Песнь для Джулии

Автор Charles Sheehan-Miles и Чарльза Шиэн-Майлса

Все права защищены. Никакая часть данной публикации не может быть воспроизведена, распространена или передана в любой форме или любыми средствами, включая фотокопирование, запись или другие электронные или механические методы, без предварительного письменного разрешения издателя, за исключением случая, кратких цитат в критических обзоров и некоторых других некоммерческих целях, разрешенных законом об авторском праве. для вопросов разрешения, напишите издателю, имя “Внимание: координатор Разрешения”, по указанному ниже адресу.

• Язык: Русский
• Издатель: Cincinnatus Press
• Дата выпуска: 8 янв. 2016 г.
• ISBN: 9781632021373

Charles Sheehan-Miles

Charles Sheehan-Miles has been a soldier, computer programmer, short-order cook and non-profit executive. He is the author of several books, including the indie bestsellers Just Remember to Breathe and Republic: A Novel of America's Future.

Предварительный просмотр книги

v101042016

Глава 1

Провинциальная принцесса

Крэнк¹

26 октября 2002

Возможно, мне показалось. Но я подумал, что в центре крупнейшего антивоенного протеста со времен Вьетнамской войны стоит девушка, у которой на попе висит гигантский лозунг.

Но нет... это она, ее губы двигались, и я не понимал ни слова. Если на чистоту, она озлобленно сексуальна, даже если одета, как библиотекарь: цветочная юбка до колен, обтягивающая ее бедра, пастельного цвета свитер и тысячи браслетов обвивающих ее правое запястье. Её глаза бледно-голубые, лицо обрамляют светло-коричневые волосы. У нее вид школьницы, вызывающий у меня желание лизнуть ее шею. Из ее сексуального ротика изливался поток враждебных слов, из-за чего я отступил назад, раздраженно защищаясь.

– Что это было? – спросил я, в надежде, что этот поток слов просто прекратится. 

Она глубоко вздохнула и закрыла глаза. Я улыбнулся.

– Как я сказала, вы, ребята, пока еще не можете выходить. Выйдет Марк Ташборн, затем пятнадцатиминутный перерыв. Можете рассчитывать на выход после перерыва. 

Я закатил глаза. 

– И мы идем на финальные пятнадцать минут? 

Она улыбнулась, ее лицо немного расслабилось. Не думаю, что я ей сильно нравлюсь. Ее улыбка фальшивая. Ледяные глаза? Улыбка никогда не распространяется так далеко. Мне интересно, как будет выглядеть ее настоящая улыбка. 

– Точно, – ответила она. 

– Не пойдет, – сказал я. – Установка оборудования займет больше пятнадцати минут. 

Она вздохнула.

– И почему, собственно, мы выясняем это сейчас? 

– Эй, это не моя вина. Не знаю, кто составлял этот график, но так дело не пойдет. Ты хочешь, чтобы мы играли через тридцать минут, нам нужно начать устанавливать и настраивать оборудование. 

Она фыркнула и произнесла: 

– Хорошо. Просто… постарайся не слишком сильно привлекать внимание аудитории. 

Господи, что угодно. Она подбежала в тот момент, когда мы начали перевозить оборудование на сцену. Не то чтобы толпа обращает внимание, там, должно быть, сто тысяч человек. Куча хиппи, миролюбивых фриков и тех, кто выглядел, как домохозяйки.  В сотый раз я спросил себя, как, черт возьми, меня угораздило играть на этом антивоенном протесте. 

Конечно, это было самое большое место, среди тех, где мы когда-либо играли. Если серьезно, ораторы, казалось, переместились сюда из 1960-х годов. Если это не показывает, как не связан этот протест с реальностью, тогда не знаю, что показывает. 

Какая разница. Это дело Серены. Она состояла в этом антивоенном движении. А если состоит Серена, то и группа тоже. У нас нет менеджера, но она довольно близка к этому. Она поет со мной и играет на ритм-гитаре. 

Мы поспешили все наладить, не тревожа туземцев и хиппи, закончив все в рекордные сроки, не благодаря принцессе, которая стояла в стороне от действия и руководила людьми то тут, то там. 

Итак, между настройкой и началом, у меня было около пятнадцати секунд, чтобы перевести дыхание и затем выпустить первый аккорд. Дети из колледжа в аудитории приспособились, но пенсионеры и домохозяйки... и, святое дерьмо, их было большинство... уставились на нас, как будто сцена была в радиоактивных загрязнениях. Я взял первый аккорд на гитаре и запел, причинив им только боль, оригинальную похабную версию текста нашей песни «Fuck the War», а не специальный цензурный текст, который мы в итоге записали. 

