Strangers' Journey (Путешествие посторонних)

Автор Mark Toma & Eva Kamm

You think your world is perfectly normal. The only thing out of order is your own visions - false memories of a long war. A war like this never happened. It couldn't happen. But what if the visions that haunt you are sent from some other reality? What if your false memories are true for somebody else? And what if you fall in love with this somebody? A story of Mark and Eva, of their love turned into a quest after unwanted, impossible truth.

Чемберлен и Шпеер, Роммель и Монтгомери, Франко Неро и Далида, Удо Юргенс и Майкл Кейн - лишь немногие из десятков знакомых имен, звучащих в этой книге. Но их мир незнаком вам. Для кого-то этот мир, похожий и непохожий на наш - привычная реальность. И единственное, что выходит за пределы нормы - его собственные ложные воспоминания. О колоннах солдат, идущих по улицам родного города в центре Европы. О разбомбленных кварталах и ночных облавах. О большой войне, которой не было и быть не могло. Но что если видения пришли из иной, параллельной, ненормальной реальности? Той реальности, которая вам прекрасно известна. Это книга об интригах, заговорах и поисках спасения. О путешествиях - во времени, истории, пространстве. Об одиночестве. И о любви, превратившейся в долгий поиск нежеланной, невозможной правды.

• Язык: Русский
• Издатель: Mark Toma & Eva Kamm
• Дата выпуска: 29 сент. 2012 г.
• ISBN: 9781301311422

Mark Toma & Eva Kamm

Много лет назад мы решили написать книгу о некоем заговоре. Возвращались к этой идее несколько раз - и постепенно заговор уменьшался в масштабах, зато появился параллельный мир. Об этом мире, и о том, каким видится из него наш мир, мы в итоге и написали. Но в первую очередь "Путешествие посторонних" - книга о любви.

Предварительный просмотр книги

* * *

1. По рельсам. 12 апреля 1972 года

Трамвай замедлил ход у Главного почтамта. Спускались сумерки, и в сгустившемся потемневшем воздухе особенно ярко и весело горел призыв:

«С Deutsche Lufthansa – на Олимпиаду в Мюнхен!»

А над призывом переливался желтыми и красными огоньками силуэт реактивного Юнкерса.

Дальше – полтора километра роскоши и богатства: лучшие отели города, самые дорогие магазины, великолепные автомобили сливались в перламутровой дымке. И гирлянды фонариков, вплетенные в кроны деревьев. И девушки, одетые почти по-летнему.

Тут я опять вспомнил то, чего не было. Как мы не поехали с отцом на Лаго ди Гарда и все лето торчали в загородном домике. Как отец часами сидел у радиоприемника, который обычно не включал. И как в сентябре отменили занятия, и мы с одноклассниками забрались на крышу универсального магазина, чтобы посмотреть на немцев. Нас никто не искал. А немцы ехали по этому самому бульвару, мимо отелей и начинающих желтеть деревьев. Ехали в полугусеничных бронетранспортерах. Да что там бронетранспортеры – на гусеничных мотоциклах, которых мы прежде и на картинках не видели. Вот и глядели во все глаза, пытаясь понять, почему у немцев такая разная форма – серо-голубая, серо-зеленая, черная с серебром. С крыши до самого тротуара спускалось красное полотнище со свастикой в белом круге. Такие же полотнища висели на всех остальных домах, кроме одного – американское посольство спряталось за густым садом и не показывало даже свой флаг...

Я очнулся. Трамвай как раз миновал посольство Соединенных Штатов. За оградой, сквозь деревья, маленький прожектор подсвечивал звездно-полосатое знамя над входом.

На самом деле занятия в сентябре 39-го никто не отменял. И на Лаго ди Гарда мы в то лето поехали, было очень здорово. Соседний домик снимала семья с собакой – большим черным спаниелем, у которого на груди и на боках блестели серебристые, будто седые, пятна. Как звали его хозяев, не помню. Зато помню его самого. Егор. Такая смешная кличка.

Бульвар на прощание подмигнул разноцветными фонарями у колоннады отеля Европа. Трамвай свернул на самую обычную улицу – не очень прямую, не слишком широкую, скупо освещенную. В вагоне ярко зажглись все плафоны, блеснула табличка под потолком. С моего места не было видно, что выбито на табличке, но я давно уже выучил незатейливый текст: Sheffield Coachbuilding & Engineering Co. Sheffield, England. Лучшее доказательство того, что финансовые дела муниципалитета идут на лад. Не каждый город может себе позволить такую роскошь, как новенький английский трамвай. А какие скрипучие и певучие вагоны тащились по этим рельсам двадцать пять лет назад! Зато улица совсем не изменилась. Даже вывески те же.

На следующей остановке – сходить. Я зачем-то в очередной раз вытащил из кармана темный конверт с загнувшимся уголком и тут же положил его обратно. Все и так перед глазами:

«Ты прав, адрес тот же. Там же, вторник, 12-IV, 18.45».

Подписи нет, но этот почерк я узнаю из тысячи. На конверте ровным шрифтом отпечатано: «Марку Тома». Сразу представилась секретарша, двадцать семь лет просидевшая в управлении, знающая все, всех и обо всех. Она, выстукивала мою фамилию секунды две – конверт в каретку, затвор передернут, верная Олимпия замерла в ожидании. Трам-трам-тарам по буквам-кнопкам – и конверт, на котором ровно выстроились буквы, будто сам собой скользнул в стопку исходящих писем...

