Миссия сдвига на Фа#

Автор Абев, Али

"Миссия сдвига на фа#" - новая увлекательная книга, написанная в жанре научной фантастики. Захватывающий сюжет переносит читателя то в средневековую Византийскую империю, то в настоящее. Опираясь на учения, описанные в книгах К.Кастанеды и Е.П. Блаватской, автор показывает как события прошлого напрямую связаны с нашей сегодняшней жизнью. Книга интересна и познавательна. Читается легко, благодаря искрометному юмору.

От автора: «Вы не разучились находить в очевидном невероятное? Вы хотите проникнуть в тайну, которую скрывает Царица Ночи, узнать астрологический секрет Нагвалей Карлоса Кастанеды, перенестись вместе с героями романа из средневековой Византии в современность и принять участие в отражении смертоносного дыхания Сверхновой? Тогда эта книга для Вас, мой совершеннолетний читатель».

• Язык: Русский
• Издатель: Aegitas
• Дата выпуска: 29 нояб. 2016 г.
• ISBN: 9785990522220

Предварительный просмотр книги

Введение

Автор приветствует всех любителей научной фантастики и предлагает вниманию читателей книгу о неразрывной связи Фаэтона с Землёй и человечеством.

Излагая, по ходу развития сюжета, свою версию секрета Нагвалей — центров коллективной Силы групп магов, согласно учению Карлоса Кастанеды, — он постарался показать как положительные, так и отрицательные стороны использования их возможностей.

Миссия спасения человечества от астероидов-убийц и жесткого излучения Сверхновых, посредством силы объединённого Намерения групп Нагвалей, ему кажется не более фантастичной, чем баллада о Фаэтоне, заливающем по ночам подлунный мир царственным серебром озарённого лика.

Свой рассказ на эзотерические и космогонические темы автор построил в жанре мистического романа, щедро сдобренного иронией.

Герои повествования — наши современники — перевоплощённые сущности из ромейского (византийского) рода Комнинов, ищущие ответы на нерешённые вопросы, вставшие перед ними в прошлой жизни.

В поисках фактов, подтверждающих его версии, автор использовал сведения, изложенные в научных работах А. Портнова, американской группы ученых под руководством Г. Хэнкока и Р. Бьювэла, а также, в трудах К. Кастанеды, Е.П. Блаватской, Е.И. Рерих и Н. Тесла.

Источником вдохновения при работе над книгой послужили полотна С.Н. Рериха «Я двигаюсь среди этих теней» 1967 г. и «Ты не должен видеть этого пламени» 1968 г., переданные художником в дар Советскому Союзу, и, находящиеся в Музее Народов Востока.

Глава первая.

Христос грядёт!

Краткая ночь с 3 на 4 июля 1054 года достигла своего апогея. Впервые за дождливую неделю небо очистилось от низких моросящих облаков, и засиявшие звёзды радостно запели многоголосную арию дальних миров над столицей Ромейской империи.

В этот неурочный час во врата базилики Софии Премудрости — главного храма Константинополя — постучался уставший путник.

— Проводите меня к патриарху! — сказал он отворившему дверь монаху.

— Господин, вы знаете который сейчас час?! Патриарх почивает у себя в палатах Большого дворца.

— Так разбудите! — негромко, но властно потребовал незнакомец, показав прислужнику печать храма Гроба Господня, зажатую в правой руке и сочившийся неземным светом свёрток ткани — в левой.

— На то воля Божья, иначе бы не беспокоил.

— Следуйте за мной, господин.

Вопреки опасениям привратника, стража варягов беспрепятственно пропустила гостя в покои патриарха...

Язык набатного колокола базилики Святой Софии ударил в медно-оловянный свод, разливая могучий гул, от которого задребезжали стекла и посуда в близлежащих домах спящего города. Завыли и залаяли оглушённые псы. Заскрипели ставни и ворота. Знать, живущая по соседству с Большим Дворцом, зевая, и, кляня звонарей, пыталась найти спасение от всепроникающего звука, затыкая уши горой мягких подушек. Но и это не помогало. Не зря же про голос царя колоколов говорили, что он и мёртвого поднимет! Использовать его без крайней нужды, тем более среди ночи, запрещалось строго-настрого.

Заслышав набат, и ремесленник, и вельможа, и стар, и млад, одевшись на скорую руку, устремились на зов со всех концов престольного града. Через час, площадь перед храмом мерцала тысячью огней от пламени свечей и лампад, зажжённых собравшимися. Взоры разбуженных людей были устремлены на, выставленную у входа в храм, святую реликвию — плащаницу Спасителя, источавшую неземной белый свет, мимо которой двигался неспешный хоровод прихожан, возглавляемый пастырями, одетыми в праздничные одежды. Каноническое пение далеко разносилось в ночной тишине, заставляя ускорить шаг опоздавших христиан.

