Алексей Козлов: Преданный разведчик

Автор Александр Бондаренко

Из всей ярчайшей биографии разведчика-нелегала Героя Российской Федерации Алексея Михайловича Козлова (1934–2015) рассекречен всего лишь один период: в конце 1970-х годов он сумел получить информацию о тайном создании в Южно-Африканской Республике ядерного оружия. В 1980 году, из-за предательства, разведчик оказался в юаровской тюрьме, где ему прошлось пройти через нечеловеческие испытания — но он не сломился, не сдался. Более того, возвратившись после обмена на Родину, Алексей Михайлович вскоре вновь был направлен на нелегальную работу за границу, что стало случаем воистину уникальным: в любой разведке карьера «провалившегося» разведчика заканчивается. В книге впервые достаточно подробно рассказывается и о других страницах биографии легендарного разведчика, а также – о том человеке, который его предал, изменив воинской присяге и своему Отечеству.

• Язык: Русский
• Издатель: Molodaya Gvardiya Publishing House
• Дата выпуска: 11 мая 2023 г.
• ISBN: 9785235047563

Предварительный просмотр книги

Глава 1

«ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗЕЛЬМАН»

Это было великое и противоречивое время в истории нашей Великой державы.

На прошедшем 25–28 ноября 1934 года Пленуме ЦК ВКП(б) было принято решение отменить с 1 января следующего года карточную систему снабжения населения хлебом, мукой и крупой, расширить торговлю продовольственными товарами и ввести единые розничные цены на хлеб, муку и крупу применительно к несколькими территориальным поясам. 1 декабря в Смольном — здании Ленсовета — был убит член Политбюро, секретарь ЦК ВКП(б), первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Миронович Киров. В тот же день ЦИК СССР принял постановление «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик», упрощавшее процедуру судебного разбирательства дел «о террористических организациях и террористических актах» против работников советской власти. 25 декабря на экраны страны вышла кинокомедия режиссёра Григория Александрова «Весёлые ребята», до сих пор не оставляющая зрителей равнодушными и вызывающая добрые улыбки. 29 декабря Военной коллегией Верховного Суда СССР был вынесен приговор по делу так называемого «Ленинградского центра»: убийца Кирова Леонид Николаев и тринадцать его знакомых, объявленные вдруг «контрреволюционной организацией», были расстреляны в тот же день, унеся на тот свет тайну произошедшего…

И вот в это самое время, 21 декабря 1934 года, в селе Опарине Вологодской области родился мальчик, которого нарекли Алексеем, по имени деда, — Алексей Михайлович Козлов. Понятно, что замечательное это событие заметили лишь несколько человек — ведь не наследный принц какой-нибудь появился на свет, чтобы одним фактом своего рождения войти в историю, — а между тем через какие-нибудь сорок пять лет именно этот мальчик на несколько румбов изменит движение всей нашей планеты, сделав такое, чего не смогут сделать все наследные принцы, даже вместе взятые и, в подавляющем своём большинстве, давно уже успешно позабытые…

По тем временам семья была, в общем-то, достаточно обыкновенная, хотя и не совсем из простых: отец, Михаил Алексеевич, до войны был директором МТС, мама, Лидия Васильевна, — бухгалтером в совхозе. Однако сегодня уже следует объяснить, что такое МТС. В соответствующей статье «Политического словаря» 1940 года издания сказано так:

«Машинно-тракторные станции (МТС) — государственные производственные предприятия в деревне, обслуживающие колхозы новой, передовой техникой (тракторами, прицепными машинами и орудиями, автомашинами, комбайнами и т. д.). МТС — важнейший рычаг социалистической перестройки сельского хозяйства. Массовая организация МТС начата в 1929 г. по предложению товарища Сталина. Они помогают колхозам лучше организовать труд, повысить его производительность и поднять доходность колхозов. С колхозами МТС работают на договорных началах». Можно уточнить, что в 1938 году в стране насчитывалось почти шесть с половиной тысяч МТС, «на вооружении» которых состояло 394 тысячи тракторов, более 127 тысяч комбайнов и 74 с половиной тысячи грузовиков. Прикидываете, сколько в среднем на одну станцию единиц получается? Так что сегодня это было бы воистину «золотое дно» (вдаваться в подробности не будем), а вот в те строгие времена понятия были несколько иные, так что семье Козловых явно приходилось несладко. Иначе почему годовалого Алексея передали на прокорм и воспитание дедушке и бабушке, проживавшим в Вологде? Да потому, что кроме него в семье было ещё четверо ребятишек и, как можно понять, директору МТС не так-то и просто было сводить концы с концами.

