЕРИ — веронский рыцарь, сын поэта Данте

♦ ДЖАКОПО «ПОКО» АЛАГЬЕРИ — младший сын Данте

♦ АНТОНИЯ АЛАГЬЕРИ — дочь Данте, послушница в монастыре под именем сестры Беатриче

СЕМЕЙСТВО КАРРАРА ИЗ ПАДУИ

♦ МАРЦИЛИО ДА КАРРАРА — синьор Падуи, родственник Джаноццы Монтеккьо

♦ НИККОЛО ДА КАРРАРА — родственник Марцилио, брат Убертино

♦ УБЕРТИНО ДА КАРРАРА — родственник Марцилио, брат Никколо

♦ КУНИЦЦА ДА КАРРАРА — сестра Марцилио

СЕМЕЙСТВО МОНТЕККЬО ИЗ ВЕРОНЫ

◊ РОМЕО МАРЬОТТО «МАРИ» МОНТЕККЬО — глава семьи Монтеккьо, отец Ромео

◊ ДЖАНОЦЦА ДЕЛЛА БЕЛЛА — супруга Марьотто, родственница семьи Каррара, мать Ромео

◊ РОМЕО МОНТЕККЬО — сын Мари и Джаноццы

АУРЕЛИЯ МОНТЕККЬО — сестра Марьотто, супруга Бенвенито Леноти, мать Бенволио

БЕНВЕНИТО ЛЕНОТИ — веронский рыцарь, женат на Аурелии, отец Бенволио

◊ БЕНВОЛИО ЛЕНОТИ — двоюродный брат Ромео, сын Бенвенито и Аурелии

СЕМЕЙСТВО КАПУЛЛЕТТО ИЗ ВЕРОНЫ

◊ АНТОНИО «ТОНИ» КАПУЛЛЕТТО — глава семьи Капуллетто, родом из Капуи

◊ АРНАЛЬДО КАПУЛЛЕТТО — дядя Тони

◊ ТЕССА ГУАРИНИ — супруга Тони, мать Джульетты

◊ ТЕОБАЛЬДО «ТИБО» КАПУЛЛЕТТО — племянник Тони

◊ ДЖУЛЬЕТТА КАПУЛЛЕТТО — дочь Тони и Тессы

ВТОРОСТЕПЕННЫЕ ПЕРСОНАЖИ

АББАТИСА ВЕРДИАНА — настоятельница веронского монастыря бенедиктинок Санта-Мария-ин-Органо

♦ АЛЬБЕРТИНО МУССАТО — поэт и историк родом из Падуи

АНДРИОЛО ДА ВЕРОНА — конюх Капуллетто, супруг Анжелики

АНЖЕЛИКА ДА ВЕРОНА — кормилица Тессы и Тибо, супруга Андриоло

АВЕНТИНО ФРАКАСТОРО — личный врач Кангранде

БАПТИСТА МИНОЛА — падуанский дворянин, отец Катерины и Бьянки

♦ БЕРНАРДО ЭРВАРИ — веронский рыцарь, член совета старейшин Вероны

♦ ЕПИСКОП ФРАНЦИСК — францисканец, лидер веронского духовного роста

◊ БРАТ ЛОРЕНЦО — францисканский монах родом из Франции

♦ ФРАНЧЕСКО ДАНДОЛО — венецианский дворянин

♦ ГУЛЬЕЛЬМО КАСТЕЛЬБАРКО — веронский дворянин, оружейник Кангранде

♦ ГУЛЬЕЛЬМО II КАСТЕЛЬБАРКО — сын Кастельбарко

ДЖУЗЕППЕ МОРСИКАТО — доктор, рыцарь, проживает в Равенне

◊ ГОРТЕНЗИО & ПЕТРУЧЧО II БОНАВЕНТУРА — близнецы, сыновья Катерины и Петруччо

◊ ДЖЕССИКА — венецианская еврейка, дочь Шалаха

◊ КАТЕРИНА БОНАВЕНТУРА — супруга Петруччо Бонавентуры родом из Падуи

♦ ЖИД МАНУЭЛЬ — распорядитель празднеств при дворе Кангранде

МАССИМИЛИАНО ДА ВИЛЛАФРАНКА — начальник охраны в палаццо Кангранде

♦ НИККОЛО ДА ЛОЦЦО — рыцарь родом из Падуи, перешедший на сторону Кангранде

НИКЛАС ФУКС — друг Мастино родом из Германии

♦ ПАССЕРИНО БОНАККОЛСИ — подеста Мантуи, союзник Кангранде

◊ ПЕТРУЧЧО БОНАВЕНТУРА — веронский дворянин, женат на Катерине Минола

◊ ШАЛАХ — венецианский еврей, ростовщик, отец Джессики

ТАРВАТ АЛЬ-ДААМИН — мавританский астролог, прозванный Арусом

ТУЛЛИО Д’ИЗОЛА — пожилой слуга, главный дворецкий Кангранде

♦ ЦИЛИБЕРТО ДЕЛЬ’АНДЖЕЛО — главный егерь Кангранде

СЕВЕРНАЯ ИТАЛИЯ

СЕВЕРНАЯ ИТАЛИЯ

ВЕРОНА

ВЕРОНА

Piazza Dei Signori

ПЬЯЦЦА-ДЕЙ-СИНЬОРИ

О горе мне, любившей ястреба вдове —

Разбилось сердце, плоть остервенела,

Сокольничего кличу предан был,

И голода его не знало тело.

Теперь, вздымая к новой высоте,

На воле доброй нарезвившись всласть,

Он в сад Эдема путь нашёл во тьме,

Чужую на себе изведав власть.

Мой милый ястреб, вскормленный птенец,

Хранитель золотого бубенца,

Который я доверила тебе

За смелость и стремленье без конца,

Свободный ныне, как морской простор,

Оковы сбросив, смог ты воспарить,

Но пойман на своей охоте злой рукой,

И больше никому тебя не приручить.

ПОЭТЕССА 13-ГО ВЕКА, ОСТАВШАЯСЯ АНОНИМНОЙ

…Если бы мне

Сокольничего голос, чтобы снова

Мне сокола-красавца приманить! ¹

ДЖУЛЬЕТТА РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА АКТ II СЦЕНА II

ПРОЛОГ

ВЕРОНА

Пятница, 12 июля 1325 года

— Борзой Пёс мёртв!

Пламя злосчастного известия вспыхнуло и стремительно разнеслось по всей Италии, повергнув её в ад кромешный. Занялось оно, как всегда, недалеко от Виченцы: веронский синьор скакал туда в спешке, собираясь отразить очередную атаку падуанцев, когда внезапно слёг и скоропостижно скончался.

Повсюду гвельфы праздновали кончину своего заклятого врага: в Падуе победно звонили колокола, в Тревизо вздыхали с облегчением, в Венеции резко возросли объёмы поставок — города, захваченные им или сдавшиеся на его милость, озирались во вмиг изменившемся мире и задавались вопросом, что же грядёт.

В течение часа после того, как вести достигли Вероны, неминуемая толпа собралась перед Палаццо Скалигеров на Пьяцца-дей-Синьори. Сотни людей уставились вверх в ожидании знака, сигнала, спасителя.

На северной стороне этой же самой площади, в священном зале Джурисконсульти, четырнадцать членов городского совета пытались перекричать друг друга в ожесточённых дебатах:

— Почему нам не провести свободные выборы?

— Потому что мы понятия не имеем, кто займёт его место!

— Люди станут голосовать только за делла Скала!

— Значит, нам нужно решить, кто из членов семьи должен править.