Ладья убывающей Луны, оторвавшись от линии горизонта, бесшумно поплыла по океану небес рядом с рубиновым оком Альдебарана. Остальные звёзды восходящего Тельца едва угадывались под ними на посветлевшей синеве. И вдруг, всю восточную часть неба озарило розоватобелым светом, разлившимся из взошедшей диковинной звезды, увенчавшей собою нижний рог склонённой головы созвездия.

Видя небесное чудо, люди пали на колени, моля Господа о прощении грехов своих. Тысячи страждущих истово молились, осеняя себя крестным знамением, глядя то на плащаницу, то на красное Солнце Нового Завета, взошедшее позади храма на час раньше золотого луча Гелиоса.

— Христос грядёт! — волнами прокатилось по толпе, заглушая пение Владык, ведущих церковную службу.

Осознав всё величие момента, патриарх Михаил трижды сердечно обнял посланца Господа и, повернувшись к людскому морю, зычно крикнул:

— Братья и сестры! Второе Солнце взошло на небе, как заповедано в писании. Близится Судный день. Спешите очиститься душою и припасть к плащанице Спасителя, ибо она — нетленный свидетель его Воскресения. Христос грядёт! Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе! — разнеслось над Царьградом.

«Когда Игорь-князь соколом полетел,

тогда Овлур волком потек»

На центральной площади города Владимира, умытой дождём и высушенной летним солнцем, у крутого обрыва, спускающегося к нефриту вод реки Клязьмы, лениво шелестел листвою городской парк. В тени его деревьев, неподалёку от места, где застыли в своём вечном просветительском походе покрывшиеся бронзой минувших врёмен князь Владимир и епископ Фёдор, нашёл себе приют от зноя ничем не примечательный гражданин — человек среднего роста и средних лет.

— Он не осознаёт кто мы.

— Конечно! Энергии маловато.

Сидящий на скамейке с томиком Кастанеды в руках Константин Снопов оторвался от чтения книги и обернулся в сторону, приближающихся к нему, двух мужчин.

Один — высокий, уже поседевший, но довольно моложавый гражданин в идеально подогнанном по худощавой фигуре костюме, с пенсне на переносице.

«Станиславский!» — окрестил Константин, одетого с иголочки, пожилого интеллигента с галстуком-бабочкой на шее.

Другой — коренастый представитель народов латинской Америки. Широкая лицевая кость, нос с горбинкой, смуглая кожа, пронзительный взгляд чёрных глаз — вылитый «амиго» из Мексики или Перу.

С приходом незваных гостей волна жара ворвалась в область солнечного сплетения читателя Кастанеды, и вспотевшему Косте ужасно захотелось пить.

— Здравствуйте! — оба незнакомца склонили головы в знак приветствия и расплылись в улыбке.

— Разрешите представиться! Нагваль Алексеев, он же Станиславский, — произнёс седовласый старик в пенсне, излучая тепло радушных глаз.

— Нагваль Хулиан, индеец яки, учитель Хуана Матуса, — произнёс второй, указывая взором на томик Карлоса Кастанеды, лежавший на коленях Снопова. Пожимая Косте руку, он быстро завладел большим пальцем его ладони.

— Ай, как неосмотрительно, амиго! Смотри! Твоя воля теперь в моих руках! А мы, индейцы, дети кровавого Ареса-Марса, народ жестокий! Помнишь слова моего ученика Хуана Матуса о том, что маги древности всегда вели себя воинственно? Раздражение было их стихией. Впрочем, тебе это состояние хорошо знакомо. Вы, москвичи, так себя за рулём чувствуете.

«Пожалуй, он и не индеец, вовсе. Да это же обыкновенный цыган! Такой же бесцеремонный, как гадалки на вокзале! — размышлял Константин, пока незнакомец тряс его руку. — Куда это Иришка запропала? Ушла осматривать собор и как в воду канула!»

Снопов поднялся со своего насиженного места, потянулся и хотел уже отправиться на поиски жены, но оброненная ему в след фраза остановила его.

— Там народу собралось, — тьма! Венчание снимают. Вход для посетителей закрыли. Люди с билетами на осмотр храма стоят, ждут, когда начнут пускать. Ничего не попишешь. Веяние времени! — беспомощно развёл руками коренастый «амиго».