Вот, пожалуй, и всё, что мы знаем о детстве Алексея Михайловича. Закончилось оно, как и у подавляющего большинства ребят того поколения, в июне 1941-го — с началом войны.

…Люди, хорошо его знавшие, говорили, что человеком он был «закрытым», не очень к себе подпускал, а уж насчёт того, чтобы «впустить в душу», так и тем более. Так что никаких «детских воспоминаний» Козлова, личных и тёплых, нам у наших собеседников найти не удалось.

Один замечательный человек, совсем недавно, к сожалению, ушедший из жизни — его звали, насколько помнится, Юрий Иванович (не генерал Дроздов, имя которого не раз встретится на страницах нашего повествования, но, скажем так, близко), — говорил нам так: «Мы с ним оба родились в городе Вологде. Меня увезли оттуда в четырёх-пятилетнем возрасте, его — чуток попозже. Но Вологду мы никогда не вспоминали — мы знали, что мы из одного города, и всё, этого было достаточно, это создавало комфортность в отношениях».

В этом — весь Алексей Михайлович: «знали, ну и достаточно». Без лишних разговоров и каких-либо сантиментов.

А вот нам теперь приходится по крупицам, по многоразличным разговорам с хорошими людьми восстанавливать то, что восстановить ещё возможно. И всё только потому, что промысел Божий нам неведом. Ведь помнится, как познакомились мы в 2009 году, в Пресс-бюро Службы внешней разведки, — но кто бы тогда мог предполагать, что нам следовало самым подробным образом выспросить Алексея Михайловича обо всей его жизни — с самого её начала. А то и здесь — информация минимальная, пожалуй, даже меньше, чем о его службе в разведке…

Вот, мы можем только предполагать, что его отец, Михаил Алексеевич Козлов, ушёл на фронт в 41-м. Но что и как у него там было, где он воевал — сказать опять-таки не можем. Зафиксировано лишь то, что в 1943-м, во время сражения на Курской дуге, Михаил Алексеевич исполнял обязанности комиссара танкового батальона. Впрочем, хотя об этом везде пишется, но оно не совсем так, потому что в 1943 году комиссаров в армии заменили политработники, которые были уже не неким «противовесом» для командиров — традиция, сохранявшаяся со времён Гражданской войны, — но их заместителями по политической части. Хотя «комиссарами» замполитов называли ещё и в 1980-е годы.

Известно также, что он служил в 5-й гвардейской танковой армии генерала П.А. Ротмистрова⁵. Но это войсковое объединение было сформировано только в феврале 1943-го — а что было до этого? И танковых батальонов в этой армии было гораздо более полусотни. И где там конкретно искать майора (а точно его звания мы не знаем) Козлова? 5-я танковая участвовала в Курской битве и, в частности, в крупнейшем в истории танковом сражении под Прохоровкой, произошедшем 12 июля 1943-го.

С фронта Михаил Алексеевич возвратился без ноги, которой лишился в результате ранения (где и когда — это опять-таки вопрос), однако службу продолжил: был назначен заместителем по политчасти начальника лагеря военнопленных в Вологде.

Вот только напрягаться не стоит: речь идёт не о «воспетой» Солженицыным системе ГУЛАГа — Главного управления лагерей, а о системе ГУПВИ — Главного управления по делам военнопленных и интернированных. И то, и другое главные управления относились к системе НКВД, но в лагеря по линии ГУЛАГа из числа военнопленных отправляли только военных преступников, а лагеря ГУПВИ существовали именно для военнопленных. И тут, очевидно, была достаточно большая разница даже по отношению к заключённым.

Тому в подтверждение — очень интересный эпизод, рассказанный нам генерал-майором Сергеем Сергеевичем Яковлевым, сотрудником Службы внешней разведки, прекрасно знавшим А. М. Козлова. На страницах нашей книги он не раз будет говорить о своём коллеге и старшем товарище, а в данный момент Яковлев рассказывает про свою срочную службу, ведь в далёкие советские времена в Высшую школу КГБ СССР, которую он оканчивал, обычно принимали ребят, прошедших армию. То есть молодых людей вполне уже зрелых и соображающих, получивших соответствующую закалку и к тому же не «папенькиных сынков», потому как таковые «срочку» обыкновенно избегали.

Вот и будущий генерал поступил в «Вышку» в звании старшего сержанта, с должности заместителя командира взвода в танковом полку.

