Тот самый

Автор Юлия Вереск

Матвей прячется от внешнего мира в книгах. После семейной трагедии он еще больше замыкается в себе, а в густом воздухе старого дома, где он живет с мамой и сестрой, постоянно вспыхивают ссоры и недопонимания. Одна случайная встреча жарким летним днем навсегда меняет представления Матвея о себе, о любви и о мире.

• Язык: Русский
• Издатель: Popcorn Books
• Дата выпуска: 1 июн. 2021 г.
• ISBN: 9785604458044

Предварительный просмотр книги

popcornbooks1

Оглавление

Пролог Море в барабане стиральной машины

Глава I Зеленая кожа

Глава II Маленький призрак

Глава III Терра инкогнита, или Темные пятна в душе

Глава IV Призвание апостола Матфея, или Разбитая копилка с мечтами

Глава V Мертвый свет

Глава VI Реинкарнация, или Конфуций-пацифист

Глава VII Милая мегера

Глава VIII Призраки не ходят через двери

Глава IX Чаепитие у Шляпника

Глава X Тревога: красный код

Глава XI Чисто гипотетически

Глава XII Здесь и сейчас, или Изнанка жизни

Глава XIII Близкие далекие люди

Глава XIV Возвращение блудного сына

Глава XV Беда не приходит одна

Глава XVI Рисунки любви

Глава XVII Надежда в сердцах

Эпилог

Landmarks

Cover

Cover

Table of Contents

Пролог

Море в барабане стиральной машины

Мы, как стрелки часов, движемся вперед, но всякий раз возвращаемся к исходной точке, запертые внутри циферблата. Каждая черточка — веха в судьбе, а время — это мгновения, которые мы отмечаем на контурной карте жизни. Помня о прошлом, мы живем в настоящем, и на нас постоянно несется поезд будущего. Он обещает увезти в беспечную жизнь, ведь в будущем, не иначе, люди всегда счастливее. Будущее состоит из мечтаний, а настоящее — из осколков событий, оставляющих шрамы в душах.

Я бы мог найти десятки причин, почему никогда не был счастлив здесь и сейчас. Такова моя жизнь: она предоставляла мне уйму вариантов, но я всегда выбирал худший. Родиться в семье Граниных, возможно, не было самым худшим вариантом, но и назвать это путевкой в счастливую жизнь трудно.

Казалось, моя жизнь началась с переезда. До этого меня, может быть, и вовсе не существовало, потому что я почти ничего не помнил до того, как мы переехали на Черепаховую гору. Мама устала от холодов и серых пятиэтажек с безликими окнами.

— У меня аллергия, — гордо заявила она нам, сидя на стуле и прикуривая сигарету. Мы с Алисой разместились на холодном полу и кивали, как заводные болванчики. — Аллергия на холод, аллергия на серость, в печенках уже засело это место… Вы только посмотрите! — Она протянула руку с зажатой между пальцев сигаретой и задрала рукав водолазки, демонстрируя чешуйчатую кожу. От локтя к запястью кожа шелушилась и трескалась, напоминая пересушенную солнцем землю. Нам с Алисой стало неловко глядеть на «вторую» кожу мамы. Алиса спрятала лицо в светлых пушистых волосах, похожих на одуванчик. Я же запутал пальцы в темных вихрах на затылке. — Аллергия на отсутствие лета! Зима здесь длится не три месяца, а пять как минимум. Серый туман наплывает на серые пятиэтажки, под ногами лежит серый снег, перемешанный с грязью, а на голову давит серое небо! Бе-зо-бра-зи-е, — с отвращением процедила мама и потушила сигарету в алебастровой пепельнице. Она щелкнула зажигалкой, и в полутьме кухни загорелся огонек, осветивший наши бледные лица. Мама обхватила сигарету губами, оставляя красный след на бумаге, и помахала рукой в сторону окна. — Это все от недостатка витамина D. Посмотрите на себя: бледные, худощавые, да вас и людям показать стыдно.