Вариантов было прискорбно мало. Идеальный кандидат, Чеккино делла Скала, погиб на турнире в прошлом феврале. По его линии оставалось три претендента, ни один из которых ещё не достиг совершеннолетия.

— Вот же дурак непроходимый! Дальше своей мании величия ничего не видел, даже не озаботился составить завещание, элементарная мера осмотрительности!

— Да уж, особенно после Понте-Корбо, казалось бы…

— Хватит болтать, — рявкнул глава этого собрания, Гульельмо да Кастельбарко старший. — У нас много работы.

— Да, — согласился Бернардо Эрвари, исполнительный чиновник и друг Кастельбарко, — Сперва нужно констатировать его смерть. Гонцы и священники уже в пути. Следующее, что необходимо сделать…

— …послать к его жене в Мюнхен, — закончил крепкий, широкоплечий парень в дублете с засохшими пятнами вина. Собравшиеся попрятали свои улыбки — Петруччо Бонавентура был не только новобранцем в городском совете, но и мужчиной, чья супруга имела известность чуть ли не большую, чем он сам.

Кастельбарко кивнул, будто именно этим он и собирался заняться. На самом же деле существовало ещё одно послание, которое нужно было отправить как можно скорее. Послание, которое мог написать лишь он один, ибо коллеги его ошибались — завещание было.

— Вообще-то, Бонавентура, я считаю, надо оставить её в блаженном неведении, — все повернули головы в его сторону, и невысокий рыцарь по имени Нико да Лоццо развёл руками, — Что? Все мы знаем, что она скажет. Но Париде всего десять лет. Люди ни за что не примут его.

— Люди примут, кого мы им скажем принять, — заметил гладковыбритый мужчина в епископской митре и рясе францисканца.

— Вы бы предложили ребёнка, ваше превосходительство? Разве церковь одобрит избрание кого-то столь юного? — осторожно спросил Кастельбарко.

— Это более удобоваримый вариант, нежели…

— Даже если и так, — многозначительно вставил Нико да Лоццо, — за ниточки-то кто будет дёргать?

Наступившее молчание нарушил краснолицый Петруччо, вдруг рассмеявшись в свою неопрятную бороду:

— Ну, хоть похитителя невест и растлителя малолетних здесь нет. Уж они-то бы добавили к нашей дилемме! Лично я бы обошёлся без грызни.

Одобрительные смешки внезапно потонули в сотрясшем стены рёве сотен глоток. Повскакав со своих мест, старейшины Вероны бросились на улицу, молясь про себя, чтобы всё это оказалось нелепой ошибкой, вопреки всему надеясь увидеть возвращение Борзого Пса к жизни.

Но вместо этого, собравшись на ступенях Джурисконсульти, советники обнаружили, что вопрос о наследовании неприятным образом решён за них.

На балконе нового Палаццо Скалигеров стояла троица, разношёрстная, насколько вообще позволяло семейное сходство. Первым был тощий, как стручок, мужчина средних лет и среднего роста. Федериго делла Скала, внучатый племянник первого правителя из рода Скалигеров, потрясал над головой бугристыми руками, будто только что выиграл Палио. Июльское солнце высветило серебро в его волосах.

Вторым был юноша девятнадцати лет. Самый крупный из троицы, он частенько становился предметом насмешек за неуклюжую свою походку и тем не менее пользовался большой любовью благодаря щедрому кошельку и великодушной улыбке — Альберто делла Скала, прозванный Забыльберто теми, кто знал его.

Третий юноша стоял отдельно от своего брата и старшего родственника, у самого края балкона Палаццо-Нова. Он не махал руками, не улыбался. Его волосы были темнее, чем у других, а лицо отличала красивая худоба. Глаза его, сверкавшие в лучах послеполуденного солнца, были настолько густого синего цвета, что легко можно было решить, будто они совсем чёрные. Названный в честь первого правителя из рода Скалигеров, он смотрел вниз из дворца, возведённого его тёзкой; дворца, который теперь властью восторженных людских криков принадлежал ему.

Мастино делла Скала, в прошлом месяце достигший семнадцати лет. Никто не смеялся над ним. Больше нет.

Борзой Пёс был мёртв.

Да здравствует Мастиф.

АКТ I

НЕ МУЧЬ ЕГО ДУШИ

1

РАВЕННА

Суббота, 13 июля 1325 года

Совсем как Джотто был неоднозначен по поводу своей легендарной «О» (куда же проще?), так и звёзды относились к мальчику. А на земле, далёкие от их мерцания и капризных уловок судьбы, смертные люди совершали роковую ошибку, принимая его за чистую монету.

Коррадо определённо такую ошибку совершил. Стоя спиной к двери в боковой комнате церкви Frati Minori ¹, он измерял предплечьем каменную плиту, когда чей-то голос произнёс:

— Он был несколько ниже.

Коррадо подпрыгнул на месте и развернулся, блеснув проступившей на лбу испариной. Но нарушителем его спокойствия был всего лишь мальчик, ростом едва достигавший груди Коррадо. Косые солнечные лучи высветили несколько золотистых завитков средь его каштановой гривы.

— При погребении рост его составил пять футов шесть дюймов, однако при жизни он сутулился, так что казался ещё ниже. Вы ведь это здесь пытаетесь выяснить?

Мальчик лёгкой походкой прошествовал в мавзолей, и Коррадо отметил, что парнишка почти до отвращения хорош собой. За исключением глаз. Они навевали тревогу: пляшущее зелёное пламя с золотыми искрами и бледно-голубым окаймлением. Полные веселья, полные озорства.

— Проваливай, сопляк, а не то я сам тебя вышибу, — Коррадо потряс кулаком.

Пожав плечами, бесёнок улыбнулся: уголок его губ пополз вверх, словно художник довершил своё творение последним мазком кисти. Ангельское совершенство портил лишь небольшой шрам у правого глаза.

— Я лишь пытаюсь помочь. Видите ли, он ведь был моим дедушкой.

Коррадо мысленно чертыхнулся. Ему сообщали о родственниках в городе, но он никак не ожидал, что кто-то наведается сюда среди бела дня. Он ступил вперёд, занося кулак:

— Я сказал, вали отсюда!

Мальчишка крутанулся на каблуках и рассмеялся, будто Коррадо был пёстрым шутом и плясал перед ним для его развлечения.

— Как пожелаете, — отвесив размашистый поклон, мальчишка выскользнул обратно на солнечный свет, посвистывая на ходу.

Слушая, как медленно удаляется свист, Коррадо вытер пот со лба и кощунственно ругнулся. Лучше поскорее покончить с этим и убраться отсюда. Прихожане были усердно заняты молитвой или досужими толками, а большинство монахов несли свою утомительную святую службу, но маленький ублюдок мог проболтаться и привести сюда старших членов семьи с неловкими вопросами.

И всё же полученные сведения имели пользу: зная размеры тела, Коррадо с лёгкостью прикинул размеры плиты, закрывающей саркофаг — две трети толщины предплечья. Дальнейшие расчёты он мог провести уже в трактире.

Пройдя под огромными коваными канделябрами боковой часовни, Коррадо вошёл в помещение церкви. Чтобы отвести подозрения, он преклонил колени и притворился, что молится. Францисканцы в своих дурацких капюшонах занимались своими делами, не обращая внимания на очередного потрёпанного паломника. Минуту спустя он вышел за дверь, мимоходом бросив медную монету в ящик для пожертвований. Коррадо был доволен: до склепа можно было добраться без труда, притом только через главное здание церкви, из монастырских помещений туда ходу не было.

Что было большой удачей, ведь Коррадо наняли, чтобы разграбить его.