«Служил я в Венгрии, в Дебрецене, — вспоминает Сергей Сергеевич, — и был у нас КПП с выходом на улицу города. Дежурил я как-то, и вдруг подходит ко мне пожилой мадьяр, заговаривает со мной по-русски. Я воевал против вас, — рассказывает он, — меня в плен взяли, а потом направили в Вологодскую область, лес валить. Я думал, мне там будет совсем плохо! Но оказалось, что всё не так-то и страшно. Кормили достаточно сытно, одевали тепло — телогрейка, ватные штаны, рукавицы, валенки, шапка тёплая… Мадьяр сказал, что он благодарен Советскому Союзу, ведь сначала, когда его взяли в плен с оружием в руках, он думал, что его просто расстреляют, но нет — в конце концов, его отпустили домой, он возвратился к своим близким».

Очень даже возможно, что этот нечаянный собеседник тогдашнего старшего сержанта Яковлева содержался именно в том лагере, где замполитом был Михаил Алексеевич. Мир ведь тесен! А русские люди, прошедшие фронт, с военнопленными потом не воевали: искупил ты свою вину добросовестным трудом, ну и отправляйся восвояси в родные края, врагом тебя больше никто не считает. Это к «врагам народа» было иное отношение…

Основная масса лагерей для военнопленных прекратила своё существование к началу 1950 года, когда территорию СССР покинули практически все не осуждённые военнопленные. Так что где-то в то время Михаил Алексеевич стал начальником стройуправления на строительстве Волго-Балтийского канала, потом — начальником транспортного отдела стройки металлургического комбината «Северсталь» в Череповце, затем был директором нефтебазы в Шексне…

«В своё время у нас с Алексеем Михайловичем наладилось очень такое хорошее общение, — рассказывает Сергей Сергеевич. — Мы тогда вместе в одном кабинете находились — ну и выяснилось, что я служил в танковых войсках, а его отец его во время войны был танкистом… Алексей Михайлович, естественно, относился к нему с большим уважением, тем более что, как я понимаю, отец и там, на месте, пользовался уважением — и в силу своего служебного положения, и, определённо, как человек… Да тут ещё вспомнилось, что я в студенческом стройотряде работал на строительстве Шекснинской птицефабрики, и отец его в той самой Шексне работал, всё это та же Вологодская область… Кстати, я тогда мог имитировать вологодской говорок — там ведь в магазин зайдёшь, и ничего не понятно, о чём люди говорят. В общем, мы с Алексеем как-то легко познакомились и общались легко — и в жизни, и по работе так складывалось. Но это был последний период его работы…»

Сергей Сергеевич Яковлев, так уж получилось, оказался одним из очень немногих людей, к Козлову достаточно близких.

Ну а нам, как сказано ранее, просто довелось с Алексеем Михайловичем общаться. И первый наш разговор, как помнится, начался с воспоминаний про «школьные годы чудесные» — так некогда пелось в популярной песне, — которые у нашего героя как начались в 1943 году, так и прошли в течение десяти последующих лет в стенах Вологодской мужской школы № 1.

«Хоть у меня пятерки и были, — рассказывал Козлов, — я ненавидел все такие предметы, как физика, математика… Зато очень любил немецкий язык. У меня был очень хороший преподаватель — польский еврей, который в 1939 году, когда в Польшу пришли немцы, переплыл через Буг на нашу сторону. В конце концов он оказался в Вологде и обучал немецкому языку детишек. Он страшно любил немецкий язык, был буквально влюблён в него, цитировал Шиллера, Гёте, Лессинга — и требовал, чтобы мы их в подлиннике читали. От меня, во всяком случае, требовал и называл меня Бэздэльник!. Он жив и сейчас, ему около 90 лет — живёт в Вологде, в очень хорошей квартире… Его родственники были уничтожены гитлеровцами, но брат сумел бежать на запад, живет в Канаде — миллионер»³.

Педагог, о котором рассказывал Алексей Михайлович, — Зельман Шмульевич Щерцовский, «Железный Зельман», как прозвали его ученики. Что характерно, все, кто хоть чуточку знакомился с биографией Козлова, накрепко запомнили это имя.

«Алексей Михайлович его почему-то Шмулéвичем называл, — уточняет Яковлев. — Он говорил: Зельман Шмулевич. Так этот Зельман его здорово научил немецкому языку! Если преподаватель видит, что ученик тянется к его предмету, то и внимания больше ему уделяет…»

«Зельман Шмульевич научил его Hochdeutsch — отличному немецкому языку», — уточняет нам другой сотрудник, для которого немецкий — второй родной. «Хохдойч», говоря по-русски, — это «высокий», в общем, классический, литературный немецкий язык. Откуда у Щерцовского, выходца из Польши, оказался прекрасный хохдойч, остаётся только гадать: возможно, сказалось его знание идиша, эти языки достаточно близки. К тому же в Лодзи он учился в очень хорошей гимназии, не случайно, видимо, носившей имя Юзефа Пилсудского — первого маршала Польши и «начальника государства», как его официально величали.

