О свободе / On Liberty : Из жизни одной русскоязычной общины в Америке и не только:

Автор Natalia Shur

Рассказы, очерки о людях, встретившихся мне на перекрестке судьбы, и путевые заметки о странах, где посчастливилось побывать.

Это продолжение моей книги За свободой. Из жизни одной русскоязычной общины в Америке, изданной в 2010 году.

Обе книги повествуют о людях, которые в поисках свободы и достойной жизни покинули свою

• Язык: Русский
• Издатель: Publishers Row / Varda Books
• Дата выпуска: 14 февр. 2024 г.
• ISBN: 9798869182357

Предварительный просмотр книги

Наталия Шур

О свободе.

Из жизни одной русскоязычной общины

в Америке и не только

Рассказы, очерки о людях, встретившихся мне на перекрестке судьбы, и путевые заметки о странах, где посчастливилось побывать.

Это продолжение моей книги «За свободой. Из жизни одной русскоязычной общины в Америке», изданной в 2010 году.

Обе книги повествуют о людях, которые в поисках свободы и достойной жизни покинули свою родину, создали за океаном свой дом и свое сообщество, стали законопослушными гражданами великой страны.

Однако за это время в жизни Америки изменилось многое, и люди нашей еврейской русскоязычной общины — одной из многих в Соединенных Штатах — вдруг осознали, что призрак социалистической утопии незаметно проник и в эту благодатную страну, овладевая умами самого дорогого — наших детей и внуков.

Поменялось само понятие свободы, которая представляется все более ускользающей и недосягаемой.

И мы — старшее поколение, — как никто другой, призваны историей достучаться до сознания молодежи, чтобы не допустить повторения ошибок своих предков, безрассудно поверивших в красоты разнообразных утопий, мифов и предрассудков. Бессмысленные и страшные последствия таких заблуждений отчетливо видны сегодня на полях героической Украины.

Для мыслящего человека самое главное — жить в согласии с самим собой.

Bright_Digital_World_Space_Book_Cover_BW_копия

Шур Наталия. «О свободе / On Liberty. Из жизни одной русскоязычной общины в Америке и не только». — Varda Books, Skokie, Illinois, USA, 2022. 413 c., ил.

No part of this publication may be reproduced

or transmitted in any form or by any means, electronic

or mechanical, including photocopy, recording,

or any information storage retrieval system, except for brief

passages in connection with a critical review, without permission

in writing from the publisher.

ISBN 0-87334-094-9 © Copyright 2022, by Natalia Shur

Любимым дочери и внуку

Мои дорогие! Вам посвящаю

я свой труд, потому что хочу, чтобы

вы формировали свое мировоззрение

с учетом не только окружающей

среды, но и своих исторических

корней и жизненного

опыта предков.

Оглавление

Часть I

У КАЖДОГО ПРАВДА СВОЯ

Глава 1-1. Ностальгия

Глава 1-2. Дитя индиго

Глава 1-3. Комсомолка

Глава 1-4. Фа-диез или соль-бемоль?

Глава 1-5. Любовь бывает разной

Глава 1-6. Мое хулиганистое детство

Глава 1-7. Западенка

Глава 1-8. На работу как на праздник

Глава 1-9. Семейная хроника

Глава 1-10. У каждого правда своя

Глава 1-11. Русско-американец

Глава 1-12. Охотница

Глава 1-13. Жизнь одна — не перепишешь

Глава 1-14. Из двух зол

Глава 1-15. Дом напротив

Глава 1-16. Соседи

Глава 1-17. Кооператив на Алексеевской

Глава 1-18. Подруги

Часть II

НАША ОБЩИНА

Глава 2-1. Иммигрантские будни

Глава 2-2. Гражданское общество

Глава 2-3. За здравый смысл

Глава 2-4. Дань Холокосту

2-4-1. Ей было 8 лет, когда началась война

2-4-2. Дед Ицхак

2-4-3. Мемориал «Бабий Яр» в Колорадо

Глава 2-5. Менять мир к лучшему

2-5-1. Петя бежит на фронт

2-5-2. Пусть уходит он — век «волкодав»!