Убедившись, что за ним нет хвоста, Коррадо проследовал к трактиру «Красный грифон». Расположенный в двух милях за городскими стенами, трактир почти пустовал, за исключением лишь пары пьяниц на первом этаже. Женщин тоже не было видно, если не брать в расчёт толстую старую деву, чьи руки толщиной не уступали древесному стволу. Она разносила гостям эль и вышибала вон всяких смутьянов.

У дальней стены сидели четверо вооружённых мужчин. Один притворялся, что подрёмывает, другие бросали кости за пошарпанным дубовым столом. Виду никто не подал, но все четверо заметили, как Коррадо нарочито потёр переносицу — значит, началось.

Заказав себе чарку вина, Коррадо поднялся по боковой лестнице к двери лучшей комнаты трактира и постучал.

— Entra! ²

Комната была прекрасно обставлена. По стенам висели плотные гобелены, а вместо тростника полы устилал ковёр. Широко распахнутые просторные окна приветливо впускали полуденное солнце, в лучах его мерцали пылинки, парящие в нагретом, гнетуще неподвижном воздухе.

Около одного из огромных окон на стуле со скамеечкой для ног растянулся единственный обитатель комнаты. Полностью одетый в изящном дублете ³, светлой камиче ⁴, дорогих шоссах ⁵ и высоких кожаных ботинках, он листал какую-то книгу и ел оливки из миски. Его единственным признанием жары был веер, очень похожий на дамский.

Когда Коррадо закрыл за собой дверь, мужчина пнул ему через комнату скамеечку, переставив ноги на подоконник.

— Ты потный, как свинья. Случилось что? Скажи мне, что тебя не видели.

— Не видели, — решив умолчать о ребёнке, Коррадо уселся.

— Хорошо, — парень снова потянулся за оливками, не предлагая поделиться, — докладывай.

— Плита шесть с половиной футов в длину, два с половиной — в ширину, восемь дюймов вглубь. Похоже, её подгоняли, значит, внутри имеется углубление… вероятно, ещё два или три дюйма. Потребуются все шестеро из нас.

Щёголь выплюнул косточку в открытое окно и изящно вытер губы.

— Ты хотел сказать, все пятеро из вас.

— Ты не пойдёшь?

— Я что, выгляжу как наёмный рабочий? — вопрос очевидно его позабавил.

— Я не уверен, что мы справимся меньшим количеством человек, — почесал затылок Коррадо, — ты позволишь…

— Вы позволите, — поправка прозвучала непринуждённо, привычно.

— Вы позволите…

— Нет. Местных не привлекать. Придётся справиться впятером.

Коррадо наблюдал, как щёголь проглотил ещё одну оливку, думая о том, как до абсурдного просто было бы сейчас убить его. Да, он не смог бы больше никогда показаться в Тоскане, однако он обрёл бы наконец свободу. Он мог бы взять с собой этих четверых, что сейчас играли в кости внизу, и сколотить банду разбойников с большой дороги… может, на подходах к Вероне, где суровые Альпы вынуждали путешественников бродить поодиночке. Или в Испании. В таких местах, как Арагон или Португалия, всегда был спрос на итальянских солдат. Всё, что потребуется, это…

Коррадо поднялся и стал расхаживать по комнате.

— В таком случае некому будет стоять на часах. Поднимать эту чёртову штуковину придётся всем вместе, никто не помешает монахам поднять тревогу, если нас вдруг обнаружат.

— Перед тем, как браться за работу, перережьте колокольные верёвки, — щёголь вяло обмахнулся веером и перевернул страницу своей книги.

— Ну, уже что-то, — остановившись за спиной щёголя, Коррадо выудил мизерикордию ⁶ из-за голенища сапога и сделал два стремительных шага, примеряясь к обнажённой шее…

Его тут же осыпало влажным градом мелких плодов, а вслед за оливками в него полетело и кое-что потяжелее — скамеечка для ног. Запястье вывернулось, колени подогнулись, и мгновение спустя он уже лежал на спине, обезоруженный. Щёголь пригвоздил его руку к полу каблуком ботинка, а колено упёр в грудину, держа мизерикордию у самого его горла.

— Коррадо, Корра-адо. Ты ведь уже заслужил один смертный приговор. Зачем же ты ищешь второго?

— Я… я не… — задыхался Коррадо.

Щёголь хлестнул его веером по щеке.

— Ещё как искал. Я удивлён, что ты не сделал этого раньше. Похоже, ты не самая резвая гончая в стае. Тебя освобождают из тюрьмы, спасают от скорого повешения, и я твой единственный свидетель. Убери меня, и ты свободен. Неужели это так сложно? — кинжал не дрогнул, когда щёголь сильнее надавил коленом на грудь; Коррадо инстинктивно дёрнулся, и на лезвии проступила кровь, — но ты должен помнить, дорогой, милый Коррадо, что у тебя нет ни кошачьей ловкости, ни острых зубов, чтобы их скалить. Ты всего лишь крыса и можешь только прятаться, а вот в моей природе кошачьего куда больше, и кошки любят поиграть с добычей до или после того, как прикончат её. На данный момент мне нужны твои умения, но не настолько, чтобы я был готов снести ещё одну подобную обиду. Это понятно?

— Да, — к его горлу подступила тошнота, в глазах встали слёзы, но Коррадо не пошевелил ни одним мускулом.

— Превосходно, — щёголь поднялся с него и бросил на пол мизерикордию; Коррадо согнулся пополам, обхватив себя руками и жадно глотая воздух.

Подняв свою книгу, щёголь заметил погнутые страницы и с досадой прищёлкнул языком. Поставив упавший стул вертикально, он вновь разместил ноги на подоконнике.

— Собери своих учеников и приготовься преподать им единственный урок, который ты знаешь, мой хвостатый… ну, если не друг, то, по крайней мере, товарищ. Ведь мы и есть товарищи, a fin, fin et demi. ⁷ Сегодня то же ремесло, что приговорило тебя к смерти, дарует тебе жизнь. И ради Бога, не заблюй ковёр. Ты уже и так его испачкал.

Коррадо коснулся своей кровоточащей шеи и поднялся на ноги, подошвами ботинок вдавив мякоть разбросанных оливок в дорогую ткань ковра. Едва отдышавшись, он поднял мизерикордию и, еле ноги волоча, побрёл вон из комнаты. У самой двери он обернулся:

— Где вы будете, господин, когда мы со всем управимся?

— Где-то. Об этом не беспокойся. Наше соглашение в силе: если вы успешно справитесь с задачей, вы получите ваши бумаги о помиловании и сможете умереть, когда вашей душе угодно. А теперь оставь меня страдать от этой невыносимой жары. О, и Коррадо… не мог бы ты прислать сюда девушку? У меня закончились оливки.

Когда Коррадо удалился, щёголь выделил минутку, чтобы поправить створку окна; того самого окна, благодаря которому эта комната и была лучшей в трактире. Стекло могло быть куда полезнее, нежели обычные ставни. Сердце обитателя комнаты каждый раз надрывалось при мысли о том, что пятьдесят лет назад сирийцы продали секрет изготовления стекла Венеции, а не его родному городу. Теперь вся Италия требовала стеклянных сосудов и побрякушек. Какую монополию выстраивали венецианцы!

Изготовитель этого конкретного окна венецианцем явно не был и напортачил с пропорциями песка и буковой золы; в тех местах, где ремесленник дул слишком сильно или слишком слабо, стекло пузырилось, но и такого качества оказалось достаточно, чтобы показать отражение. Бедный простак Коррадо выбрал совершенно неподходящее место, чтобы достать свой кинжал.