Что интересно, обычно советским нелегальным разведчикам приходилось изучать в качестве «родного» совсем не тот иностранный язык, которым они увлеклись и занимались в школе, потому как вместе с познаниями в рамках школьной программы они приобретали и неистребимый русский акцент. Известно к тому же, что знание иностранных языков было у большинства из нас примерно, как в том анекдоте: «Я уже полгода изучаю английский!» — «Здорово! Теперь ты можешь разговаривать с настоящим англичанином?» — «Нет! Но я могу поговорить с тем, кто также полгода занимался на курсах!»

Относительно языковой подготовки в неязыковых вузах картина примерно такая же.

«Я знаю по опыту, что тот язык, который выучен в советском вузе, если он выучен неправильно, уже не переделать, потому что формируется голосовой аппарат соответствующим образом», — уточнил генерал Яковлев.

А ведь разведчикам нужно было разговаривать с подлинными носителями языка, да ещё и на их уровне, ничуть не хуже. И вот, благодаря Зельману Шмульевичу, немецкий язык стал для Алексея Михайловича «родным». Точнее — станет, и это ещё будет в далёком будущем.

Но, прежде всего, кто же это такой, Зельман Щерцовский? Независимая ежемесячная газета «Еврейская панорама» от 10 октября 2019 года в очерке, так и названном «Зельман Щерцовский», предлагает следующий вариант:

«По поводу прежней жизни Щерцовского ходили разные слухи. Наиболее правдоподобной считалась версия, согласно которой он в 1939 г. бежал из Польши в СССР, спасаясь от немцев. Сам Зельман Шмульевич предпочитал не распространяться о пережитом, а коллеги и не расспрашивали его, дабы не бередить раны.

Ему на самом деле больно было вспоминать о родителях, брате и сестрах, оставшихся в родной Лодзи, когда её заняли немцы. Сам Зельман вынужден был покинуть город и страну, чтобы не попасть в плен. После безуспешных попыток противостоять силам вермахта польские войска предпочли отойти в Венгрию, Румынию и СССР. Подпоручик Зельман Щерцовский ненадолго заскочил домой, в Лодзь. Родители не имели сведений о нём с первых дней войны, когда Зельман вступил добровольцем в ряды Польской армии. Он считал своим долгом повидаться с ними, прежде чем покинет Польшу. Оставаться в стране он не мог: в округе все хорошо знали, что он воевал, а ранее активно участвовал в движении еврейских бойскаутов»⁴.

Примерно так — но не совсем. И в этом очерке, и также в одном из документальных фильмов про Алексея Михайловича звучит совершенно фантастическое утверждение, что Щерцовский был офицером Польской армии. Звучит оно, конечно, красиво, но никак не соответствует истине.

Вот, например, будущий Герой Российской Федерации А.Н. Ботян⁶, родившийся и проживавший на территории Западной Белоруссии, отошедшей к Польше в 1920 году, был призван на срочную службу в Польскую армию в возрасте 22 лет — это был призывной возраст — и, успев пройти в первой половине 1939 года соответствующую подготовку, перед самой войной получил звание капрала. Так что понятно, что 18-летний доброволец Зельман никак не мог сразу стать офицером. К тому же, предлагая читателю эту легенду, её авторы не совсем понимают, что в подобном случае «офицерство» отнюдь бы не украсило героя: настоящий командир должен оставаться со своими бойцами до последнего, а не спасаться бегством, что в определённых обстоятельствах вполне оправданно для рядового солдата.

Ну а по всей той информации, что мы собрали — в том числе из опубликованных и телевизионных интервью Козлова, его разговоров с коллегами, — можно понять, что вся история Зельмана Щерцовского была менее романтична, но более трагична.

Когда гитлеровская армия напала на Польшу, развязав тем самым Вторую мировую войну, он, движимый патриотическим порывом 18-летний юноша, сын сапожника из города Лодзи, записался в армию. Не знаем, сделал ли он хотя бы один выстрел по врагу, но явно, что таковой порыв продолжался недолго: очень скоро Щерцовский понял, что война — это совсем не так красиво и романтично, как представлялось ранее, и что ежели у одних она раскрывает лучшие качества, то у других — совсем даже наоборот. Зельману стало ясно, что нужно бежать, и как можно скорее, причём не только от приближающихся немцев, но и от находящихся вокруг поляков, своих соотечественников, которые порой срывали на евреях собственную бессильную злобу. Тем более что вечером 17 сентября — через две с половиной недели после начала войны — польское правительство спешно покинуло страну, перебравшись в Румынию.