Не хочу вводить в заблуждение. «Morbid Obesity»² – это не панк-группа, скорее группа, играющая альтернативный рок на грани. Я на грани. На сегодняшний день наша самая популярная песня – это «Fuck the War»³, которую мы выпустили в мини-альбоме несколько месяцев назад. Это песня о любви моих мамы и папы, но нужно прислушаться к тексту, чтобы, понять ее. Я вложил много эмоций, когда писал и когда исполнял эту песню. 

Отличный день, чтобы провести время на улице и на сцене: здорово и не холодно. Небо чистое и безоблачное, случайный ветерок проносится по сцене, сотни тысяч людей всех национальностей, цветов и комплекций, стоят посреди Национальной аллеи⁴. Никогда не видел ничего подобного. 

Я второй раз пел припев, когда посмотрел на правый угол сцены и увидел мисс Принцессу.  Она наслаждалась музыкой. Слегка окачиваясь в такт, губы раскрыты так, что у меня перехватило дыхание. Пухлые губы. Приятные губы. Я не мог не посмеяться над собой. Не мой тип. Что ж, за исключением того, что она женщина и довольно сексуальная.  Все еще не мой тип. 

Я мысленно вернулся в школу. По случайности в системе Бостонской системе образования группа богатеньких детишек из Бэк Бэй была отправлена в Южную Бостонскую старшую школу. Довольно смешно. Это продолжалось только год, хотя я не знаю, потому ли это, что они получили перераспределение, или родители просто дернули своих детей из государственных школ. Эта девочка напоминала мне некоторых из тех детишек. Властная. Высокомерная. Некоторые из них смотрели на крыс так же, как на меня, так, как будто мы обречены стать преступниками. 

Интересно, потому ли она так часто поворачивалась ко мне? 

Это вызвало у меня желание подразнить её, поэтому, когда я приступил ко второму куплету, то пел прямо ей и только для нее. На втором куплете она встретилась со мной глазами. Я удержал ее взгляд. Ее глаза такие голубые и холодные, приковывающие внимание. Она заметила, что я пою для нее, и застыла на месте, словно олень, попавший в свет фар. Люблю, когда девушки так реагируют. Показывая, что она все же человек. Если бы мы были в Бостоне, я бы схватил ее и вытащил на сцену, но подобное не сработает перед такой аудиторией. 

Через секунду она встретилась со мной взглядом и одарила ухмылкой, как бы говоря: «Я знаю, что ты делаешь». Я усмехнулся в ответ, громко напевая песню. В этой песни басы и барабаны наиболее сильны и требуют движений тела. Я прервал зрительный контакт и направился через сцену, приступил к соло, выкрикивая тексты, постепенно увеличивая громкость, и затем подвел песню к грохочущему завершению. 

Несмотря на шок на лицах домохозяек и лоббистов в толпе, студентам очень нравилось, и они кричат еще громче. Принцесса пригорода аплодирует с таинственной улыбкой на лице. Я бы хотел узнать ее получше. 

Это не должно было случиться. Это антивоенный протест, не встреча или собрание. Как только заканчивается песня, мы начинаем собираться, и прилежная девушка подбегает к микрофону и кричит:

– Это были «Morbid Obesity» и их хит «Fuck the War», – я замираю, чтобы взглянуть на нее, пока она у микрофона. 

Толпа снова сходит с ума, а это хороший знак. Услышать название моей песни из этих губ еще лучше. Но через пять секунд она переходит к следующему этапу ораторов, куче сломленных ветеранов войны во Вьетнаме и Персидском заливе, которые были потревожены организаторами этого парада. 

Мы с Марком уносим большую часть оборудования со сцены, Патин складывает барабанные палочки, а Серена убирает мониторы и электропроводку. Когда я в последний раз схожу со сцены, принцесса встречает меня в конце лестницы. Я спускаюсь вниз и нахожусь практически в шести дюймах от нее, глядя в ее фантастические глаза. 

– Парни, вы выступили довольно хорошо, – произнесла она, откинув голову назад и смотря прямо в мои глаза. – Спасибо. 

Я пожал плечами и усмехнулся. 

– Это было весело, – довольно хорошо? И это все? Боже, она так близко. Я мог почувствовать запах ее духов, слабый, но вкусный. 

– Так... – произнесла она, не прерывая зрительного контакта. 

Неловко.