2-5-3. Рядовой советский отказник

2-5-4. Земляк нашей общины

2-5-5. Бунтарь, диссидент и изгнанник

2-5-6. Стальная женщина

2-5-7. Усталый каторжник с галер российского стиха

2-5-8. Народный артист нашей общины

2-5-9. Искусство красоты и гармонии

2-5-10. Гордость нашей общины

2-5-11. Возьмемся за руки, друзья

Часть III

ВСЮДУ ЖИЗНЬ

Глава 3-1. С чего начиналась родина

3-1-1. Широка страна моя родная

3-1-2. Сквозь железный занавес

Глава 3-2. Дым отечества

3-2-1. Июльская Москва 1998 года

3-2-2. В буднях великих строек, 2003 год

3-2-3. Украина на старте, 2019 год

Глава 3-3. Европейский стиль

3-3-1. Оплот мира в центре Европы

3-3-2. Марианна с голой грудью

3-3-3. Туманный Альбион

3-3-4. Страна замков и мужских юбок

Глава 3-4. Близкое и далекое

3-4-1. Страна кленового листа

3-4-2. А я хочу в Бразилию — к далеким берегам

3-4-3. Далекий-близкий Пятый континент

3-4-4. Страна длинного белого облака

3-4-5. Из Страны восходящего солнца

3-4-6. Сингапур бананово-лимоны не выращивает

3-4-7. Социализм с китайским лицом

3-4-8. Южная Корея — мосты и тоннели

3-4-9. Девиз Вьетнама: независимость, свобода, счастье

3-4-10. Африка: защитим людей и зверей

Заключение. Свобода — символ или призрак?

От автора

За прошедшие с невероятной скоростью 26 лет иммиграции нашей семьи в стране, мире и умах произошли необратимые изменения. Поколение детей уверенно заняло позиции в рядах среднего класса; внуки получили американское образование и делают решительные шаги во взрослую ответственную жизнь.

Эта книга живых свидетельств о том, как наши люди перестраивали свой менталитет и свои убеждения в новых условиях, как учились надеяться только на себя и в то же время отстаивать свои гражданские права в рамках американских законов, рьяно защищая и сохраняя свою свободу и идентичность. Это было непросто, не всегда гладко, но большинство из нас сумели достойно выстоять и найти себя в этой жизни.

Эта книга памяти адресована нашим потомкам: она о наших корнях и о том, как мы пришли и как жили на американской земле.

Приношу глубокую благодарность всем друзьям и просто знакомым, которые посчитали возможным дать мне интервью или рассказать о своей жизни, о судьбе близких и жизни семьи. И еще поделиться самым сокровенным — взглядами и мыслями по поводу всего сложного и трудного, что происходит вокруг в наше непростое и порою совершенно непредсказуемое время. Их жизненный опыт бесценен.

К великому сожалению, очень многие из моих интересных и доброжелательных собеседников ушли в мир иной, и я очень надеюсь, что эта книга будет светлой памятью о них для потомков.

Искренне благодарю также всех, кто помог оформить и издать эту книгу как многолетний труд о жизни, работе и творчестве нашей еврейской русскоязычной общины Чикаго.

Вместо предисловия.

Все течет, все изменяется

Те, кто забывает уроки истории, обречены на их повторение.

У. Черчилль

Народная мудрость гласит: «Что такое благодать? — Когда все кругом хорошо». Но все хорошо, да еще и кругом, не бывает. Однако случаются мгновения, к сожалению, нечастые, когда ты можешь остановиться, оглянуться и сказать себе восторженно и убежденно: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» И ради таких моментов стоит жить.

Мои первые впечатления о «новой» жизни за океаном (о, это было более четверти века назад!) я постаралась обобщить и проанализировать в своих статьях, публикуемых в американской русскоязычной прессе.

В Америке для меня все было открытием, одой и гимном великой стране. С воодушевлением писала я о ее славной истории, потрясающей воображение природе, трудолюбивом и доброжелательном многонациональном народе, живущем в мире и согласии. И привлекающем симпатии всего мира.

В этом ключе написана моя книга «За свободой», изданная в 2010 году. Вторую книгу, планируемую почти как идиллию, я поначалу хотела назвать «У себя дома», противопоставляя прежней жизни в соцлагере.

