Русское зазеркалье

Автор Борис Гречин

Роман «Русское зазеркалье» Б. С. Гречина имеет четырёхчастную структуру: лекции главной героини, которые она читает своим британским студентам в Англии, её взаимоотношения с коллективом колледжа и отдельными студентами, её воспоминания об учёбе в православной гимназии в России и, наконец, её мистические путешествия по русскому иномирью. Каждая из этих частей представляет собой разные реальности, очень отличающиеся друг друга. И, собственно, любую из этих частей можно изъять из романа и публиковать отдельно. При этом их художественная и духовная жизнеспособность, идейная и образная насыщенность, цельность и завершённость таковы, что они смогут и в одиночку выполнить свои задачи. Но, конечно, автор романа не просто так печатает эти четыре части под одной обложкой. Дело не только в том, что все их объединяет главная героиня, дело в том, что в каждой из них решаются — по-разному, но при этом одни и те же — острейшие вопросы сегодняшнего дня. Б. С. Гречин и его герои сражаются с многообразной неправдой современности — посредством русской песенной культуры, её смыслов и гармоний, через утверждение таких педагогических принципов, которые направлены на пестование подлинного духовного зерна человека, а не на развитие мнимой, «либеральной» свободы его личности, при помощи показа «нижних», «средних» и «верхних» слоёв русского (и, в общем, мирового) зазеркалья как материализованных результатов ложного человеческого выбора. Это непростое и небыстрое чтение, ведь мистическая, религиозная, педагогическая, литературная и иная насыщенность этого текста таковы, что, читая, приходится много думать и чувствовать. Но думать о сверхценностях и сопереживать благородным людям — это драгоценное занятие. Это один из способов и нам самим вернуться домой. © Л. В. Дубаков

• Язык: Русский
• Издатель: Борис Гречин
• Дата выпуска: 16 нояб. 2020 г.
• ISBN: 9781005868567

Борис Гречин

Борис Сергеевич Гречин, 1981 г. р. Канд. пед. наук. Работал в Карабихской сельской школе Ярославского муниципального района, Ярославском педагогическом колледже, старшим преподавателем в Ярославском госпедуниверситете, заведующим муниципальным детским садом No 30 Ярославля. В настоящее время переводчик. Председатель и служитель МРО "Буддийская община "Сангъе Чхо Линг"" г. Ярославля (ОГРН 1147600000283). Публикации: литературно-художественный журнал "Мера", изд-во Altaspera Publishing.Написать автору можно по адресу [e-mail]

Предварительный просмотр книги

Борис Гречин

Русское зазеркалье

роман

русская версия

Ярославль – 2021

ИНФОРМАЦИЯ ОБ ИЗДАНИИ

УДК 82/89

ББК 84(2Рос=Рус)

Г81

Б. С. Гречин

Г81 Русское зазеркалье : роман / Б. С. Гречин — Ярославль, 2020. — 371 с.

ISBN 978-1-005-86856-7

(Imprint: Smashwords)

© Б. С. Гречин, текст, 2020

© A. Bachelor, английские диалоги (в соавторстве), 2020

© Л. В. Дубаков, предисловие, 2020

© М. Макарычева, илл., 2020

© Е. С. Смоленская, корректура, 2021

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ И БЛАГОДАРНОСТИ

Это — русская версия романа. Все лекции главной героини, а также реплики и письма героев на английском языке переведены на русский язык. Пожалуйста, свяжитесь с автором для того, чтобы получить двуязычную версию романа, или найдите её в Сети самостоятельно.

Английский текст лекций главной героини вышел отдельной книгой под названием Nine Talks on Russian Non-Classical Music. Диалоги действующих лиц на английском языке, написанные в соавторстве, опубликованы отдельной пьесой под названием «Три недели в Лондоне» (Three Weeks in London).

Все имена действующих лиц, названия учебных заведений и фирм являются вымышленными, а совпадения случайными. Реальными являются названия улиц и станций метро, другие топографические подробности, заголовки газетных статей — а также, разумеется, биографические и иные факты, изложенные в «лекционной» части.

Автор выражает глубокую признательность:

— Леониду Викторовичу Дубакову, безвозмездно подготовившему предисловие к тексту,

— Марии Макарычевой, создавшей рисунок обложки,

— Э. Бэчелор, великодушно позволившей воспользоваться при написании этого текста её пьесой «Три недели в Лондоне».

От всех вышеупомянутых лиц получено разрешение на использование их текстов или графических произведений при подготовке настоящего издания.

Части, относящиеся к разным пластам повествования, предваряются различными типографскими значками: воспоминания главной героини — «звёздочками», её настоящее — тильдами или тире, её сны — кружочками.

ДОЛГИЙ ПУТЬ ДОМОЙ. ПРЕДИСЛОВИЕ Л. В. ДУБАКОВА

Роман «Русское зазеркалье» Б. С. Гречина имеет четырёхчастную структуру: лекции главной героини, которые она читает своим британским студентам в Англии, её взаимоотношения с коллективом колледжа и отдельными студентами, её воспоминания об учёбе в православной гимназии в России и, наконец, её мистические путешествия по русскому иномирью. (Автор утверждает при этом, что «английская» часть романа написана им в соавторстве с другим человеком. Но даже если это и правда, а не мистификация в духе «Повестей Белкина», это не умаляет объёма и значимости сделанного.) Каждая из этих частей представляет собой разные реальности, очень отличающиеся друг друга. И, собственно, любую из этих частей можно изъять из романа и публиковать отдельно. При этом их художественная и духовная жизнеспособность, идейная и образная насыщенность, цельность и завершённость таковы, что они смогут и в одиночку выполнить свои задачи. Будет цикл лекций-эссе, посвящённый русской эстрадной, бардовской и рок-культуре второй половины XX века, пьеса о выборе жизненного пути и сопротивлении общественному идеологическому насилию, повесть об учебных и педагогических буднях и о непростых взаимоотношениях учителя и студентки, а также мистический трактат «о небесах, о мире духов и об аде».