– Как долго это будет продолжаться? – спросил я. 

– Выступит полдюжины ораторов, затем они обойдут Белый Дом. Возможно, еще час. 

Марк подошел к нам, когда она отвечает на вопрос. Наш басист Марк – большой парень, который мог бы играть в футбол где-то в параллельной вселенной, где футболисты курят травку и тусуются на гарвардской площади. Его глаза расширились, когда я открыл свой глупый рот. 

– Когда это все закончится, может, перекусим? 

На секунду ее улыбка дрогнула, и она выглядела… сердитой. Я, конечно, не ношу твидовый костюм, но я неплохой парень, не нужно на меня обижаться. 

– Ну же, – произнес я. – Это просто обед. Я не буду делать ничего слишком оскорбительного. 

– Не думаю, что она твой тип, – сказал Марк с сарказмом. 

Она закрыла рот, обращая взор на Марка. 

Она сузила глаза, губы превратились в тонкую линию. Она выглядела так, словно хотела ударить его. Эта девушка нестабильна. Мне это нравится. 

– Конечно, – произнесла она. – Где? 

Я пожал плечами. 

– Гм… Не знаю этого района. 

Она на секунду задумывается. 

– Джорджия Браун на 15-ой и Кей Стрит. У них есть места на открытом воздухе. Встретимся там… в четыре? 

Да! Это я или она придвинулась ближе ко мне? 

Марк смеется и уходит. 

– Ладно, увидимся в четыре, – произнес я, еще раз посмотрев в ее глаза. 

О чем, черт возьми, я думал тогда? 

Хорошие парни проигрывают

Джулия

О чем я думала? 

За исключением того момента, когда басист сделал замечание, что я не тип Крэнка, это овладело мной. Если серьезно, этот парень не в моем вкусе, даже если у него невероятная музыка. Я музыкальный сноб. У меня эклектичный вкус, но я люблю панк и, несмотря на возражения родителей, в Гарварде выбирала любые занятия, имеющие хотя бы отдаленное отношение к музыке. Это исполнение было неплохим, но другим, необычным. Прекрасный, глубокий голос Крэнка... Он перекрывает все... хриплый, мелодичный голос, который я бы слушала каждый день. Это ненормально. Я не влюбляюсь в парней так быстро. Я вообще не влюбляюсь. 

Я планировала пойти с другими организаторами на встречу после протеста и помочь составить планы на будущее. И быть доступной для разговора с прессой. Но когда он спустился со сцены, и встал, казалось бы, в трех дюймах от меня, я не могла сказать нет, просто не могла. Потому что первые несколько секунд я просто-напросто не могла дышать. 

Это так неправильно. Я в Вашингтоне не для того, чтобы встречаться с парнями. Особенно с теми парнями, которых зовут Крэнками, которые играют на гитаре и, возможно, употребляют наркотики. Я здесь ради того, во что я верю. 

Но когда он возвращается в фургон группы, неся гитару и тяжелый усилитель, я смотрю ему вслед.

И как-то я подрастеряла свой энтузиазм по поводу выкрикивания лозунгов и всей этой процессии. Остановить войну важно, но я не думаю, что это произойдет здесь.  У отца случился бы сердечный приступ, узнай он, что я вовлечена в это. Но я не спрашиваю мнения отца. Как ни странно, мой отец в состоянии что-то сделать для этой демонстрации. Но шансы того, что это случится, равны нулю. 

Так что я в четыре часа вышла из машины на Мак-Ферсон-сквер в прекрасный октябрьский день в Вашингтоне. Движение не очень сильное, но полно пешеходов, идущих вверх по улице, многие покидают протест. Я увидела его сразу, сидящего за одним из столиков возле тротуара, которые выстроены около ресторана. Он расслаблен, сидит в своих рваных джинсах, ноги слегка расставлены, перед ним стоит напиток. Его черная без рукавов футболка с пылающим черепом, показывает искусно выполненные татуировки на обеих руках, а его волосы обесцвечены, практически белые и стоят торчком. В голове не укладывается, когда я вижу его в таком состоянии, сидящим за столом с льняной скатертью, и потягивающим выпивку.

Когда я подошла, он встал. 

– Хэй, – произнес он. – Я волновался, что ты не придешь. 

Я с любопытством посмотрела на него. 

– Почему? 

Он пожал плечами. 

– Странный парень приглашает тебя пообедать в странном городе. 

Я наклонила голову вправо. 

– Признаю, ты странный. 