В комнату вошла девушка с новой миской, и в том же отражении щёголь наблюдал, как она наклонилась, чтобы собрать с ковра раздавленные оливки. Бёдра служанки были великолепны, и гостю представилось, что ягодицы её, стало быть, сочны, как персик. Он решил, что мог бы навестить её позже или, скорее, настоять, чтобы она навестила его — недурной способ отвлечься, пока Коррадо будет заниматься своим ремеслом.

Девушка ушла, и гость вернулся к чтению своего довольно бедного сборника стихотворений. В момент, когда он было потерялся во второй строфе, что-то привлекло его внимание в одном из пузырьков некачественного стекла, какое-то движение на крыше дальше по улице. Наверное, птица.

Некоторое время спустя, когда щёголь встал и потянул затёкшие мышцы, он заметил в окне приглянувшуюся служанку, болтавшую с каким-то ребёнком.

Гость удивлённо наблюдал, как странная пара что-то неотрывно обсуждала несколько минут. Он мог бы высунуться из окна и подслушать, о чём они говорят, но что бы там ни было, вряд ли оно было столь уж существенным. Как и его приспешник, щёголь счёл мальчика недостойным внимания.

И совершил ошибку.

2

Прежде, чем выдвинуться на дело, Коррадо дождался последней бенедиктинской службы, и убедился, что его команда к предстоящей работе подойдёт в изрядном подпитии. Редкие чудаки подавались в расхитители могил, а Коррадо был единственным из компании, кого осудили именно за это преступление.

Всего неделя прошла с тех пор, как его должны были вздёрнуть на виселице за осквернение могилы какого-то богача. Негласное правило его профессии — не обращать внимания на имена и фамилии. Это не только могло вызвать ненужное сочувствие к вдове или ребёнку, но и не лучшим образом действовало на воображение.

Поймав, его прежде жестоко избили, затем притащили к консулу, который тут же признал его виновным. Коррадо и поспорить с этим не мог, ведь его взяли при кольцах мертвеца, при его пальцах и при прочем добре. Он совершенно бесстыже умолял сохранить ему жизнь, беззастенчиво предлагая свои услуги городу, если только его пощадят. Но его снова избили, глухие ко всем мольбам, и бросили к убийцам и еретикам, которые с удовольствием подхватили избиение — людей его профессии не уважали среди более умудрённых злодеев.

Затем, за час до рассвета в день, на который была назначена его казнь, Коррадо провели из камеры в экипаж с занавешенными окнами и доставили в дом с видом на Арно. Его грубо протолкнули в двери и бросили на устланный тростником пол фойе. Тогда-то, подняв голову, он впервые увидел щёголя, шагавшего к нему как на прогулке.

— И это расхититель могил? Серьёзно? Я-то думал, он будет более... сухожильным. Ну, что же, крепкий желудок — крепкое сердце. Говорить умеешь?

Коррадо что-то промямлил, и мужчина рассмеялся, отпустив ещё порцию насмешек. Спустя то, что казалось вечностью пустой болтовни, щёголь улыбнулся и приказал Коррадо подняться.

— Подобно древнейшим императорам, мне дана власть даровать жизнь, либо приговаривать к смерти. И, подобно первому Цезарю, я склонен к опрометчивому милосердию. Но, подобно Помпею, я потребую кое-что взамен. Я не думаю, что у тебя есть дочь? — Коррадо пробормотал, что нет, во всяком случае той, о которой бы он знал, — какая жалость. Тогда отец. Нет-нет, не твой отец, и даже не мой. Скорее, я разыскиваю человека, который заменит мне отца, и, так уж случилось, что нет никого более подходящего, чем ты, чтобы мне в этом помочь. Видишь ли, я имею в виду кое-кого конкретного. О, да перестань же трястись и послушай, не порть мне веселье — я же играю в Цезаря! Мне нужно, чтобы ко мне доставили кое-кого не очень-то живого. Если ты выполнишь для меня это незначительное дельце, я, вероятно, смогу отменить твой прискорбный приговор. Ну, может, я несколько приукрасил… я уже отменил его специальным распоряжением. Но я ловко спрятал этот документ в очень надёжном месте. Никто не знает об этом, помимо меня и Anziani, а городские старейшины вряд ли станут поднимать шум, если я позволю тебе жениться на твоей деревянной невесте по вашей старой договорённости. Однако же, если ты окажешь мне поддержку в этом маленьком мероприятии, я любезно передам тебе эту бумагу, и мы разойдёмся, как в море корабли. Ну, что скажешь?

— Если я украду для вас тело, вы меня отпустите? — Коррадо с трудом мог угнаться за витиеватыми речами этого парня.

— Что за ум! Что за гений! Пройдёт дюжина лет, и он сможет читать и писать на уровне дрессированной обезьяны! Так что ты скажешь?

Что ещё можно было сказать, кроме как «да»? Коррадо выбрал среди заключённых ещё четверых: сильные руки, жаждущие свободы — уж, конечно, не тех, кто его избивал. Приятная месть.

Впоследствии он естественно узнал, чьи останки ему предстоит выкрасть, и по спине его пробежал неприятный холодок. Но, стоя одной ногой на эшафоте, Коррадо рискнул бы всем. И теперь он вёл свою команду головорезов и изуверов к стенам Равенны. Войны в воздухе не витало, так что ворота охранялись единственным стражником с факелом в руке; не увидев на путниках доспехов и оружия, сверх необходимого для самообороны на пустынных дорогах, привратник пропустил их в город.

Прежде всего Коррадо привёл свой отряд к телеге, где он заранее припрятал под соломой кирки, железные ломы и штормовой фонарь. Прихватив снаряжение и натянув пониже капюшоны, дабы сойти за миноритов, они направились к церковному двору. Тёплая и безлунная ночь благоволила расхитителям могил: облака затянули небо, скрыв грешников даже от всевидящего взора звёзд.

В эти часы между службами все братья монастыря Сан-Лоренцо должны были спать. Коррадо не испытывал желания поднимать руку на священнослужителя и понадеялся, что ни одна душа не задержалась внутри церкви. Иного выхода не было. Либо этот мертвец, либо они пятеро в петле. И да поможет Господь всякому, кто встанет у них на пути.

Один за другим они проскользнули в церковь, вглядываясь в глубину неосвещённого нефа, туда, где во мраке едва поблёскивал алтарь. Кто-то преклонил было колени, дабы осенить себя крестом, но другие остановили его, сочтя неразумным лишний раз привлекать внимание Господа.

Крадучись на цыпочках, Коррадо провёл своих людей в боковую часовню. Установив фонарь на полу, он приоткрыл металлические дверцы ровно настолько, чтобы осветить мраморный саркофаг. Коррадо огляделся. Всё было так же, как и днём, за исключением канделябра над головой, теперь накрытого парусиной. Странно, но поди разбери, что у этих монахов на уме.

Приблизившись к каменной плите, Коррадо просунул железный прут под край тяжёлой крышки. К нему присоединились другие преступники, и работа закипела.

Коррадо чувствовал, что потеет. Не потому, что ночь была тёплой, не от физического напряжения, и даже не от страха обнаружения. У него были серьёзные опасения по поводу осквернения именно этой могилы. При любых других обстоятельствах он никогда бы не осмелился на такое, ведь этот покойник при жизни якшался с демонами; поднять его кости из-под земли значило обречь себя на то же самое или того хуже.

Работа шла уже две минуты, когда один из отряда прервал кряхтение и мерный скрежет вопросом:

— Вы это слышали?

Все пятеро замерли, ожидая услышать шарканье сандалий снаружи. Но в помещении церкви по-прежнему было тихо.