Но, конечно, автор романа не просто так печатает эти четыре части под одной обложкой. Дело не только в том, что все их объединяет главная героиня — Элис Флоренски, дело в том, что в каждой из них решаются — по-разному, но при этом одни и те же — острейшие вопросы сегодняшнего дня. Б. С. Гречин и его герои сражаются с многообразной неправдой современности — посредством русской песенной культуры, её смыслов и гармоний, через утверждение таких педагогических принципов, которые направлены на пестование подлинного духовного зерна человека, а не на развитие мнимой, «либеральной» свободы его личности, при помощи показа «нижних», «средних» и «верхних» слоёв русского (и, в общем, мирового) зазеркалья как материализованных результатов ложного человеческого выбора.

Главная героиня, и весь художественный мир романа, пунктирно на внешнем уровне и всплошную в глубине отсылают к «Алисе в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Заметим, это не в первый раз у Б. С. Гречина: его повести «Храм детства» и «Ужас русского инока» также в какой-то мере отталкиваются от кэрролловских текстов. Элис Флоренски слегка иронизирует над собой как над Алисой Кэрролла и одновременно видит параллели к его художественному миру, воспринимая этот мир как один из ориентиров в реальности, что «всё чудесатей и чудесатей». При желании можно найти черты и других кэрролловских персонажей в персонажах этого гречинского романа, а также обнаружить схожие микросюжеты и ухватить лейтмотивные предметные образы. Но, конечно, сказки Льюиса Кэрролла, начиная с названия проявляющиеся в «Русском зазеркалье» Б. С. Гречина, это не интертекстуальная игра. Общепонятно, что «Алиса в Зазеркалье», равно как и другие сказки про Алису, это сказки с намёком на некоторые законы, на основе которых устроен наш мир. Например, Кэрролл говорит нам, что мир многослоен, и сквозь эти слои, как сквозь зеркало, можно перемещаться, чтобы понять самого себя. Большинству это предстоит в момент смерти, некоторые редкие люди обладают даром делать это при жизни. И вот эта идея оказывается одной из центральных идей «Русского зазеркалья». Обе Алисы, кэрролловская и гречинская, — это спонтанные мистики, сумевшие проникнуть в иной мир. Впрочем, Элис — взрослая женщина, и её взгляд зрел и осознан, обусловлен развитым культурным и философским сознанием. Неслучайно она однофамилица известного русского мистика и философа.

Русское зазеркалье — это срез той духовно-материально реальности, которая, согласно видению автора, создана или, точнее, создаётся людьми русской культуры и которая показана автором в таком виде, в каком она существует на данный момент. Элис Флоренски открывает для себя огненный русский ад, сумрачный и безрадостный мир радикальной либеральной интеллигенции, «астральный» мир общерусских страхов, поле боя русской и англосаксонской культур, идеализированный мир XIX века, идеализированную советскую землю, детскую долину, разъедаемую серыми дождями прагматизма, горный русский рай и ряд других миров. Видения Элис Флоренски — это, вероятно, не полная картина русского иномирья, однако целостная вертикальная структура зазеркалья, догадки о динамике опустения и наполнения тех или иных отдельных миров, образы их ландшафтов и насельников, мысли о причинах и следствиях пребывания там умерших существ, особенности этого пребывания — всё это убеждает в подлинности и точности этой картины. Пользуясь «глазами фантазии» и прочим, Б. С. Гречин создаёт картину, сравнимую с мирами Дже Цонкапы, Данте Алигьери, Эммануила Сведенборга, Даниила Андреева, хотя вряд ли признается в этом. Зазеркалье остаётся прежним, и потому оно похоже на то, что было описано вышеназванными авторами, и зазеркалье меняется, поскольку ничто не остаётся неизменным, и потому «Русское зазеркалье» — это путеводитель по иному миру, чем те, о которых рассказывали Дже Цонкапа и другие. Не только в смысле национальной специфики и масштаба, но и в смысле корректив, внесённых временем.

Интересно также, что Б. С. Гречин нашёл свой, особый модус повествования: серьёзные и опасные погружения Элис Флоренски оттеняются юмористическими персонажами зазеркалья и их разговорами с главной героиней. Там, где Дже Цонкапа математически систематизирует реальность, Данте Алигьери высчитывает гармонию мира и ритмизирует её в терцины, Сведенборг нравственно трансцендирует увиденное, а Даниил Андреев обновляет русский язык в трудные мистические лексемы, связанные со сложной конструкцией огромного мира, там Б. С. Гречин находит возможность для весёлой шутки. При этом его юмор ничуть не снижает сказанное, он лишь убирает невольный пафос и упрощает понимание — для читателя.

Образы зеркала и зазеркалья в романе — это, конечно, не только про мистические погружения главной героини. Роман «Русское зазеркалье» написан на двух языках — русском и английском, — и автор сам в разделе «Технические пояснения» сравнивает разные языки с разными линзами, через которые мир видится по-разному. Важно также, что часть романа, которая посвящена юности героини в России, её воспоминания об учёбе в православной гимназии, и путешествия по русскому иномирью написаны Элис Флоренски в Великобритании. Таким образом, речь идёт не только о языковой «линзе», но и об обращении автора к пространственной оптике: подобно «Мёртвым душам», поэме о России, написанной в Италии, Б. С. Гречин перемещает главную героиню в Европу, и родина для неё в её физическом воплощении и в её метафизической основе также видится зазеркальем. Или, как посмотреть: напротив, Британия видится зазеркальем.

Кроме того, возвращаясь к архитектонике текста, можно сказать, что каждая из частей романа отражается в другой. Так, в частности, лекции, с которых начинаются главы «Русского зазеркалья», продолжают жить в его мистических частях. Образы эссе, образы осмысляемых в них песен, известных русских книг становятся частью иных миров. И это не болезненные аберрации сознания героини, не творческая перекипь её ума и сердца и не обычные сновидческие трансформации рационального дневного опыта, напротив, это её интуитивное ночное, непосредственное видение, восприятие другой реальности — сквозь «линзу» своего сознания, ведь, как известно, каждый видит реальность так, насколько позволяют его способности. Элис Флоренски не стесняется вычитывать из на первый взгляд простых русских песен, возможно, больше того, что они содержат. Впрочем, после её лекций вовсе не кажется, что эти песни были просты. Героиня романа каждый раз характеризует жанр разбираемых песен словно бы только для того, чтобы дальше пройти сквозь него, чтобы добраться до философской глубины, существующей помимо историко-типологических форм, и одновременно чтобы раздвинуть смысловой и исторический контекст песен до предела. При этом Элис Флоренски предлагает даже не философское, а скорее, религиозное их прочтение. Не в узкоконфессиональном смысле, а в смысле смотрения на песни с точки зрения религиозного мировоззрения в целом.