Вместо того чтобы взглянуть друг на друга, бледных и худощавых, мы с Алисой завороженно смотрели в окно, рама которого очерчивала темно-лиловый прямоугольник неба. В густые сумерки врезались вспышки — огни машин. Я водил пальцем по швам между черно-белых плиток и вдыхал аромат остывшего кофе на плите. На белой поверхности у конфорки растеклось коричневое пятно: завтра утром Алисе придется соскабливать его железной губкой. Из соседней комнаты доносился шум крутящегося барабана стиральной машины. Алиса, мама и я сидели в темноте. Алиса прислонилась щекой к маминому бедру с одной стороны, а я — с другой. Веки медленно смыкались от наплывающего сна, но я все еще слышал далекий голос, обещающий нам вечное солнце и южный ветер. Мне снилось море, а шум крутящегося барабана с грязной одеждой заменял гул непокорных волн. Маленькая кухонька превратилась в каюту, раскачивающуюся на волнах воображения. Оно несло меня к белой полоске берега, к соленому воздуху и к свободе. Тогда я не был уверен наверняка, но мне казалось, будто свобода похожа на непокорное море. Пока волны уносили меня всё глубже, приглушенный голос мамы становился тише.

Так и началась наша жизнь — жизнь Граниных. С мечтаний на холодной кухне о безоблачном будущем. Мы переехали, когда мне исполнилось шесть лет, а Алисе — семь. Мы не были похожи и все время сталкивались с любопытными взглядами, буквально ощупывающими нас с макушки до пят.

Сначала мы тряслись в автобусе, после — в поезде. Остановки казались короче, сиденья под нами — крепче, а время пути — длиннее. Последним испытанием стала поездка на такси в прокуренном салоне с деревянными четками на зеркале заднего вида. Когда мама устала терпеть холод, а быть может, себя в опустевшей квартире, мы переехали в большой дом, доставшийся ей после смерти родной сестры. Та в завещании прописала Софию Гранину, нашу маму, единственной наследницей двухэтажного дома. Он находился на высокой горе. Поначалу она была безымянной, но мы быстро прозвали ее Черепаховой.

— Этот дом — большая черепаха, — восторженно пролепетала Алиса, оглядывая голубыми глазами величественный фасад. — Крыша дома — крепкий панцирь, посмотрите. — Она ткнула пальцем в воздух и потянула маму за руку. Черепичная крыша напоминала чешуйки. — Мир стоит на трех китах и на черепахе, ма, это правда? Может быть, наш дом держит весь мир? Может быть, мы — его центр? — Алиса нетерпеливо дергала ладонь мамы, дожидаясь ответа, а я разглядывал стрельчатые окна.

«За такими окнами, — подумал я, — должны жить короли и королевы».

— Может быть, — задумчиво ответила мама, сжимая ладонь Алисы и поглаживая меня по голове, — панцирь черепахи — это купол. Купол, защищающий нас от мира.

— Зачем нам защищаться от мира? — Я прижался щекой к бедру мамы, чувствуя кожей шелк юбки, и поднял на нее пытливый взгляд.

— Ты обязательно поймешь. Когда подрастешь.

Мы жили, не зная, что можно уехать от холода только в том случае, если он поселился на улицах или в тесной квартире, а не в заледеневшей душе. Именно такая душа и была у нашей мамы.

Холод следовал за нами, словно тень.

Глава I

Зеленая кожа

Порой воспоминания захлестывали поднявшимся внутри меня цунами. Память обломками кораблей бередила старые раны, которым я не позволял зажить. Я расковыривал их каждый раз, как только они начинали затягиваться. Я закрывал глаза и видел себя в маленьком растерянном мальчике: он метался в темноте и натыкался на острые углы. Возможно, вся моя жизнь похожа на блуждание во мраке. Стоило только где-то забрезжить свету, я сразу мчался к нему, словно мотылек, не зная, как огонь может обуглить крылья. Я жаждал любви матери, любви безвестного отца, любви всех вокруг и льнул к рукам, даже когда эти руки меня отталкивали.

Наш новый дом располагался на окраине города у железной дороги. Еще издалека можно было увидеть высокий фасад. Стрельчатые окна недружелюбно смотрели на путников, нечаянно наткнувшихся на это маленькое подобие замка. Подобие неуместное, вычурное, слишком выделяющееся среди низких домиков и выкрашенных белой краской фасадов. Такими же неуместными стали и мы. Дом находился на самой высокой точке холма и всегда грелся в лучах южного солнца. Сколько бы солнечного света ни пролилось на наш замок, в нем всегда было холодно, будто мы никак не могли вытравить из него дух одиночества.