Он улыбнулся и выдвинулся для меня стул – неожиданный жест для того, кто выглядит непостоянно и опасно. 

– Давай начнем сначала, – сказал он. – Мы не были представлены. Я Крэнк Уилсон. 

– Джулия Томпсон, – ответила я. – А какое у тебя настоящее имя? 

Он усмехнулся.

– Мое настоящее имя Крэнк. Так написано на моих водительских правах. Это все, что тебе нужно знать. 

– Будет ли неправильно с моей стороны спросить: о чем думали твои родители?

– Джулия – это тоже старомодное имя, не так ли? 

– У меня старомодные родители. 

– У меня тоже. Настолько, что я должен был пойти в суд, чтобы изменить имя. 

– Но почему «Крэнк»⁵? 

– Оно подходит, не так ли? 

Я откидываюсь на сиденье и смотрю на него. Изучаю. Крэнк около шести футов ростом, с угловатыми чертами. Покрытые татуировками, хорошо развитые мышцы рук, но татуировки не похожи ни на одну из тех, что я видела. По правой руке идет вереница нот, доходящая до его локтя. Левую руку увенчивает колючая проволока и отвратительный шрам в три дюйма длиной на его бицепсе. 

Я понимала желание изменить свое имя. Изменить то, кто ты есть. Исчезнуть. 

– Предполагаю, что подходит, – ответила я. – По крайней мере, на первый взгляд. 

Подошла официантка, и я заказала чай со льдом. 

Он усмехнулся, когда она ушла. 

– Так что такая милая девушка, как ты, делает в этой антивоенной фигне? – поинтересовался он. 

– Антивоенная фигня? – переспросила я. – Это не фигня. Попасть в Афганистан после одиннадцатого сентября – это одно. Нападение на Ирак – это совсем другое, для этого не было никаких причин. Много людей погибнет. Так что да, я принимаю участие в этом. 

Он пожал плечами. 

– В принципе, я согласен. Но я не понимаю, если честно, что случится, если куча народа будет маршировать вокруг Вашингтона. 

Я вздохнула.  

– У меня есть сомнения на этот счет. Но я чувствовала, что должна хоть что-то сделать. 

Он слушает, но не отвечает. 

Я наклонилась вперед. 

– А что насчет тебя? Вы, ребята, согласились играть на демонстрации бесплатно. 

– Что ж, – произнес он. – Это все Серена. Она певица и гитаристка. А еще она любит политику.

– А ты нет? 

– Я не большой фанат политики. Если подумать, играть перед толпой такого размера… здорово. Обычно мы играем в клубах. 

– В пригороде Вашингтона? 

– Нет, в основном в Бостоне и Провиденсе. 

Я затаила дыхание. 

– Бостон? – спросила я спокойно. 

– Да, – ответил он. – Я там живу. А ты? 

Ладно, это не очень хорошая идея. Я должна солгать и сказать, что живу в Сибири, или на Аляске, или в Алабаме. 

– Я живу в Бостоне, в Гарварде, – мой голос немного изменился, и предложение прозвучало, как вопрос, словно я была не уверена, где живу. Я разозлилась на себя за эту неопределенность. 

Он ухмыльнулся.

– Я должен был понять. Гарвард. 

– Что это должно значить? 

– Ну, ты не из тех девушек, с которыми я общаюсь. 

Мне не нравилось, какой оборот набирает этот разговор, но я не могла контролировать свой рот. 

– И какие же это девушки? 

Он одарил меня долгим взглядом. 

– Фанатки. Распутницы. Девушки, зависающие в барах Южного Бостона. Не твой тип. 

Я прикусила губу. Я не думаю много о парнях, которые говорят о девушках в таком тоне. 

– Тогда почему ты пригласил меня на обед? 

Он пожал плечами. 

– Иногда надо веселиться. Разве это не то, что мы делаем? 

– Думаю, да. Ты не из тех парней, с которыми я обычно общаюсь. 

– С какими парнями ты общаешься, Джулия? 

Он задал вопрос в официальном тоне, наполовину поддразнивая меня. Я смотрю на него и правдиво отвечаю. 

– Я не общаюсь с парнями вообще. Но если бы общалась, это были бы парни с амбициями. Юристы или финансисты. Парни, которые носят костюмы. Парни, которые дослужатся до генерального директора или сенатора. Эм... парнями, которых бы одобрил мой отец. 

Крэнк искоса смотрит на меня и вдруг наклоняется вперед. 

– Ты хочешь сказать, что твой отец не одобрил бы меня? 

