Преосвященный. Печаль и горечь исхода

Автор Иван Аврамов

Жизнь во многих ее проявлениях, будь-то ослепительная улыбка фортуны или повседневные тяготы, досадные неудачи, любовь или предательство, высокое самопожертвование или позднее прозрение, стала предметом художественного исследования в рассказах известного украинского писателя Ивана Аврамова, вошедших в книгу «Герострат. Погибший из-за любви».
    Таковы, например, «Антон и Антонина», «Красная кнопка», «Пять букв ночного алфавита», в которых автор предпринимает попытку исследовать тайны человеческой души, которые перестают быть таковыми, особенно когда люди оказываются перед необходимостью сложного нравственного выбора.
    В повествовании, посвященном широко известному антигерою античности Герострату, писатель выдвигает собственную версию его славы, ставя во главу угла роковую неразделенную любовь.
    Трагедийностью проникнут исторический рассказ «Залонго. Танец смерти на краю бездны» — о гречанках-сулиотках, которые предпочли смерть позору плена и рабства у турок…

• Язык: Русский
• Издатель: Strelbytskyy Multimedia Publishing
• Дата выпуска: 10 нояб. 2023 г.
• ISBN: 9780880048071

Предварительный просмотр книги

РАССКАЗЫ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

КРАСНАЯ КНОПКА

Смертный восторг заставил поднять глаза к небу, и увиделись ему там совершенно иные облака, иные дали, в ноздри ударил запах нездешних, тамошних дождей, взгляд поразила еще одна странная особенность — окоема вовсе не было, горизонт в обычном земном понятии начисто отсутствовал, и это усиливало ощущение того, что перед ним полнейшая беспредельность пространства, но самое главное — в разрывах между облаками вдруг крупно, зримо проступил лик Господа, который огорченно покачивал головой, и никаких слов не требовалось, чтобы понять — ты, конечно, поступил неправильно, но Я, так и быть, тебя прощаю.

Кажется, Всевышний простер длань своей милости и над той, которая нежданно-негаданно, как снежинка посреди лета, и так приятно, даже счастливо, точно не очень-то заслуженная награда или выигрыш, на который совсем не рассчитывал, свалилась на его голову совсем недавно. Значит, за той гранью, которая разделяет земное бытие и небытие, они с Ланой оказались почти одновременно.

Наверное, далеко не все, а может, и никто из оставшихся на земле не поймет, почему вдруг его, расстающегося с жизнью, делающего последний вдох, за которым выдоха уже не будет, охватил смертный восторг. Ответ прост: он сам, Павел, сделал этот выбор — как можно скорее расстаться с опостылевшей ему юдолью греха и печали, и сделать это с такой радостью, с какой сбрасываешь, уже пошатываясь, изнемогая, почти падая, непосильную ношу с плеч; впрочем, он не мог даже предполагать, что сорвется, полетит в бездну, а если поточнее, устремится не вниз, а вверх, да-да, вверх, в неведомые пределы, не один, а вдвоем с Ланой — крепко взявшись за руки, а то и в тесную обнимку с ней…

* * *

Лежа на удобной и просторной кровати, будто перенесенной сюда из номера какого-нибудь роскошного пятизвездочного отеля вроде «Хилтона», он вспоминал все, что делалось в его душе до того, как обрел последнее пристанище здесь, в этом большом, выстроенном в форме буквы «П», здании, левое крыло которого было отдано решившимся на величайшую жертву, на не имеющий себе равных ДАР, в правом же обитали те, кому этот ДАР предназначался, ну, а двухэтажную перемычку между крыльями, словно зависшую в воздухе, ту самую перекладину в буквице «П», вполне можно удостоить весьма интригующего названия — «СВЯТАЯ СВЯТЫХ», что, в принципе, весьма соответствовало истине, ибо как раз в том отделении совершалось удивительнейшее из таинств, и таинство это вполне устраивало Павла до тех пор, пока…

Не надо, впрочем, забегать вперед, ведь он собрался выстроить цепочку событий строго в хронологическом порядке, даже, если уж быть совсем точным, не событий, а связанных с ними эмоций. Но оттолкнуться все же надо от его последнего решения — он собрался покончить с собой и не один день раздумывал, как лучше это сделать — повеситься? полоснуть острым ножом по горлу? устремиться на речное дно, железным усилием воли давя инстинкт самосохранения — глотай, пей, захлебывайся этой водой, в которой почти все элементы периодической системы Менделеева, только не старайся вынырнуть…