При первом осмотре новых владений я наткнулся на сарай с покосившейся крышей. Он стыдливо прятался за домом в ветках вишни. Чтобы открыть дверь, нужно было навалиться на нее плечом. Однажды Алиса порвала торчащим гвоздем рукав футболки, а вместе с ним и кожу. Остался шрам в виде кривой буквы «Г». В сарае лежали трухлявые дрова и садовая утварь. Неухоженный сад выглядел увядающим: если оживить Эдгара По и поместить его на Черепаховую гору, он обязательно вдохновится этим унынием и напишет новую историю. А писать было про что… У забора, граничащего с сосновым лесом, стояло несколько маленьких статуй для украшения сада. От дождя на серых лицах появились темные струйки, которые напоминали застывшие слезы.

— Моя сестра была эксцентрична, — заявила мама, с опаской глядя на статуи, словно ждала, что они сейчас оживут и двинутся на нее, таращась пустыми глазницами. Я не знал, что значило слово «эксцентричный», но догадывался: это как-то связано с каменными людьми у нас в саду. — И с тугим кошельком, — добавила мама, касаясь плеча статуи. — И совершенно не умела тратить деньги. Вот я бы…

После этого всегда начинались пространные рассуждения, которые мы с Алисой никогда не слушали. Мы были маленькими, и нас волновало, как достать языком до носа, а не стоимость коммунальных услуг.

Может быть, мама обладала прагматичным складом ума: больше всего ее беспокоила неисправность водопровода. Стоило только повернуть вентиль крана, как водосточные трубы издавали бульканье, напоминавшее звук глотков в сухом горле. Приходилось ждать, когда вода доберется по старым трубам к конечной цели. Обычно я отсчитывал секунды, соревнуясь с водопроводом: пока вода бежала по трубам, я должен был успеть сосчитать до десяти. Сначала появлялась ржавая струйка. Ее сменяла чистая вода, которой я споласкивал рот.

По ночам дом стонал трубами, как старик на смертном одре, смотрел с холма мутными глазами-окнами и осыпался выцветшей краской. Девичий виноград оплетал фасад от самой крыши до бетонного фундамента.

На самом деле, пока мама пыталась привести дом в надлежащий вид, нас с Алисой мало волновало все, что творилось внутри стен нашего жилища. Мы проводили свободное время на улице как беспризорники: на речке или в лесу, если мама, занятая хозяйственными делами, не замечала, как мы ускользали через калитку в саду, ведущую прямиком в чащу. Мы разукрашивали маленькие статуи акварельными мелками и наряжали их в мамины шали, разыгрывали спектакли перед равнодушными каменными людьми и наслаждались новой жизнью. Мы боялись, что она закончится, так и не начавшись. Неподалеку от статуй стояли фигурки садовых гномов с отколовшимися носами и руками. Складывалось впечатление, будто мамина сестра оставила весь хлам в саду, так и не решив, что с ним делать. Я нисколько не сомневался: у нас во дворе можно отыскать что угодно, словно одичалый сад располагался в точке пересечения времен и вещи, когда-то принесенные сквозь века, оставались здесь навсегда.

Климат южного города полностью устроил маму. После переезда она больше не жаловалась на шелушение кожи от холода.

Когда мы с Алисой повзрослели, то стали выбираться в центр, исследуя каждую улицу и каждый неприметный поворот. Однажды мы наткнулись на зеленый парк с велосипедными дорожками и живым забором из подстриженных кустов. В нем собирались все мамы города с колясками, становясь настоящим препятствием для велосипедистов. Может быть, ничего в нашей жизни не происходило случайно, и мы оказались в парке по велению судьбы. Невидимые нити тянули нас в городской парк, сплетаясь в гордиев узел.

