Бог есть +/–: Харьков: Под бомбами. Полтава: Переселенцы

Автор Андрей Краснящих

Книга рассказов лауреата международных премий, харьковского писателя Андрея Краснящих написана под падающими на Харьков российскими бомбами и затем в соседней Полтаве, где больше переселенцев, чем местных жителей. Увиденное, услышанное, пережитое, история повседневности военного времени. Одна из героинь рассказов — десятилетняя дочь писателя, чьё школьное сочинение «Как изменилась моя жизнь с приходом войны» формулирует основную тему всей книги. Рассказчик описывает, как война изменила всё и вся: его самого, враз повзрослевшую, превратившуюся из ребёнка в подростка дочь, привычки, чувства, отношение людей друг к другу, ставшее более заботливым, оберегающим.

• Язык: Русский
• Издатель: Freedom Letters
• Дата выпуска: 7 июл. 2023 г.
• ISBN: 9781998084678

Предварительный просмотр книги

cover.jpgfreedom-letters

Слова

Украïни

№ 33

Андрей Краснящих

Бог есть +/–

Харьков: Под бомбами

Полтава: Переселенцы

Freedom Letters

Харьков—Полтава

2023

Мама говорит

Мама говорит: «Они хуже фашистов».

Она 1946 года и войны не помнит. Помнит отец, он 1940 года. Рассказывает, как снаряд влетел в дом, как с братом бежали по полю, а рядом упала бомба. Он много помнит о войне.

Мама рассказывает о внучке, когда та была маленькой, говорила «тюп» на «суп». Внучка сейчас не такая уж маленькая — десять, запомнит эту войну.

Дом выехал. Шестнадцать этажей, три подъезда. Сука-сосед сверху как родной, шуми, греми, спасибо, что мы не одни.

Хуже всего звуки. Любой не идентифицируемый сразу — воспринимается как угроза. Тазик на стиралке задело полотенце. А вой воздушной тревоги в телефоне уже не пугает.

На пятый день научились различать наши зенитки. Уже не прячемся, когда они лупят. Бýхают. А бомбы с самолётов бахают. Или громыхают.

Громыхает когда далеко, когда ближе. Остаётся только сидеть дома и надеяться, что не прилетит.

Почему, когда бахает и бухает, так тянет к окнам. Посмотреть на белый свет снаружи, что там случилось. Не случилось ли чего. С тобой и случится, держись подальше от окон. Но кто ж слушается.

Из окна видна длинная очередь в киоск, который обычно закрыт. Интересно, что там дают. Чего не дают. Очередь расходится.

Птица стукнулась в окно. Сердце колотится полчаса.

Стук в дверь — соседи принесли хлеб. Просто так, я не просил. Мы вообще с ними редко пересекаемся. Даже не подумал деньги отдать, будто их нет, отменили. Подумал потом. Зашёл к ним, не взяли. На следующий день снова принесли. Хлебные закрыты. Иногда завозят. Открываются. Неизвестно когда. Нужно ходить искать. Не могу выйти оставить родителей. Если начнётся обстрел, как они без меня.

1 марта, от «Лайфселл», бесплатно:

«Вам нараховано 20 ГБ інтернету, 1000 хв для дзвінків на мобільні та міські номери по Україні, lifecell безліміт та 300 sms на 30 днів. Приємного користування. Бережіть себе і своїх близьких!» Родителям, Лене и Наде тоже.

«А Бог есть. +/–». Такая надпись появилась на стене дома напротив. Может, была, но стала заметней, когда окна заклеили крест-накрест.

Мы тоже заклеили, чтоб, если что, удержало осколки. Лейкопластырем. Скотча не было. В ванне и ёмкостях держим запасы воды.

С первого дня войны мёрзнут ноги. Никогда так не мёрзли. Не могу их согреть.

Ещё одна странность. Во время еды кружится голова. Ем и кружится. Физические ощущения войны.

Стелим с мамой вдвоём мне постель. Но вообще помогать не нужно. Мама ухаживает за мной, это её мобилизует. Тотальная мобилизация.