Статья известного нам уже «Политического словаря», озаглавленная «Вторая империалистическая война», так описывает эти события: «Польское государство — уродливое создание Версальской системы, основанное на жестоком угнетении населявших его национальных меньшинств и на зверской эксплуатации трудящихся масс, было разгромлено и развалилось в течение каких-нибудь десяти дней»⁵. Словарь вышел в свет в начале 1940 года, когда было совсем ещё не ясно, как станут развиваться события той самой войны…

Зато Зельман, ещё до развала несчастного Польского государства, сумел переплыть через пограничную реку Буг и оказался на советской территории. Он хотел было отправиться к дальним родственникам в город Ковель⁷, но так как в то время из Польши на сопредельную территорию хлынул огромный поток беженцев, большую часть из которых составляли евреи (по данным «Еврейской панорамы», только в сентябре 1939 года таковых было порядка 300 тысяч), то этот наплыв, как бы сегодня сказали, «мигрантов» следовало регулировать. К тому же распустить этих беженцев в разные стороны без всякой проверки означало наводнить советскую территорию германскими шпионами, которых и без того в начале Великой Отечественной войны в наших приграничных районах оказалось немало. (Только не нужно думать, что тогда все германские, гитлеровские шпионы были «чистокровные арийцы» — с «нордическим», соответственно, характером.)

Возникает вопрос, почему этот момент — с толпами беженцев — не берут во внимание те, кто именует Освободительный поход РККА 1939 года на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии агрессией и оккупацией? Где это видано, чтобы беженцы бежали не от агрессора, а на его территорию?

А вот родители Зельмана Щерцовского и его старший брат остались на своей территории, в Польше, «под немцем». Через некоторое время они оказались в жутких условиях Лодзинского гетто, откуда потом были отправлены в один из многочисленных гитлеровских лагерей, что располагались на польской территории, там и погибли в безвестности.

Ну а Зельман, в числе многих других, был отправлен в Вологодскую область. Там ему пришлось работать и на лесозаготовках — валить лес, и в кочегарке — помощником кочегара, когда за смену приходилось забрасывать в топку полторы-две тонны угля; попутно ещё он изучал русский язык, в котором, как говорится, он изначально был «ни бум-бум». Молодой, физически крепкий, сильный — недаром потом ученики окрестили его «Железным Зельманом», — он скоро зарекомендовал себя в числе лучших работников, ударников труда, тех, кого тогда называли «стахановцами». Так что вскоре он был повышен в должности до кочегара, потом работал и механиком. К тому же, определённо имея способности к языкам, Зельман очень быстро заговорил по-русски, пускай и с сильным акцентом. Ну и, разумеется, тем временем он успешно прошёл проверку (а с чего ему было её не пройти?), а потому вскоре поступил на учительские курсы.

Кстати, уже упоминавшийся нами Алексей Ботян, демобилизовавшись, также поступил тогда на учительские курсы — только у себя, в Белоруссии. Советская власть очень заботилась об образовании населения — по всей стране. Потому после курсов и Щерцовский, и Ботян, как и многие тысячи иных молодых людей, приступили к получению высшего образования. Щерцовский поступил в Горьковский институт иностранных языков (позже он ещё обучался на факультете иностранных языков Вологодского пединститута, уже по специальности «учитель английского языка»), Ботян — в Высшую школу НКВД в Москве. Но если затем, во время вскоре начавшейся Великой Отечественной войны, Алексей Николаевич оказался в немецком тылу в составе разведывательно-диверсионного отряда НКВД «Олимп», то Зельмана Шмульевича на фронт просто-напросто не пустили, хотя он и очень просился. Этнических немцев, представителей ряда национальностей Кавказа и кого-то там ещё не только не призывали в ряды РККА и не отправляли на фронт, но и с фронта снимали уже служивших, — возможно, что и Щерцовский попал под эту «гребёнку» как «польскоподданный». Когда же на территории СССР начали формироваться польские воинские части, Зельман хотел поступить туда, но тоже что-то «не срослось», не взяли…

Не будем сейчас обсуждать тогдашние правила и кого-то ругать, но вспомним, что в годы Второй мировой войны в Соединённых Штатах всех тамошних японцев, больше половины из которых имели американское гражданство, после нападения японской авиации на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор отправили за колючую проволоку в так называемые «военные центры перемещения», чтобы не сказать «концентрационные лагеря». И ничего, никто там себе сегодня по этому поводу голову пеплом не посыпает и не кается, никакого общественного движения типа «Yellow Lives Matter»⁸ не возникает, а союзная Штатам Япония сохраняет гордое молчание, как будто бы её это вообще не касается.