— У Бога на все есть план, — уверяла нас бабушка, когда мы сидели на кухне в старой квартире. Бабушка умерла еще до нашего переезда, но я хорошо помнил ее пронзительные глаза и холодные руки. — Никогда не знаешь, какая роль тебе отведена. Никогда не знаешь свое предназначение. Наши жизни соприкасаются с другими жизнями, и мы не знаем, какой след оставляем в людях.

В Бога я перестал верить тогда, когда перестал верить в Деда Мороза. Это не мешало мне слушать бабушку с волнительным трепетом. Я всегда пытался понять, в чем состоит мое предназначение. Что я мог дать миру и что мир мог дать мне? Как только я научился писать, я стал придумывать истории, чтобы, соприкасаясь с чужими жизнями через строки, давать надежду.

После смерти бабушки мама заплакала только раз — когда горстка сырой земли из чьей-то ладони упала на крышку гроба. Тогда я и решил, что любому из нас нужна надежда. Я мог сотворить вымышленные миры, в которых не было смерти и горя.

В тот день, когда мы оказались в парке, мама устроила травлю тараканов и выгнала нас на прогулку. С детства мы напоминали сорняки: нас можно было топтать, рвать и прятать в тени, но мы все равно росли с неистовой жаждой жизни, и чем яростнее нас топтали, тем сильнее мы разрастались, отвоевывая себе все больше места в жизни, но не в мамином сердце. Если мы не оправдывали ожиданий, мама прибегала к тому, что умела лучше всего: она игнорировала нас, не замечала, словно мы — набор неудачных генов, а не люди с душой и сердцем.

— Чепуха, — говорила мама, обводя губы карандашом цвета бордо. — Никакой души нет. Ни у меня, ни у вас. — Чуть подумав, она зашла карандашом за контур, чтобы губы казались больше. — Вот вырастете и поймете. Душа не принесет вам денег, только страдания и боль. Так что… — Мама потрепала меня по волосам, не отрывая взгляда от отражения в зеркале. — Мой дорогой мальчик, если считаешь, что у тебя есть душа, избавься от нее как можно скорее, пока не натворил дел.

В подобном тоне она отвечала на мои мечты стать великим писателем.

— Мой дорогой мальчик, — заговаривала она заготовленными фразами. Я беззвучно шевелил губами, мысленно повторяя каждое слово. Мы говорили в унисон, но, если она замечала мои кривляния, я получал подзатыльник. — Все писатели — несчастные бедняки. Либо пьяницы, либо бедняки, понимаешь? А порой и всё сразу. Моя задача — научить тебя здраво смотреть на жизнь. Подумай о чем-нибудь более реальном.

Я понятия не имел, какие вещи можно отнести к более реальным, а какие — к детским глупостям, поэтому мама каждый раз выходила из разговора победителем.

День, когда она решила устроить вражду с тараканами, выдался особенно солнечным даже для южного городка. Я шел по краю велосипедной дорожки. При полуденной жаре парк с неброским памятником жертвам войны казался вымершим. Памятник на пьедестале, потемневший и загаженный голубями, выглядел черной тенью, и мне чудилось, будто раскаленный воздух над ним дрожал, поднимаясь от нагретого асфальта. Всё замерло. Грунтовая дорожка через несколько километров сменялась землей. Поваленные сучья деревьев преграждали путь: велосипедисты появлялись здесь редко. Колеса тонули в грязи или буксовали в сухой траве, прораставшей по бокам от вытоптанной колеи. Узкая тропинка выходила к обрыву, обрамленному полем. Сюда часто приходили школьники, чтобы выпить пива или побыть наедине с собой. Мы натыкались на пустые бутылки, окурки, разбросанные в грязи, и целлофановые пакеты.

На этом пустыре я выкурил первую в жизни сигарету, позорно подавившись дымом на глазах у всех.

Мы брели по обе стороны от колеи, глядя под ноги, и играли в слова. Ветви деревьев укрывали нас от солнца. Кожа до сих пор не привыкла к солнечным лучам. Она будто отторгала их: загар, не успев появиться на бледной коже, тут же слезал. Рубашку, заляпанную мороженым, пришлось снять и повязать на бедра, чтобы спрятать пятно. Я остался в футболке. Когда нам надоела словесная перепалка, Алиса остановилась и уперлась руками в бока. Я знал это настроение Алисы, граничащее между настоящей скукой и пустыми капризами, и всячески старался его избегать.