Ни один из этих способов суицида ему, если можно так выразиться, не нравился — малоэстетично, даже безобразно, если будешь висеть в петле с синеватым, как заплесневелый ломоть хлеба, и вывалившимся изо рта языком, а еще мокрыми от непроизвольного мочеиспускания штанами; не лучше выглядит и утопленник, разбухший от многодневного пребывания в воде, прибьет ли его к берегу волной или запутается он в сетях браконьера; не хотелось Павлу и лежать в луже крови, вытолкнутой из перерезанного горла…

Все эти дни, правда, он, балансируя на грани жизни и смерти, мучительно размышлял, что может спасти его от трагической развязки, но выход из западни, куда загнали обстоятельства, не обнаруживался — нечто подобное, видимо, переживает мышь, намертво прилипшая лапками к внутренней стенке гофрированной трубы кухонной вытяжки — и не туда, и не сюда, клей от жирных испарений держит не хуже всякого «Момента».

Павел лег на бок, чтобы уйти лицом от рассветного солнечного луча, пробивающегося сквозь неплотно задернутые шторы, прикрыл глаза, отдаваясь вновь наступившей сладкой дремоте, и вдруг увидел, что на столе в его номере стоит красивая початая бутылка. Что в ней, он знал — вино печали. Бокала два он, и не в одиночку, уже выпил раньше и сразу понял — вино это даровало тихий, надсаживающий сердце покой и заставляло проникнуться жалостью к самому себе. Как раз этого хотелось сейчас, когда все мосты сожжены, когда исправить что-то уже не получится. И Павел уже подошел к столу, и хотел налить себе вина печали, как вдруг увидел, что ни бутылки, ни бокала на столе нет. Он открыл глаза — увы, это привиделось в коротком полузабытьи.

Если двумя словами, Павел был мелким, для поддержания штанов, бизнесменом. И жил он в стране, где много уже десятилетий подряд всем заправлял дикий капитализм, прикрывавший свою отвратительную физиономию, а если сказать покрепче, морду вуалью странной демократии, той самой, когда, по чьему-то давнему и меткому определению, вся власть принадлежит народу, а все остальное принадлежит власти. Так было при дедах, так было при отце, так и теперь — честных предпринимателей зажимают в тиски безысходности бандиты, киллеры, шантажисты, обиралы, проходимцы, прилипалы к власть имущим, а весьма скромный их бизнес, наоборот, отжимают. У него, Павла, отобрали даже жилье. Искать правды негде — полиция заодно с преступной сволочью, суды продажны, законы и правила хороши лишь на бумаге. Что остается? Загибаться вонючим бомжом в теплосетях? Подбирать объедки в мусорных баках? Слямзить что-то и сесть в тюрьму? Проломить кому-нибудь из мошенников и подонков голову? Нет и еще раз нет! И вот в тот момент, когда показалось, что еще немного, и он попадет в дурку от этих неотвязных мыслей о смерти, на глаза попалось странное, необычное объявление, из которого явствовало, что те, кому надоело жить, кто одержим единственно лишь суицидом, могут отказаться от него совершенно с благой целью — подарить свою жизнь тому, кто остро в ней нуждается. Такая возможность открылась только сейчас и только благодаря последнему, воистину гениальному научному открытию — в высшей степени человеколюбивому. Далее следовал адрес, часы приема…

Лежать надоело, Павел выпрямился в постели, откинув покрывало, выпростал, а потом и вовсе спустил ноги на пол. Вспомнил, как у него глаза чуть не полезли на лоб, когда он оказался перед зданием, на крыше которого три необычных, аршинными буквами, вывески-указателя: над левым крылом — «БЕСЦЕННЫЙ ДАР», над двухэтажной перемычкой посредине — «СВЯТАЯ СВЯТЫХ», над правым, наконец, крылом — «ВЕРУЙ В ЧУДО».

Инструктаж, или вводное слово, или рассказ о том, что, как, зачем и откуда, был кратким — люди, которые добровольно хотят расстаться со своей жизнью, могут подарить ее тем, кто не в силах смириться с близкой или пусть чуточку отдаленной, но все же неминуемой кончиной. Похоже на то, как донор расстается с тем или иным органом, дабы спасти родного человека, сам, конечно же, при этом остается живым, здесь, правда, «донор» приносит в дар не почку, не кусочек печени, не лоскут кожи, а всего себя, если, конечно, он бодр и здоров, если ему не девяносто лет.

— Процесс вашего ухода в мир иной будет абсолютно безболезненным, — обнадежил Павла благообразный, похожий на профессора или даже академика служитель «Святая святых». — Прямой связи со Всевышним у