Потерянный лик. Сборник рассказов

Автор Лондон, Джек

Американский писатель Джек Лондон (наст. имя Джон Гриффит; 1876—1916) прошел противоречивый и сложный творческий путь. В детстве он рано вынужден был искать заработок. Некоторое время бродяжничал, плавал матросом на промысловой шхуне, переменил множество профессий и, наконец, зараженный «золотой лихорадкой», отправился на Аляску. Золотоискательство стало темой первых его рассказов, довольно скоро принесших ему широкую известность. Романтика борьбы человека с природой вносит в произведения Лондона элементы, характерные для приключенческого жанра. В данном томе представлены повести и рассказы, созданные писателем в период с 1900 по 1911 год.

• Язык: Русский
• Издатель: Aegitas
• Дата выпуска: 24 июл. 2016 г.
• ISBN: 9781773135298

Предварительный просмотр книги

Потерянный лик

Конец был близко. Субьенков прошел длинный путь страдания и ужаса, как перелетный голубь, пробираясь домой к европейским столицам. И вот здесь — дальше от цели, чем когда бы то ни было — в русской Америке, тропа оборвалась. Он сидел на снегу, со скрученными за спиной руками, в ожидании пытки, и с любопытством смотрел на огромного казака, ничком лежавшего перед ним на снегу и стонавшего от боли. Мужчины вдоволь натешились над великаном и передали его женщинам. Крики жертвы свидетельствовали о том, что они превзошли мужчин в дьявольской злобе.

Субьенков глядел и содрогался. Он не боялся умереть. Он слишком часто рисковал своей жизнью, идя нескончаемой тропой от Варшавы до Нулато, чтобы дрожать перед простой смертью. Но не думать о пытке он не мог — это было свыше его сил. В пытке было что-то оскорбительное. И эта обида вызывалась отнюдь не предвидением тех страданий, какие ему предстояло перенести: нет, он представлял себе свой жалкий вид. Он знал, что будет просить, умолять и клянчить — совсем как Большой Иван и как все прочие. Пройдя через все смело, с улыбкой и шуткой — вот это было бы здорово. Но потерять власть над собой, так что душа закорчится в мучениях плоти, визжать и извиваться, как обезьяна, стать ниже животного,— нет, это было ужасно!

Ни разу не представлялось ему случая ускользнуть. С самого начала, когда еще ему снился пламенный сон польской независимости, он сделался игрушкой в руках судьбы. С самого начала в Варшаве, Петербурге, в сибирских рудниках, на Камчатке, на утлых суденышках браконьеров за пушниной — судьба гнала его к этому концу. И несомненно, в книге бытия была начертана эта судьба для него,— для него, такого тонкого и чувствительного, с нервами, еле прикрытыми кожей,— для него, мечтателя, поэта, художника. Прежде чем возникло сознание, уже было предопределено, что трепетный комок нервов, из которых он состоял, будет осужден жить среди грубых, рычащих дикарей и умереть в далеком царстве ночи, в мрачной стране за рубежами света.

Он вздохнул. Итак, этот лежавший перед ним предмет — это Большой Кван,— Большой Иван, великан, железный человек без нервов, казак, ставший браконьером, флегматичный, как бык. То, что было больно для другого, ему казалось щекоткой — так низко развита была его нервная система. И что же! Эти нулатские индейцы отыскали у Ивана нервы и проследили их до самых корней, до живой души. Им это удалось. Было просто непостижимо, чтобы человек мог столько вытерпеть и все еще оставаться в живых. Большой Иван платился теперь за низкий уровень своей нервной системы. И в самом деле, он продержался вдвое дольше остальных.

Субьенков почувствовал, что он больше не в силах выносить мучений казака. Почему Иван не умирает? Он сойдет с ума, если этот визг не прекратится. Но когда визг прекратится, наступит его очередь. Вот уже ждет его Якага, осклабившись от предвкушаемого удовольствия, Якага, которого он еще только на прошлой неделе вышвырнул вон из форта: на лице того еще виднелся след плетки. Якага о нем позаботится. Несомненно, он припас для него еще более утонченные пытки, еще более изысканное выматывание нервов. А! Вот это, должно быть, что-нибудь особенно удачное, если судить по крикам Ивана. Женщины, окружавшие его, отступили на шаг, смеясь и хлопая в ладоши. Субьенков увидел чудовищное дело их рук и залился истерическим смехом. Индейцы удивленно на него поглядели, но Субьенков не мог остановиться.

Нет, так нельзя. Он взял себя в руки; спазматические судороги постепенно прекратились. Он заставил себя думать о другом и начал перелистывать страницы своей жизни. Он вспомнил мать, и отца, и маленького пони, и француза-гувернера, который учил его танцевать и украдкой подсунул ему старый, истрепанный том Вольтера. Вновь увидел он перед собой Париж, и сумрачный Лондон, и веселую Вену, и Рим. И еще раз увидел буйную группу юношей, как и он мечтавших о независимой Польше. Да, тут-то и началась длинная тропа. И долго же она тянулась!.. Многих и многих смелых духом он пересчитывал — одного за другим, начиная с двух, казненных в Петербурге. Один был до смерти забит тюремщиком, а другой свалился на дороге, по которой долгие, нескончаемые месяцы шли они — ссыльные, избиваемые казаками-конвоирами. Везде было зверство — грубое, страшное зверство. Они умирали — от лихорадки, на рудниках, под кнутом. Последние двое бежали и погибли в стычке с казаками, а он один добрался до Камчатки с бумагами и деньгами, похищенными у одного путешественника, которого он оставил лежать на снегу.

Да, это было варварство — одно только варварство! Все эти годы, продолжая жить в прошлом — мастерскими художников, театрами, светской жизнью,— он был обведен стеной варварства. Свою жизнь он купил ценой крови. Убивали все. И он убил — того путешественника, чтобы завладеть его бумагами. Он доказал, что был на все способен, в один и тот же день дравшись на дуэли с двумя русскими офицерами. Он должен был себя показать, чтобы завоевать положение среди этих браконьеров — охотников за мехами. Да, это положение он должен был завоевать. За ним лежал долгий, тысячелетний путь через Сибирь и Россию. Спастись этим путем ему бы не удалось. Единственный путь — вперед, через темное ледяное море от Беринга на Аляску. Путь этот вел от варварства к еще более страшному варварству. На кораблях браконьеров, без воды и без пищи, швыряемые во все стороны нескончаемыми штормами, люди — больные цингой — превращались в животных. Трижды пускался он в плавание на восток от Камчатки. И трижды, после всевозможных тягот и мучений, оставшиеся в живых возвращались на Камчатку. Не было ни одной лазейки, чтобы ускользнуть, а вернуться по пройденному пути он не мог: там ждали его рудники и плети. Снова, в четвертый и последний раз, отплыл он на восток. Он был среди тех, что впервые открыли сказочные Тюленьи острова. Но он не