Еще школьницей я узнала-увидела, что такое сталинская шарашка и каково это человеку жить в неволе — в ограниченном пространстве за колючей проволокой. Такое не забывается.

Родные московские пенаты я покинула в 1996 году. В Америке нуждались в моей помощи дочь и маленький внук. Я думала, что буду просто бабушкой, но началась новая, захватывающе интересная жизнь.

Здесь все было по-другому, все интересно. Складывались парадоксы: улицы не метут, а они чистые; по газонам ходят, а трава зеленеет.

Выдающимся событием для меня стал Трумэн-колледж, где обучалось 500 наших соотечественников. Это заведение дарило живое общение и пищу для ума. Там я начала писать — всегда мечтала быть журналистом.

У человека должно быть Дело, которое утром поднимает с постели и ведет в Неведомое. Так и для меня в 2010-м начался новый жизненный виток: я стала писчим пером и постановщиком в родившемся в Чикаго Народном театре Wеlcome. Он существует поныне, и если это не счастье, то вполне заменяет его.

Другим моим, можно сказать, пожизненным увлечением являются путешествия. Страны Европы, Азии и Америки, Африка, Австралия и Новая Зеландия — как они непохожи и как прекрасны, как интересны и загадочны люди, населяющие их! Там рождались мои восторженные путевые заметки.

Однако время вносит свои коррективы, и эта книга получилась как мои размышления о Свободе.

Жизнь показала, что на планете «нет мира под оливами». И свобода — дама весьма своенравная и неуловимая, о которой можно только мечтать.

А совсем недавно мы оказались на тектоническом разломе эпох. Разразившаяся война России с Украиной касается всех, потому что это противостояние мракобесия со всем живым за право свободно дышать и еще одна незаживающая рана вражды между близкими людьми.

— Привет, русская фашистка!

— А-а-а, жидомасон, здравствуй!

Это нормально?! Нет, конечно, но, к сожалению, надолго. И это — моя боль. Я даже свою пьесу назвала «Украинский синдром», потому что, просыпаясь поутру, первым делом включаю компьютер, чтобы узнать новости из Украины, а вечером слушаю их анализ в свете Добра и Зла.

Не менее страшно, что в молодых умах бродит мерзкий призрак — призрак социализма. Казалось бы, незавидная судьба Кубы, Северной Кореи и Венесуэлы положит конец распространению утопических идей и социалистических мифов. Ан нет, «прогрессивная» американская общественность с упоением подхватила эти поношенные знамена, не понимая, что они семимильными шагами ведут к диктатуре и ГУЛАГу. Для молодых людей, как винтаж или модные застарелые тряпки, привлекательны такие понятия, как коммунизм-социализм, уравниловка, всеобщее благоденствие, а по сути, халява и безответственность.

Мы живем в эпоху парадоксов, когда многое перевернуто с ног на голову.

Недавно была на американском Среднем Западе. Это трудовая Америка, для них дико звучат положения «Нового зеленого курса»: кто не хочет работать, должен иметь гарантированный государством доступ к деньгам, достойному жилью и экологически чистому питанию. А остальные должны просто привыкнуть жить без самолетов и коров. Это ли не парадокс?

А некоторые сообщения просятся в рубрику «Нарочно не придумаешь».

— В штате Коннектикут призовые места в женских соревнованиях по бегу на 100 и 200 метров заняли двое биологических мужчин.

— Благодатную почву и активных последователей нашел почин Южной Кореи: там мужчины специально становятся трансгендерами, чтобы побеждать в женских видах спорта.

— В Лондоне прошел веломарафон абсолютно голых людей.

— Феминистка из Германии требует отнять Нобелевскую премию у Энштейна, который в школе погладил коленку ее прапрабабушки.

— Женщина-врач из Техаса решила поменять пол своему семилетнему сыну вопреки отчаянным протестам его отца. И — внимание! — суд присяжных встал на сторону матери.

И это тоже свобода?

На многие вопросы, которые подкидывает время, у меня нет ответа. Как по мне, так мир просто слегка свихнулся! Последние десятилетия сделали меня независимым консерватором.