Надо ж было войне начаться, чтобы я снова стал делать зарядку.

А побреюсь, когда война закончится. Скорее б побриться.

«Cif Анти-Налёт». И ведь действительно помогает. После налётов. Все люстры у родителей перемыл.

Наверно, во многих харьковских квартирах сегодня люстры блестят и идеальная, как после генеральной уборки, чистота. Я говорю о неразрушенных домах, конечно.

На четырнадцатый день начал учить маму пользоваться смартфоном. Почему раньше не пришло в голову, куда девались две недели?

Жена с дочерью у тёщи, прячутся в погребе. Дочь нарисовала их, гномов, нибелунгов среди сокровищ консервации и овощей.

Посылаю дочери фотографии с котиками, она их любит. А она мне играет по вайберу на пианино. Тревога — и разбегаемся. Они — в погреб. Мы с родителями — в коридор.

Дочь в Интернете вычитала, рассказала мне анекдот про Путина: вот Путин умер, живёт на небесах, его отпускают на день на Землю, — а в конце ему бармен говорит, что сегодня везде одна страна, бармен подаёт ему счёт: «Пятнадцать гривен». Не стал исправлять «небесах» на «в аду», и так вокруг ад.

Но тут и другое: везде одна страна. Арве, друг, норвежец, прислал фотографию: митинг в Осло. Много людей, несколько тысяч. На плакатах: «I am Ukraine».

«Норвегія не може відступитися від свого принципу не постачати зброю та боєприпаси у зони конфліктів, що закріплено рішенням парламенту від 1959 року». После митинга: «Норвегія перегляне свою позицію». Германия, Эстония — то же самое. Митинги, Украина везде.

Арве пишет: «Пиши. Записывай. Для меня — можешь?» Пишу.

Раньше писал гротескные, умозрительные рассказы. Сейчас гротескна сама реальность. Не надо выдумывать, только записывать.

Во время войны стрёмно всё. Даже текст писать. Вдруг это твой страх говорит, а не ты.

Боюсь бояться. Страх притягивает опасность.

Шо-шо Адорно? Даже не читается, с самого начала ничего не читается. Только ленты новостей.

Все помогают армии или в теробороне. Я сижу с родителями, помогаю им. Много нас таких теробороновцев со стариками?

В детстве мечтал попасть на войну, стать героем, стрелять в фашистов. Ну вот же фашисты, иди стреляй.

Мой обычный день — помогать продержаться родителям, следить за их состоянием, стабилизировать их. Быть рядом во время воздушной тревоги, обстрелов. Успокаивать. Держать в тонусе. Обнимать маму, когда за окном громко бухает. Когда не бухает — выходить за продуктами.

Ночью, во время тревоги, мне так жаль будить родителей. Иногда не бужу, просто стою у их кровати. Вроде охраняю.

Уже легли, прилетело по нашему району — по танковому училищу. Горело всю ночь: из окна было видно. Слышно, как громыхают склады. Самолёты летели низко, мы видели, они сделали три захода. Взрыв ощутили тоже, дом содрогнулся. Наутро узнали, что, кроме танкового, разбомбили и лётное. Оно возле нашего с дочерью и женой дома — откуда мы ушли.

После налёта пропало отопление. Батареи холодные, на улице минус. Нужно перебираться к тёще. Родителям будет сложно идти. И сложно в чужом доме. Нужно привыкнуть к мысли, решение оставляем до завтра. Ночью батареи нагреваются.

Ночью бомбили центр, горсовет, телевышку у нас на Павловом Поле. Вырубило электричество. Экономим телефоны. Плита электрическая — готовим на свечах. Свечи греют плохо, вода не закипает.

Нет Интернета. Ищу его по комнатам. Нахожу на балконе в углу. Морозно, одеваюсь теплей. Всё равно холодно.

Телевидение не работает. Отец слушает радио. Маленький приёмничек, брал на дачу. Дача — в сторону Белгорода. Глубокий подвал, бетон. Отец шутит: у русских там штаб сейчас. «Вот бы ударить по нему», — говорит.

Дачу он строил долго, сад посадил.

