Stale Samizdat and Rotten Kremlevka

Автор Stepan Zapluisvichko

Внутренняя маргинализация сегодня приняла масштаб национального бедствия. Рамки комедии, в которой мы вынуждены участвовать, катастрофически сузились , роли позорно примитивны. Спазм бытия, когда на смену «лишним людям» явился формат лишних народов, - Вот, одна из задач, которую внимательный и мудрый читатель сумеет рассмотреть и осмыслить в этой повести.
В конце концов, главный герой прямо на сцене, а не в зале превращается в зрителя, в строгого критика-рецензента, просто в свидетеля, став ненадолго журналистом, ( Настоящий, "не проституирующий" журналист - всегда свидетель и очевидец), и почти перестает быть участником всеобщего действа, отказываясь от одной за другою роли. Не то ли происходит в целом в Государстве Российском?...

Между тем, тенденция к полной и всеобщей люмпенизации уходит своими корнями с корнями в историю, причем, не только в древнюю, но и новейшую. Автор указывает какие именно химеры и страшилища вывелись и, усложняя собственное уродство, развились в колбе недавнего прошлого.

Наконец, есть еще одна тема, затронутая в произведении, - это фантомы и призраки, которые водят и путают людей, народы и государства. В переполненном миражами и видениями мире мы блуждаем во всех направлениях, наивно полагая, что уверенно движемся прямо. Так, недавно в моей сирийской обители дьякон Мефодий принял за пение ангелов.

Прочитавший повесть «Залежалый самиздат и протухшая кремлевка» почерпнет в ней возможность, не столько задуматься, сколько обновить способность задумываться. По крайней мере, именно к этой цели стремился автор.

• Язык: Русский
• Издатель: T/O "Neformat"
• Дата выпуска: 17 авг. 2012 г.
• ISBN: 9781476310541

Предварительный просмотр книги

«Жива, жива русская литература!

Книга Степана Заплюйсвичко - тому подтверждение.

Вот уж, верно, в беседе о «Залежалом самиздате», напомнил слова Святого Евангелия протопоп Виктор с Отрадной: «Дух ищет, где хочет».

И точно! Черт знает где, за гребнем Главного Кавказского Хребта, на далекой окраине Черноморского побережья Кубани, в, казалось бы, гиблом для искусства слова месте, в курортной станице, где хлыщи, холуи, да наушники пешком ходят, друг на друге сидят, да друг другом погоняют, вдруг подобно пластуну-лазутчику - нашему кубанскому ниньзя, «возникла ниоткуда» эта повесть. А каков масштаб! Необозримые сибирские просторы и распрекрасные уголки субтропических улочек и парков! Вместе с весомым, осязаемым юмором, - другой, изысканно-утонченный, наноюмор - выкуси Чубайс!

Проза Заплюйсвичко – это мягкий морской бриз и свежий, порою резкий, ветер горных ущелий.

Ото, читайте, земляки, и дышите тем горным ветром».

Доктор Кубанологии

Профессор Анатолий Титович Забей

Заслуженный словороб Кубани

2

«Трудно поверить, что литература освобождается, исцеляется от грыжи гражданственности, от постылой социальной скорлупы.

По моему убеждению, не следует живописцу одевать ангела в валенки или в торбаса, чтобы бросить в борьбу, скажем, за освоение нефтяных запасов Тюменского Севера или на защиту прав человека. Последнее, впрочем, валенок не требует.

Как и не стоит ставить ангела на горные лыжи.

Сегодня, в преддверье Сочинской Олимпиады, «ангел на горных» лыжах звучит весьма соблазнительно, но мы постараемся не поддаться и этому соблазну.

Пусть пернатые вестники парят над миром в том виде, в каком Господь их нам представил, и летят туда, куда послал Господь, а не искаженное либерально-правовым нигилизмом воображение литераторов среднего класса. Я знаю, Бжезинский, прочитав «Залежалый самиздат», пережил острый сердечный приступ, чуть не помер. - Надо же! Как ни выкорчевывали традиции изящной словесности в России, ан, нет, - они живы, дают «и пышный цвет и сладкий плод».