— Что ты там услышал? — Коррадо повернулся к говорившему.

— Голос, к-как будто…

— Где?

— Да прямо здесь!

— Нервишки шалят, — нахмурился Коррадо, — в первый раз и не такое мерещится. За работу. Чем скорее он будет в повозке, тем скорее мы уберёмся отсюда.

Расхитители вновь принялись за дело.

— А кто вообще здесь лежит? — спросил темноволосый убийца, проталкивая глубже свой лом.

— Никого важного, — Коррадо не хотел, чтоб они знали; он и сам не хотел этого знать.

— Должно быть, там кто-то чертовски важный, раз он стоит нашей свободы.

— Надеюсь, он не святой? — один из расхитителей остановился и с подозрением уставился на своего главаря.

— Нет, — буркнул Коррадо, — далеко не святой. А теперь заткнитесь.

Болтовня вовсе не успокаивала ни их, ни его самого. Коррадо с усилием налёг на лом, и тут раздался ясный, как хрусталь, голос:

— Cianfa dove fia rimaso? ¹

Теперь услышали все.

— Кто там? — один из расхитителей замахнулся ломом для удара.

— Cianfa dove fia rimaso?! — вопрос эхом отозвался под сводами тесного помещения.

— Это не снаружи, — прошептал другой расхититель. — Откуда голос?

Ответом ему послужил сдавленный смех, напугавший преступников ещё сильнее, чем бесплотный голос. Трясущиеся руки с грохотом выронили железный лом на пол.

— Вы тоже это слышали!

Коррадо оставался совершенно недвижен, стараясь не чувствовать, как встают дыбом волосы на загривке и предплечьях. То не воображение играло с ними, то был настоящий голос!

— Да кто здесь лежит? — осуждённый, осенивший себя крёстным знамением при входе, схватил штормовой фонарь и поднёс его вплотную к высеченной в мраморе надписи. Коррадо знал, что нужно остановить его, но не мог заставить себя пошевелиться.

Осуждённые сбились в кучу вокруг могилы, припадая на колени или наклоняясь достаточно близко, чтобы прочесть эпитафию:

— Theologus Dantes, nullius dogmatis expers quod foveat claro philosophia sinu. ²

В свете фонаря Коррадо видел, как округлились их глаза, и попытался упредить их ужас:

— Он был всего лишь…

— Демон! — преступник попятился от надписи так, будто латинские буквы на его глазах воссияли огнём преисподней. Его товарищ скрепил печатью все подозрения этой ночи, произнеся имя поэта вслух:

— Данте!

Из темноты послышалось бряцанье цепей, сопровождаемое леденящим душу шёпотом:

— Si?

Больше не было обсуждений, не было размышлений о петле или эшафоте. Фонарь с грохотом упал на пол часовни. Все пятеро закоренелых преступников развернулись и бросились наутёк с Коррадо во главе, молившимся усерднее, чем когда-либо прежде. Он бежал прочь из города, бежал до тех пор, пока ноги больше не могли нести его. Неделю спустя он сядет на корабль в Испанию, глубоко убеждённый, что его по пятам преследует нежить-поэт, видавший все круги Ада.

Если бы он увидел, что случилось потом, он бы ещё сильнее уверился, что дьявол сошёл в мир людской, ибо, когда перевёрнутый фонарь осветил потолок, тень на нём дрогнула. Затем жуткое стало обыденным: парусина над огромным канделябром зашевелилась, и с него, разогнувшись, свесился силуэт. Издав едва уловимый шорох, силуэт приземлился двумя ногами на каменный пол.

— Ческо? — раздался голос откуда-то сверху.

— Одну минутку, — силуэт поднял брошенный расхитителями фонарь и широко распахнул его дверцы, осветив всю часовню разом, — да будет свет.

Следом с канделябра свалился ещё один мальчик, и ребята ухмыльнулись друг другу. Одетые как один, в тёмные рубашки, шоссы и капюшоны, они были настолько разными, насколько могут быть два мальчика. Один был крупным для своего возраста и несомненно должен был вырасти ещё теперь, разменявши второй десяток. Он пошёл в своего отца — громадного жизнерадостного мужчину с бочкообразной грудью — и уже несколько синьоров изъявили желание видеть его в своих оруженосцах через три года. Как и у его отца и деда, преданность, подобно крови, текла по венам Баилардетто да Ногарола.

Вопреки надеждам всех синьоров Фельтро, верность Детто уже была обещана. Ни одна клятва рыцарю — или даже королю — не могла бы связать Баилардетто столь же крепко, сколь дружба связала его с ангельским бесёнком, стоявшим перед ним.

Несмотря на своё преимущество в целых тринадцать месяцев, Ческо ростом вышел ниже, чем Детто. Он двигался с текучим изяществом, временами казавшись почти бескостным. Беспокойный, ни на секунду не замирающий, он был наделён таким избытком энергии, что, казалось, мог бы воспламениться, не растратив её вовремя. Его высветленные солнцем каштановые волосы постоянно спадали ему на глаза, и из-за этой завесы он смотрел как тигр сквозь высокую траву. Встретившись с ним утром, Коррадо отметил эти глаза — зелёные, с бледным голубым кольцом вокруг радужки; живые, яркие, тревожные.

Детто лениво подобрал забытый лом, а Ческо неторопливо приблизился к мраморной плите, закрывавшей последнее пристанище поэта. Кончиками пальцев мальчик погладил свежие отметины на камне.

— Простите, о теолог, я должен был остановить их раньше. Но я надеюсь, вам понравилось представление.

— Прости, что я засмеялся, Ческо, — сказал Детто, — я всё испортил.

— Испортил? Это же было гениально! Они решили, что это глас из преисподней. Но теперь нам нужно спешить.

— Куда? Домой? — Детто поднял фонарь.

Мальчик по имени Ческо пожал плечами.

— Ты можешь вернуться, если хочешь. А мне нужно потянуть за хвост одного кота, — в ответ на озадаченный взгляд Детто он добавил. — Где-то там, за городскими стенами, один человек ожидает чудовищной поставки. Я должен сообщить ему, что она не придёт.

Любой другой десятилетний ребёнок, возможно, трепетал бы от ужаса при мысли о столкновении с взрослым, который водился с расхитителями могил. Но вера Детто была непоколебима.

— Веди меня!

Закрыв дверцы фонаря, они покинули церковь под покровом ночи и бросились вприпрыжку по тёмной улице.

За их спинами от мрака отделилась тень и последовала за ними по пятам.

Щёголь ожидал в своей комнате с растущим недовольством. Он приказал супруге трактирщика прислать девушку до полуночи, с тем чтобы она успела поразвлечь его, а затем выкупать, прежде чем вернутся Коррадо и его дружки. Но она так и не пришла, и у гостя начинали сдавать нервы.

— Это не сулит тебе добра, милочка, — обратился он к пустой комнате. Возле постели, на которой он сидел, понемногу теряя терпение, слабо подрагивало пламя единственной свечи. Может, она отказалась приходить? Нет же, он дал достаточно золота, чтобы её приволокли силком, если потребуется. На самом деле, теперь если она не явится к нему уже с фингалом, он определённо сам украсит её личико одним или, может, двумя — ему во всём нравилась совершенная симметрия. Каждый день он наслаждался ею в своём отражении.

Внимание нетерпеливого гостя на секунду привлёк какой-то звук. Сосредоточенный на двери, мужчина поначалу не сообразил, что звук доносится от окна, пока он не повторился вновь. «Что за чёрт?» — мужчина подошёл было посмотреть, но тут же отпрянул, когда от толстого пузыристого стекла отскочил третий камешек.