Также отражаются друг в друге английская и русская истории «Русского зазеркалья». Алиса как ученица православной гимназии вбирает в себя педагогические принципы своего учителя английского языка, Александра Азурова, и, ориентируясь на них, позже, в Англии, сама обретает настоящих учеников. «Русское зазеркалье» в каком-то смысле это педагогический роман. Педагогика Азурова и Элис — это педагогика не погружённых в религию людей, но естественным образом видящих именно в религии единственную устойчивую основу для обучения и воспитания. Это педагогика взращивания духовного зерна человека в противовес его страстям, педагогика осознанной и ответственной свободы учителя и ученика без оглядки на возраст, педагогика без принуждения, но и без потакания низшим стремлениям, педагогика такта, но при этом сложных и активных разговоров, педагогика учебных микрокофликтов ради зрелого будущего учащихся, педагогика не столько учения, сколько научения, педагогика само-преодоления. «Русское зазеркалье» — педагогический роман и потому, что адресован в том числе реальным студентам автора. И в этом смысле эта книга выросла из жизни.

Элис Флоренски не православная, но становится таковой в Великобритании во время чтения своего курса. Потому что ей приходится сражаться с воинствующим невежеством радикального либерального дискурса. Иного оружия и иных доспехов, кроме материнской, хоть и не близкой ей религии, у неё как у преподавательницы просто нет. Она не стала после гимназии матушкой, но, далеко уехав от родины и от православия, неожиданно стала их охранительницей, воительницей. Но, конечно, «Русское зазеркалье» не про конфликт России и Запада, безоглядного христианского консерватизма и сумасшедшей западной свободы, парадоксально оборачивающейся «инквизиционным судом» в британском колледже. Во всяком случае эта ситуация в романе выглядит сложнее, о чём свидетельствует, например, ветвящаяся тема однополых отношений, в которой всё перепуталось. Роман — не про рассовывание по ячейкам правых и виноватых, а про попытку разобраться, осмыслить, кто и почему честен, но ужасен в своём душевном холоде, а кто обманывает себя и других в своём идеализме, кто смел в выправлении своей половой траектории, а кто труслив в выборе своего, «оригинального» пути, кто низок в утверждении и возвеличении телесного человеческого аспекта, а кто благороден в устремлении к цельности, к духовной высоте и традиционной культуре. Также можно отметить, что в «Русском зазеркалье» много буддизма. Не только на уровне имманентных мировоззренческих установок героини, но и в виде то тут, то там появляющихся буддийских образов. Таким образом, получается, что православие в романе неожиданно, но точно отражает в себе буддизм. Или снова — наоборот.

Борьба Элис Флоренски за учеников разворачивается не только на земле, но и в иномирье. Её зазеркальное сражение за сознания своих студентов — это мистическая битва с одним из демонов из оригинальной и разнообразной, архаичной и вполне современной демонологии «Русского зазеркалья» и диалог с другим. Элис слышит фрагмент совращающего и соблазняющего демонического плана, который в гордом упоении раскрывает ей Владыка Севера, демон русской культуры. Этот план есть развитие трёх искушений, озвученных Великим инквизитором. И этот диалог становится кодой романа, которая выводит разговор о проблемах сегодняшнего дня, о широко разлившейся экзистенциальной неправде — на уровень её инфернальных первопричин.

Перед тем, как начать курс лекций, Элис Флоренски вспоминает песню Майи Кристалинской и отказывается о ней говорить, потому что не находит сил. Потому что эта песня ей по-особенному дорога. «Постарею, побелею…» Риммы Казаковой является «магическим кристаллом», сжатым сюжетом «Русского зазеркалья». Главная героиня возвращается домой — в своих воспоминаниях, к глубинным и вершинным слоям русской культуры и русского иномирья, к своему любимому человеку и учителю, наконец, по-видимому, в Россию. Это был долгий и трудный путь, но другого, вероятно, и не бывает. Роман Б. С. Гречина «Русское зазеркалье» развернулся в четыре части и в девять глав, и это непростое и небыстрое чтение, ведь мистическая, религиозная, педагогическая, литературная и иная насыщенность этого текста таковы, что, читая, приходится много думать и чувствовать. Но думать о сверхценностях и сопереживать благородным людям — это драгоценное занятие. Это один из способов и нам самим вернуться домой.

Л. В. Дубаков, канд. фил. наук

ПРОЛОГ

———

Ключ не подходил. Код из четырёх цифр, который мне сообщили в письме, не подходил к шкафчику, где меня, по словам управляющего гостиницей, ждал ключ от моего номера. Я беспомощно стояла перед решёткой на уровне подвала, рюкзак за плечами. На часах было девять утра, контора открывалась в полдень, и предстояло мне гулять три часа по магазинам, если только срочно не найдётся никакого решения…

(«Контора», «управляющий» — мои не самые убедительные попытки русификации, потому что не называть же, в самом деле, an office — офисом и an administrator — администратором, так ведь по-русски не говорят? Да нет, наверняка именно так и говорят, уже двадцать лет назад были в ходу все эти словечки, если только мода на них не прошла. Или прошла уже эта мода? Поживёшь вот так три года вдали от родины — и полностью теряешь чувство актуального языка. Или «актуального языка» — тоже англицизм? Горюшко моё горькое, зачем вообще ты взялась писать этот свой дневник по-русски, писала бы сразу по-английски, не смешила бы людей…)

А вдруг меня обманули, и плакали мои денежки? Маловероятно, конечно: через hotels.com обманули? Хотя кто ж их там знает, а вперёд-то я уже заплатила…

В коридоре за решёткой зажёгся свет: некий дяденька в пиджаке, местный постоялец, выходил из своего номера. Запер дверь, подошёл к решётке.

— Простите! — обратилась я к нему, улыбаясь так любезно, как только могла. — Я — новый постоялец, и администратор дал мне код, чтобы забрать ключ из этого маленького чёрного шкафчика. А он, кажется, не подходит …

Дяденька оглядел меня с головы до ног. Остался довольным, улыбнулся. Спросил:

— Вы ему пытались позвонить?