«Вот оно что! Тогда лучше подождать здесь. А то ещё разминемся!» — решил Константин Дмитриевич, усаживаясь обратно на скамью.

— А не спеть ли нам, ромалы, песню о вечном: о любви двух сердец и встающем у неё на пути хамстве? -предложил дон Хулиан. Сняв висевшую за спиной гитару, он присел рядом с Константином на скамейку, размял пальцы, со знанием дела прошёлся по струнам и запел, демонстрируя виртуозное владение инструментом:

— Ай, да ехали цыгане стороной Таганской.

— Ой, да поспешал Будулай к Клавдии-то! — вставил реплику Станиславский.

— Эх, да дорогу светофор закрыл!

— Вот, засада-то! — огорчился профессор.

— И пришлось пролёточке цыганской...

— Ой, да потрёпанной такой, пролётке — LC 80! -подмигнул Константин Сергеевич Косте.

— Стать под выхлоп бумерских кобыл...

— Загорелась стрелка, стрелочка судьбы.

— Эх, заждалась Будулая Клавдия-то! — страдальчески вздохнул Алексеев.

— Но, плюют на знаки в Бумере жлобы.

— Ой, да разве ж можно?!

— Что ж? Седой разведчик ППШ достал.

— Ай, да кучерявый! — восхитился профессор.

— И аккорд судьбы жлобам сыграл.

— Тра-та-та та! — пропел знаменитый фрагмент пятой симфонии Бетховена Станиславский.

Хулиан выждал паузу и, грянув по струнам, зашёлся в экстазе:

— ППШа, ППШа!

Дед принес из шалаша.

Сто раз, пока доеду,

Скажу спасибо Деду!

«Откуда они взялись и зачем пришли ко мне? Кто они на самом деле?» — гадал Константин, слушая пение вошедшего в раж «цыгана-индейца» и реплики «сына Станиславского».

«Должно же быть простое житейское объяснение их прихода. Не зря же этот мнимый Хулиан заговорил о хамстве, а, выдающий себя за Станиславского, пожилой интеллигент вставил реплику про LC 80. Кстати, я ведь, действительно, близко прижался на своём Крузаке к кому-то там, на парковке у ограды».

Дон Хулиан оборвал песню, зажав струны рукой, и, смерив Константина ледяным взором, произнёс:

— Ты, бледнолицый олень, зачем нас запер на своей машине, а? Мы что, по всему парку должны тебя разыскивать?!

— Я, я запер? Вот оно что! — Снопов облегчённо вздохнул. Он решил, что наконец-то нашлась разгадка этого нечаянного знакомства. Но, не тут-то было...

Выйдя из роли надменного вождя краснокожих, Нагваль хлопнул ладонью о ладонь и разразился оглушительным гоготом:

— Смотри! — произнёс Хулиан, обращаясь к Станиславскому, — а он и впрямь, олень! Купился на мой трюк! Гы-ы! Да никого ты не запер, жертва пантокрина! Слишком много о себе размышляешь, Грибоедов-ё. Всё твоё горе — от ума! Я — дон Хулиан, собственной персоной, прими это без всяких размышлений, и точка! А то всё мне какие-то национальности придумывает: то — латинос, то — индеец, то -цыган. Следующим, надо полагать, будет еврей. Я же не могу один одновременно играть все народы мира и менять цвет кожи, как хамелеон, уважаемый! — с этими словами дон Хулиан затянул «Хава Нагилу», ловко приплясывая на месте, затем, остановился, достал чилийскую флейту, и тишину парка заполнила чарующая мелодия «Полёта кондора».

— Это уже не дон Хулиан, а какой-то Мойша-Родригес Сличенко-Ченгачгук, получается! — рассмеялся Станиславский.

— Вы? Вы тот самый Хулиан, о котором я только что читал?! Но это невозможно! — растерянно лепетал Константин, понимая, что незнакомец поймал его в ловушку, прочитав мысли.

— Хуан Матус описывает своего наставника как европейца с артистическими манерами. А вы?!

Снопов скептически покачал головой.

— А я и есть европеец! — развёл руками индеец. -Более того, я наш, русско-перуанский, индоевропеец. Сам посуди! Мы же с тобою не на гишпанском гутарим! Просто у меня и мама, и папа, и дедушка, и бабушка, — дон Хулиан поочерёдно загнул четыре пальца на ладони, — ну, все в роду — перуанские индейцы. Но я, — он ткнул себя большим пальцем в грудь, — я самый, что, ни на есть европеец, правда, по нашим перуанским меркам.