Трамвай остановился, деликатно звякнул. Я спрыгнул с подножки, чего обыкновенно не делаю. Но на этой остановке я всегда спрыгивал, торопясь послушать новые пластинки. Винил привозили из Америки – новый джаз, драгоценная диковинка. Когда французы завалили нас этим джазом, мне было уже не до музыки. И сейчас откуда-то сверху звучала старая мелодия Колтрейна. Нет, не из того окна. Просто совпадение.

Все-таки неспешное шеффилдское чудо добралось сюда слишком рано. До назначенного времени – еще семь минут. Можно потоптаться на тротуаре, выкурить сигарету... Молодой Колтрейн продолжал играть.

* * *

2. Отпуск

Те сентябрьские дни 71-го пролетели незаметно. Мир был наполнен как никогда прежде, время двигалось и видоизменялось, как пески Сахары. Мы с Марком не могли насытиться друг другом, я верила в чудо, а Марк... Он просто любил меня, наслаждаясь этим чувством, купаясь в нем. Волшебное полотно отгородило нас от мира и укрыло в том греческом далеке.

В среду вечером Марк зашел ко мне после работы и пригласил в новое кафе, появление которого на набережной мы отметили во время прогулки неделей раньше. По дороге он начал сбивчиво и торопливо говорить насчет того, что Стратегии на этой неделе не будет, и что-то еще про лотерею. Я слушала его вполуха. Я знала: если сделать то, чего мне больше всего хочется, то я потеряю Марка навсегда, или вся моя нынешняя жизнь изменится так, что мне самой будет не под силу сказать, где правда, а где – нет. Если не сделаю…

– И ты поедешь в отпуск? – просто чтобы сказать что-нибудь, отвлечься от волнообразных ударов чувств о кожу с внутренней стороны, спросила я.

– Я взял нам билеты на Крит, ты же любишь греческую мифологию.

– Крит. Как мило. На один день? – еле справившись с собой, я выговорила эти простые слова.

Марк улыбнулся. Посмотрел мне в глаза.

– Четыре дня. А номера у нас с тобой на разных этажах, – чопорно добавил он.

– Можешь сразу обменять их на один – проговорила я, скрыв за смехом предвкушение чуда.

Самолет приземлился в полупустом аэропорту. Мы вышли из здания, и Марк подозвал такси. Серая машинка отвезла нас в центр, где на тихой улочке располагалась выбранная Марком гостиница – сквозь море зелени проглядывала кладка старого камня.

Невероятно худой, высокий, пышноусый портье поздоровался с Марком.

– Добрый день, господин Тома. Ваши комнаты готовы.

– Вы знаете, наши планы несколько изменились – сказал Марк, крепко сжимая мою руку. – Мы намерены занять лишь одну из них, ту, что наверху.

– Как вам будет угодно, – ответил портье.

Подхватив нетяжелые сумки, мы поднялись по крутой лестнице с деревянными перилами под самую крышу и с удивлением обнаружили, что наш номер – единственный на этом этаже.

Марк открыл дверь, и мы вошли в просто обставленную комнату. Дерево здесь удачно сочеталось с неоштукатуренной каменной кладкой, пространство было разделено легкими перегородками. С балкона открывался вид на дома, маленькую площадь, сбегающие к морю улицы, бухту и белеющие вдали паруса. Окна спальни смотрели на горы.

Стоя у окна, я глубоко вдохнула кристальный воздух. Марк подошел ко мне и прикоснулся губами к шее, нежно поцеловав выделявшийся позвонок. Я никогда не знала, видит ли он еле заметный бугорок рядом – проклятая работа…

Приняв ванну и наскоро переодевшись, мы сбежали к морю. Скинули одежду, окунулись в блаженно-голубую воду. В тот первый день мы не вылезали из моря, пока на небе не появилась робкая тень месяца, а солнце начало клониться к западу.

Марк, теперь уже ничего не стесняясь, стал похож на заигравшегося мальчишку. И я впервые за три года не думала о том, как себя вести. Когда мы выбрались из воды и устроились на песке, Марк взял мое лицо в ладони:

– Давай веселиться, милая Ева. У нас впереди вся жизнь, а мы медлим на пороге. Давай веселиться, девочка.

Мы были – без всякого преувеличения – идеальной парой. Когда мне было жарко, Марк впускал в комнату ночной бриз потому, что и его тело просило ласки морского дуновения. Как только я задумывалась о том, что неплохо было бы поесть после двенадцатичасового перерыва, Марк с криком: «Я голоден, как стая собак в индийском храме!» тащил меня за руку в ближайшую харчевню. У меня слипались глаза – Марк вел, вез или нес меня в гостиницу. Начиная смеяться, мы подолгу не могли остановиться – стоило взглянуть друг другу в глаза, и приступ продолжался.

Мы любили гулять по пыльным дорогам вдалеке от толпы и городского шума, поэтому еще с утра собирали корзину и уходили в горы, или брали напрокат машину и уезжали к реке. Завтракали и читали, подолгу лежали на берегу Мегапотамоса, обнявшись в полудреме. Иногда мы забирались в пещеру и под прохладными сводами занимались любовью.