Может быть, это старомодно и я не права?

Часть I

У КАЖДОГО ПРАВДА СВОЯ

Рассказы

Любовь — это все, что у нас есть, единственный способ, которым

мы можем помочь другому человеку.

Э. Роттердамский

Если вы усмотрите сходство моих героев с вами, вашими друзьями или соседями, то не удивляйтесь: это не случайное совпадение, это так и есть. Потому что на своем жизненном пути я встречалась со многими людьми и многое от них узнала, многое почерпнула. Я лишь изменила имена и, как карты, перетасовала события и черты характера героев.

И еще полагаю несущим глубинный смысл известное выражение Гюстава Флобера: «Мадам Бовари — это я».

Глава 1-1. Ностальгия

Сон бежит от меня. Эта туманная полупрозрачная субстанция спускается сверху на мою голову, я стараюсь поймать ее, но она струится сквозь мои жаждущие пальцы и стекает по безвольно вытянутому телу в глухую неизвестность.

А в висках стучит: «Госпожа ностальгия, верни меня восвояси...»

Близится рассвет.

Измученная, бреду к своему американскому психологу и, полулежа в кресле спиной к нему, собираюсь с мыслями, глядя на белок за окном, летающих с ветки на ветку, будто ловкие акробаты под куполом цирка, то сплетаясь в теплый живой клубок, то, словно чужие, бросаясь прочь без оглядки. Закрываю глаза...

Я родилась ярко-рыжей. Это судьба, такой жизненный код. Моя мама и ее подруга одновременно ждали первенцев, мечтая о мальчике. Только не рыжем! Однажды в трамвай, которым они ехали на консультацию к врачу, вошел нищий с роскошной, огненно-рыжей шевелюрой — не сговариваясь, они бросились на выход. И надо же, такое совпадение: у обеих родились рыжие девчонки.

Жили мы на Волге под Самарой, в поселке нефтяников — соцгороде. Там не возбранялась и частная инициатива. Одна пенсионерка «из бывших» возила нас, школьников, в город — на спектакли драматического театра.

— Мадам, — почтительно обратился к ней как-то шофер. Выглянув из своего мехового боа, она отрезала:

— «Мадам» за границей!

Все молодое стремилось «в Москву, в Москву». Я нарисовала на обложке своего дневника стрелку компаса, указывающую

на северо-запад. Так и оказалась в знаменитой «керосинке».

Жила у тетки на Пушкинской площади, впитывала в себя Москву, запоем читала. В Ленинке облюбовала местечко в углу под лампой с зеленым абажуром. Там и познакомилась с Женей; она кивнула на бордовый томик с «Очарованной душой» Ромена Роллана, от которого я не могла оторваться:

— Нравится Аннет?!

— «То пламя, что озаряло ее, не сжигая, разрушило стены и пожаром перекинулось в души других», — с чувством процитировала я.

— Она всю себя отдавала служению людям, — Женя считала это главным и для себя.

Мы бродили по арбатским переулкам, и казалось, что липы Бульварного кольца благоухают, — в сентябре-то. Женя предложила переехать к ней на Патриаршие пруды, где проживала одна.

Женина бабка, восторженная англичанка, приехала в революционную Россию, чтобы строить социализм, но сгинула где-то в Мордовии. Мама преподавала английский язык и мужественно переносила тяготы российской жизни, но от туберкулеза не убереглась.

На книжной полке стояла ее фотография: в вольтеровском кресле — в котором теперь сидела с ногами я, зачитываясь книжкой, потому что никакого телевизора у нас не было, — утонула хрупкая женщина с темными, живыми, как у Женьки, глазами. Прямые короткие волосы, ни следа косметики. Женька тоже была подчеркнуто естественной, коренастой, крепко стоящей на ногах, не знающих, что такое женские каблуки. Но в ней была — видимо, от матери — какая-то внутренняя утонченность. В минуты откровения она доставала из белого платяного шкафа коробки с огромными экзотическими бабочками — все, что осталось от отца и его хобби. Он был микробиологом, имел семью, и молодая наивная англичанка лишь украсила ему последние годы жизни, оборвавшиеся ранним инфарктом.