Таким образом, вместо окопов Зельман Щерцовский оказался в Вологодской мужской школе № 1 — преподавателем немецкого языка. А по тем временам учитель немецкого был для многих нечто типа «врага народа», как минимум — «носитель враждебной идеологии», если не замаскированный германский шпион. Ведь немецкий язык был языком врага, фашистов, гитлеровцев — людей, что убивали на фронте отцов и братьев тех самых школьников, которые должны были его изучать. Почти у каждого из этих рано повзрослевших ребят были свои счёты с войной, с Германией, с немцами, а то и лично с самим Гитлером.

Так что учителю на первом же уроке немецкого языка категорически было заявлено: «Язык гитлеровцев мы учить не будем!» О том, что было дальше, рассказывал сам Зельман Шмульевич Щерцовский: его давнее интервью вошло в телефильм «Без права на славу», посвящённый, как мы понимаем, его ученику Алексею Козлову и показанный по 1-му каналу в 2021 году. «Я им стал декламировать Гёте, Шиллера, Гейне. Язык слитный, красивый — стихи. И потом я им сказал краткое содержание таких стихов — ребятки стали слушать… Потом я им объяснил, что именно язык врага надо знать, что иногда один хороший разведчик, знающий язык врага, может значить больше, чем целая армия!»

Стоп! Возможно, для Алёши Козлова эти слова явились неким «первым звоночком», пусть даже, что очень возможно, не услышанным, не замеченным, но отложившимся где-то в глубинах памяти. Да и вообще, не так-то просто было поверить в подобное утверждение… Но ведь пройдёт несколько десятилетий — и он действительно «сработает» за целую армию, если не того больше.

И ещё один «звоночек» прозвучал на том же уроке. Та самая Германия, что «под небом Шиллера и Гёте» — это когда было! Учителю нужно было закрепить сказанное современным примером, подтвердить, что и сейчас среди немцев есть замечательные люди. Конечно, самым правильным, идеологически выдержанным и верным был бы пример вождя германских коммунистов Эрнста Тельмана⁹, но действительно бы он затронул вологодских ребят за живое? Ведь Тельман — нечто далёкое и непонятное, великое, что-то, можно даже сказать, подобное Сталину, конечно же, его друг… И Зельман приводит пример «советского немца» — нашего главного тогдашнего героя-полярника Отто Юльевича Шмидта¹⁰. Выбор безошибочный! Согласившись с этим решающим аргументом, ребята смирились со своей участью — хочешь не хочешь, но придётся изучать немецкий язык. Не все немцы плохие!

Но при чём тут «звоночек»? Да при том, что совершенно не случайно разведчик-нелегал «Дубравин» возьмёт себе для работы на Западе имя Отто Шмидт — так будет значиться в его документах… Подобных совпадений (типа, «А буду я, ну… какой-нибудь Отто Шмидт — звучит энергично!») просто так не бывает. Этот «звоночек» явно был услышан сразу, на том самом первом уроке немецкого языка.

Ну а далее, завоевав доверие учеников и даже, скорее, подчинив их своей воле, Щерцовский начал пользоваться этим в полном объёме.

«Зажимать старшеклассников новый учитель принялся сразу, с первых уроков. Поблажек никому не давал. За невыполнение задания мог выставить в классном журнале 42 единицы одновременно, по количеству учеников. Такого в истории старейшей школы города прежде не водилось. На вопросы администрации, коллег и родителей учеников Зельман Шмульевич отвечал безапелляционно: Я обязан научить этих бездельников говорить, читать и писать по-немецки. И я этого добьюсь, несмотря на то что пока они в этом ни бе, ни ме, ни кукареку.

По мнению другой вологодской знаменитости, профессора педагогического университета Исаака Абрамовича Подольного, учитель немецкого языка по праву получил прозвище Железный Зельман: И никакие наши ухищрения и протесты не помогли. Жесточайшая требовательность, абсолютная точность и последовательность в построении урока, предельная загрузка каждой рабочей минуты никому не оставляли надежды отсидеться, что-то списать у соседа. Язык мы вынуждены были учить заново, от нуля. И слово ‘Бездельники!’ было едва ли не единственным русским словом на уроках: общение с учителем шло только на немецком»⁶.

Но есть и другая — а может, просто дополняющая первую — версия появления прозвища… нет, скорее даже «почётного наименования» «Железный Зельман» — кстати, по чёткой аналогии с «Железным Феликсом» Дзержинским. Поначалу своей работы в школе Щерцовский и жил при ней, в маленькой комнатке, так что порой ребята, приходившие по утрам, видели через окошко, как он делал зарядку с гантелями и прочим «железом».