Потом, ближе к обеду, выбирались из своих грез и отправлялись поесть в небольшой ресторанчик на холме, где столики стояли под навесом из виноградной лозы, а суп, ничего не меняя в рецепте, готовили последние триста лет. Домашнее вино наливали в кувшины прямо из бочки, а салаты – великое множество мелко нарезанных салатов, щедро сдобренных оливковым маслом, в белых фаянсовых мисочках, – появлялись перед нами как по волшебству.

Вечера мы проводили у моря, мне нравилось смотреть на мокрое тело Марка, выходящего из воды, или бежать ему навстречу по лунной дорожке, расплескивая кучу брызг падать на руки, обнимать и проводить языком по его соленым губам. Мне нравилось, как он натягивает джинсы на мокрые ноги, как не стесняется своей наготы, как спокоен и расслаблен. Мне нравилось в Марке все.

Провалявшись на песке до появления звезд, мы возвращались в гостиницу, и ночь укрывала нас счастьем.

– Как ты спала? – спросил меня утром Марк субботним утром. – Давай сегодня изменим диспозицию и пойдем завтракать в город. Пусть нам кто-нибудь сварит хороший кофе.

– Выспалась. Хочу в город! Десять минут, и идем, – откликнулась я, соскакивая с постели.

Белая льняная рубашка, джинсы, простые кожаные сандалии – на время отдыха можно забыть о косметике, юбках, каблуках – девять минут тридцать семь секунд, неплохой результат. Перевести дыхание, и...

– Готова сопровождать вас, герр Тома, – я уже отлично знала, что от моей насмешливой улыбки у него замирает сердце.

Выйдя из гостиницы, мы свернули на параллельную улочку, прошли несколько сот метров и остановились у входа во двор. За изгородью я увидела столики, стоящие прямо на земле, и дальше, в глубине двора – высокую женщину в черном.

Нам отвели места слева от входа. Марк заказал хлеб, фрукты, калицунью¹, кофе и вдобавок так понравившийся мне анфотиро² отдельно. Мужчина, принимавший заказ, кивнул, оценив выбор Марка, и удалился, а Марк уставился на меня, не желая отводить взгляд, начал рассматривать мое лицо, шею, поднятые к подбородку руки, волосы. Взглянув мне в глаза, на секунду зажмурился, и протянул:

– Знаешь, я могу часами смотреть на тебя. Просто смотреть. Мне бы хотелось, чтобы по возвращении…

– Не надо милый, давай лучше наслаждаться настоящим – судорожно сглотнув, прервала его я.

Мне было физически больно, что не дала ему договорить, но не могла же я обманывать его! Марк опустил глаза и тут же щелкнул пальцами, как будто что-то вспомнил. Вместо того, чтобы говорить о невозможном будущем, он вдруг завел разговор о фильме Триумф воли, явно не подозревая о том, что я смотрела его трижды.

–... об этой перекличке людей с лопатами обычно пишут, будто она должна была показать национал-социализм как общегерманский, а не чисто баварский феномен. Я внимательно послушал – и понял, что там замахнулись на бóльшее. Один рабочий из Инсбрука, другой из Саара, а в тридцать четвертом ни Австрия, ни Саарланд еще не были частью Рейха...

Марк умел интересно рассказывать о том, что другие не замечали или просто не хотели видеть. Он и о своих видениях рассказывал интересно, только голос становился другим – низким и глуховато-хриплым.

Доев последний ломоть потрясающе вкусного критского хлеба, густо намазанного мягким белым сыром, и допив кофе, мы побрели по улочкам сонного городка вверх вдоль склона холма. Прошли в тиши и тени несколько кварталов и решили вернуться в гостиницу. Поднялись на свой этаж – и долго возились с замком, ключ никак не хотел проворачиваться, дверь не поддавалась, как будто была заперта изнутри.

– Погоди, я схожу, позову портье – сказал Марк, в очередной раз безрезультатно повернув ключ в замке.

Эта ситуация показалась ужасно комичной. Наверное, еще смешнее было наблюдать со стороны, как мы стоим под дверью, дергая ручку и поочередно исследуя замочную скважину, как краснеет от бессилия Марк и как начинает закипать злость во мне, как треклятая дверь насмерть стоит под нашим натиском... Я расхохоталась, громко, безудержно, как в детстве. Марк посмотрел на меня, и, поняв все без слов, весело рассмеялся мне в ответ. За портье идти не пришлось, он сам явился на шум. Мы сквозь смех попытались объяснить ему, что именно вызвало причину столь бурного веселья, но он был настроен не так жизнерадостно, как мы, и ограничился сухим покашливанием.

– Буду рад, если смогу оказаться вам полезным.

– Да, – выпалил Марк между двумя взрывами хохота.

– Наша дверь, мы не можем ее открыть – довершила объяснение я, продолжая веселиться.

– Я принесу специальный ключ и попытаюсь помочь вам, – ответствовал усач.