— Я звонила — он недоступен…

Дяденька шагнул к настенному ящику, оказавшись плечом к плечу со мной — мне пришлось сделать шажок назад.

— Это, значит, код, который вам дали… Ну, допустим, он ошибся в одной цифре…

Ловкими пальцами он стал крутить последнее из четырёх колёсиков. Я прикусила губу: могла бы и сама догадаться! Где же эта моя хвалёная русская смекалка? Живёшь в стране, где всё предсказуемо, и сама расслабляешься.

На десятой попытке механизм щёлкнул.

— Пожалуйста… Вы ведь знаете, как найти ваш номер?

— Да: это номер с зелёным ромбом на двери. Спасибо, правда! — сказала я искренне.

— Был рад, не за что. Так-то они тут неплохие, эти номера. Ой… — дверца отказывалась закрываться. — Я его, кажется, сломал…

— У вас не будет проблем из-за меня? — испугалась я. — А то давайте я им скажу, что это я сломала.

— Нет, с чего бы? — искренне удивился мой избавитель. — Это же их вина, а не наша. Просто дайте им знать. Извините, побегу!

Ещё раз белозубо улыбнувшись, он легко взбежал по девяти ступенькам лестницы. Лязгнула короткая, до пояса, калитка лестничного колодца.

Вот так вот познакомишься с приятным человеком, а он тут же убегает. Впрочем, отношения — это последнее, что мне сейчас нужно. Сразу на… экая ты грубая, Алиска!

Интересно, а в России мне помог бы случайный человек с такой же закавыкой? И ведь даже документов не спросил: вдруг я мошенница, воровка? От региона, наверное, зависело бы. В Петербурге — легко. А в провинции какая-нибудь Зинаида Ильинична всю бы душу из меня вынула: кто я, да к кому, да откуда? Или какой-нибудь сорокалетний Павел Степанович, скривившись и отводя глаза, пробубнил бы: ничем не могу помочь, через три часа откроется офис, у них и спрашивайте. Впрочем, это ведь не значит, что они добрее нас. Приветливее, обходительнее — это да. В сытой и благополучной стране несложно быть приветливым, да и не Бог весть какая это добродетель. (Или всё же добродетель?) Гипотетические Зинаида Ильинична и Павел Степанович просто не отошли ещё от ужаса девяностых. Бог даст, пройдёт ещё двадцать-тридцать лет, и мы сами такими станем… или не станем. Так, а насколько я себя сейчас имею право относить к этому «мы»? Хороший вопрос, правда? От одного берега отошла, к другому не пристала. И жаловаться некому. Как там пелось в той песенке?

Ты сама и виновата,

А никто не виноват.

Тра-ля-ля-ля-ля — ля-ля-ля — ля-ля-ля…

———

Ещё вчера я и вообразить себе не могла бы, что, бросив всё, оставив Эрику целый шкаф своего барахла, поеду в столицу ночным автобусом. И в мыслях не было! Нет, занималась я совсем другим: расхаживая в маленьком чёрном платье — декольте, нитка жемчуга на шее — между гостей вернисажа с бокалом шампанского в руке, приветливо-лицемерно улыбаясь малознакомым и незнакомым людям, я искала глазами Эрика, который после того, как я обнаружила его в постели с Маноэлой, почти вовсе перестал появляться дома. На сами работы я даже не глядела: мазня-мазнёй. Я бы и лучше сделала. (И делала, кстати: полгода назад на этом же самом месте был мой вернисаж.) В этот раз выставлялись работы Мугабы. Мугаба был другом Эрика, таким же, как и я, художником с рабочей визой, только посвежее и помоложе. Если Эрик уже не придёт, может быть, отыскать хотя бы виновника торжества и призвать к ответу? Правда, даже по сталинским законам сын за отца не отвечает, а приятель за приятеля тем более. Ну, тогда просто поплакаться ему в жилетку на его широкой чёрной груди. Или, может, совет какой даст… Ага, как же! Не будь дурой: на открытом рынке арт-продуктов предложение значительно превышает спрос, поэтому каждое из юных дарований (в моём случае второй свежести) так и глядит, как бы с улыбкой вцепиться собрату в горло. Но, может быть, Мугаба хоть знает, где искать моего суженого, этого поганца? Вот такими совсем неблагостными мыслями я была занята, когда в моей сумочке булькнул телефон.

Сообщение от Эрика?! Неужели в кои-то веки стал вести себя как мужчина?!

Нет, это было не сообщение, а электронное письмо. И не от Эрика. Письмо было по-русски, от Наташи.

Не ждала я, конечно, что она ответит так быстро, через неделю, да и что вообще ответит. Что-то даже ноги подкашиваются: не присесть ли куда?

Аля, привет!

Не ожидала получить от тебя письмо, очень удивилась. Рада, что у тебя всё хорошо. Огорчена, что не совсем хорошо. Ты умная девочка, и ты со всем справишься.

По твоему вопросу я узнала всё, что ты хотела, хотя не так, как ты просила. Спрашивать в гимназии — гиблое дело, не думаю, что они хранят архивы так долго, и даже не знаю, существует ли ещё гимназия. С городским архивом то же самое, и я в страшном сне не могу представить, чтобы я туда пошла. Мне пришлось напрячь Сергея, а ему напрячь ещё кое-кого.

Азуров действительно проходил по ведомству Сергея и даже был сотрудником. Ну, не прямо чтобы сотрудником, но он есть в их архивах. Азуров погиб в Иране два года назад. Я не уверена точно, умер или погиб, они сами там не уверены. Дело тёмное, и не думаю, что тебе нужно знать детали. Кажется, он так и не женился. Его мать умерла в 2013-м.

Извини за невесёлые известия. Это всё было вечность назад, правда? Есть ли возможность приехать к тебе этим летом? Или тебе сейчас не очень до меня?

Обнимаю, целую, Наташа

Как хорошо, что я присела на этот мягкий диванчик… Бокал надо поставить на пол. Вот так, осторожно… А теперь левую руку взять в правую. И сжать, крепко-крепко. Правда, это уже не имеет смысла. Почему здесь так холодно? Когда эта нация научится топить как следует, хотя бы в общественных местах? И что это за нелепое освещение? Дурочка, это не освещение нелепое, это у тебя что-то с глазами…

— Вам нужна помощь, сударыня?