Он жил при школе — но он и жил школой. На уроках он учил ребят не только языку, но и манерам, правилам хорошего тона, ко всем школьникам обращался исключительно на «Вы», что поначалу даже смущало, но где-то льстило… В свободное время Зельман также не отпускал учеников от своего немецкого: устраивал поэтические вечера и спектакли, разумеется, на языке, заставляя для этого ребят заучивать и потом воспроизводить на память достаточно объёмные немецкие тексты.

А ведь можно понять, что в послевоенной Вологде у школьников — да, впрочем, как и у всех граждан — развлечений было совсем немного. В основном — двор и друзья, или дружки, кому как повезёт. Сходить в «киношку» уже было событием, но для этого нужны были деньги, пусть и очень небольшие, но всё-таки… Помните, у Высоцкого (то же поколение, что и Козлов, на три года моложе) в «Балладе о детстве», о том самом, послевоенном детстве, есть такое утверждение: «Здесь я доподлинно узнал, почём она — копеечка…»? И ещё там есть такие жёсткие слова: «Коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет!» Хотя конкретно у Владимира Семёновича говорится про метростроевские тоннели, но имеется в виду гораздо большее.

В то время именно школа, с действовавшими там пионерской и комсомольской организациями, была главной воспитательной структурой. Особенно, если там были такие учителя, как Зельман Шмульевич Щерцовский, завоевывавший себе непререкаемый авторитет среди мальчишек не только своим прекрасным знанием языка, но и личным примером.

…Вроде бы, и без того про «Железного Зельмана» написано и рассказано немало хорошего, так нет, ещё и «легенды» добавляются. В одной газете читаем: «Любую школьную реформу он начинал с себя. Сначала сагитировал всех учителей-мужчин сшить себе строгие костюмы, чтобы мальчишки-ученики не сопротивлялись школьной форме»⁷.

Приходится напомнить, что самым строгим учительским костюмом в послевоенное время была гимнастёрка с орденскими планками, потому как пошить «строгие костюмы» в ателье далеко не всем учителям, как и прочим советским гражданам, в то время было по карману. Зато любому мальчишке школьная форма — гимнастёрка с ремнём, брюки навыпуск и фуражка с кокардой из дубовых листочков — казалась гораздо предпочтительнее латаной-перелатаной куртки, заношенного отцовского или братнина пиджака, а то и материной кофты. Введена форма была в 1949 году, делалась из очень добротного материала и продавалась по цене гораздо ниже себестоимости. Но это всё так, для общей информации…

Поэтому не надо сказок! Щерцовский и без того воистину сказочный человек, чуть ли не Провидением направленный в город Вологду для встречи с Алёшей Козловым.

Хотя, и не только с ним. Можно сказать, что Зельман Шмульевич, учитель от Бога, помог многим из своих учеников найти собственные «тоннели» к свету — то есть свой блистательный жизненный путь. Так что совсем не случайно, что, прочитав в какой-то газете о существовании в Москве некоего таинственного Института международных отношений, готовящего загадочных дипломатических работников, Лёша Козлов направил свои стопы к любимому учителю и прямо его спросил: сгодится он в этом институте или нет? Стоит ли ему туда поступать?

Как говорится, ответ был положительный. Более того, Щерцовский предложил Алексею позаниматься с ним дополнительно — естественно, это не было платным репетиторством, как в нынешнюю эпоху ЕГЭ, как бы обеспечивающего равные для всех возможности, но реально уничтожающего образование, а просто общение учителя с одним из любимых его на тот период учеников. Именно на тот период. Не будем лицемерить: настоящий учитель однолюбом быть не может, по каковой причине в его сердце находится место для многих-многих любимых учеников самых разных лет — и какое счастье, когда вдруг чуть ли не полвека спустя к тебе приходит из небытия твой любимый ученик, выпускник какого-то далёкого, «мохнатого» года, как в 2001 году к Зельману Шмульевичу пришёл ещё не рассекреченный, но уже увенчанный Звездой Героя Российской Федерации полковник Службы внешней разведки Алексей Михайлович Козлов — тот самый Лёшка, любимый ученик выпуска 1953 года! «Бэздэльник»…

Но об этой встрече мы расскажем несколько позже.

…Зато сейчас следует сказать ещё и о том, что в школьные годы Алёша Козлов увлёкся филателией — собиранием марок. Точных сведений у нас о том нет, но понятно, что коллекция у него была небольшая и состояла, скорее всего, исключительно из советских «марочек» — откуда вологодскому парнишке было получить заграничные экземпляры? Зато марки Российской империи в его коллекции вполне могли оказаться — с каких-нибудь сохранившихся в семье старых писем или почтовых карточек. Но были они достаточно простые: в основном — двуглавый орёл с различными номиналами.

