Те, кто слушает ветер

Автор Евгений Маркар

“Смерть ордунам и ихним пендрам!”- провозглашал жутковатый симпатяга Шурик.
“Я понимать, война” - говорил о том же таджик Рахман со звериной тоской в глазах. Просил нож и, не в силах убить человека, выл от бессилия и отвращения к себе.
Мир давно изменился. Но изменился как-то страшно одинаково.
Скрипач, в уюте домашнего мирка иронизирующий над нелепостью и жестокостью событий, непосредственно его не касающихся, попадает в жернова системы. Перед ним предстаёт выбор: бороться или, подобно многим, отойти на обочину. Говорят, на обочине безопасно и чем у тебя серее и неприметней лицо, тем меньше у тебя шансов быть замеченным и уничтоженным системой. Он попытался бороться.
”Лучше б, у таких людей не было ни совести, ни чувств: при отсутствии силы духа, это сплошное мучение – быть человеком”, думал один из героев книги, добивая раненого злодея. Для борьбы одного желания мало.
О чём мечтает слабый человек в те минуты, когда его унижает более сильный? Что чувствует раб, когда начинает осознавать себя рабом? Быть может, его мозг рождает мечту о ком-то сильном и жестоком, способном уничтожить, утопить в крови то, что делает его ничтожеством?
От Христа и Робин Гуда и до вполне продвинутого Бэтмена, всегда за раба кто-то выполнял героическую работу по его освобождению.
Эта книга о выборе. О невозможности совместить то, что по природе своей несовместимо.
Эта книга о людях, верующих в ценность человеческой жизни, но иногда не прочь призвать на некоторые головы ТЕХ, КТО СЛУШАЕТ ВЕТЕР.

• Язык: Русский
• Издатель: izdat-knigu.ru
• Дата выпуска: 14 июн. 2013 г.
• ISBN: 9781301792818

Предварительный просмотр книги

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Cон раба

ЭПИЛОГ

Тишина бывает разной. Говорят, есть даже такая, которая некоторым людям нравится. Наверное, так оно и есть: самый бесполезный спор, это спор о предпочтениях и вкусах. Но то, что жило в квартире Дениса, казалось ему чудовищем, сожравшим с детства привычные для сердца звуки и движения. Это чудовище расселось во всех углах опустевших комнат и следило за ним и днём и ночью. Ему казалось, он никогда не привыкнет к тому, что по утрам из кухни не доносятся запахи готовящегося завтрака, а из ванной сквозь шум льющейся воды, не слышно мужского голоса, радостно и ужасно фальшивя, поющего о раздающихся в районе Севильи и Гренады серенадах и звоне мечей.

Денис удобно расположился в старом кресле, и раскрыл тонкую тетрадь. Он читал медленно; иногда поднимался, подходил к окну и, глядя на сереющий в сумерках город, шевелил губами, словно продолжая прерванный с тетрадью разговор. Затем возвращался в кресло и продолжал читать историю о странных людях, живших в мире Максима Баркова.

1

Ночь прошла спокойно: умерли двое. Умерли тихо, во сне, без противного бульканья в груди и рвущих нервы стонов. Коля с Дунькой поутру завернули трупы в вонючие одеяла и отволокли в подвал. При этом, выглядели наши санитары радостными, словно Деды Морозы, спешащие с подарками на новогодний утренник. Впрочем, мне могло показаться.