Стараясь успеть прежде, чем полетит следующий камень, мужчина распахнул окно и высунулся в ночь, окликнув крепкого паренька, что уже замахивался снова:

— Прекрати это немедленно!

— Здесь разве не живёт Луиджи? — пристыженно воскликнул темноволосый мальчишка.

— Нет, — сердито отвечал щёголь, — я не знаю никакого Луиджи, однако ж я прослежу, чтобы трактирщик содрал с тебя три шкуры!

Мальчишка заглянул в комнату поверх его головы, затем показал неприличный жест и был таков.

Будучи уже в премерзком расположении духа, щёголь отошёл от открытого окна и принялся намерять шагами комнату. Теперь у него был повод побеседовать с хозяевами. Он собирался требовать сатисфакции за такое неудобство, после чего можно было добавить и про вежливое ожидание своей ванны. Девушку, несомненно, пришлют — хотя времени на оба удовольствия разом уже не оставалось. В силу своей безупречной опрятности, обычно этот гость предпочёл бы гигиену плотским утехам, однако в теперешнем настроении, он был мрачно уверен в своём выборе.

В дверь постучали.

— Signore? — послышался робкий девичий голос.

— Si, — удовлетворённо вздохнув, щёголь расплылся в неприятной улыбке.

— Меня прислали помочь вам… принять ванну, синьор, — смущённо прошептала девушка.

— Так войди же и займись этим, — щёголь вернулся к постели.

Дверь широко отворилась, и девушка оглядела комнату взглядом затравленного зайца в лисьем логове. Увидев, что она пришла с пустыми руками, гость удивлённо спросил:

— А воду ты не забыла?

— Я… я думала, что…

— Ты думала что? — он приблизился на шаг.

— Я думала, вы желаете… чтобы я…

— Чего же ты думала я желаю? — её стыд был прелестен.

Плотно прикрыв дверь, девушка залилась пунцовой краской.

— Что вы желаете, чтобы я вас… уб-блажила, — униженно и испуганно закончила она.

— И что же заставило тебя так думать?

— Моя госпожа сказала… — служанка недоумённо потупила взгляд.

Приблизившись, он обошёл её по кругу, делая вид, что изучает:

— Твоя госпожа, должно быть, полная тупица. Если бы я хотел, чтобы мне доставили удовольствие, я бы попросил девицу поприятнее. А в тебе и смотреть толком не на что. Как тебя зовут?

— Эмилия, — выдохнула девушка.

— Невзрачное имя под стать такой простушке, как ты. Трудно представить, чтобы столь костлявая девчонка с глазёнками побитой собаки доставила удовольствие хоть одному господину. Ты улыбаться умеешь? Покажи мне зубы. Ну-ка, посмотрим. Да уж, год спустя в этом рту не останется и зуба. Если, конечно, ты сама к тому времени не исчахнешь.

— Мне лучше уйти… — девушка дрожала как осиновый лист и едва держалась, готовая заплакать.

— Да, тебе лучше, — гость проводил служанку взглядом, пока пальцы её не коснулись дверной ручки, — я, конечно, понятия не имею, что ты скажешь своей госпоже. Если я всё верно понял, она посчитала, что я хотел, чтобы ты… как ты сказала? А, ублажила меня. Ну и фраза же. Она, скорее всего, спросит меня наутро, а я, как честный человек… Что же мне ей сказать? Ведь ты ушла и даже не попыталась заинтересовать меня. О, я расскажу ей, как ты вошла, заплакала, запищала, как мышка, а потом сбежала. Не думаю, что она оценит столь… жалкие потуги. Как тебе кажется?

Рука девушки задержалась на дверной ручке.

— Я думала, вы не желаете меня.

— Не желаю. Ни капли. Ты, пожалуй, самый никчёмный кусок женской плоти, который я когда-либо имел несчастье наблюдать. Не думаю, что у тебя вообще есть ухажёры. Что, есть? И как его зовут? Молчишь? Видать, немногословность — лучшая твоя черта. Стало быть, не слишком-то и он находчив. А что бы он подумал, узнав, что ты явилась в комнату к гостю поздно ночью, чтобы организовать ему ванну, не принеся с собой воды? Ты настолько безмозглая, что… как там его имя?

— Дом, — выражение крайнего ужаса захлестнуло её черты.

— Неужели Дом поверит в искренность твоей забывчивости? Или может, он решит, что ты сама желала быть здесь? Я ни за что бы не стал рассказывать ему, о нет, но это весьма занимательная история, чтобы не поделиться ею с другими гостями за завтраком. Слушок мог бы дойти и до него, и что тогда? Что бы он подумал?

— Прошу вас, не нужно, — простерев в мольбе руки, она бросилась к нему.

— Это была бы катастрофа, правда? Хотя, мне думается, совсем другое дело, если бы у нас действительно что-нибудь произошло. Тогда-то сказочка теряет весь свой юмор. Ну правда, взгляни на себя… Вряд ли я бы стал хвастаться завоеванием такого рода, а? Я бы выставил себя полным выродком без малейшего чувства вкуса и морали; моряком, что не прочь зайти в любую гавань.

— Прошу вас, — снова взмолилась она, не уверенная, о чем просит, окончательно сбитая с толку.

— А ещё ты бы осталась на хорошем счету у своих работодателей, — вымученно вздохнув, он принялся расшнуровывать дублет, — ладно. Если это действительно необходимо. Но, разумеется, не жди оплаты. Ты и так уже просишь от меня чересчур многого.

— Прошу вас, — вновь сказала она, — только потушите свечу.

Аккуратно сложив дорогой дублет, он заботливо отложил его в сторону.

— Я совершенно согласен. Достаточно и того, что мне придётся ощущать на себе этот мешок с костями. Право слово, у меня нет ни малейшего желания ещё и на него смотреть. Разберёмся с этим побыстрее, — он снял камичу, дозволяя ей взглянуть на всё его великолепие, и так же тщательно сложил. Наконец, он потянулся задуть свечу. Окно осталось открытым, но их объяла безлунная, беззвёздная ночь, чёрная как дёготь, равно внутри и снаружи комнаты.

Сбросив ботинки, щёголь поморщился на звук, с которым они тяжело шлёпнулись на пол. Он аккуратно сложил шоссы на краю кровати, прежде чем опуститься на шероховатый матрас. Постельное белье было его собственным — он не собирался приносить домой вшей. Там даже были его инициалы — он ощутил грубую вышивку кожей, когда наконец удобно улёгся, ожидая, пока девушка присоединится к нему.

Раздался странный звук, мягкий глухой удар, будто бы она прыгнула. Затем, вес на матрасе сместился и к мужчине прильнул тонкий силуэт.

— Надеюсь, ты уже намокла. Ты пожалеешь, если мне придётся прилагать усилия, — он протянул руку и удивлённо цыкнул, почувствовав одежду под пальцами, — ты почему ещё не разделась? Теперь мне придётся просто сорвать это с тебя.

— Побереги силы, — последовал холодный ответ, — они тебе понадобятся.

Голос был высоким, но не девичьим. Щёголь попытался было сесть, но к горлу ему приставили нож.

— Чанфа, Ча-анфа, ты ведь уже заслужил одно избиение. Зачем же ты ищешь второго?

Мысли судорожно мелькали в его голове. Он не узнавал этот голос. Молодой — очень молодой — и неглупый, несущий те же нотки презрения, которые Чанфа годами прививал собственному звучанию. И говорящий знал его имя! Как такое возможно? Ведь в Равенне он остановился под чужим…

Даже порядок слов сам по себе был болезненно знакомым. Ещё секунда ушла на то, чтобы припомнить полуденный разговор с наёмным гробокопателем. Стараясь не показать изумления, мужчина осторожно произнёс:

— Ты не Коррадо.