Марк, продолжая смеяться, приблизился к двери – и неожиданно открыл ее. Протиснувшись мимо Марка в комнату, я обнаружила, что мое платье осталось у него в руках, и он, все еще смеясь, подносит его к губам. В секунды, которые понадобились, чтобы прийти в себя и поднять глаза, Марк, захлопнув дверь, успел подойти так близко, что возвращавшееся сознание решило благоразумно спастись бегством…

– Ты совсем замерзла, – поддразнил он меня, обнимая, – Вот не знаю, что мы будем делать с твоей кожей, она вся в пупырышках, как у лягушки, – продолжил шутливо, и начал растирать мне спину, бока, плечи. Приподняв мой подбородок, заглянул в глаза и дотронулся губами до виска.

Обед мы пропустили, а к ужину решили все же выбраться из номера и, прогулявшись по улицам, спустились к набережной, где нашли столик в уютном ресторанчике. Заказали рыбу, домашнего вина. В тот вечер мы много болтали о пустяках. Главное, чтобы не о главном, не о том, о чем хотелось говорить больше всего – о нас и о будущем.

– Ева, как ты смотришь на то, если мы попробуем сделать программу на двоих... Может, обсуждение неполитических новостей? Или – это тебе больше подойдет – «Мифы и жизнь»? – все-таки нарушив плавное течение разговора, спросил Марк.

– Мне лестно, что ты хочешь работать со мной, но ведь я стажер, провинциалка и многого еще не знаю, – ответила я быстро. Может быть, чересчур быстро.

– Знаешь что? Давай так – ты подумаешь, хочешь ли вообще работать в нашей конторе, а я постараюсь поднатаскать тебя в эфире. И не говори, что ты ничего не умеешь. Кто видел одну радиостанцию, тот видел все, – не отступал от своей идеи Марк.

Ему вообще несвойственно было отступать. Единожды приняв решение, он следовал к цели, не меняя курс.

– Обещаю подумать, – как я ненавидела себя, бросая ему эту идеально корректную, омерзительно бесцветную формулировку!

– Иного я от тебя и не ожидал. Мне не очень-то по душе твоя рассудительность, – улыбаясь, поддержал светский тон Марк.

– А я-то стараюсь не терять голову, особенно в эти дни, – поддразнила его я.

– На мой взгляд, тебе больше подходит романтичное безрассудство. Разве девушке не пристало быть импульсивной и непостоянной, как восточный ветер? – Марку явно хотелось свернуть с опасного пути беседы о будущем.

– Мне почему-то казалось, что мои старания оставить голову на плечах будут оценены по достоинству. Я полагала, что вы, герр Тома, предпочитаете спокойную, старомодную добропорядочность, – не унималась я.

– Такие качества хороши для мужчин, но необязательны, более того – нежелательны, когда речь идет о юных дамах, постигающих таинства радиовещания, – весело сощурившись, Марк отправил в рот последний кусок рыбы.

Покончив с крепким кофе и цикудьей³ и расплатившись по счету, мы вышли из ресторанчика и спустились к морю. Долго бродили по пустому пляжу, а потом уселись у самой кромки воды. Марк обнял меня, и мы целовались, целовались и целовались, а потом долго лежали под небом, глядя на звезды.

Рано утром искупались, а дальше все было как в немом кино. Черно-бело и очень быстро, а может, сначала очень быстро, а потом черно-бело. Позавтракали, собрали сумки, и то же маленькое серое такси доставило нас в аэропорт. Самолет, аэропорт, опять такси, прощание с Марком, как бы случайное, как будто ничего не происходит, подъезд, лестница, ключ, квартира, ванна, диван. И никаких сновидений.

----------------------------

¹ Калицунья – небольшие пирожки из сделанного вручную листового теста с начинкой из мягкого белого сыра анфотиро, жаренные на оливковом масле.

² Анфотиро – мягкий критский белый сыр.

³ Цикудья – крепкий спиртной напиток из ягод шелковицы.

* * *

для Постороннего второго ранга четвертого круга

отчет по объекту МТ1693 в период с 5 сентября по 20 сентября 1971 года

настоящим довожу до вашего сведения что в отчетный период объект наблюдения находился под обостренным влиянием агента службы атипичной информации в месте дислокации не обнаружено общее состояние не позволяет дать заключение относительно возможностей сокрытия интересующих нас данных вне зоны проживания

рекомендации – продолжение принятой программы

для более подробной информации необходимо обратиться к делу №1693 архив 111 412 комната 682Т 17-й нижний строение 9

инцидент – сбой программы ключа

агент-эксперт Саша

* * *

3. С Евой и после Евы

Странно, но я не помню точно, когда увидел ее впервые. Это было в начале сентября, только какого числа? Можно проверить, конечно, но зачем? Помню, что часы показывали четверть четвертого, когда она вошла и уставилась на меня. А я как раз заправлял в машинку новую стопку бумаги, переложенной мятой копиркой – на три экземпляра. «Здравствуйте, Марк, – сказала она, радостно улыбаясь. – Я Ева Камм, стажер». Вот только стажера мне и не хватало! Хотя, конечно, звонили, предупреждали, что приедет девушка с регионального Радио-Юг, пробудет у нас два месяца и надо ей оказать всяческое содействие. А я все это выслушал и малодушно поддакивал, вместо того чтобы послать ко всем чертям. С другой стороны, мой рабочий день заканчивается в пять, совсем скоро. А завтра или даже сегодня можно спровадить эту региональную особу в какой-нибудь другой отдел, пусть мучаются...