— Отстойное лето!

— Бывало и хуже…

— Это ты про то лето, когда я сломала руку? Да уж… И все равно скучно. Мне здесь не нравится.

— Может быть, тебе стоит стать немного добрее и хотя бы иногда разговаривать с одноклассниками, — беззлобно отозвался я, срывая сухую травинку.

— Фигня, они все тупые. Сам-то чем лучше, Матвей?

Спорить было бессмысленно. Я путешествовал, не выходя из комнаты. Стопки книг едва ли не заменили мебель у меня в спальне. Я ничего не умел делать так хорошо, как читать. Я гулял вместе с Диккенсом по узким, черным от копоти улочкам Лондона, блуждал в темном лесу с Вильгельмом и Якобом, отыскивая хлебные крошки. Однажды я потерпел кораблекрушение с Дефо и выживал на острове вместе с Голдингом, дрожа при виде отвратительной свиной головы. Я проживал несколько жизней одновременно: я умирал и снова воскресал, пока другие гоняли мяч на стадионе и курили за школой, пробуя первый дым на вкус.

— Ничем. Только я не ною об этом на каждом шагу. Может, по фисташковому мороженому?

Мне не хотелось говорить о том, что мы не вписывались в маленький мирок южного города. Я верил: если не разговаривать об этом, все само собой когда-нибудь образуется, и мир примет нас со всеми вытравленными и невытравленными тараканами.

— Ты уже съел две порции! Скоро и километра не пробежишь. — Алиса улыбнулась и протянула руку, пытаясь схватить меня за щеку. На самом деле я был все таким же худощавым, как и в детстве, но Алиса любила приписывать мне несуществующие изъяны.

Я увернулся и едва не зацепился за корень, торчащий из-под земли. Поднял голову и увидел велосипед, мелькнувший между деревьев как тень. Тропинка, ведущая к обрыву, резко поворачивала вправо. Обычно велосипедисты возвращались в парк, как только специальная дорожка сменялась землей. Я оттолкнул Алису в траву и тут же почувствовал тупую боль в левом боку. В глазах потемнело, а небо растеклось синей кляксой: теперь оно висело у меня перед носом. Я быстро моргнул, пытаясь привыкнуть к такому раскладу, и постарался сделать шаг. Только тогда я понял, что небо никуда не делось. Я упал в траву. Коснулся локтя и стиснул зубы от боли: на пальцах осталась кровь. Несмотря на то, что рубашка оставалась повязанной на бедрах, из-за моего падения она была уничтожена грязью. Я представлял реакцию мамы: она молча вздернет тонкую бровь и попросит меня кинуть рубашку в стиральную машинку. Чем спокойнее будет тон, тем злее будет мама.

— Совсем рехнулся? — услышал я у себя над головой. Звонкий голос, проникая сквозь кожу, передавался по нервным импульсам прямо в мозг. — Чего под колеса бросаешься? Жить надоело?

Голос не переставал задавать вопросы, а я все еще глядел в небо, иногда погружаясь в темноту от медленного моргания.

— Ничего страшного, — наконец услышал я Алису. — Это его пятнадцатая попытка свести счеты с жизнью. На этот раз почти получилось!

— Эй! — возмутился я, но собственный голос получился чужим и далеким.

— Все-таки шестнадцатая?

Я хотел было напомнить, что несколько секунд назад героически спас жизнь Алисы и теперь мне как минимум полагалась двойная порция фисташкового мороженого, а не язвительные шутки, которые вовсе не подходили моему новому облику героя.

— Тогда нужно было прыгать с обрыва, — заключил незнакомый голос. — Так надежнее, да и мой велик теперь в грязи. Кажется, цепь слетела.

«Вот говнюк», — мысленно сказал я, но вместо этого произнес вслух только:

— Я все еще жив. И все слышу.

Руки, появившиеся из воздуха, рывком подняли меня. Перед глазами зарябило.