Я в очередной раз попытался вспомнить своё имя, но рассеянная мысль, повисев над чёрной бездной, равнодушно от неё отвернулась и с облегчением утонула в теплом тумане. Я опрокинул голову направо. На соседней кровати лежал парень и смотрел сквозь потолок. Есть такой взгляд. Я в совершенстве им владею и часто рассматриваю облака, деревья в саду, тонущее в море солнце. Это не то же самое, что воспоминание и, уж конечно, не примитивный бред: это реальный зрительный контакт с объектом, сопровождаемый всем спектром полноценных ощущений. Решил, что сегодня поговорю об этом с доктором. Умнейший человек; не понимаю, почему утренние покойники обзывали его продажной тварью и обещали ''на кишках собственных повесится''? Мне их совсем не жаль. Я почувствовал покалывание в голове. Время принимать лекарства. Вытащил из наволочки женские часы без ремешка и посмотрел на циферблат. Стрелки показывали одиннадцать пятьдесят; скоро время обеда, а у нас ещё ни завтрака, ни обязательного скармливания таблеток. Палата наполнилась обычными утренними звуками: кашлем, сопением, бормотанием; у зарешеченного окна попёрдывал Дистрофик. К моей кровати подошёл Депутат и принялся меня рассматривать; при этом, указательный палец его правой руки был нацелен мне в переносицу. Я ободряюще ему улыбнулся и вскинул руку с воображаемым оружием:

-Бабах!

Наверное, я слишком громко выстрелил, потому что сила отдачи всколыхнула мой мозг такой острой болью, что голова впечаталась в подушку, словно придавленная лапой чудовища. Обычно равнодушно жестокий, Депутат склонился к моему лицу и хищно улыбнулся. Он был счастлив.

Волна боли схлынула, но теперь мне понадобился туалет. Я с трудом сел на кровати и сквозь туман в глазах увидел масштаб постигшего нас бедствия: Дистрофик выгнулся дугой и судорожно жевал пену на губах, причём, обычное попёрдывание только участилось. Профессор стоял у стены и с монотонностью робота прикасался к ней своим высоким лбом. Почему то, это выглядело более жутко, чем, если бы он колошматился об стену со всем энтузиазмом спятившего педагога. Парень на соседней кровати тихо всхлипывал. Депутат проявил активность и уже возвышался на тумбочке, откуда, с переменным успехом, плевал в спину Профессора.

Превозмогая ломоту в теле, я сполз с кровати и побрёл в сортир. Дорога оказалась неожиданно долгой, при том, что, в обычном измерении, длинна коридора составляла десять метров. Когда, лет сто спустя, я открыл двери туалета и вознаградил себя за упорство облегчением организма, меня ожидал сюрприз.

-Не упускай мелочей, - наполнил мою голову глухой голос. Я закрыл глаза, а голос продолжил:

-Макс, это наше искупление... думай быстро...

Я сидел на корточках у стены и меня трясло. Мятая сигарета, удачно стащенная у санитаров, воняла хуже выбросов Дистрофика; меня тошнило, я обливался потом и давился нахлынувшим прозрением...

Я заканчивал утреннюю пробежку, когда позвонил шеф.

-Бегаешь?- Лениво поинтересовался он.

-Так точно, согласно инструкции, веду здоровый образ жизни!

-Учишься быть остроумным, - это хорошо. Через час будь у меня.

-Слушаюсь!

-Слушайся, мой мальчик, и вырастишь большим и сильным.

Он мой руководитель и по определению его шутки умнее. Субординация, однако.

Осень, середина сентября. По утрам в лесу уже свежо и воздух кажется густым и необыкновенно вкусным. Я глубоко вдохнул и, задрав голову к облакам, разорванным кронами деревьев, издал первобытный, беспричинно жизнерадостный крик.

В назначенное время я стоял у дверей офиса и давил кнопку звонка. Открыли сразу. На пороге возвышалось сто двадцать килограммов Шурика. Гладко выбритая голова, свирепое лицо и неожиданно добрая детская улыбка на толстых губах. Я видел людей, считающих такое несоответствие во внешности признаком дебилизма. Спорить не с кем: они неожиданно умерли, а Шурик стоит на пороге и лыбиться мне в лицо.

-Привет, Шурик, рад тебя видеть без смирительной рубашки.

Я смотрел в его глаза. Там, как всегда, умирала осень.

-В твоих словах я слышу ужас.- Он раздвинул пасть в своей знаменитой детской улыбке и посторонился. Я прошёл к двери с табличкой Юридическая консультация и без стука повернул ручку.