Женькиной опекуншей стала подруга матери. Ее полуседые волосы были закручены на затылке в интеллигентный узелок, а в cвоих прорезиненных ботах она, вероятно, и родилась. Воскресным утром врывалась она к нам, чтобы с порога крикнуть надтреснутым голосом старшины на побудке новобранцев:

— Rise and shine! («Вставай и свети!»)

— Put a lid on it! («Замолкни!») — Женька не очень-то церемонилась со своей «опекшей», снисходительно принимая ее безответную любовь и редкие подарки.

Женька хотела пойти по стопам отца и училась на сангигиеническом факультете мединститута, поближе к микробиологии. Перед зачетами к нам заваливалась, гремя костями, веселая компания. Моя раскладушка стояла близко к столу, и ночью я с содроганием вытаскивала из-под матраса очередной череп или ключицу.

Вскорости я догадалась, кто этот шутник. Обезоруживающая улыбка и серые с хитринкой глаза Кости, чемпиона института по гимнастике, вызывали во мне неодолимое желание потрогать его бицепсы, откровенно играющие под гладкой загорелой кожей.

Еще в этой компании был будущий хирургический светила Акоп Каратян и Катя Ванфу, стройная, как голубой кипарис, солистка какого-то пляшущего ансамбля. Безусловным лидером была, конечно, Женька — как бы сейчас сказали, креативная, с невероятной интуицией, и к тому же острая на язык. Приму-балерину она называла Катька Ван-Тьфу, а Костю и вовсе балбесом, потому что из-за постоянных соревнований он с трудом переползал с курса на курс.

Новый год мы встречали в университете на Ленинских горах: Костя вместе с очередной берцовой костью подсунул мне под подушку пригласительный билет. Мы пили шампанское, танцевали в разных залах, выиграли огромного плюшевого медведя, а потом через всю заснеженную Москву шли пешком, и Костя согревал мои окоченевшие руки своим горячим дыханием.

В нашей коммунальной квартире мы тихонько прошмыгнули в свою комнату. Женька сказала, что придет только к вечеру, и Костя рухнул на ее белую деревянную кровать, память о скоропостижно прерванной любви ее родителей.

Сквозь сон я услышала три звонка, что означало, что Женька вернулась раньше. Больше всего я боялась, что она увидит, кто лежит на ее кровати. Не открывая, я пробормотала, что мы отравились и... Почти сразу внизу хлопнула подъездная дверь. Подруга догадалась; но только раз, мимоходом, бросила:

— Зря ты ему доверяешь... Пустоцвет.

— Зато красивый! — в запальчивости крикнула я.

Женька как в воду глядела. И все же известие, что мы поженимся, стало для нее неожиданностью. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, только зрачки на миг блеснули зеленоватыми молниями.

На свадьбу пришла, принесла две изящные китайские вазы, наверное, из белого шкафа. Костя, чувствуя Женькино пренебрежительное к себе отношение, взял одну вазу за тонкое горлышко и смеясь встал в позу мушкетера:

— Защищайся! Это как раз то, что нам необходимо в семейной жизни.

Я переехала к Косте; он уже работал врачом в спортивном лагере под Москвой и потащил нас к себе на целую смену. Где вы, счастливые денечки, быстротечные подобно тем кристально чистым струям, что перекатывала по отполированным камушкам проворная лесная речка.

Царицей бала в первый же вечер стала Женька. Днем был

медосмотр, и она, повесив на шею свой стетофонендоскоп, пришла помогать Косте, а вечером почти вся мужская половина лагеря выстроилась перед ней, приглашая на танго.

А ее интересовал лишь один человек, который предпочитал вечерами сидеть у костра с гитарой, напевая что-то тревожно-

декадентское.

— Сочиняет! — уважительно говорили ребята из группы питерских. — Сбацай-ка нашу «Упадническую»!

И нервные пальцы уже метались по струнам, голос неземным эхом отзывался в стройных, подсвеченных костром соснах. Закутанная в одеяло Женька неотрывно смотрела на волшебника и первая звонко смеялась его редким шуткам.