Спрашивающий стоял передо мной. Серьёзный пожилой мужчина, ухоженный, благожелательный, без всякой растительности на лице. Я улыбнулась через силу:

— Нет… не то чтобы… Я… я бы от платка не отказалась. — Он уже протягивал мне бумажный платок. У меня хватило сил взять его, кивнуть в знак благодарности, развернуть платок, поднести к лицу — и разрыдаться, едва я это сделала. Я, впрочем, быстро взяла себя в руки, всхлипнув ещё только пару раз. Мужчина присел рядом.

— Вы не против? Вам нужен кто-то, чтобы выговориться.

— Видите — мой… мой друг погиб в Иране. Только сейчас узнала.

— Мои глубокие соболезнования, — мужчина склонил голову. — И всё же, хоть это и звучит цинично, необходимо жертвовать жизнями, чтобы создавать империю.

— Он вообще-то русским был, — пробормотала я.

— Это… «Это всё меняет», я собирался сказать, но, на самом деле, нет. Можно узнать ваше имя?

— Элис Флоренски.

— Сэр Гилберт Блум, — представился мужчина. — Рад знакомству. Я знаю как минимум одного русского с этой фамилией, что заставляет меня заключить…

— …Что я тоже русская. Очень проницательно, мистер Блум.

Мне ответили не сразу. Глянув на собеседника, я приметила еле заметно приподнятую бровь, слабое подобие улыбки, и только тогда сообразила, что допустила этикетную оплошность.

— Виновата! («Ах ты дура, дура!») Сэр Гилберт, я имела в виду, — тут же исправилась я.

Баронет (или носитель рыцарского звания) издал короткий смешок.

— Всё в порядке. Вы здесь учитесь, миссис Флоренски, или занимаетесь, эмм, творческой работой? Конечно, если я могу спросить.

— Мисс. Я «занималась творческой работой», как вы очень мило выразились, до совсем недавнего времени. Вчера мне сказали, что я им больше не нужна. И не только это: моя рабочая виза заканчивается через две недели, мой близкий человек, которого я обнаружила в постели с горничной из Португалии, видимо, хочет предложить союз на троих, а теперь ещё это письмо… — Я снова улыбнулась. Улыбаться, улыбаться всем им, никогда не показывать своей слабости. — Пожалуйста, не подумайте, что я жалуюсь.

— Очень мужественно, моя хорошая. Так у вас нет вида на жительство? Звучите вы совсем по-британски…

Я уже открыла рот, чтобы сказать ему, что даже бушмены в наше время говорят по-английски, что за три года даже зайца можно научить курить, что британцы в принципе несколько переоценивают свой язык в качестве бесценного дара человечеству — но прикусила язык, конечно. Сэр Гилберт, кажется, желал мне только добра — зачем тогда?

— Ужасно боюсь быть дурно понятым, — между тем продолжал мужчина, — но как вы смотрите на то, чтобы нам отправиться в хороший ресторан здесь по соседству, где мы обсудим все эти… неприятные события вашей жизни немного подробней?

Всё чудесатее и чудесатее! Действительно, немного смелое предложение, даже от баронета, но неужели сэр Гилберт прямо вот так сразу потащит меня в своё дворянское гнездо, чтобы там коварно надругаться над моей несколько увядшей невинностью? Даже если и так, то хуже, наверное, уже не будет. Куда уж хуже…

Всё-таки сомнение, видимо, отразилось в моих глазах, потому что мой собеседник счёл нужным пояснить, еле приметно улыбаясь:

— Я приверженец однополой любви, мисс Флоренски, так что вам не нужно бояться, эм… знаете, всяких таких вещей.

— Рада это услышать, — пробормотала я детским голоском. — Хорошо смотрю. Очень даже.

———

В ресторане наш разговор продолжился. В ожидании горячего я рассказала сэру Гилберту мою немудрящую и такую, наверное, типичную историю: мою влюблённость в Эрика на последнем курсе Мухинки; мою скоропалительную эмиграцию; мои не слишком убедительные попытки творческой деятельности на новом месте; мои случайные заработки; мои мытарства с получением вида на жительство (наш заключённый во Франции брак оказывался не вполне действительным, верней, всё зависело от Эрика, которому нужно было поставить три подписи и который по разным причинам всё никак не мог их поставить); моё растущее разочарование при виде того, как мой любимый человек собирается оставаться вечным мальчиком до седых волос; мою попытку откладывать деньги самостоятельно, занимаясь не самым безупречным промыслом на чёрном рынке искусства; наше растущее отчуждение — очень вежливое, впрочем, без единой грубости с его стороны; мою жалкую улыбку при виде недавней безобразной сцены и слова Эрика, который, ободренный этой моей пришибленностью, всё смелее объяснял, как ему нужны разнообразные источники вдохновения и предлагал решить дело цивилизованным путём; понедельничное уведомление из Управления по вопросам виз и иммиграции… Сэр Гилберт был превосходным слушателем: он слушал внимательно, лишь изредка бросая лаконичные реплики и задавая только самые нужные вопросы. Например:

— И что вы собираетесь делать дальше?

Я развела руками.

— Понятия не имею…

— Как думаете, ваши картины могут вам обеспечить скромный доход? — продолжал он спрашивать.

— Исключается, сэр Гилберт, — я грустно улыбнулась. — Я более чем заурядна, в смысле таланта.

— А могли бы вы, например, преподавать изобразительное искусство в образовательном учреждении?

— Да кому я нужна как учитель?! — воскликнула я. — Сэр Гилберт, вы очень, очень милый человек, но простите ради Бога, вы немного…

— Наивен?

— Да — то есть я не хотела быть невежливой.

— Даже если я наивен: можете вы представить, что преподаёте, скажем, русский авангард группе студентов возрастом от шестнадцати до восемнадцати?

— Нет, наверное. Я не люблю русский авангард, весь целиком.

— Что насчёт русского классического искусства XIX века?