Именно поэтому повесть Заплюйсвечко очень и очень примечательна».

Из телевизионного выступления доктора филологии, писателя-публициста и популярного телеведущего.

Бориса Платоновича Трофеева-Сёмгина.

Залежалый самиздат и протухшая кремлевка

Часть первая

Все лучи моей свободы

Заалели там,

Здесь снега и непогоды

Окружили храм.

Александр Блок

«У памяти человеческой, к сожалению, много врагов, медленно, но верно подтачивающих ее».

Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян.

И кто намерен с тою парочкою знаться.

Тот, думай, каково в крапиву испражняться.

Михаил Васильевич Ломоносов

Часть I

Глава I

Перекур с дядей Борей и Натальей Васильевной

А небо было в розах и огне

Таких, что сердце начинало биться.

Как будто все, обещанное мне,

Сейчас должно осуществиться.

Георгий Иванов

Наталья Васильевна прямая, плоская женщина с тряпичным лицом алкоголички, отечным, в морщинах, без зубов, была в высшей степени эрудированным и оригинально мыслящим искусствоведом.

Она умела очень обаятельно замедлять речь, когда с хрипотцой, прокуренным голосом говорила, о произведениях живописи, поэзии, литературы или подлинных, но тайных причинах того или иного политического события.

Свои диссидентско-колдовские заклятья и импровизации Наталья Васильевна проговаривала, слегка щурясь, и ее испитой лик покрывался сетью морщин, приобретая нечто обезьянообразное.

Медленно, в ласковом предвкушении, старательно артикулируя слова, она растягивала их, точно резину.

Николаю Николаевичу казалось, что материал ее мысли и слов именно резина, прозрачно-тонкая, телесно-белого цвета.

И ассоциативный подскок являл его внутреннему взору развернутый презерватив, плоский, как лента.

В свою очередь, эту резиновую полоску, вихрь праздного воображения, взметнув куда-то в неосознанное, ронял на расклад таких же тонко нашинкованных форм, подобных формам в картинах Пикассо.

Наталья Васильевна произносила «Пикассо», с ударением на второй слог, так же как и Византию. Слово Флорида - на первый; Великую Отечественную Войну называла не иначе как Второй Мировой.

Видимо, этим она блюдет гигиену инакомыслия, - полагал Николай Николаевич

Презерватив есть покрытие, и применительно к изображенным на холстах кубиста разутюженным фигурам, каждая из которых имеет символическое значение, двухслойная ленточка-резинка явилась бы символом в квадрате, если не в кубе. Потому что, во-первых, резинка сама по себе есть символ, во-вторых, это эластический сосуд, в который заключен во всю мочь обозначенный горячий смысл и …»

Эту порнографическую поросль Николай Николаевич выпалывал с педагогической сноровкой, внешне храня полное спокойствие.

Вдохновенный извив речи искусствоведа к концу высказывания взмывал победоносной синусоидой ввысь, и оттуда крылатою Никой Наталья Васильевна пикировала к ступенькам школьного крыльца.

Николай Николаевич и Наталья Васильевна работали учителями в старой школе, в центре курортного города страны на Черноморском побережье.

Трехэтажное школьное здание, пятидесятых годов постройки, с насечкой по углам и высокими двустворчатыми окнами из множества горизонтальных прямоугольников, поделенных в середине по вертикали, стояло на склоне горы, скрытое стеной старых высоких кипарисов. Перед школой расстилалась длинная, заасфальтированная, спортивная площадка. От нее, к главному входу, вела лестница, обнесенная массивным бетонным парапетом.

Напротив, за ограждавшей площадку синей крашеной стальной сеткой темнел парк. Огромный платан, еще не утерявший побронзовевшей листвы, и поэтому похожий на большое облако из флажков-лоскутков, закрывал собою лесок гималайских кедров, сказочных с ажурно раскинутыми, изможденными лапами. Их частые верхушки напоминали одновременно хищных птиц, летучих мышей, изогнутые шутовские колпаки, усики бабочек («набоковщина», - шутил про себя Николай Николаевич, дабы прервать самопроизвольно возникающую в уме вереницу сравнений).