Закончив монолог, индеец бросил лукавый взгляд на собеседника, с трудом сдерживая смех.

— «Все мозги разбил на части, все извилины заплёл», — пробурчал Станиславский, иронично поглядывая на дона Хулиана.

— А вы?! Вы же давно умерли, — пробормотал Снопов, переведя взор на Алексеева. — Да, ладно, мужики! Будет вам! Вы оба меня разыгрываете! Скажите лучше прямо, без обиняков, зачем я вам понадобился? Но хочу предупредить, что деньгами не располагаю. Думаю, вы зря тратите на меня своё время и талант менестрелей.

— Фи, Костя! Что за дурной тон говорить о деньгах с Нагвалями! — нахмурил поседевшие брови Алексеев. — И потом, насколько мне известно, вас на моих похоронах не было. Почему, в таком случае, вы так уверенно говорите о моей смерти?

Профессор наморщил лоб, протер платком пенсне и снисходительно улыбнулся, одарив Константина добрым проникновенным взором.

— Понимаю. Образованный человек. Книжки обо мне читали. Фотографии смотрели. Дату смерти знаете. Скажем прямо, что для покойника с семидесятилетним стажем я выгляжу хорошо сохранившимся бодрячком. Не так ли, мой друг? Но, возможно, весь фокус в том, что физическое тело человека и тело Нагваля — не одно и то же, тёзка. Разве не этому вас учит наш Кастанеда?

Магия взгляда старика, его обезоруживающая интеллигентность и логика подействовали. Константину сразу захотелось извиниться за свою категоричность, но Станиславский опередил его:

— Понимаете, Костя, все мы, живущие, играем в пьесе «Обмани смерть!». И раз мы с вами разговариваем, значит, занавес с косой для нас обоих пока не опустился. К тому же, разве не вы сами, в мыслях своих именно так обратились в мой адрес? Кто, только увидев меня, назвал мою фамилию-псевдоним?

— Да-да, конечно! — промямлил Снопов.

«Выходит, Станиславский был Нагвалем?» — озадаченно размышлял Константин.

— Почему «был»? Я перед вами, мон шер, — улыбнулся профессор.

«И этот туда же! Мысли читает, что «Отче наш»! Ну и ну! Хороши красавцы!» — Снопов с восхищением рассматривал своих новых знакомых, прикрыв рукою карман с документами.

— Браво, Костя! — Станиславский откинулся на спинку скамьи, заложив руки за голову. — Так и считайте, что Хулиан — сын чилийских патриотов, сбежавших от Пиночета в Союз, а я — сын лейтенанта Шмидта ибн Станиславского. При этом заметьте, — чертовски породистый сын! Вашему мозгу нужна реалистичная версия нашего пришествия? — Да, пожалуйста! Пусть будет так!

«Ну вот, опять двадцать пять!» — Снопов вздохнул и начал думать о всякой ерунде: о цветочках, бабочках, ласточках, но только не о непрошеных гостях, дабы те не оконфузили его ещё каким-нибудь образом.

— А не выпить ли нам газировочки?! — не дав Станиславскому более проявить свой талант телепата, а Константину опомниться, вмешался в разговор дон Хулиан. Индеец снял со спины небольшой рюкзачок и достал из него бутылку «Перье».

— Оно, конечно, не «Дом Периньон», хотя...

Представитель племени яки порылся у себя в рюкзачке, и, к вящему удивлению Снопова, вытащил запотевшую бутылку шампанского «Дом Периньон» 1995 года.

— А, чего там! Гулять, так гулять! Верно, Костя? -он озорно подмигнул Константину.

— Ноль-ноль семь, ноль-ноль семь, станешь ты, распив ноль семь! — промурлыкал себе под нос Хулиан, извлекая следом за бутылкой на свет божий три разноцветных конусовидных фужера из богемского стекла.

— Не рюкзак, а просто скатерть-самобранка какая-то! — усмехнулся Снопов.

— Да-а, у нас в России без этого никуда! — вальяжно протянул гражданин в пенсне. — Любое дело надобно обмыть. Хоть святой водою, но, непременно, на троих! Иначе, сглазят.

— Ну, сам посуди, как же без этого?! Он ведь скоро полетит, наш Гагарин!!!

Подмигнув Алексееву, индеец зажал себе рот ладонью и затрясся от приступа беззвучного смеха. Перестав смеяться, он встряхнул бутылку и освободил пробку от пут. Та, с оглушительным хлопком, исчезла в небесной синеве.

— Куда полетит, то есть полечу? — забеспокоился Константин.