Я же старалась улучить минутку, чтобы побродить по лесу, уже чуть подернутому желтой дымкой. Возвращаясь в лагерь, натыкалась на зеленый забор бывшей дачи Берии. Как горькое предзнаменование...

Я ненавижу политику, не люблю историю, всегда жду худшего. Так что когда через неделю блаженства пришло сообщение, что Костина мама в больнице и нам надо срочно ехать в Москву, была к этому почти готова. Наскоро собираясь, краем глаза заметила, что небрежно прикрытое простыней Женькино байковое одеяло изо­драно в клочья, и... бросила на ее кровать свое.

А заглянула к ней на день рождения — когда уже вовсю завывала вьюга, сметая с сугробов снежные козырьки. В комнате было холодно, и хозяйка куталась в пуховый платок, не скрывавший оплывшую талию. Разговор не клеился.

— Говорят, Костя уехал за границу.

— Да, с командой, врачом.

— Не знала, что он вступил в партию...

— Это его личное дело.

— А ты на что? — Я не ответила, думая о другом. — Карьерист!

Это был наш последний разговор. Я влетела в кабину телефона-

автомата, набрала Катьку Ванфу.

— Кто? — крикнула я вне себя.

— Ты о чем? — в ее голосе слышалось недоумение.

Все прояснилось позже, когда у меня на работе зазвонил телефон.

— Это говорит Витек, муж Евгении Константиновны. Мы вместе были в спортлагере, помните? Я получил новую квартиру, мы переезжаем. Женя просила передать ваши книги. Я в проходной.

Какой еще Витек? Спускаясь по лестницам, я судорожно рылась в памяти. И вдруг, как в голливудском фильме камера высвечивает детали прошлого, всплыл образ незаметного парня, который безропотно таскал за Женькой ее рюкзак. Подозрительный прищур, кривая усмешечка тонких губ — из-за нее, видать, и получил свое прозвище.

Да, то был Витек из Балашихи. Чуть раздался, но ничего примечательного к его внешности не добавилось. Он протянул небольшую стопку книг, сверху лежал бордовый томик Ромена Роллана: надо полагать, мне на память.

— У нас родилась дочь, — радостно изрек он. Кто бы сомневался!

— Поздравляю. Передайте мои наилучшие пожелания Евгении Константиновне, — вежливо сказала я.

И безжалостно перевернула жизненную страницу. Были дела и поважней. Женька напророчила: когда я сказала Косте, что у нас будет двойня, он затосковал.

— Рано еще... И зачем тебе этот пионерский отряд?

— Но я верующая!

— А чем ты будешь их кормить? Святым духом?

И он подписал длительный контракт в какую-то глушь. А мне было уже все равно.

Я родила очаровательного парнишку. Врачиха оправдывалась, что, мол, такое бывает — вместо двойни рождается один, но крупный ребенок, — и слава богу! Баба с возу — дальше будешь!

А я наслаждалась ролью «мадонны с младенцем». К мужу потеряла всякий интерес.

В тот период я работала в научно-исследовательском институте, но тонкости нефтедобычи меня не вдохновляли, и я стала переводчиком.

...Мы ожидали приезда американского специалиста. Инструктаж проводил лично парторг, который прозрачно намекнул, что я могу не стесняться в общении. При этом ласково погладил меня по руке:

— Мы тебе выпишем премию на дополнительные туалеты.

Будто я Пышка какая-то. Знал, мерзавец, что я соломенная вдова. Сразу подала на развод...

— На сегодня достаточно. Успокойся, — прервал меня дружеский голос. Я открыла глаза и не сразу врубилась, что это говорит мой психолог, а я лежу вся зареванная.

Но я уже не могла остановиться, и как заведенная ночью наговорила продолжение на пленку.

...Тогда я не знала, куда еще поведет меня нарисованная в детстве стрелка компаса, указывающая на северо-запад.

Специалист оказался добродушным парнем из Техаса, но из того, что он говорил, я не поняла ни-че-го. Что делать?

Минутная слабость, и... срочно нахожу на Каширке курсы американского разговорного, плачу за пропущенные занятия и круглосуточно живу под звуки чужой речи, стараясь схватить свою фишку.