В пять я повел ее пить кофе. Хватило полусотни слов, чтобы понять: эта девушка – нечто особенное, и никуда ее спроваживать не надо. Она пила эспрессо, кусала печенье, демонстрируя крупные белые зубы – как на рекламе мятной пасты – и в каждом ее движении была удивительная грация. А в серых глазах – насмешка то ли над собой, то ли надо мной, старым дураком (вот это скорей всего!), то ли над всем миром.

Я узнал, что она учится в университете, пишет дипломную работу на тему «Взаимоотношения Совета национальной безопасности с партнерами по Европакту», – и тут же пообещал познакомить с нужными людьми, достать пропуск в Клуб армии и военно-воздушных сил, показать интересные материалы в нашем архиве. То есть стать ее ангелом-хранителем. Понимаете, я за какой-нибудь час решил, что эта девушка должна быть моей. Решение, как потом оказалось, не самое удачное, но безусловно интересное.

Конечно, мы поговорили о работе. Азы радионовостей она знала, всему остальному готова была учиться, будь то авторские программы или тематические, переклички или благотворительные марафоны. Только подпустите! Я заметил, что двух месяцев для всесторонней учебы явно мало, и предложил сосредоточиться на чем-нибудь одном. Например, на авторских программах. В конце концов, прислали ее не к кому-нибудь, а ко мне, который уже девять лет еженедельно выходит в эфир со Стратегией. Мою программу она слушала, пусть и не каждую неделю. Вот и отлично!

Так прошло дней девять. Или десять. За это время мы успели трижды сходить в одну и ту же кофейню, один раз поужинали в итальянском ресторане и побывали в Клубе армии и ВВС, где я, как и обещал, познакомил ее с тремя дюжинами завсегдатаев – военных и штатских, нужных и бесполезных.

Трудно сказать, чего мне хотелось больше – затащить Еву в постель или говорить с ней еще и еще. Она рассказывала мне о нравах южного радио, о своем отце – поваре и садоводе, прожившем тринадцать лет в Португальской Индии, о своих кошках, оставшихся на попечение тетки, о живых легендах своего университета и о том, как она пьет кофе там, у себя. Это не было скучно. Более того, это не звучало глупо! Любая чепуха превращалась в маленький шедевр, когда в ее голосе звучала насмешка – еще более обольстительная, чем насмешка в глазах.

Мне тоже было что рассказать. И что сказать. Но вольностей я старательно избегал и не лез из кожи вон, чтобы казаться значительней, чем на самом деле. Из кофейни, ресторана, клуба я подвозил ее на своем маленьком Спрайте¹ в новый район, недавний пригород, где она сняла небольшую двухкомнатную квартирку. В дороге Ева молчала. Возможно, думала, не пригласить ли меня зайти. Но я не оставлял ей времени на приглашение и уезжал, едва успев попрощаться.

В среду... да, это была среда, 13 сентября, – я понял, что надо действовать. И немедленно позвонил в бюро путешествий, а после работы повел Еву в новое кафе на набережной и по дороге начал объяснять, что на этой неделе Стратегии не будет, ночной эфир в пятницу захватил гала-тираж гала-лотереи с последующим гала-концертом, и... «И ты берешь вынужденный отпуск?» – спросила она так, будто жалела меня. «И я взял нам билеты на Крит. Ты же любишь греческую мифологию?» Она улыбнулась: «Крит. Как мило. На один день?» Тут улыбнулся я: «Четыре дня. А номера у нас с тобой на разных этажах». Ева громко рассмеялась: «Можешь сразу обменять их на один», – и обняла меня.

Нет, ее нельзя было назвать красавицей. Слишком тонкие губы, слишком маленькая грудь, слишком узкие бедра. Отчего меня в первый же день потянуло к ней как магнитом? В чем дело? В благородной осанке, в грации, в призрачной хрупкости, за которой скрывались страсть и сила? Или в этой чертовой насмешке? Чем больше времени проходит, тем тяжелей найти ответ. Но тогда, осенью клятого 71-го года, не было в мире женщины красивее ее, желаннее и прелестней.

Итак, четыре дня на Крите – от перелета до перелета. Три ночи. Три утра вместе. Мы не могли насытиться друг другом. Мы не понимали, как могли быть не вместе. Мы забыли, что такое быть с кем-то другим. При этом мы ухитрялись осматривать достопримечательности, плавать наперегонки (я проигрывал), валяться на пляже, устраивать пикники, гулять и знакомиться с местной кухней. А также постоянно обмениваться впечатлениями, насмехаясь над всем на свете. Я заразился ее иронией, а она – моим цинизмом. Дни были долгими, ночи – еще длиннее. «Я хочу быть с тобой, только с тобой, где угодно», – говорила она. И я верил. А как я мог не верить?

На работе все поняли, но обошлось без злословия, даже без шуток. Коллеги давным-давно привыкли к тому, что я не снисхожу даже до легкого служебного флирта, и вся моя так называемая частная жизнь проходит где-то далеко, за горизонтом. А тут все на виду. Старый холостяк и молодая практикантка... простите, стажер, разница в возрасте – четырнадцать лет. Все так естественно! К тому же очередную Стратегию я провел с блеском, получив рекордное количество звонков, и сводки новостей готовил безупречно. Понятно, что я отвлекался от текущих дел, когда в дверях показывалась Ева, но отвлекался ненадолго. Средняя продолжительность моих перекуров и отлучек в кафетерий не увеличилась ни на минуту.