— Знамо куда, Юрий Алексеевич, — ответил Хулиан, хрюкнув от смеха, — в космос, конечно, куда же ещё?!

— Ну, кому, какой цвет больше по душе? — спросил индеец, держа в руках три полных фужера. — Лично я, как вождь краснокожих, забираю себе красный.

— Я, пожалуй, выберу золотисто-соломенный, -проговорил Алексеев. — А вам, Костя, мы оставляем основной тон проявленного мира — зелёный. Насколько я помню, именно он соответствует середине спектра оптического диапазона. Забирайте свою ноту «Фа», мон шер!

После того как изумрудный фужер перекочевал из рук индейца к Константину, Станиславский, не мигая, надолго устремил свой взор прямо в глаза Снопова.

— Перестаньте, пожалуйста, фантазировать! Нет-нет, мы не плод вашего больного воображения, и уж поверьте, — совсем не те, за кого вы нас принимаете: парочка профессиональных экстрасенсов-гипнотизёров, обирающая доверчивых граждан.

— А кто же?

— Что ж, раз вы не в состоянии принять нас из-за барьера своего разума за тех, кто мы есть — дона Хулиана и Константина Сергеевича Станиславского — тогда мы — нечто нейкое, — уклончиво улыбнулся Алексеев.

— Ну, за Мельпомену и мистерии Диониса, други! -произнёс Хулиан, призывно поднимая вверх свой бокал.

Последняя фраза Станиславского растаяла бесследно в мозгу Константина, растворившись в нахлынувшей тёплой волне хмельного расслабления.

— У меня что, солнечный удар? Что за фигня? Почему всё в таком медно-зелёном ореоле, профессор? — испуганно произнёс Снопов, моргая глазами, словно пытаясь снять с них мешающую одноцветную пелену.

— Потому, амиго, что ты никогда не пил такого выдержанного шампанского из обработанного медным купоросом винограда! — усмехнулся индеец. — «Дом Периньон» 95-го, да ещё с медью, — это, как минимум, — бронзовые мозги! Супервино моментально ударило тебе по склеротическим извилинам. Чистка началась! Ты бокальчик-то опусти на асфальт, родной. Как-никак — богемское стекло! Не ровен час, уронишь, уходя в мир иной. А мне, потом, ответ держать перед директором музея Страховской библиотеки Праги. Ближе, ведь, не нашлось подлинной Богемии-то.

— Не паникуйте, Костя! Вас напугала фраза «в мир иной»?

Станиславский взял за руку покрывшегося капельками пота Снопова.

— Расслабьтесь. Сейчас шок цветового восприятия пройдёт, и всё встанет на свои места. Он же сказал «уходя», а не «отходя», мон шер. Ну как? Всё прошло? Вот и славно! Хулиан дурачит вас. Вашей жизни ничто не угрожает. Просто, мы же с вами пьём не обычное, а наше, нагвальское шампанское. А после него и вы, и я, и Хулиан — мы все видим мир из нового положения центра восприятия, соответственно выбранным фужерам — улыбнулся Константин Сергеевич.

— Точнее, из основательно забытого Хомо Сапиен-сами, старого, — обронил дон Хулиан, разливая игристое вино по опустевшим бокалам.

На какой-то миг Косте привиделось, что он принимает фужер из лап огромной мохнатой обезьяны. Снопов тряхнул головой. Йети исчез. Перед ним стоял индеец.

— Костя, конечно же, всё что мы вам только что наплели — ерунда. Каждый из нас старался заговорить вам зубы, чтобы успокоить ваши запаниковавшие от полуобморочного состояния нервы и не дать вам окончательно потерять сознание. Вас действительно накрыл солнечный удар, тёзка. Вот держите, приложите к голове!

Алексеев заботливо протянул Снопову ледяную бутылку с надписью «Дом Периньон».

— Как видите, — стандартная этикетка, никакой кустарщины. Всё по-честному. Жаль, что первая рюмка с прохладительным напитком запоздала. Надо было чуть-чуть раньше! Так что, давайте-ка, продолжим! Пейте без опасений! Имя Азазелло не входит в вереницу мудрёных имён нашего предводителя команчей.

— Между первой и второй перерывчик небольшой!

— поддержал профессора дон Хулиан, чокаясь с собутыльниками.

«М-да! Если у меня уже после первой меднозелёные мухи в глазах полетели, и казус со Снежным Человеком приключился, то, что же будет дальше?!» — подумал Константин, но отказываться от ледяного шампанского с удивительно ароматным послевкусием не стал.