— Боюсь, назойливый расхититель гробниц не вернётся к тебе, ни сегодня, ни когда-либо ещё, — владелец ножа обратился к девушке, невидимой под пологом тьмы, — ты можешь удалиться, моя Ифигения поневоле. Это не займёт много времени.

Послышались шаги, затем дверь отворилась, впустив порцию света, достаточную, чтоб очертить фигуру нападавшего, хотя лицо его осталось в тени. Всего лишь ребёнок!

Только Чанфа напрягся, приготовившись швырнуть маленького беса через всю комнату, как нож взметнулся. Щёголь коротко втянул воздух носом, чувствуя, как по щеке потекла кровь.

— Слишком предсказуемо, не находишь? Вероятно — я лишь предполагаю — ты мог бы одолеть меня силой в честном поединке. Но где найти честность в этом грешном мире? Уж точно не в нашей смертной природе — простой факт, который ты более чем способен если не понять, то уж точно доказать на примере.

— Твоя речь удивительно хорошо поставлена для кровожадного ребёнка, — заметил Чанфа, вновь ощущая нож у своего горла.

— Grazie. Ты и сам не лишён красноречия для фатоватого осквернителя могил и девственных плев.

Несмотря на своё плачевное положение, Чанфа не смог сдержать смешка:

— Будь ты достаточно взрослым хоть для того, чтобы держать бритву, ты бы знал, что только за это я должен лишить тебя жизни.

— О, только за это? Позволь мне предложить причину получше! — мальчик засмеялся, но острие ножа не шелохнулось, и Чанфа понял, что этот ребёнок взвешивал свой смех не хуже, чем свои слова. — Что же до моих нежных лет, ну, лишь бессмертные боги не знают ни возраста, ни гибели. Всё прочее подвластно всемогущему Времени. Может, пока я поучусь держать бритву у твоей шеи, а заодно сбрею несколько лет довольно жалкого существования.

Чанфе потребовалось время, чтобы сформулировать ответ:

— Мальчик, если только ты не собираешься убить меня в моей постели, я не знаю, как тебе уйти безнаказанным.

— Ой ли?

— Только ты двинешься, я схвачу тебя.

— И облаешь, как изголодавшийся Цербер. Я в этом уверен. Вы правда советуете мне убить вас, сир? Ведь это несколько не в ваших интересах.

— Сомневаюсь, что кишка не тонка. Шутка ли — убить человека.

— Я действительно никогда раньше не отнимал жизни, но твоя смерть навредила бы моим кишкам лишь в одном случае — если бы мне пришлось кормиться своей добычей. Тем не менее я правда здесь только для того, чтобы передать сообщение. Что случится после — не имеет значения, — Чанфа фыркнул. — Тебя это забавляет?

— Должен признаться, да, — правая рука Чанфы украдкой потянулась к подушке, а вернее, к небольшому ножичку для резки овощей, припрятанному под ней, — пустить на ветер жизнь, у которой впереди ещё столько лет, ради того только, чтобы передать какое-то сообщение, выглядит достаточно… опрометчиво.

— Моё личное дело, — не сдвинув лезвие ни на дюйм, мальчик каким-то образом смог пожать плечами.

— Только не питай иллюзий. Дитя ты или нет, я пущу твои внутренности на струны для лютни.

— Какое подходящее назначение для моих тонких кишок! — рассмеялся мальчишка, — но я не держу иллюзий по поводу твоей морали. Я тут услышал такую сцену соблазнения, что удивлён, как твой хвост ещё не хлещет по кровати подо мной.

— Я берегу его на более удачный случай, — пальцы мужчины наконец нащупали нож. Пришло время преподать этому бесу главный урок в его короткой жизни. Свободной рукой щёголь отбил угрожающий клинок в сторону, одновременно нанеся удар другой.

Ему показалось, что нож его достиг цели, но он не знал наверняка. Бес откатился назад по кровати и нырнул в темноту. Теперь он был где-то в комнате, и ковёр приглушал его шаги.

В чем мать родила щёголь медленно сполз с соломенного матраса, слыша только издаваемый своим передвижением шорох. Он держал свой крошечный кинжал перед собой, бессмысленно тыча им в пустоту. Поблизости никого не было. Капля крови, стёкшая по щеке к подбородку, упала ему на голую грудь. Он страстно желал одеться, найти свой меч, найти факел и спалить этот проклятый трактир дотла.

«Если я смогу добраться до двери, здесь станет достаточно светло, чтобы найти этого мелкого засранца», — судорожно просчитывал он. Чтобы сделать это, ему необходимо было пройти мимо окна. Но сегодня на небе не было ни луны, ни звёзд, чтобы выдать его хотя бы на одно мгновение — он двинулся вперёд и тут же ощутил резкую боль в плече. Что-то отбросило его прочь от окна, ноги подогнулись, нож с бряцаньем покатился по полу. Грохот, который при падении произвело его тело, не шёл ни в какое сравнение с проклятьями, слетевшими с губ, когда левой рукой он нащупал торчащее из плеча древко стрелы. В следующее мгновение над ним склонился мальчишка, держа наготове кинжал.

— Ай-яй-яй, беру назад все свои прошлые комплименты. У тебя красноречие сапожника, не в обиду им будет сказано. Думаю, мои опекуны сочли бы твоё влияние пагубным, так что я просто оставлю своё сообщение и исчезну, — на этот раз бойкая речь не смогла полностью замаскировать гнев в юном голосе. Моргнув, обнажённый щёголь прикусил губу:

— Гнусный маленький катамит!

— Маленький, сознаюсь. Но гнусный? Это ведь не я здесь угрожаю безусому юнцу. Что касается последнего, если ты предлагаешь… — Чанфа скорчился, ощутив хватку на своих гениталиях, — ну уж нет, твои размеры не возбуждают во мне ни малейшего интереса. Возможно, если бы я был помладше…

Чанфа вновь дёрнулся и почувствовал болезненное давление колена на свою мошонку. В то же время кончик ножа коснулся нежной кожи у него под глазом. Чанфа замер без движения.

— Ты не можешь так поступить со мной, — выдохнул он.

— О, так ты можешь, а другие, значит, нет? — гнев мальчика утих так же стремительно, как появился, уступив место ехидству, — бедный, бедный Чанфа. Что бы сказали в Гильдии, увидев тебя сейчас? Твоя семья пришла бы тебе на помощь? Или очередная оплошность обернётся для тебя изгнанием?

Сквозь боль Чанфу захлестнул настоящий страх: «Откуда ему известно, кто я?».

— У тебя впереди долгая ночь, так что я буду краток. Моё послание в двух частях. Вот первая — не шути с останками поэта, иначе ты окажешься в Аду похлеще того, куда он отправил твоего тёзку. Если его потревожат, имя семьи Донати будет в таких руинах, что судьба Герострата покажется не такой уж плачевной. Пожалуйста, передай это своим флорентийским друзьям: Firenze отреклась от него, Firenze не получит его обратно.

Ребёнок вдруг отпрянул назад, убирая нож от глаза Чанфы Донати, а худое колено от его паха. Мужчина свернулся калачиком на ковре, стараясь не хныкать.

— Вторая часть послания ещё проще — когда почувствуешь, что с тебя достаточно, скажи вот что: «Я больная и жалкая задница», и всё закончится.

Чувствуя подступающую тошноту и потирая кожу под глазом, Чанфа выдохнул:

— Достаточно чего?