— Тоже не заставляет сердце вздрогнуть. Видите, я могла бы его преподавать без особых трудностей, но я не чувствую, что могу вдохновить своих студентов чем-то, что меня саму не очень вдохновляет. Это будет не очень честно по отношению к ним, разве не так?

— Я очень ценю эту вашу позицию, но она очень усложняет вещи. Вы… вы, должно быть, хороший и честный человек, мисс Флоренски.

— Что вас заставляет так думать, сэр Гилберт? — через силу улыбнулась я.

— То, что вы не боялись плакать прилюдно, — ответил мой собеседник серьёзно. — Я бы сам никогда не проявил такой…

— …Слабости?

— …Самозабвения, дерзания даже. Наверняка есть что-то, что вас вдохновляет, мисс Флоренски. Так что же это?

Я задумалась. Нам меж тем как раз принесли горячее, но мы оба не спешили есть. Насколько искренней нужно быть? С другой стороны: какая беда в искренности, если я всё равно возвращаюсь в Россию через две недели?

— Есть пятнадцать-двадцать русских песен, которые я очень люблю, — призналась я, наконец.

— Превосходно! Можете ли вы прочитать лекцию по каждой из них?

— Да, — ответила я, даже не успев подумать. — Да, если только будет кто-то, кому это нужно. Кому, Господи помилуй, здесь это может быть нужным?

— Вам знаком Колледж современной музыки в Лондоне? — ответил баронет вопросом на вопрос.

— Нет, а почему вы спрашиваете? — поразилась я.

— Ваш покорный слуга, так вышло, является его… эмм, покровителем. Допустим, я позвоню миссис Мёрси Уолкинг, директору. Допустим, она пригласит вас в качестве, эмм, учёной знаменитости, приглашённого профессора дать серию лекций по предмету, который, как вы чувствуете, вас вдохновляет. Два академических часа в день, а весь курс займёт часов двадцать. Это даст вам временное трудоустройство, что позволит нам продлить вашу рабочую визу — но я позабочусь о вашей визе, я обещаю. Как вам это нравится?

Я, кажется, застыла с открытым ртом, в то время как сэр Гилберт начал всё-таки есть, изредка поглядывая на меня и наслаждаясь произведённым впечатлением.

— У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность, — собралась я с мыслями примерно через минуту.

— Ну, и не говорите ничего, — он почти смеялся.

— Постойте — я собиралась сказать, что это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Вы от меня попросите… каких-то вещей взамен?

— Нет, — невозмутимо ответил сэр Гилберт. — Я не Харви Вайнштейн, моя славная. Просто старый гомосексуалист.

— Тогда — почему вы заботитесь о совершенно незнакомом человеке?

— Верите ли, нет, по причинам сентиментального плана. Я не готов о них рассказать — сейчас, по крайней мере. Мы можем поговорить об этих причинах через две недели — если, конечно, вы не скажете «Нет»…

…Билет в Лондон я купила через сайт «Национального экспресса» тем же вечером. Через Сеть я нашла и оплатила жильё по адресу улица Эвершот, 247. Сэр Гилберт посоветовал мне снять новое жильё в районе Кенсал Грин или, на худой конец, Чок Фарм, чтобы мне было проще добираться до новой работы. Ничего не находилось, но, уже почти отчаявшись, я вдруг набрела на сайт «Эй-энд-Би Групс» в районе Камден Таун: они просили сорок фунтов посуточно за номер-студию. Оплата двух недель вперёд лишила меня бóльшей части сбережений, но жалеть не приходилось: или подвернётся ещё какая работа, или возвращаться в Россию, где у меня — ни профессии, ни знакомств, ни друзей, ни жилья, только родные берёзки да осинки. Поживём — увидим…

Сэр Гилберт обещал позвонить в девять вечера. Около часу я провела в томительном ожидании его звонка, веря всё меньше и меньше. Минутный великодушный порыв, пусть, но так ведь не делаются дела в Британии, где всё так предсказуемо и где никто не любит неожиданностей! К десяти, когда он наконец позвонил, я перестала надеяться совсем и, думаю, звучала слегка апатично. Чуть посмеявшись моему безверию, покровитель коллежа сообщил, что он обо всём договорился лучшим образом и что моя первая лекция пройдёт в понедельник в десять утра.

Эрик так и не появился дома, и я почти спокойно приняла мысль о том, что четыре дня назад видела его в последний раз… в своей жизни? Может быть. Я написала Эрику что-то среднее между длинной запиской и коротким письмом и собрала небольшой рюкзак самых нужных вещей. Утром я вышла на Автовокзале «Виктория» и села в метро до Морнингтон Кресент. Мне пришлось пережить пару неприятных минут в попытках забрать из шкафчика ключ от своего номера, но об этом я уже писала.

———

Занеся свои скромные покупки «домой», я отправилась в офис «Эй-энд-Би Групс», который имел отдельный вход, не подвальный, а прямо с улицы. Понятия не имею, как расшифровывалось «Эй-энд-Би» в их названии, так и не удосужилась узнать. «Проживание и завтрак»? Завтрака они, впрочем, не давали, не было и намёка на общую столовую.

— Привет! — приветствовал меня администратор, симпатичный высокий мулат.

— Привет, я бронировала номер вчера. Я новый постоялец из номера с зелёным ромбом на двери.

— Вы, наверное, Элис. Вы всё же попали внутрь? Извините, ошибся в коде, так неловко! А вы почему не позвонили?

— Я вошла; я звонила! — запротестовала я, разом отвечая на оба вопроса. — А после один джентльмен помог мне открыть ящичек — и он его, наверное, сломал…

— Без проблем, мы починим.

Так просто! Нет, я определённо люблю эту страну.

Для очистки совести я спросила, не нужно ли мне возместить ущерб (мы, русские, мазохисты, правда?). Этого не требовалось, спасибо. И не нужно ли мне показать паспорт, записаться в какую-нибудь амбарную книгу? Нет, и этого не требовалось. Осмелев, я решилась спросить:

— Можно мне использовать камин в моей комнате?

Мулат обрабатывал этот вопрос секунд тридцать, прежде чем ответить:

— Так в вашей комнате, оказывается, камин… А вы уверены, что справитесь с камином?

— Я выросла в деревне и справлялась с настоящей печью на протяжении шестнадцати лет, — ответила я не без гордости. (Преувеличила, конечно, чуток: не с рождения ведь я печку топила.)