Курсы открыли адвентисты седьмого дня, а проще — протестанты, соблюдающие субботу и верующие во второе пришествие Христа; их сейчас в мире около двадцати миллионов.

Там я подружилась с предпринимателем Мишей Крутым

и Валентиной, тренером по фигурному катанию, которая готовилась к работе в Калифорнии. Они позвали изучать Библию: хорошая языковая практика, да еще и бесплатно!

В пятницу вечером в школьный спортзал набивались молодые люди и под апельсиновый сок разыгрывали сценки на библейские сюжеты. А на другой день там шла настоящая служба: собирался чуть ли не весь аккредитованный в Москве дипломатический корпус с чернокожими женами в ярких национальных уборах и голосистыми детьми.

После торжественной части и песнопений мы сдвинули стулья вокруг худощавого немолодого человека с добрыми, лучистыми глазами. Темные, с сединой волосы зачесаны назад, и весь он подтянут, внимателен.

— Рик, мы привели новую прихожанку, — сказал Миша Крутой.

— О, добро пожаловать! Приглашаю всех в наш центр на фильм «Иисус из Назарета», — у Ричарда был низкий бархатный голос, так говорят только американцы.

Я сразу прониклась к нему доверием. Он не перечислял библейские чудеса, его излюбленный тезис: ищи бога в себе. Адвентисты по всей стране открыли центры здорового образа жизни, а в Рязани — реабилитационную клинику для детей, больных детским церебральным параличом.

Ричард свозил нас в Заокский адвентистский университет; там, на берегу Оки, его друг заложил целую плантацию: хочет спасти россиян от голода, выращивая органический кочанный салат и морозостойкие помидоры.

По дороге Рик поведал свою историю. В университете он пристрастился к наркотикам. Когда через несколько лет его друг умер от передозировки, жена Рика, стоя с их ребенком у открытой могилы, сказала:

— Я не хочу вот так же хоронить тебя, — и ушла навсегда, будто растворилась в тумане.

Рик отрезвел, и тоже навсегда. Но было поздно. Он не находил себе места, слоняясь по городу. И Господь протянул ему руку — незнакомый человек пригласил его в ближайшую церковь адвентистов. И Рик словно заново родился: много лет работал в Бирме, сначала в миссии, потом в медицинском центре — пригодилась университетская специальность. Показал фотки; запомнилась девушка с длинной, как у гуся, шеей, на которую нанизаны толстые металлические кольца — для вытягивания...

Я умолчала о главном: только себе могла я признаться, что безоглядно влюбилась в Рика. И когда его отозвали для нового назначения куда-то в Зимбабве, свет мне стал не мил.

Прощались в ближайшем ресторанчике. Я подготовила слезную речь. Играла музыка, но танцевать не хотелось. И вдруг

какой-то хмырь, не спрашивая, железной рукой выдернул меня на танец. Он прижал меня к своей твердой, будто в доспехах, груди и змеино зашептал на ухо:

— Ты что выпендриваешься? Или русский язык тебя уже не устраивает? Интересно, сколько тебе платит этот америкос? Скажи ему, пусть убирается. Он у нас на крючке.

Я попыталась вырваться из цепких объятий, а Миша Крутой лениво приподнялся. Увидев это, мой кавалер галантно, за локоть, подвел меня к нашему столику.

— Благодарю вас, — и залихватски щелкнул каблуками.

Мы проводили Рика до самого дома. К происшедшему он отнесся спокойно.

— Не волнуйтесь, ребята. Это игры. Они время от времени пугают нас и вас. Таковы правила.

Я спросила — так, на всякий случай:

— Рик, нельзя ли мне получить рабочую визу?

Он внимательно посмотрел на меня.

— М-м-м... Попробую, — и мне стало как-то теплее на свете...

— А дальше, Рик, ты все знаешь, — наговоренная пленка закончилась, и я обернулась к Ричарду, своему психологу и другу. — Ныне я веду российские дела в центре адвентистов и преподаю английский язык иммигрантам.

— Ты не рассказала о своем сыне.