Шеф восседал за огромным, красного дерева столом, и лаялся по телефону. Увидев меня, он ткнул толстым пальцем в сторону дивана и продолжил оплёвывать трубку.

Шеф мне нравился: уверенный в себе, никому не верящий мудрый циник; жестокий и знающий цену всему и всем, он давно участвовал в нашем жутковатом деле, и даже я не хотел бы знать всех подробностей его биографии.

Однажды, привлечённые со стороны парни убрали не того, кого надо было. Не повезло всем,- мужику, как две капли воды похожему на заказанный объект, исполнителям, ненадолго пережившим свою жертву; пострадала репутация шефа. Мы с Шуриком потом все исправили, но осадок остался. И был у того мужика сын десяти лет от роду. Мать умерла при родах, и остался он после смерти отца с плюшевым Винни Пухом и тараканами за батареей. Отца убивали у него на глазах, жестоко, битами. Пацан после этого оцепенел и два года не разговаривал и не реагировал на окружающее. Прошло ещё пять лет. Сейчас он учится в элитном колледже, вполне успешно лупит сверстников и мечтает вырасти и отомстить за отца. Андрей Егорович, пожилой бездетный холостяк, усыновивший его, поддерживает в нем это стремление, что, наверное, и оказалось для ребёнка лучшей психотерапией.

Андрей Егорович - это шеф. Я случайно узнал его тайну и не думаю, что для меня это хорошо.

Обозвав на прощание собеседника тупым ушлепком, шеф бросил трубку, достал носовой платок, высморкался и проворчал:

-Твоя наглая привычка не стучатся, Макс, меня бесит.

Я рассматривал желтеющий тополь за окном и скромно молчал.

-Да, бесит, - повторил шеф и, без всякой связи с предыдущим, продолжил:

-Времена наступили тяжёлые, выборы на носу. Всякие шавки нашим людям палки вставляют, в смысле, в колеса. Что молчишь?

-Слушаю. Впитываю мудрости.

Он мрачно посмотрел на меня, извлёк из ящика стола папку и бросил мне на колени.

-Читай здесь.

Обычное досье. Пять листов формата А-4. Концентрация всего, что нужно для выполнения задания. Ещё один из многих, проигравших эту жизнь. Зыков Геннадий Александрович, журналист. Теперь понятно, о чем так сокрушался шеф в начале разговора. Этот тип давно напрашивался на неприятности: шантажист и лицемер, он считал себя неприкосновенной личностью, умело маневрируя между враждующими политическими силами. Он давно был у нас на примете, но пока реального вреда нашим протеже от него не было.

Я вернул папку на стол.

-Он нарыл грязи на кого- то из власти, у них там сейчас торговля идёт,- продолжил шеф,- но нам не это интересно. Поступила информация, что его наняли собрать сведения о нашем человеке, над чем он сейчас и потеет под видом журналистского расследования. Сведения о его родных, близких, о друзьях и местах, где он чаще всего появляется. Я практически уверен, что идёт подготовка к его ликвидации. Сыграем на опережение, а после выборов он получит депутатскую неприкосновенность. Заказчиков пока трогать не будем: есть большая доля вероятности, что они сами друг дружку перестреляют. Завтра он будет на митинге оппозиции в парке Шевченко. Сходи, понюхай, посмотри. Не светись. Короче, сам знаешь.

-А зачем лишний раз за ним таскаться, у меня там,- я кивнул на папку с досье, - вполне информации, что бы выполнить задание?

Шеф задумчиво посмотрел на меня.

-Ты пойдёшь, посмотришь и запомнишь его, как свой первый оргазм. Ещё глупые вопросы будут?- сказал, как гвозди вбил.

-Этот иждивенец в Вашей приёмной..., - начал было я издалека, но шеф соображал быстро:

-Шурик будет занят: мы поедем по детским домам распределять фонды. Хватит с тебя и Архипа, он в курсе.

Я обречённо пожал плечами.

-Ну, так, пойду, поработаю?