«Хм, похоже, настоящий «Дом Периньон». Выдержка сказывается, а вот спирта и дрожжей на языке нет и в помине! Да и мнимые нагвали не отстают. Пьют наравне, по-честному, из одной бутылки. Так что, вариант с «травиатой» исключен. Значит, я действительно стал жертвой жары», — подытожил странный инцидент с глюками Константин Дмитриевич.

Три бокала сошлись воедино, издав чудный малиновый перезвон.

— Ты, Костя, теряешься в догадках, почему мы нашли тебя? — индеец откупорил банку оливок с анчоусом и, запустив в неё смуглую руку, отправил несколько штук себе в рот. — Всё просто, амиго! Кто каждый день возвращался в мыслях к теории Станиславского и учению Хуана Матуса, поведанному миру Кастанедой? Подобное притягивается к подобному! Тебе, таки, удалось притянуть наше внимание!

При этих словах перуанский Нагваль обнял Алексеева, и они на пару уставились на Снопова.

— Надо сказать, что для общения с нами дон Снопов далеко не лучший кандидат!

Дон Хулиан состроил скептическую гримасу.

— Ну, сам посуди, Костя! 43 года! Гибкость мышления уже «йок». Не мозги, а шайтан-арба, громыхающая по заезженной колее. Тот ещё ученик!

— Да и лень! — подхватил обвинительную речь Хулиана Алексеев. — Эх, обломовщина!

— Кстати, как все лежебоки, ты вроде тяготеешь к писанине? — обратился индеец к Константину. — Дарю сюжет: напиши про Обломова, но не с точки зрения Ольги или Штольца, — как о вечном добродушном восторженном ленивце, а как о сновидящем. То есть он — его тело — целыми днями валяется, знамо, на диване, а на самом деле — его дубль — второй элемент осознанного восприятия — путешествует по всей планете, спасает людей, восхищается красотами Версаля и Рима, переносится в долину Царей и Кар-нак, воспаряет к иным планетам. Ну, как сюжет? А будучи истинным сталкером, дабы не травмировать психику окружающих своими знаниями и возможностями, он каждый день надевает маску простодушного Ильи Ильича и пасёт в полях овец и кавказских мастифов.

— Да уж, похоже, нашему полку прибыло!

Алексеев усмехнулся и, озадаченно, вытянув губы трубочкой, произнёс:

— Виват Нагваль Илья Ильич, он же чабан!

— А вы откуда узнали, что я их пасу? — спросил дона Хулиана Константин.

— Кого? Овчарок-то?! — давясь со смеху, проговорил индеец. — Да лётчик с Мячковского аэродрома знакомый над твоей деревней каждый день петли вьёт. Он рассказал, ага!

— Ну... Пастух у нас есть. Осталось найти, либо свинарку, либо Анюту. Исходя из их данных, мы и решим, что за кино будем снимать, — задумчиво размышлял вслух Константин Сергеевич.

— Так может того, — совместить два в одном? — задорно сверкнув Алексееву глазами, предложил Хулиан. -Окружим Анюту музыкантами, рождёнными в год Кабана, — вот тебе и свинарка, и героиня «Весёлых ребят»!

Допив свой бокал, он посмотрел на сияющее золото куполов собора, и, вздохнув, пустился в странные воспоминания:

— Кстати, о месте, где мы беседуем. Вон, прямо перед нами Собор Успения Пресвятой Богородицы — детище Андрея Боголюбского, братца маво.

Лицо дона Хулиана посерьёзнело.

— Там находится родовая усыпальница настоящих индейцев. В ней спят вечным сном дети Гюрги, по прозвищу Длинная Рука, да его десятого сына, звавшегося «Большое Гнездо».

Хулиан прошёлся бутылкой по опустевшим фужерам, наполняя их пузырящейся живой смесью.

— За их светлую память предлагаю выпить не чокаясь... Эх! Как поётся в песне: «Издалека долго, течёт река... Клязьма», — протяжно пропел он зычным заливистым голосом и опрокинул бокал себе в рот.

— О! Оцеоле больше не наливать! Быстро же огненная вода сделала с твоим мозгом своё подлое дело, Хулианыч! — укоризненно покачал головой Станиславский, отбирая у индейца бутылку. — Вот что значит, отсутствие у народа гена, подавляющего алкогольную зависимость. Эх-хе-хе!

— А чёй-то мы сразу шьём мне такой диагноз, а, профессор? — глядя на Станиславского недобрым помутневшим взором, возмутился индеец.