Зарево вдалеке. Дым на полнеба. Вечером горит, ночью, утром. Мама посмотрит: «Страшно», — отходит от окна.

Это «Барабашово». Крупнейший рынок Европы. После обстрела «градами» 17 марта.

Студенты разъехались, преподаватели сидят в метро, по подвалам. На университетском сайте «Наказ про тимчасове призупинення діяльності університету».

Станции метро стали бомбоубежищами, люди живут в них, расставив палатки, с детьми и домашними животными, выйти наверх — большой риск. Им волонтёры и городская власть подвозят воду, хлеб, сосиски, печенье.

Студент позвонил: нет Интернета и не может дозвониться своей бывшей учительнице. Дал мне её электронку.

Учительница ответила, мобильный не работает, но Интернет есть. «Жива».

«Спокойной ночи» теперь звучит по-другому. Настолько, что страшно сглазить.

Страшнее «Спокойной ночи» только «Доброе утро». В чате нашей кафедры с утра перекличка: «Живы», «Живы», «Живы».

Две недели не выходил. Как всё изменилось: люди вежливы друг с другом, дорогу уступают, спрашивают с «Извините, пожалуйста». В супермаркете ни давки, ни суеты. Реакция на зверства войны — стать максимально человечнее.

Сообразил, что и соседи сверху не ругаются, не шумят. Только их собака лает. Но тоже гораздо интеллигентнее.

Вернулись девяностые: везде очереди, дефицит, «Что дают?», «Когда откроют?», курю по полпапиросы «Беломорканала», оставшегося с того времени. Кто-то ещё хочет в Советский Союз?

Отмирает мой русский. Сильно. Делаю ошибки, забываю, как пишутся слова. «Морадёр» или «мародёр»?

В наших СМИ не говорят о враге «чеченцы», говорят «кадыровцы», не говорят «русские», говорят «россияне». Мы в семье говорим «русские». Хотя отец — русский, и мама наполовину — русская.

Орки попросили не сравнивать их с русскими. ИГИЛ сказал: «Мы не продаём оружие террористам». На просьбу России продать.

Большинство магазинов, аптек закрыты, остальные работают несколько часов в день, супермаркеты — кто до 14:00, кто до 16:00.

В супермаркете я единственный в маске. Обращают внимание, но не очень. И диверсантов уже видели, и мародёров. И убитых.

Пока жду, когда откроется аптека, смотрю на вывески. «Русский бильярд». И громко бухает где-то.

Много молодёжи. Думал, все выехали. Парень, стоящий за мной в очереди, видит молодую пару. «О!» Обнялись. «Вы остались!» В ответ — что они не уедут.

Когда громко бухает, очередь стоит как стояла. Я тоже стою. Никто даже не выругнулся.

В аптеках ничего сердечного. Даже на складах. И успокоительного. Выгребли всё. Двоюродная сестра говорит, в Полтаве то же самое.

Беру, что есть. От головной боли тоже всё выгребли. Осталось последнее, самое неизвестное, дорогое. Аптекарша по моей просьбе пишет: на коробке «бестии» — «валерьянка» и где «копацил» — «цитрамон».

Видел патруль. И он меня. Не заинтересовал.

Дочь нарисовала: обедают. На тарелках ярко-красное. «Красная икра?» — спрашиваю. «Морковные котлеты».

«...к любимой в гости две морковинки несу за зелёный хвостик». Морковинки мне любимая навстречу несёт, я ей — хлеб и колбасу.

В первый день, перебираясь к родителям, мы взяли кошку и деньги, документы на квартиру, свидетельство о браке и о рождении дочери. Я — книжку, которую так и не читаю. Загранпаспорта, дипломы, флешку со всем написанным забыл. И пауэрбанки. Не подумал, что могут понадобиться.

Друг-калорифер шумит, заглушает взрывы. Засыпай.

17-я ночь. Просыпаюсь, выключаю на телефоне тревогу, сплю дальше.

Нет у меня стиля для войны. Не нахожу в себе. И старых стилей уже нет. Адорно прав.

Жена пишет: «Мала сейчас спит, но просыпалась