Я смотрю в его глаза и делаю глубокий вдох. Они синие и ясные, его отбеленные белые волосы выделяются так, что мне хотелось бы смотреть на них весь день. Он смотрит на меня так, будто пытается увидеть меня насквозь. Я сглатываю, в горле пересохло. 

– Мой отец совершенно точно не одобрит тебя. 

Он улыбнулся кривой мальчишеской улыбкой, которая заставила мое сердце биться чаще, и я впервые заметила, что один из его нижних зубов немного кривой. Это даже мило. 

– Когда ты возвращаешься в Бостон, Джулия? 

Я сглотнула и сделала глубокий вдох. 

– У меня поезд завтра утром. 

Он подмигнул. 

– Ты знаешь город? Я никогда раньше здесь не был. Покажешь мне Вашингтон? Мы хорошо проведем время. 

– Не уверена, что это хорошая идея, – я уверена, что это не очень хорошая идея. У меня довольно строгое правило – я держусь подальше от парней, которые меня привлекают. 

Его улыбка, превращающаяся в невыносимую, стала все больше. 

– Я знаю, что это плохая идея. Вот почему мы должны это сделать. 

Я сузила глаза. 

– И что мы собираемся делать все это время? 

– Начнем с Маргариты и посмотрим, куда это приведет. 

Ничего не могу с собой поделать и смеюсь. Затем я смеюсь еще сильнее, когда он поднял руку и сказал «счет». 

– Ты не особо ненавязчивый, да? 

Он пожал плечами, движение, которое задействовало всю верхнюю часть его тела. 

– Я выгляжу ненавязчивым? 

– Внешность ничего не значит. 

Он посмотрел на меня из-под полу прикрытых век. 

– Хорошо, давай выясним, насколько много она значит. Мы ничего не знаем друг о друге. Так что давай... поугадываем... на счет друг друга. 

Я подавилась смехом. Затем пришла официантка, и он заказал нам по Маргарите, а я еще и салат. 

– Хорошо. Но ты первый. 

Он усмехнулся.

– Ладно. Посмотрим... я знаю, что ты собираешься в Гарвард. И ты одеваешься так, будто имеешь отношение к бизнесу. Я думаю, ты не часто расслабляешься... не выходишь и не играешь. Единственный ребенок. Ты из... Калифорнии или, возможно, Орегона, если учесть акцент. Твой отец... управляющий? Возможно, в банке? Ты никогда не курила травку. И этот пирсинг в твоем носу – единственный знак протеста. 

Я захихикала. Серьезно, захихикала? Он просто смешон. 

– Это все? 

– Хм-м-м... полагаю, ты никогда в жизни не пропустила день в школе, если бы это не угрожало чьей-то жизни. Но внутри тебя есть частичка, которая хочет вырваться и сделать что-нибудь безумное. 

Он усмехнулся и спросил:

– Как я справился?

– Что ж, я не из Калифорнии или любого другого места. Но, думаю, это имеет значение потому, что моя семья сейчас живет там. Я определенно не единственный ребенок – у меня пять сестер. Я старшая, Кэрри – в средней школе, Алекс – двенадцать, близнецам по шесть и Андреа – пять. И нет... я никогда не курила травку. Мой отец – посол в отставке, так что я провела большую часть жизни, путешествуя по всему миру. И… бунт никогда не был моей фишкой.  У меня довольно неплохая жизнь, и нет повода для восстаний. 

Невероятно, как много слов ты можешь сказать так, словно это правда, но в то же время абсолютно соврав. Я в этом эксперт. Я провела всю свою жизнь, говоря правду только наполовину; правда соткана из слов, которые ничего не дают, но скрывают, кто я. 

Он усмехнулся, слегка качая головой: 

– Нет повода? Совсем? 

– Нет, – ответила я. За исключением, возможно, моей матери, которая контролирует каждое мгновение моей жизни. Но это намного больше, чем я могу сказать. 

– Это печально, – произнес Крэнк. – У каждого должна быть причина, чтобы восстать. 

Я нахмурилась, сводя вместе брови. 

– Никогда в жизни не слышала ничего более безумного. Как ты можешь говорить так? 

Он пожал плечами, опираясь на свое место и держа руки в карманах. 

– Тебя определяет то, чему ты противостоишь. 

– Это своего рода подростковое утверждение, ты так не думаешь? Я сама себя определяю. 

Он одарил меня  неприятной усмешкой. 

– Ты не первая девушка, назвавшая меня подростком. 

– Почему я не удивлена? 