— Кто, собственно, сказал, что я, дон Хулиан, прежде чем родиться в Центральной Америке, не мог княжить в древней Руси? Может я по батюшке Юрьевич?! Снопов, чё сидишь?! Давай, поддерживай собутыльника!

— Простите, конечно, многоуважаемый учитель Хуана Матуса, но я, пожалуй, приму сторону Константина Сергеевича. Даже на мой неопытный взгляд ваша фантазия зашла слишком далеко.

— Ты что делаешь, а? Говорю, — давай, вызволяй бутылку у академика! А ты?! Верю — не верю...

— Так, значит, вас звать Хулиан Юрьевич? И вы утверждаете, что вы — сын Юрия Долгорукого?! — не унимался Константин.

— Да, утверждаю на полном серьёзе.

— Не-а! Вот это — враки! В летописях нет упоминания о сыне Гюрги с таким именем. У славян таких имён не было!

— Да ну! — притворно удивился Хулиан, повернув к Снопову своё скуластое лицо, с миной удивлённого идиота.

— А вот спорим, что это одно из самых популярных славянских имён, даваемых наставнику в момент посвящения неофита в мистерии!

Чёрные очи застывшего с протянутой рукой Хулиана Юрьевича в упор глядели на недоверчиво улыбающегося читателя Кастанеды, и, чем дольше Константин смотрел в мутные хмельные зрачки индейца, тем больше пьянел сам. Льющаяся из них властная сила не давала ему отвести взор.

«Да что же я так нагрузился-то! Как же я за руль-то... Хорошо, что Иринка взяла права... Вы уже оба, не, четверо, ой, сколько народу-то собралось!» — вяло ворочая языком, Снопов попытался прилечь на скамейку.

Станиславский сделал индейцу едва уловимый знак рукой. Тот моментально вышел из образа захмелевшего пьяницы и устремился на помощь Константину Дмитриевичу. Убедившись, что мозги клиента в ступоре, а его тело вот-вот обретёт состояние грузной недвижимости, со словами: «Сеня, нам пора освежиться!» он увлёк Снопова к краю обрыва.

Порыв ветра ударил отрезвляющей прохладой в раскрасневшееся лицо Кости.

— Смотри, красота-то, какая! — взмахнув руками, словно орёл крыльями, дон Хулиан ловко поднырнул под плечо застывшего с распахнутыми объятиями Константина Дмитриевича и заиграл на своей флейте «Полёт кондора».

Панорама, открывшаяся взору Снопова, завораживала. Внизу неспешно катила свои гладкие зеркальные воды река Клязьма. Над ней бесшумно скользили по парящей эстакаде авто. Будто соперничая с далёкими бензиновыми букашками, ласточки, расправив крылья, нарезали круги над долиной реки.

В следующую секунду Константин понял, что летит с обрыва кубарем вниз.

Хмель — как рукой сняло! Сердце бешено колотилось, а мозг отстранённо считал кувырки:

«Песок — небо, трава — небо, щебёнка, твою мать!!!»

— Во народ пошёл! — проговорил Хулиан, провожая, закубырявшего вниз по холму Костю отстранённохолодным взглядом.

— Что случилось коллега? — отозвался Станиславский.

— Знаете, о чём он сейчас думает, профессор? Ему -до смерти четыре шага, а он гадает: спёр я у него ключи от машины, прежде чем сбросил под откос, или нет?

— Наш человек! — покачал головой Алексеев. — Да... Автомобильный синдром окончательно закрепил точку сборки москвичей в мире колеса времени.

— Ничего, ещё один кульбит, и мы её сейчас оттуда вышибем! — прорычал Хулиан.

— Обрыв! — закричал Костя, рухнув, после очередного кувырка, в разверзнувшуюся под ногами бездну.

Паника сменилась ударом тока в солнечное сплетение и рывком за лопаточную область назад вверх, навстречу сияющему солнцу.

Константин явственно ощутил себя парящим над долиной Клязьмы, подобно воздушному змею, и летящим кубарем под крутой откос, одновременно.

— Кья-кья-кья! Взвейтесь соколы орлами! Да здравствует, Великий Вождь и Учитель всего трудового индейского народа, товарищ Кецалькоатль! Ура, товарищи! !! — неслось откуда-то сверху.

— Верю! Верю! — радостно вторил снизу голос Станиславского.

— Так тебя, Большое Гнездо, видимо за это прозвали Хулианом? — Алексеев хитро сощурился, глядя сквозь пенсне на собеседника.

— Да и «гнездом» тоже за это, — усмехнулся индеец.