— Тогда тебе придется перестать изображать мертвого и встать. — Руки придержали меня от падения, и я, убедившись, что твердо стою на ногах, сделал шаг в сторону от незнакомца. Я мельком взглянул на него. Голубые глаза привлекали внимание: они ярко выделялись на фоне загорелой кожи. Виновник аварии отряхивал грязь с футболки. Судя по всему, он не пострадал. — Больно? Извини. Ты сам виноват, что выскочил мне навстречу.

Я оглядел рубашку и разочарованно выдохнул: она была безнадежно испорчена. Рукав порвался. На джинсах через дырку торчала коленка, стесанная сухой землей. Все еще не чувствуя боли, первым делом я постарался оттереть грязь с груди, но Алиса одернула меня.

— Мало похоже на извинение.

Незнакомец усмехнулся. Я почти не смотрел на него, считая, что наше знакомство сейчас закончится. Ни к чему запоминать внешность того, кто не станет нам другом.

— Меня, кстати, Алиса зовут. — Она улыбнулась незнакомцу. Голос Алисы, насквозь пропитанный неприкрытым кокетством, вызвал во мне доселе незнакомое чувство. Я понял только потом, что не злоба заставила меня сжать кулаки, а ревность — ядовитая, колючая, горькая. Как травяная настойка от кашля, но в десять раз противнее. Ревность отравила воздух, напитала его горечью и сделала густым как кисель. Я привык, что мы делили мир на двоих; для посторонних дверь в него была заперта.

Боль медленно подкрадывалась ко мне. Я заметил на себе насмешливый взгляд незнакомца и неловко почесал нос.

— Назовешь свое имя? Или мне придется угадывать?

Я не ответил, но вспомнил слова бабушки. Сейчас жизни двух незнакомых людей схлестнулись довольно грубо. Свидетельством пересечения были раны на моих коленках.

— Мой герой и защитник, — сказала Алиса кокетливым голосом, и я бросил на нее недовольный взгляд.

— У защитника есть имя?

Я посмотрел на незнакомца с зарождающимся любопытством. Разве кому-то есть дело до моего имени? Он изучал меня взглядом. Как только уголки его рта приподнялись в улыбке, я опустил глаза.

— Защитникам не нужны имена. Они предпочитают благородно оставаться в тени.

— Как супергерои в плащах, — заключил виновник аварии.

— Матвей. — Я прервал их разговор, который опасно приближался к черте «флирт». — Я не герой, и у меня есть имя.

До сих пор я так и не понял, смеялась надо мной Алиса или гордилась. Она отличалась умением делать комплименты так, что после них я чувствовал себя самым никчемным человеком в мире.

— Нам нужны вода и зеленка. Будем реанимировать героя. — В голосе незнакомца я почувствовал усмешку. — Ближайшая аптека у выхода из парка. И еще: вы случайно не видели тут такую… странную девушку с голубыми волосами? Не проезжала мимо?

— Я бы заметила, — улыбнулась Алиса. — В такую жару здесь почти никого нет.

Незнакомец был выше Алисы и меня на голову, да и выглядел он старше нас. Светло-желтая футболка с закатанными к плечам рукавами обнажала загорелые руки. Он любимчик солнца, не то что мы, худощавые и бледные. Выгоревшие волоски на руках переливались золотом, а светлая растрепанная челка падала на лоб. Незнакомец нервно дергал головой, чтобы сбросить ее с лица. На миг мне захотелось оказаться в его шкуре и посмотреть на мир чужими глазами. Зависело ли восприятие мира от цвета глаз? Возможно, если бы у меня были такие же голубые глаза, все в моей жизни складывалось бы иначе.

Я потер ногу над коленом, чтобы расслабить мышцы, и отвернулся.

— Значит, все-таки обогнала меня… Идемте. Так уж и быть, зеленка с меня.

Мы с Алисой плелись за спиной незнакомца, а он катил грязный велосипед рядом с собой, держа его за руль. Слетевшая цепь позвякивала от каждого шага. Выйдя из парка, я сел на скамейку в тени. Парень бросил велосипед в траву.

— Сидите здесь и никуда не уходите.

— Мы никуда не уйдем, — заверила его Алиса.

Незнакомец изучающе посмотрел на меня. Мы встретились взглядами, словно в немом поединке, где каждый пытался доказать известную