Он прищурился:

– Ты получаешь удовольствие, оскорбляя меня. 

– Нет. 

– Определенно, да. Поверь мне, детка... Гарвард не единственный путь к счастливой жизни. 

– Назовешь меня деткой еще раз, и мой напиток окажется у тебя на коленях. И я никогда не говорила такого, – произнесла я, внезапно защищаясь. Была ли я снисходительна? Я так не думаю. Да, я гордилась тем, чего добилась. Но это не значит, что я не знала о существовании огромного мира и множества различных способов, чтобы прожить жизнь. Во всяком случае, в последнее время я все больше и больше думала о другом пути. Чем ближе было окончание школы, тем больше я чувствовала, что моя жизнь давит на меня, захватывая в ловушку. 

– Я заметил, – произнес он. – Мысленно ты представляешь, на какую обезьяну я похож, не так ли? Будущий президент или сенатор. 

Я резко ответила: 

– Это лучше, чем быть распутной девкой или фанаткой. 

– Ауч, – произнёс он, делая огромный глоток Маргариты. 

– Полагаю, моя очередь угадывать. 

Он усмехнулся. Осел. Но чертовски привлекательный. Черт бы его побрал. Это было своего рода забавно. В Бостоне я должна была быть осторожна, потому что люди, с которыми я разговаривала, находились рядом со мной каждый день. Мне приходилось очень многое скрывать. 

– Ладно, – произнесла я. – Ты притворяешься. Черная кожа, безумные футболки и агрессивные тексты песен. Но я думаю, что ты на самом деле из хорошей семьи из пригорода. У тебя все получалось в школе, но у тебя не было мотивации, чтобы поступить в колледж, и поэтому ты собрал группу, чтобы клеить девчонок. Твой образ – волосы и татуировки – все указывает на это. Держу пари, ты хороший парень, куда лучше, чем ты показываешь. 

Он нехорошо улыбнулся.

– Неверно, неверно и еще раз неверно. Я из Софии, неблагополучной семьи. Меня выгнали из школы за многочисленные драки, и я определенно нехороший парень. 

– Почему нет? – спросила я. 

– Почему нет что? 

– Почему ты нехороший парень? 

Он откинулся на сиденье, изучая меня, не говоря ни слова. Пока он изучал мое лицо, я почувствовала, как покраснела. Словно он сидит и представляет меня без одежды, от чего я начинаю дышать быстрее, потому что обычно такого рода взгляд заставляет мою кожу покрываться мурашками. Но прямо сейчас я не чувствую ничего подобного. На самом деле мое тело подводит меня: грудь становится чувствительнее, возбуждение зарождается в животе. Случайная мысль проносится в моей голове, заставляя меня задаться вопросом: каков он в постели. Не такой, как Уиллард, я уверена. 

Наконец, он произнес:

– Потому что хорошие парни проигрывают. 

Ничего не обещаю

Крэнк

– Потому что хорошие парни проигрывают.

Я практически пожалел о своих словах, когда их произнес, потому что ее глаза расширяются. Сильно расширяются. Она выпрямляется, расправляя плечи, словно готовясь к боксерскому поединку, а затем отрепетированная улыбка появляется на ее лице. Это та самая улыбка, которой она наградила меня через секунду после нашего знакомства, та, которая не затрагивает ее грустные глаза. Тогда я понимаю, что она адресована не мне. Кому-то еще, пробирающемуся к столу. 

Это пожилая дама, мужеподобная на вид, с квадратной челюстью, широкими плечами и короткими обесцвеченными волосами. Если бы она была в кожаной куртке, то выглядела бы уместно в некоторых клубах, в которых я играл. Она одарила нас неискренней улыбкой, выдав: 

– Джулия Томпсон... я так и думала, что это ты. 

Джулия положила обе руки на стол, выражение ее лица застыло. Как будто вся жизнь вытекла из ее тела, оставив только ее пластиковый манекен. Я не знаю, кто эта дама, но предельно ясно, что Джулия знает, и она не счастлива по этому поводу. Она произнесла: 

– Здравствуйте. 

Женщина просканировала меня взглядом, напоминающим мне робота, и, когда она заговорила, ее голос был полон заинтересованности. 

– Ты должна представить меня своему парню, Джулия. 

Лицо Джулии кривится в отвращении. 

– Не моему парнню, вообще-то. Знакомьтесь, Мария Клоусон, Крэнк Уилсон. А теперь извините нас, мы едим, а вы нам мешаете. 