Вместо ответа, мальчик свистнул. Дверь тут же широко распахнулась, и в свете дверного проёма возникла массивная мужская фигура с руками, способными гнуть подковы.

— Чанфа Донати, знакомься, это Дом. Дом, это синьор Донати. Несомненно, Дом уже перемолвился словечком со своей милой Эмилией, и теперь желает кое-что прояснить касательно обращения с представительницами прекрасного пола. Согласно договорённости, обсуждение пройдёт без рук: оно коснётся лишь кулаков, локтей, пальцев и коленей. Я рассказал ему, что ты у нас рыцарских кровей, так что он любезно согласился прекратить дебаты, как только ты произнесёшь эти пять волшебных слов, — заткнув кинжал за пояс, ребёнок взобрался на подоконник, приготовившись уйти тем же путём, которым пришёл. Он задержался, вспомнив что-то. — О, Дом… не трогай его плечо. Это, вроде как, неблагородно.

— Я не плечо его буду трогать, — Дом вошёл в комнату, за ним семенила девушка Эмилия, неся в руках свечу. Она закрыла за собой дверь как раз в тот момент, когда Дом громко хрустнул костяшками пальцев, разминая руки.

Отпрянув, Чанфа Донати перевёл взгляд на ребёнка, вальяжно усевшегося на подоконнике. Вьющиеся локоны спадали на глаза столь яркие, что они казались почти лихорадочными. В отсвете свечи блеснула монета, висевшая на ремешке на шее мальчика. Над нею Чанфа заметил струйку крови и почувствовал мимолётное удовлетворение.

Проследив взгляд Донати, бесёнок вытер кровь и облизнул палец.

— Ах! Младенцы невинны по телесной слабости, а не по душе своей ³. И Чанфа… прошу, даже не думай о репрессалиях! В том числе по отношению к девушке. В противном случае мне придётся оповестить городской совет Равенны и Флоренции о твоём сговоре с освобождением осуждённых преступников с целью осквернить святую землю и лишить благородного человека его последнего пристанища — это смертный приговор и бессмертное проклятие к нему в придачу. Желаю тебе спокойной ночи. И помни: «Я больная и жалкая задница!» — прыжок, лёгкий перекат на крышу, и мальчишка исчез, оставив пятящегося Чанфу распростёртым объятиям Дома.

3

На крыше, низко пригнувшись, дожидалась тень. Приплясывая по глиняной черепице, Ческо перешёл на беглый арабский язык:

— О, хранитель мой. Куда бы я ни шёл, всюду он блюдёт следы ног моих. Как досадно, — добавил он на итальянском.

— Кто он? — голос тени болезненно походил на скрежет.

— Отличное попадание с конюшенной крыши. Откуда такая уверенность, что твоя стрела не заденет меня? — ответив вопросом на вопрос, мальчик указал на небольшой охотничий лук, во тьме едва заметный.

— Ты слишком тонок, чтобы переживать об этом, маленький танцор. Кто он?

— Человек весьма ничтожных навыков, с которым я мог справиться и сам, — огрызнулся Ческо.

— Пылкий нрав — кратчайший путь к могиле, — пророкотала тень по-гречески.

— Я столь же мал и вечно под надзором, сколь ты велик, и тем не менее невидим. Но, воистину, ты не сможешь наставить на прямой путь тех, кого возлюбил ¹, — продолжал ребёнок на арабском.

Тень выросла, развернувшись в полный рост тёмным знаменем, как только лучник выпрямился из полусидячего положения. Он носил европейскую одежду, потрёпанную и изношенную, как подобало слуге. Ческо догадывался, что в его гардеробе присутствовали вещи и получше, но никогда не видел их на нём. Если бы однажды этого слугу заметили в одежде его родных земель или в изысканном наряде, он был бы тотчас же лишён всякой необходимости носить что-либо вообще. Во что бы они ни веровали при жизни, мёртвым одежда была без надобности, ибо в смерти не было ничего постыдного. Стыд был для живущих, стыд был для тех, кто не видел дальше цвета кожи. А кожа лучника была темна — темнее даже, чем у большинства представителей его народа, хоть и не совершенно чёрная. Лучник был мавром.

Проследовав за мальчиком к самому краю черепицы, лучник послушно продекламировал конец начатой им цитаты:

— Только Бог наставляет на прямой путь тех, кого пожелает. Он лучше знает тех, кто следует прямым путём, — его голос мучительно и глубоко скрипел, словно он заржавевшим мечом царапал по дну колодца. Необъяснимые пузырящиеся шрамы вокруг его горла ужасающим образом намекали на причину этого странного полого тембра.

— Cave ab homine unius libri! ² — рассмеялся мальчик, перегнувшись через край крыши и прыгая вниз.

— Et mors ultima ratio ³, — мавр развернулся в поисках более осмотрительного способа спуститься.

Детто выскочил из-за ближайшей бочки, как только Ческо оказался на земле:

— Как всё прошло?

— Ты блестяще отыграл свою роль! — Ческо поощрительно хлопнул друга по плечу, — если бы он оставил окно закрытым, я бы здесь увяз и бедной девушке пришлось бы несладко.

— Я тоже хотел бы там быть, — Детто скрыл искреннее удовольствие от полученной похвалы за напускной обидой.

— Нет, не хотел бы.

Детто подскочил от ломаного голоса мавра и ткнул в него указательным пальцем:

— А он что здесь делает?!

— Он следил за нами с того момента, как мы выскользнули из дома, — презрительно скривился Ческо, — в церкви он тоже был, скрывался за алтарём.

— Да как он это делает? — Детто взглянул на тёмную фигуру с причудливой детской помесью возмущения, страха и благоговейного трепета.

— Ну, в темноте видно только белки его глаз и зубы, если он улыбнётся. Он словно кошка.

— Зная, как ты любишь кошек, сочту за комплимент, — мавр глубоко поклонился.

Их прервал вопль, доносящийся из лучшей комнаты трактира, и Ческо махнул рукой:

— Как и наш друг в той комнате, я люблю играть в кошки-мышки. Хотя это не похоже на стоны удовольствия. Идёмте, чего мы остановились? — он направился к заброшенным задним городским воротам, которые они с Детто обнаружили чуть ранее.

В луче света из ближайшего открытого окна Детто заметил кровь на шее Ческо:

— Ты ранен!

— Царапина! — Ческо двумя пальцами вытер подбородок и слизнул кровь, уставившись на мавра.

— Но и её довольно ⁴, — произнёс мавр по-арабски, бросая ему платок.

— Разумеется, — ответил Ческо.

— Говорите на языке, который я понимаю! — заскулил Детто.

— Так учись!

Медленно волоча ноги, Детто явно выглядел опечаленным.

— Ты хотя бы расскажешь мне, что это было?

— Кое-кто пытался украсть кости дедушки Данте.

— Спасибо, это я понял, — надулся Детто, — Кто хотел это сделать?

— Флорентийцы, — Ческо деловито вытирал от крови лик Меркурия на монете, висящей на его шее. Он никогда её не снимал и называл своим талисманом.

Детто прошёл немного вперёд, обдумывая услышанное, а затем сказал:

— Видимо, они хотели осквернить его могилу за все те гадости, которые он про них написал.

— Отчасти это так, но я подозреваю, что они хотели кое-чего ещё.

— Чего же?

— Они хотят, чтобы останки поэта покоились на родине и славили Флоренцию, — раздался скрежет позади них.

Детто взглянул на Ческо, ища в его лице подтверждения.

— Но это же бессмыслица! Они сами его изгнали!

Подобрав какой-то камешек, Ческо отправил его скакать вперёд по дороге, поднимая клубы пыли.

— С