К чему мы об этом вспомнили, что в том интересного? Пока что — ничего, ибо в те времена буквально все советские мальчишки были «как бы» (именно так!) филателистами. Вот только у большинства из них это увлечение прошло раньше или позже, и те альбомчики, в которые когда-то с такой любовью вклеивались марки (те альбомчики, в которые марки вставлялись были далеко не всем «по зубам»), куда-то потом подевались, где-то потерялись, а в лучшем случае были переданы очередным доморощенным «филателистам» — уже своим детям или внукам…

Но у Алексея Михайловича это увлечение не только осталось на всю его жизнь, стало очень и очень серьёзным, но и потом принесло ему немалую пользу как разведчику.

Глава 2

ПРЕДЛОЖИЛИ ПОЙТИ В РАЗВЕДКУ

Когда-то, когда всё в нашей жизни — вплоть до поступления в вузы — было несколько проще, нежели теперь, в некоторых заинтересованных кругах бытовала такая пословица: «Кому — МИМО, а кому и мѝмо».

Алексей Козлов относительно поступления в этот престижнейший впоследствии вуз мог, в принципе, особенно не беспокоиться. Он мог бы даже написать так: «Мне, как серебряному медалисту, предстояло сдать экзамен по немецкому языку и пройти собеседование»⁸ — и это полностью соответствовало бы истине.

Но, к огромному сожалению, вышеприведённые строки написал не он, а человек, сыгравший роковую роль в его судьбе, так же как и ещё в целом ряде других судеб, — Олег Антонович Гордиевский, бывший сотрудник разведки и предатель, поступивший в МИМО в 1956 году, на три года позднее Козлова, но достаточно хорошо его знавший. Об этом «Иуде из Ясенева» (так назвал книгу, в которой фигурирует Гордиевский, писатель Б.Н. Григорьев¹¹, и это прозвище навсегда прилепилось к Олегу Антоновичу) и его подлых делах мы расскажем в своё время, но сейчас, с профессиональным цинизмом, повторим сказанное в предисловии: не будь этого мерзавца, не было бы и нашей книги, а имя Алексея Михайловича Козлова оставалось бы известным лишь узкому кругу «посвящённых».

Так что сейчас мы просто отметим нелепое совпадение: и наш герой, и вот этот антигерой — оба они закончили школу с серебряной медалью, что давало им право на поступление в любое высшее учебное заведение страны после успешной сдачи всего одного экзамена и прохождения собеседования. К сожалению, в их биографиях впоследствии оказалось ещё несколько схожих моментов…

Почему мы говорим, что МИМО только потом стал престижнейшем вузом? Да вот что писал по этому поводу в своих воспоминаниях однокурсник и институтский друг Козлова — Ю.А. Квицинский¹², выдающийся советский и российский дипломат, рассказывая о том, как он сообщил своим родителям, вузовским преподавателям, о решении поступать в МИМО:

«Моим родителям такой поворот в моих замыслах весьма не понравился. Было начало 1953 года. Зачем тебе это надо? — спрашивал отец. — Кончишь институт, просидишь несколько лет за запертыми дверями в каком-нибудь нашем посольстве, а потом, скорее всего, тебя посадят или в лучшем случае вышлют на поселение. Всех их рано или поздно на всякий случай сажают. Попасть в то время на загранработу считалось большой неприятностью. Переполошились и наши близкие друзья и знакомые. Вспоминали о прежних работниках НКИД СССР. Большинство из них плохо кончило. Мать срочно повела меня во Львовский политехнический институт, показала наиболее интересные кафедры, уговаривала выбрать солидную техническую специальность.

Отрицательное отношение к работе за границей было понятно. В то время было достаточно сказать, что кто-либо из твоих родителей когда-то работал за границей, и приём в комсомол автоматически откладывался до выяснения обстоятельств. Спецлагеря были полны всякого рода шпионов самых немыслимых разведок. <…>

С 70-х годов от желающих строить социализм из-за рубежа и открывавших в себе дар к дипломатической деятельности отбоя не стало. Сначала эта эпидемия охватила детей высокопоставленных родителей и вообще людей со связями, потом перекинулась на народных депутатов и новые структуры власти. Но в 50-е годы настрой был иной»⁹.

Вот так! В общем-то, интересное тогда было время: страна в очередной раз переживала период нагнетания истерии существования в условиях «осаждённой крепости», когда советскому народу упорно внушалось, что