— Бывалыча, подведёшь ни о чём не подозревающего кандидата к этому обрыву, и как дашь ему хорошего пинка из гнезда, так сказать! А он летит, и склоняет моё «имя» во всех вариантах. С этой горки у меня кто только ни летал! И все кричали в полёте именно «Хулиан!». Правда, зачастую, по слогам. Мне сдаётся, что современное «хулиган» это видоизменённое моё нагвальское прозвище.

— Что ж, думаю, для такой роли другое вряд ли подойдёт! — согласился с собеседником Станиславский.

— Техника расщепления сознания стара как мир. Имя Хулиан, видимо, такое же старое, — резюмировал индеец.

Став на самый край обрыва, дон Хулиан задумчиво наморщил лоб и скривил рот, словно что-то рассчитывал в уме.

— В нашем деле, ведь, что главное? — наконец, проговорил он. — Главное — с градусом не ошибиться!

При этих словах индейца Алексеев поднял стоящую у ног бутылку и начал внимательно изучать этикетку.

— Да нет, профессор! Я не об этом. Это я про уклон, конечно! — рассмеялся Хулиан. — С отвесного склона -кости переломает, а с пологого — испуга не будет. А без шока мозг не отключить, и до центра восприятия эфирного дубля не добраться. М-да-а! Люди и в средневековье-то не хотели замечать дырки и ляпы на холсте реальности. А уж современному замороченному человеку не то, что остановить мир, чтобы познать его дискретность и многомерность, самому остановиться некогда. Мало им этой доминантной морочащей действительности, так они ещё вторую придумали, — кино, телевидение, интернет! Времени на то, чтобы потыкать носом в сумерки полотно с изображением очага, не остаётся совсем. Вот потайная дверца-то и заржавела.

— Согласен, мой друг! — кивнул Константин Сергеевич. — Сейчас живут пленники Сатурна, обреченные на круг сансары. Они безраздельно верят в непрерывность и исключительную достоверность окружающей их круговерти. Эх! Слепые поводыри слепых... Если бы люди понимали, что они только актёры! Они непременно попытались бы заглянуть за занавес. Но собственная важность и погоня за успешностью окончательно заморочили им головы.

— И без прыжка в бездну из рамок обыденного восприятия тут не обойтись. Добровольно никто не желает менять сытую привычную канитель на неопределённую вечность, — подытожил индеец.

— Лично я, как режиссер и гуманист, за имитацию такого прыжка, — проговорил профессор, поправляя пенсне, — но, со стопроцентной достоверностью! Главное — полнота переживания, а не реальная физическая угроза жизни.

— Имитация — это здорово! Но требует много энергии и двух Нагвалей. А я поклонник действия и разумных энергетических затрат. Жить захочет — выплывет, а кому сгореть, тот не утопнет!

— Это верно, но ужасно не эстетично, коллега, — поморщился Станиславский.

Станиславский

как частное решение уравнения Кастанеды

Константин Снопов проснулся в своей старой квартире под номером 9, расположенной на третьем этаже хрущёвской пятиэтажки, спрятавшейся от рёва снующих по Большой Черкизовской машин за широкие спины высоток.

— Так это был сон! Ну, ва-аще! — Да здравствует День ВДВ! Фу-у-х! — Костя сел на кровати и провёл ладонями по лицу, закрывая зевающий рот. Не успел он толком осмотреться, как в комнату вошёл Алексеев.

— Ну как, пришёл в себя, да?

Константин тряхнул головой и ущипнул мочку уха. — Ничего не понимаю. Опять вы? Но я же, уже проснулся?!

— Да-да. Это так, — Станиславский подошёл к окну, отодвинул тюлевую занавеску и задумчиво посмотрел на улицу.

— Эх, снег-снежок, белая метелица! Понимаете, тёзка, вы сейчас как в песне Глинки «Жаворонок» — между небом и землёй. Мир, который вы видите, также реален, как мир вашей повседневности, но задержаться в нём вы сможете только до того момента, пока не сойдёт на нет полученный вами от нас энергетический заряд. Золушку помните? Только пока часы не пробили 12! — голосом феи проговорил Алексеев, — так и у вас свои 12.

— Погодите, погодите! Хватит меня разыгрывать! Что я, ребёнок, эти байки слушать?! Я не помню, конечно, как сюда попал, видимо, здорово ударился башкой о щебёнку во время полёта с горки... Выходит, я действительно слетел с обрыва, что ли?! А вам кто-то сказал мой адрес, — вот вы сюда меня и привезли, верно? — Снопов растерянно, с тайной надеждой, посмотрел на Алексеева, затем встал с кровати