-Сделай такую милость. Расселся тут.

Я тихо поднялся и быстро ушёл.

В приёмной, на огромном кожаном диване, с журналом в руках, сидел Шурик.

-О, Макс! Второе название Голландии, ты же та был, колись?

-Шурик, почему ты не пользуешься интернетом?

Он посмотрел на меня взглядом, полным сожаления.

-Ты урбанистический мутант, тебе не понять волшебства запахов книжных страниц! - Он закатил в восторге глаза и стал похож на подавившегося телёнком циклопа.

Я посмотрел на журнал в его руках: Плейбой c кроссвордом на последней странице. Нужно было убегать из этой палаты, пока Шурик не начал декламировать стихи собственного производства. Что я, не медля ни секунды, и сделал.

Я сидел на скамейке и доедал вторую порцию мороженого. Днём в сентябре уже не тепло, но ещё жарко,- парадоксы осени. Вдоль центральной аллеи парка волновалось цветное море электората. Кто за мзду, кто искренне, по причине недоразвитости, люди разных материальных достатков и моральных сортов, собрались для предвыборных плясок.

Подъехал фургончик с надписью Пицца. С кабины выскочили двое дюжих ребят, распахнули задние двери и приступили к раздаче мороженого. Вот уж точно, на заборе написано одно, а во дворе лежит другое. Управились быстро: через пятнадцать минут несуетливой и чёткой работы двери фургончика захлопнулись и, тихо урча, он уполз куда- то за деревья.

Разомлевший было народ, всколыхнулся зыбью флагов и транспарантов, послышались команды назначенных патриотов, и все это нашествие на городскую природу двинулось к площади у фонтана. Приехали главные говоруны сегодняшнего шоу. Я остался один в окружении использованный пластиковой посуды, окурков и обрывков упаковочной бумаги. Из травы торчало обглоданное куриное бедро. Над ним уже кружили звонкие осенние мухи.

Я поднялся со скамейки, выбросил в, почти пустую, мусорную корзину обёртку из-под мороженного и отправился вслед за народом.

На высоком помосте, покрытом красным ковром, стояла группа холеных, хорошо одетых людей. Гордые лица и горящие взгляды не оставляли сомнений в их решительности и готовности умереть за своих избирателей. Судя по бурной реакции толпы на слова оратора, здесь происходило моральное единение всех угнетённых слоёв общества.

Я стоял за плотно сбившимися спинами борцов за все хорошее против всего плохого- иначе их невнятные лозунги я не могу назвать - и выискивал взглядом только по фотографиям знакомое лицо. В такой толпе это оказалось совсем не просто. Я уже начал потихоньку злится на себя, шефа и всех собравшихся на этой тесной площади людей. Перется на это сборище придурков и питающихся их тупостью гиен от политики не было никакой необходимости: существовала давно и хорошо отработанная схема выполнения такого рода заданий. Иногда шеф раздражал своей чрезмерной скрупулёзностью в соблюдении хрестоматийных правил.

Я не то что презираю людей, но иногда мне кажется, что у большинства из них или мозги недоношенные, или их специально на овощных грядках выращивали для прокорма более хищных тварей. Не глупые, в общем, люди, наверняка читавшие классиков, многие в школе учили, что лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идёт за них на бой, непостижимым образом за каких- то двадцать лет они мутировали в озлобленную, туповатую биомассу. Озлобленную и бессильную. Второй десяток лет они размышляют над тем, что делать с подаренным им куском сыра в виде призрачных свобод, не заметив, что мышеловка уже давно захлопнулась, и тихо деградируют в сырьевой ресурс власти их имеющей. На несколько миллионов их стало меньше, но оказывается, это ещё не предел их терпеливых размышлений о смысле бытия. Их дети уже составили новое поколение, воспитанное на примерах наглой лжи и неуважения к человеческой личности, а они все спорят и митингуют. Они говорят о честности и справедливости. Забавные ребята! Это то же самое, что овце просить волчару не кушать её. Действия - решительные и безжалостные,-