Вечера и ночи мы проводили то у меня, то у нее. Главным образом у нее – я помогал с материалом для великого труда о Совете национальной безопасности, правил написанное, то и дело вспоминая новые подробности, вычерчивал схемы. Пепельная голова склонялась над бумагами, я целовал длинную, изящную шею – профессиональный диалог прерывался лишь по сигналу застежек на ее белье. И снова: «Я хочу быть с тобой, мне с тобой так хорошо!» И снова я верил.

Между работой и этими вечерами были кофейни, траттории и пабы, визиты все в тот же Клуб доблестной армии и героических военно-воздушных сил, были бесконечно смешные наблюдения, которыми так хорошо делиться наедине. Были неторопливые завтраки на застекленной террасе над рекой, чинные и медлительные. После утреннего секса и совместного омовения можно быть степенным и чопорным. И даже рассказывать о том, чего не было, встречая интерес и полное понимание.

Так прошли два с половиной месяца. А потом она исчезла. Не поехала со мной на работу – и не появилась там вообще. Телефон в квартире не отвечал. Я отправился к ней, взламывать дверь и даже беспокоить консьержку не пришлось (мы сделали копию ключа на случай, если она потеряет свой) – и обнаружил, что все ее вещи исчезли. Все до единой. Будто ее и не было никогда.

Я бросился звонить в полицию, в больницы – никаких сведений. Позвонил знакомому офицеру пограничной охраны и через два часа получил по фототелеграфу ответ: «Указанное Вами лицо государственную границу не пересекало». Только на следующий день я догадался набрать телефон Радио-Юг, и когда услышал, что Ева Камм никогда там не работала, почему-то выронил трубку. Не швырнул, а просто уронил.

За двое суток непрерывных поисков я изменился, и не в лучшую сторону. Дорогие коллеги просто шарахались, когда мой призрак появлялся в редакционном коридоре. Кто-то пытался подбодрить, – мол, не беда, все пройдет, – но я только огрызался.

Еще через неделю, 30 ноября, меня уволили. Без объяснения причин и с благодарностью неизвестно за что. Вызвали в канцелярию генерального директора и вручили конверт в приемной. Сам гендиректор Службы радиовещания не удостоил меня прощальной аудиенции. Тем самым он лишил себя удовольствия выслушать все, что я о нем думаю, – но это, полагаю, он знал и так.

Редакция устроила в мою честь скромную вечеринку. Я попробовал напиться, но ничего не вышло. Разошлись рано, как назло. Можно было перебазироваться в другой бар, но гулять с незнакомыми людьми было еще противней, чем с бывшими коллегами. Я уехал домой трезвым, испытывая ненависть ко всему человечеству.

Компенсации за пятнадцатилетнюю службу с лихвой хватило бы на год-другой безбедной жизни. Уверен, что мне завидовали. А я хотел работать, и был совершенно уверен в том, что предложения последуют одно за другим. Ошибка! – не первая и не последняя. Телефон молчал. Когда же я попытался предлагать свои услуги там и тут, от меня испуганно отшатывались и переводили разговор на другую тему. Иногда объясняли, что положение на рынке труда очень тяжелое.

Редактор, который много лет пытался переманить меня с радио, соблазняя райскими условиями, сообщил, что на прием новых сотрудников наложен двухлетний мораторий. Место военного обозревателя в его газете по-прежнему пустовало. А знакомый министр прямо сказал, что мне нечего даже мечтать ни о государственной службе, ни о сколько-нибудь приличной работе в свободной прессе. И горестно покачал головой: «Герой-любовник!» Я не стал приставать с расспросами. Было ясно, что исчезновение Евы как-то связано с моим увольнением. Но как? Серия наводящих вопросов, выпущенных по разным объектам, ничего не дала – кроме уверенности в том, что никто из моих знакомых действительно ничего не знает.

Когда казалось, что все подстроено заранее, что за мной следят, я успокаивал себя: Не мни о своей персоне слишком много, кому ты интересен? Просто невезение. Если тебе один раз в жизни не повезло, это еще не значит, что дальше всю дорогу не будет везти. Разговоры с самим собой – безусловно, форма безумия. Но менее опасная, чем старая добрая паранойя.

Невезение – если это было невезение – неотступно преследовало бывшего ведущего Стратегии. Я еще несколько раз пытался напиться, и добился куда больших успехов, чем на прощальной вечеринке. В один такой вечер я разбил свой верный Спрайт. Въехал в бетонную ограду набережной совсем недалеко от того места, где сказал Еве о поездке на Крит. Протрезвел – от такого удара трезвеешь моментально, – доплелся до телефона и вызвал буксир. А через неделю, когда из гаража позвонили сказать, что Спрайт отреставрирован, равнодушно ответил: «Продайте его». Езда на автомобиле больше не доставляла мне никакого удовольствия. Как, впрочем, не радовали еда, питье и утреннее, а чаще полуденное пробуждение.