Мария моргнула. Не знаю, обиделась ли она на очевидные проявления невоспитанности Джулии, но я обиделся. Я считал ее лучше, чем это... она была груба к нам обоим. 

Я наклонился вперед. 

– Приятно познакомиться, Мария. И не слушай Джулию... она все еще стесняется нас, – я протягиваю руку и накрываю ладонь Джулии. Она выхватывает ее.

Мария лучезарно улыбнулась. 

– Понимаю! Как долго вы знаете друг друга? 

– Мисс Клоусон, – начала было Джулия. Я произношу громче и кошусь на нее.

– Около трех часов. Но они были довольно стремительными, если вы понимаете, о чем я. 

– Мудак! – выпалила Джулия, привлекая внимание прохожих. 

Я наградил ее похотливым взглядом. 

– Дорогая, – сказала Мария. – Полагаю, я должна оставить вас наедине. 

– Да, ну, – произнесла Джулия, ее голос полон сарказма. – Почему бы тебе не расплескивать свой яд где-нибудь в другом месте? 

Мария одарила её натянутой улыбкой и ушла удовлетворенная. 

– Что это было? – спросил я. 

Ее глаза останавливаются на мне, пылая истинным гневом. 

– Зачем ты это сделал? 

– Сделал что? Я просто немного повеселился. 

– Мария Клоусон – журналист, Крэнк. 

Журналист? 

– Серьезно? Не знал, что все еще есть журналисты. Мне-то что, я не особо популярен. 

Она прищурилась. 

– Я не о тебе беспокоюсь, тщеславный ты болван, а о себе. 

– Стыдишься быть замеченной со мной? – спрашиваю я, наполовину сердито. 

– Она провела годы, пытаясь оклеветать мою семью, используя любую возможность, которую могла получить. 

– Ну, так пошли ее, – и затем я делаю то, чего, наверно, не должен был делать. Я встаю, отмечая, что Мария вернулась в кабинку в конце кафе и общается с синеволосой старушкой. – Эй, ты, Мария! – кричу я, привлекая всеобщее внимание, даже бездомного на тротуаре. – Иди в задницу, болтливая сучка! 

Джулия спрятала лицо в ладонях. 

– Господи, – произнесла она из-под ладоней. – Ты с ума сошел? 

– Да, дорогая, – ответил я. – Так и есть. Давай, уберемся из этого места, – я достал бумажник и кинул двадцатку на стол, когда подошел управляющий. 

Я повернулся к управляющему. 

– Да, да, мы уходим. Не расстраивайся, как будто у тебя трусы в заднице застряли. 

Джулия простонала. 

– Я не знаю его, – пробормотала она. 

Я усмехнулся: 

– Что ты скажешь, если мы пойдем к Белому Дому? 

– Заставим выгнать нас и оттуда? 

– Ничего не обещаю, – я сверкнул улыбкой, махнув Марии Кроусон, которая выглядела так, будто только что проглотила большой кусок мяса, и веду Джулию к тротуару. 

Глава 2

Отстойно для тебя

Джулия

Официально объявляю: Крэнк безумен. Неотразимый, интересный и хорошо выглядящий. Но безумный. 

Правда, жалко. Он тот, кто веселился с рождения. Но я уже знаю, что не увижу его, после того, как сегодняшний день закончится. В понедельник я вернусь в школу, вернусь к своей жизни. Плохо будет, когда Мария Клоусон напишет то, что она собирается написать. У меня нет сомнений, что она напишет об этом. Очередной шанс опозорить моего отца. Моя вина. Снова. Я не зла на него из-за его выплеска эмоций. Как я могу? Мария Клоусон, даже не зная меня, использовала меня, чтобы попытаться разрушить карьеру отца, в процессе чего чуть не разрушила мою жизнь. 

Мы идем на юг по 15-ой, затем сворачиваем на Вермонт-авеню, направляясь к Белому дому. Толпы мужчин и женщин выходят на улицу, большинство одеты в первые попавшиеся под руку вещи. В понедельник они были в костюмах, как и подобает белым воротничкам, которые возвращаются с работы. А сейчас это туристы и гости города, бездомные, которые переполняют эту часть города. Небо окрасилось оранжевым, как солнце, клонящееся к западу. Скоро стемнеет. 

Мы останавливаемся на Пенсильвания-авеню, рядом со все еще кричащей и машущей руками толпой у Белого дома. 

Я буквально чувствую, что никто внутри не обращает внимания. 

– Мой отец в Национальной Гвардии, – внезапно произнес Крэнк. 

Я удивленно посмотрела на него. 