Из обращенных к морю окон в классах третьего этажа было видно, как за этой густой гималайской тайгой на закате горело море. Светились вечерние зори. Ослепительные змейки очерчивали края сиреневых туч, срывавших солнце. Клубы облаков, открытые свету заходящего в море светила, сияли золотом, ровно раскаленные, и всеми оттенками красного: мраморно-розовым, алым, гранатовым….

Вдали сверкали кресты и маковки храма, виднелся колпачок маяка и чешуйчатый шпиль морского вокзала.

У входа в школу, куда на перемене вышли покурить одуревший на уроке Николай Николаевич и Наталья Васильевна, стволы старых кипарисов, охваченные плотной хвоей, были серыми, как камни. Но вечером и на них упала закатная позолота. Комья густой, бархатной хвои сделались изысканно вишневыми.

Для учителя все это очарование было непозволительной роскошью. Впрочем, только ли для учителя? А для инженера? Повара? Матроса или капитана «Кометы»?

Дело, профессия, суть, шоры, кандалы, подчиняющие себе внимание трудового колодника.

Занятие сродни движению физического тела с массой, инерциями и ускорениями. Недеяние – невесомо, а созерцание - венец недеяния.

Бездельник Николай Николаевич не жалел, что погружен в созерцание, ибо кроме него ни один деятельный профессионал не увидит эту тучку червленого золота - перышко ангела в аметистовой глубине неба, все более наполняемого Ночью.

- Вы знаете, Войнович… - в такт неторопливо расползающимся волокнам сигаретного дыма в ионизированном морем зимнем воздухе, значительно заскрипела Наталья Васильевна, - считает, что сегодня в России существует угроза превращения православия в государственную идеологию.

- Это после семидесяти-то лет пребывания у власти атеистов?

Вдруг Наталья Васильевна резко сменила аристократическую тональность и осанку на народную, слободскую, вызывающе-базарную.

- Ну да, видела я, как Кравчук со свечкой в церкви у амвона стоял! Атеист…

- Нд-а-а… Кравчук, вообще-то, президент Украйны…

- Ой, а наши? Гос-споди…

Невысокий, ссутулившийся Николай Николаевич стряхнул пепел, от чего стал как-то еще ниже.

У него считавшего себя посвященным в «то, о чем искусство врет, ничего не открывая…» и хранившего где-то в цитадели души двудольный литературно-публицистический дар, взгляд был одновременно отсутствующим и тяжелым.

С одной стороны, Николаю Николаевичу хотелось поспорить о том, что истинная вера и государственная идеология – вещи противоположные. И тому подтверждение католицизм, церковь-империя, сохранившая даже терминологию империи языческой, - понтифик, - жрец-спикер. Или те же легаты…

С другой стороны, надо ли спорить с Натальей Васильевной, в сущности, несчастной женщиной? Ее склонная к нездоровой полноте глуповато-хитрая дочка Элиночка, училось в четвертом классе этой же школы. У Элиночки, кроме хромоты, была неестественно широкая, капризно выпяченная нижняя губа, вечно слюнявая и блестящая.

Тем более, разгромив Ватикан, логично было бы указать на безблагодатный бунт протестантизма, как следствие очевидно непреодолимых противоречий католицизма, - неуклюжих попыток соединить высокие заповеди Господа нашего Иисуса Христа с государственной машиной Древнего Рима, с ее насилием и казнями. Затем пнуть пуритан, противопоставивших себя всему Творению, а с ними мормонов, методистов, квакеров и, наконец, самую ехидну, выродка протестантизма, - марксизм.

Николай Николаевич знал, что Наталья Васильевна чтит раннего Маркса и его апологета, публициста Зиновьева. (Самиздатовскую папку с сочинениями этого автора в безобразных помарках, она пролистывала в течение пятнадцати минут).

Судьба литератора Венедикта Ерофеева, принявшего к концу жизни католичество и отпетого падре, внушала искусствоведу к латинянам-католикам определенный пиетет.

Труды Мартина Лютера