Но я нашел себе новую забаву: по вечерам отправлялся в кварталы, где на вывесках кривляются неоновые девицы, и смело под эти вывески заходил. Это раньше я считал ниже своего достоинства появляться в таких местах, теперь все мои принципы разлетелись, как разлетаются шмотки начинающей стриптизерши в прокуренном зале. В храмах любви меня не раздражало ничего – ни мускусный запах потных тел, ни дешевый алкоголь, ни приторная музыка, ни карикатурные одеяния жриц. А на других клиентов я просто не смотрел. В тесных комнатах с зеркальными потолками я занимался режиссурой: просил девушек принимать ее позы. Иногда девицы удивлялись, но никогда не отказывали. С некоторыми удавалось поговорить – точнее, послушать, как они рассказывают о доме, о друзьях-подружках, братиках-сестричках, оставшихся в Силезии и Словакии, Галаце и Рутении, Моравии и Македонии. Хорошие, добрые девушки, приехавшие накопить на приданое, на собственную кондитерскую или пошивочную, на учебу в университете.

Кстати, я время от времени возобновлял розыски, и узнал, что Ева никогда не училась в Южном окружном университете. А также не числилась в списках жителей города, который так остроумно описывала.

Деньги таяли гораздо быстрее, чем следовало. Вместо исчезнувших принципов появились какие-то полузнакомые типы с сигарами в зубах. За сигары платил я. Каждый день начинался с воспитательной беседы: внутренний голос убеждал меня провести вечер за книгой или, на худой конец, стереть с книг пыль. И почти каждый вечер безжалостная пружина выбрасывала меня в бар. Или в клуб. Или в бордель. В общем, в такие места, откуда можно было вернуться под утро и сразу завалиться спать.

Если же я все-таки оставался дома, заснуть не удавалось. На свое несчастье, я помнил все наши разговоры с Евой, и они прокручивались в моей голове снова и снова. Потом я начинал злиться, быстро понимал, насколько это глупо и бессмысленно, и тут в голову проникало самое страшное: размышления о том, кто она, почему выбрала именно меня и куда, к чертям, исчезла. Разгадка не приходила даже во сне, хотя раза два я просыпался и с досадой понимал, что мне вот-вот должны были все объяснить. Ну что стоило поспать еще две минуты? О том, чего не было, я больше не вспоминал и не думал.

В какой-то момент я решил (еще одна ошибка!), что мое состояние может быть интересно не мне одному. И позвонил бывшей пассии, которая в тот момент была свободна, а значит, могла принять у меня исповедь. Мы встретились в охотничьем ресторане, увешанном оленьими рогами и кабаньими рылами. Экс-пассия, томная блондинка, с отвращением выслушала мой жалкий лепет и спросила, кривя губы: «Если все так плохо, почему ты не застрелишься?» И в самом деле, почему? В ящике стола лежал вполне исправный Р38, в другом ящике – коробка с патронами. Но, как видно, я из тех людей, у которых тяга к самоубийству атрофирована полностью. Значит, надо было жить дальше.

Внутренний голос все-таки взял свое. Я навел порядок дома, перечитал томов двадцать исторических трудов и военных мемуаров, целых две недели не пил даже пива и не ходил в сомнительные заведения. Будто ждал награды за примерное поведение. И награда последовала: президент неизвестной мне фирмы Информатик позвонил и пригласил побеседовать о возможности сотрудничества. Через два дня я начал ходить на работу. Президент, между прочим, оказался преданным слушателем Стратегии.

Информатик, как нетрудно догадаться из названия, занимался информационным обслуживанием. То есть тем, что наши германские друзья именуют «открытыми отношениями», а друзья британские – «отношениями с прессой». У американцев, как я слышал, это называется «отношениями с общественностью», хотя как раз общественность тут совершенно ни при чем. Короче, фирма распространяла сведения о деятельности трех десятков компаний – в основном промышленных, довольно крупных, котирующихся на бирже. А я должен был сортировать информацию и приводить ее в удобочитаемый вид. Тематика – бесконечно далекая от моих прежних занятий, но тому, кто столько лет просидел за сводками новостей, любое море слов покажется по колено. Особенно если получаешь вполне достойное жалованье и работаешь в отдельном кабинете с двумя телефонами, на которые больше никто не покушается. По сравнению с государственным радио – просто рай земной.

В Информатике было пугающе тихо, но я вспоминал, сколько неудобств мне раньше доставляли шум и суета – и бодро преобразовывал огромные таблицы в строчки коротких сообщений. Самый длинный документ должен был умещаться на машинописном листе. Очень быстро я ознакомился с делами всех клиентов, в том числе и тех, которых опекали люди в соседних кабинетах. Не скажу, чтобы содержимое служебных папок было очень уж увлекательным, но для тренировки памяти оно подходило не хуже, чем любая другая информация.

Дома я читал Моммзена, Клаузевица и Мишле, перебирал архив и только двух коробок принципиально не касался. В одной были фототелеграммы, пневматички, справки печатные и рукописные: «Не пересекала», «не числится», «не состоит». В другой – семь конвертов, три продолговатых с цветными фотографиями («Настоящие цвета – это Deko»²) и четыре квадратных с черно-белыми («Все полутона – на бумаге Ilford»). Мы с Евой часто фотографировали друг друга и все что вокруг, за два с половиной месяца набралось семь пленок. Последний конверт был толще других, я не успел отдать ей второй комплект отпечатков. А фотоаппарат вместе с двумя объективами забыл в каком-то особенно гнусном клубе. Когда приехал туда на следующий вечер, не вспомнили ни меня, ни аппарат. Теперь я в такие места ходить зарекся. Не показывался и в других, куда более приличных местах. Я вернулся к себе, но не к прежней жизни. И все равно встречал разных знакомых, которые не отшатывались от меня и искренне удивлялись, узнав, что я больше не веду Стратегию и вообще не работаю на радио. Вряд ли они вообще когда-нибудь слушали мою передачу.