– Ты же не думаешь, что он вызовется на это? 

Он пожал плечами. 

– Не знаю. Он вызвался после одиннадцатого сентября. Моему брату пришлось жить какое-то время с дедушкой. Это не особо хорошо. Я знаю, у меня наплевательское отношение ко всему, но я сделал все возможное во время игры на протесте. 

На его лице серьезное выражение, когда он смотрит на Белый Дом. Внезапная трансформация в серьезного Крэнка нервирует: до этого он не был похож на серьезного человека в чем-либо, но сейчас он смотрит на Белый Дом, и я вижу злость, вскипающую в нем. 

– Должно быть, это тяжело. 

– Да, ладно, люди не понимают, что эта хрень влияет на жизни нормальных людей. Протесты, политика. Но когда коса находит на камень именно такие парни, как мой папа, вот кто будет в опасности. Это бесит меня. 

– Вы с отцом близки? 

Он качает головой, удивленная ухмылка появляется на его лице. 

– Терпеть друг друга не можем. 

Я не знаю, как реагировать. Я знаю все о проблемах с родителями, но ни с кем не обсуждала это. Никогда. 

– Слишком серьезно, – сказал он. – И я недостаточно выпил. 

– Ты недостаточно выпил, учитывая, что произошло в Джорджия Браун. 

Он усмехнулся.

– Прости меня, Джулия! 

Я пожала плечами. 

– Моим родителям придется простить меня за эту выходку, – я поворачиваюсь и иду к 14-ой улице. Он следует за мной. 

– Серьезно? Сколько времени мы потратили, пока говорили? 

Я вздохнула. 

– Назначение моего отца на должность посла в Россию вот уже два года откладывается… отчасти из-за того, что писала эта женщина. 

Он закашлялся.

– Твой отец – посол в Россию? 

Я покачала головой. 

– Он был послом... но ушел в отставку в начале этого года, и семья переехала домой в Сан-Франциско. 

– Значит ты... светская девушка. Наследница. 

– Типа того. 

– Сексуально-озлобленно. 

Я споткнулась, пытаясь не смутиться, но не получилось. 

– Что? 

Он громко хохочет. 

– Просто шучу. 

Пару лет назад это бы вывело меня из равновесия. Но мне больше не восемнадцать и нужен более обаятельный парень, чтобы сделать это со мной. 

– Серьезно? Что же в этом такого классного? То, что я наследница или все-таки общество? 

Он ухмыльнулся и наградил меня взглядом, глаза проделывают путь по моим ногам и по всему телу. Я дрожу, когда он так смотрит на меня. 

– Я бы сказал, что все вместе. 

Мило. 

– В таком случае, я думаю, что прощу тебя. 

– Ты слишком простая. 

– Простая? Нет. Просто всепрощающая. 

– Какая разница. Так значит, ты ходила в Москве в среднюю школу? 

– Нет. Три года в Пекине, и окончила здесь 

– В Вашингтоне? 

– Бетезда Чиви Чейз за пределами Вашингтона, в штате Мэриленд. 

Он покачал головой. 

– Слишком. Очень. Так чем ты хочешь заняться? 

– Не знаю. А ты? 

Он подходит ближе и смотрит мне в глаза. 

– Я хочу взять тебя в отель и пройти свой путь с тобой. 

Я втягиваю воздух. Не то, что я ожидала услышать. Я сглатываю, встречаясь с ним взглядом, затем приближаюсь губами к его. Плохая идея, потому что его губы выглядят довольно притягательно, и я понимаю, что хочу попробовать, каковы они на вкус. Затем я стараюсь заговорить, но мой голос тих. Я кашляю, затем говорю: 

– Я не сплю с парнями на первом свидании. А второго у нас не будет. 

Движение настолько быстрое, что я бы не заметила, если бы не наблюдала за ним. Крэнк облизывает губы, затем подходит ближе. Очень близко. Вступая в мое личное пространство. Я могу почувствовать запах пота, оставшийся после концерта. Он сказал: 

– Тогда мне придется согласиться на поцелуй. 

Я открываю рот, потеряв дар речи. Никто не заходил так далеко. Он сумасшедший. 

– Я... – он подходит достаточно близко, чтобы сократить расстояние между ним и прикоснуться своими губами к моим, и целует меня, и, что самое странное, я целую его в ответ.  Дрожь пробегает по моей спине, когда он кладет руки на мою талию. Его язык проскальзывает в мой рот, и мой язык встречается с его. Я издаю какой-то странный