— Что за деревня?

— Лютово.

— Место-к-Скорби? Никогда не слышал. На юге, наверное. Ну… видите, правила таковы, что…

— После заката? — шепнула я, улыбаясь так обворожительно, как могла. — Так, что никто не увидит дыма? И за дополнительную плату?

— Пусть, без дополнительной платы, но вас не должны застукать, — сдался мулат. — И я этого не говорил, хорошо? Эй, вы… вы, наверное, русская, правда? (Это он наверняка догадался по моей «дикой» идее топить старый камин, сообразила я.) Люблю русских! Владимир Путин, матрёшки, babushka! Вам, кстати, нужен переходник для ваших устройств? Можете взять напрокат с залогом один фунт, залог возвращается в последний день. Извиняйте, телеканала «Правда» у нас нет. Только «Би-би-си».

— У меня в номере в любом случае нет телевизора, — ответила я, еле сдерживая улыбку.

— Серьёзно? — факт отсутствия телевизора поразил его не меньше, чем моё желание топить камин. Он соображал секунд двадцать, пока снова не расцвёл: — Ах, ну да, вот почему он идёт со скидкой!

———

Справившись с нехитрым обедом («Что тут есть?!» — могла бы я воскликнуть вслед за героем «Кавказской пленницы»; правда, тому было нечего пить), я снова залезла в кресло и, наверное, больше часу просидела в каком-то оцепенении.

Вот, у меня есть близкая моему сердцу музыка, о которой я могу говорить. Есть студенты, которым интересна она и мои разговоры о ней — или, может быть, просто интересна я сама как диковинный зверь из далёкой страны, где живут Vladimir Putin, matryoshkas и babúshkas. Беда только в том, что все эти годы я не прикасалась к этой музыке, убрала её на дальнюю высокую полку своей души как очень дорогой и хрупкий бабушкин сервиз, в который ты боишься наливать горячий чай повседневности. Мне почти больно было думать о том, что сервиз нужно снять с полки и выставить на всеобщее обозрение.

Может быть, отказаться от курса, отключить телефон?

Нет, дурно. И потому дурно, что непорядочно: я уже пообещала. И потому ещё дурно, что с этим курсом у меня есть надежда остаться, а без него дорога одна — возвращаться в Россию. Никаких типичных страхов и буйных кошмарных фантазий политэмигранта в моей голове нет, мне не страшно возвращаться. Но кроме того, что меня никто и ничто не ждёт, Россию я сама… предала своим отъездом? Возможно, я также невольно своим отъездом предала человека, которому была нужна больше всего, и… нет, не надо об этом думать. А ещё такой отказ будет поражением, сложением оружия, признанием того, что три года своей жизни я была просто довеском к очаровательному шалопаю, а перестав быть чужим довеском, сама оказалась ни на что не годна и ни к чему не способна. И последнее: вещи ведь делаются для того, чтобы пользоваться ими. Чашки — для того, чтобы из них пить, песни — для того, чтобы их слушали, храмы — для того, чтобы в них молились. Пусть бьются чашки, пусть критикуются и подвергаются насмешке песни, пусть оскверняются храмы — такова жизнь. Если бы их не было, было бы ещё печальней.

Встряхнувшись, я раздобыла в рюкзаке устройство, среднее между планшетом и нетбуком, села за кухонный столик, установила подключение к локальной беспроводной сети (пароль welcometocamden висел на доске объявлений в коридоре на первом этаже) и за два часа с небольшим разыскала в Сети около двадцати песен. Перебросила их через блютус-соединение с планшета на телефон. Вернулась в кресло с телефоном и наушниками. Что звучало тогда самым первым одиннадцать лет назад, когда я сидела в очень похожем кресле? Майя Кристалинская? Пусть будет Майя Кристалинская.

Постарею, побелею, как земля зимой.

Я тобой переболею, ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую, переворошу,

По тебе перетолкую, что в себе ношу.

До небес и бездн достану, время торопя,

И совсем твоею стану — только без тебя.

Мой товарищ стародавний, суд мой и судьба,

Я тобой перестрадаю, чтоб найти себя.

Я узнаю цену раю, ад вкусив в раю,

Я тобой переиграю молодость свою.

Переходы, перегрузки, долгий путь домой…

Вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой.

Осторожно, как вчера бокал, я вынула из ушей наушники. Разжала руку, позволив им упасть на пол. Что же это такое, за что мне это? Второй раз за два дня. Всего только второй раз за три года. Почему раньше в Британии я никогда не плакала? Из гордости своей? Или потому, что в отношениях с Эриком была сильной стороной, а мужчины не плачут? Или здесь просто нет ничего, о чём я могла бы плакать?

«Постарею, побелею» — ну да, куда же я денусь. «Перетоскую, переворошу» — а как же, уже ведь тоскую, уже ворошу, может быть, все эти годы тосковала и ворошила. Даже осторожно мечтала: что, если? И детки были бы красивые. Не будет теперь никаких деток. «По тебе перетолкую, что в себе ношу» — конечно, по тебе, по кому же ещё, не по Эрику ведь я буду это толковать. «Только без тебя» — и это сбылось. Со вчерашнего дня и навеки, аминь. Как здесь каждое слово про меня, какой это ужас… Как хорошо, что меня никто не видит, мои будущие студенты особенно… Тихо. Тихо. Уймись…

Я не буду включать анализ этой песни в планирование курса. Все остальные — пожалуйста. Эту — нет. Ах, да: прямо сейчас я встану с этого кресла. Умоюсь. Сделаю несколько упражнений из йоги для начинающих. Приму душ. Выйду из номера и пойду гулять по Лондону, пока не стемнело. (И то ведь: была здесь раза четыре в жизни, так и сидела всё время в своём ливерпульском захолустье.) До центра дойду пешком. Заскочу в «Паундленд», куплю резинку для волос и новые стельки. Забреду в Британский музей или в Национальную галерею, поброжу по залам часа два. Выпью чашку кофе в «Прэт-а-Манже», послушаю уличных музыкантов на Трафальгарской площади. Поглазею на Парламент и Колесо обозрения. Куплю магнитик с красной телефонной будкой в сувенирной лавке. Неспешно вернусь домой на автобусе. Поваляюсь в постели, ни о чём не думая, не вспоминая, не жалея. И добросовестно сяду писать конспект первого занятия.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Уважаемые юные леди, уважаемые юные джентльмены, уважаемые другие, я рада вас видеть. Меня зовут Элис Флоренски. Я — ваш приглашённый преподаватель по курсу «Русская неклассическая музыка второй половины XX века». Я собираюсь прочитать вам девять или десять лекций, после каждой из которых будет семинарское обсуждение материала. Свой выбор песен, о которых будут читаться лекции, я объясню позже, до поры до времени позвольте вас просто уверить в том, что каждая из этих песен определённо заслуживает вашего внимания.