Чудным февральским днем я открыл темно-серую папку и углубился в детали многогранной деятельности Первой машиностроительной компании. Этот в высшей степени ценный клиент в прошлом году выиграл конкурс на модернизацию тяжелых танков – 113 единиц боевой техники. Большая радость для акционеров. А кто эти акционеры? Список как список, только последняя строчка привлекла мое внимание: Доверительный фонд Северо-Западного кредита. Где-то я видел что-то очень похожее, и совсем недавно! Через пятнадцать минут передо мной лежала еще одна папка с делами фирмы Гефестос – производство точных инструментов. Другой конкурс военного министерства, выигранный ровно год назад – и опять список акционеров замыкает Северо-западный кредит!

В обоих случаях доверительный фонд приобрел акции за две недели до публикации результатов конкурса. Совпадение? Возможно. Но фамилия управляющего фондом была мне очень хорошо известна. Равно как и фамилии статс-секретаря министерства финансов и управляющего канцелярией постоянного заместителя военного министра. То, что мы с ними давно не встречались (а если встречались, то случайно), не имело ни малейшего значения.

Дождавшись выходных, я сходил в Национальную библиотеку, где получил отлично выполненную копию скучнейшего документа – списка государственных конкурсов за последние пять лет, с указанием победителя и суммы контракта. На улице лил дождь, а я устроился за кофейным столиком в своей гостиной и под мурлыканье приемника начал делать в списке пометки красным карандашом. Пометок получилось довольно много. Слишком много.

Дальнейший поиск в рабочих папках дал один-единственный результат. Вновь сделка с акциями перед самой победой на конкурсе. Покупатель – банк Атлас. Дело было больше года назад. Пожалуй, это и вправду не случайность, а весьма любопытная закономерность.

Я позвонил старому приятелю, который уже десять лет служил в администрации Фондовой биржи. Объяснил, какую информацию ищу. И через два дня приятель осчастливил меня целой пачкой бумаг. Из девятнадцати перечисленных мной компаний акции семнадцати были проданы незадолго до конкурсов! Список покупателей выглядел на удивление однообразно: доверительный фонд Северо-Западного кредита, банк Атлас, породненная с ним Независимая финансовая компания и – в двух случаях – огромный инвестиционный фонд, который либо угодил в эту компанию случайно, ибо покупал что попало, либо получил информацию о конкурсе в качестве вознаграждения за какие-нибудь услуги.

Это открытие привело меня в совершенный восторг, но я еще не знал, что с ним делать. На всякий случай обратился в службу газетных вырезок и под весьма надуманным предлогом поинтересовался, кто заказывает вырезки по такой-то и такой-то тематике. Большинство тем не интересовали вообще никого, но три оказались востребованными. И фамилии заказчиков точно укладывались в мою схему...

Не подумайте, будто все это я проделал, начитавшись детективных или шпионских романов. Просто эта исследовательская работа приносила результаты. Занимала мое время. Поглощала внимание. Искал – нашел.

Жаль, что с Евой так не получилось.

Заметьте, я не нарушал закон. Лишь в случае с газетными вырезками чуть-чуть переступил границы дозволенного. Но за такое не судят. А вот за злоупотребление занимаемой должностью с целью извлечения выгоды – другое дело.

Пришла пора завершить свой маленький труд. Мурлыкал приемник, из кофейной чашки поднимался ароматный пар, столбики цифр и названий выстраивались как по команде. Непонятным оставалось только одно – почему с ноября прошлого года мои игроки ничего не покупали? Почему никто не польстился на акции, которые просто умоляли: «Купи меня!» – если, конечно, знать результаты конкурса заранее. Может быть, дело в том, что управляющий доверительным фондом несколько месяцев назад отправился в отпуск, из которого до сих пор не вернулся? Это само по себе интересно: обычно финансисты такого класса не расстаются с работой больше чем на неделю. А поехал он, как мне удалось узнать, в Австралию. Поехал в ноябре – примерно тогда же, когда исчезла Ева.

Что мне оставалось сделать? Я взглянул на еще один список, составленный очень давно и исчерканный до черноты. Девять фамилий. Первая – моя, рядом с ней никаких пометок. Против остальных восьми – должности и звания. Вот, например:

управляющий канцелярией премьер-министра,

вице-директор банка Атлас,

управляющий доверительным фондом банка Северо-западный кредит (где-то он теперь?),

казначей Социал-демократической партии,

генеральный директор партии Центра,

статс-секретарь министерства финансов,

управляющий канцелярией постоянного заместителя военного министра

начальник IV отдела Генштаба.

Пожалуй, ему-то и надо напомнить о себе.

Я расчертил бумажный лист на четыре колонки. Первая – название компании. Вторая – покупатель акций. Третья – дата