Я до сих пор не знаю, как должно происходить ваше оценивание. Думаю, в конце вы напишете тест. Впрочем, это — спецкурс, поэтому крайне вероятно, что в конце вы просто сдадите устный зачёт, или даже у нас не будет никакого контроля по этому материалу. Ваша активность на семинарах будет учитываться при выставлении итоговой оценки. Всё это ещё нужно уточнить. Обещаю уточнить это как можно скорее и дать вам более точную информацию в следующий раз.

Наша начальная лекция посвящена Игорю Саруханову, российскому рок-музыканту, певцу и композитору с армянскими корнями, родившемуся в 1956 году. Однако вначале давайте обсудим базовые термины: определим эти термины, верней, развенчаем их: подвергнем сомнению их валидность в контексте нашего курса.

Общим местом в наше время стал тот факт, что всё что угодно — даже непечатные слова — достойно изучения. (Я постараюсь изо всех сил избегать песен с непристойностями; прошу прощения у тех из вас, кто, может быть, их предвкушали.) Говоря проще, если даже копрофагии можно дать научное определение или посвятить ей серию лекций, то же самое, безусловно, можно сделать и с поп-культурой. Любой преподаватель гуманитарных дисциплин вынужден попросту принять то, что современное академическое знание всё более и более отстраняется от всяческой нравственной ответственности за то, что оно делает своим предметом. Догадки по поводу того, почему так происходит, уведут нас далеко в сторону, поэтому оставим такие рассуждения вовсе.

При всём сказанном остаётся, однако, неясным, насколько мы можем полагаться на все эти определения — «народная музыка», «рок-музыка», «поп-музыка», «бардовская песня», «военная музыка», даже «симфоническая музыка» — при разговоре о российской музыке второй половины XX века. С одной стороны, большую часть тех песен, о которых мы будем говорить, действительно можно отнести к одной из этих категорий. Например, более или менее очевидно, что, называя Виктора Цоя рок-звездой девяностых, мы не применим это определение, скажем, к Валерию Ободзинскому. (Замечание в скобках: Виктор Цой был больше чем рок-звездой: за годы, прошедшие после его смерти, его образ стал почти что объектом поклонения.) Но при этом существует некая черта, граница, до пересечения которой все эти определения, применённые к российской музыке указанного периода, продолжают работать. За этой чертой они лишаются всякого смысла, попросту «падают в воду» бесплодных терминологических спекуляций и идут ко дну.

Позвольте привести вам три примера. Вот Николай Расторгуев, исполняющий романс, — уверена, что вы знакомы с термином. Оксфордский музыкальный словарь сообщает, что романс «в основном… предполагает особенно личное или романтическое отношение [к предмету]». И действительно, романс, о котором идёт речь, деликатно говорит о любви и имеет приятную мелодию, а его текст — сам по себе превосходный образчик русской поэзии раннего XX века. Текст романса был написан Николаем Гумилёвым, влиятельным русским поэтом, литературным критиком и путешественником, арестованным и казнённым тайной советской полицией в 1921 году. Но Николай Расторгуев — вовсе не типичный исполнитель романсов. Он, строго говоря, — фронтмэн группы «Любэ», известной русской рок-группы. Чтобы ещё больше всё усложнить, я даже скажу, что «Любэ» — это патриотическая рок-группа, а также любимый музыкальный коллектив Владимира Путина. Учитывая всё сказанное, имеем ли мы здесь дело с романсом или рок-композицией?

А вот «В лесу прифронтовом», очень показательная советская военная песня периода Второй мировой войны, «официальный пропагандистский мусор», как, возможно, кто-то захочет определить её. (Спойлер: это не так.) Согласитесь ли вы с тем, что она совсем не похожа на военный марш? Про эту песню говорят, что она была очень популярна среди простых солдат, которые, между прочим, сочинили народный вариант её слов, таким образом создав народную песню в лучшем смысле этого определения. Итак, к какой из двух категорий, а именно «военная песня» и «народная песня», мы должны отнести «В лесу прифронтовом»?

И, наконец, вот Государственный оркестр республики Беларусь, исполняющий симфоническую версию «Группы крови» Виктора Цоя. Должны ли мы и в этом случае продолжать рассматривать «Группу крови» как образчик рок-музыки, даже при таком её исполнении?

Я хочу, чтобы вы ясно понимали, что все перечисленные песни не являются какими-то редкими исключениями. Для российской музыки указанного периода смешение жанров или нарушение жанровых границ всякий раз, когда исполнитель считает это необходимым, является правилом, а не исключением.

Мы можем порассуждать о причинах, лежащей в основе этой методологической анархии. Боюсь, однако, что мы будем рассуждать о них бесконечно, пока не поймём одну простую вещь, а именно насколько русское видение того, чем вообще является музыка, отличается от западноцентричного видения музыки.

За годы, десятилетия, даже столетия большинство из вас свыклось с образом эстрадного исполнителя, штампующего «миленькие» песенки с достаточно низкой культурной ценностью, чтобы польстить или принести удовольствие тинэйджерам, домохозяйкам или, к примеру, людям физического труда — всё это для того, чтобы завоевать их восхищение и, что очевидно, получить их денежки. В вашем уме также есть образ рок-звезды, сознательно провоцирующей и шокирующей публику всеми возможными способами, может быть, чтобы перевоспитать своих соотечественников, чтобы бросить вызов важным социальным или политическим проблемам, наконец, чтобы реформировать общество, в котором живёт эта знаменитость. (Простите мне эти упрощения: я так же, как и вы, знаю,