— О, сын замечательный, мы с ним регулярно общаемся по скайпу. Он в Лондоне, получает второе образование. Папочка раскошелился — боится, что я расскажу сыну подробности о его рождении. Да ты его не жалей — с него не убудет: он работает в Олимпийском комитете, там всегда найдется, что попилить. Я его давно простила, ведь я — душа очарованная.

— Твоя душа рвется на части. Пора решить, где твой дом. И с близкими повидаться.

Так по совету Рика я поехала в Россию впервые после побега. Постояла поплакала над отцовской могилой на высоком берегу Волги. Он был тяжелый сердечник. И пил. А кто в России не пьет? С мамой почти что попрощалась. Увидимся ли?

Москву не узнала... Она стала самодовольной, помпезной. Чужой.

Посидели с Катей Ванфу на ресторанной веранде; мимо нас по Арбату катился бесконечный поток татуированных молодцев и полуголых девиц на шпильках с поллитровкой пива в руках.

— Кать, как твой проект? Удался? — спросила я.

— Еще как! Ты, наверное, слышала о китайском ансамбле глухих девушек? Вот и я занимаюсь восточными танцами с детьми-

инвалидами. Есть спонсоры.

— Показала Женьке, на что способна? Как она?

— После защиты докторской стала очень важной. Никого из наших на работу не берет, даже умничку Акопчика отфутболила.

— Ну, Акоп читает лекции в Нью-Йоркском университете, — сказала я. — А над чем, собственно, работает Женька?

— Не знаю. Они с Витьком что-то клонируют. Подозреваю — бабки.

— Я хотела бы с ней встретиться, — сказала я.

— Мы давно не общаемся. Их фирма находится в розоватом дворце около зоопарка.

В тот момент я не удивилась бы появлению первого голливудского трупа.

...С утра я уже стояла за пышным зеленым кустом недалеко от парадного входа в особняк розового туфа, наблюдая, как подкатил черный мерседес и из него выскочили двое лысых великанов в одинаковых черных костюмах. Один почтительно открыл заднюю дверь, другой стоял навытяжку, готовый принять драгоценный груз. Сначала на асфальт опустились подпухшие ноги, потом вылезла и моя «Евгения Гранде», потухшая и слегка обрюзгшая, и тяжелой поступью направилась к подъезду. Подоспел шофер той же лысой породы, и вся эта троица образовала защитный полукруг, в котором, как в золоченой клетке, оказалась некогда жизнерадостная певчая птаха. Дверца захлопнулась.

Я приросла к земле: пробиваться через строй бритоголовых не хотелось. Да и двинуться было страшно. Но в этот момент пришло решение. Не знаю, ангел ли нашептал или сам Господь решил вмешаться. Я схватила мобильник.

— Рик, я вылетаю. Я хочу быть с тобой. Меня не страшит ни Зимбабве, ни Гондурас. Я хочу, как ты, приносить пользу людям. Я люблю тебя.

Надо торопиться, на дорогах пробки. Зазвонил телефон, но я уже махнула проезжающему мимо таксисту и уселась на заднее сиденье:

— Заедем в гостиницу за вещами, потом в аэропорт Шереметьево.

— No problem, — кивнул юный полиглот, — но за время не ручаюсь: столько иномарок развелось!

И он с места в карьер рванул в сторону Садового кольца.

Глава 1-2. Дитя индиго

Резкий гудок поезда делил ночь на две неравные части. Это повторялось каждый день в 4 утра, и Лариус не забывал, не открывая глаз, вежливо сказать в темноту:

— Да, встаю. Спасибо.

И он вскакивал, для порядка размахивал руками и бежал вниз по лестнице своего просторного дома, чтобы, вооружившись объемистой кружкой кофе, сесть за компьютер.

Он любил эти ранние часы, когда вся вселенная была у него перед глазами, как на гигантской клокочущей ладони. Кто владеет информацией — владеет миром.

Но ничем таким владеть он не собирался, просто его мозг не терпел пустоты и его надо было заполнять всевозможными фактами. Чтобы потом, полулежа на балконе в мягком кресле и прикрыв от дневного света глаза, обдумывать и анализировать события, конфликты и взаимоотношения сторон.

То, что он не может претендовать на роль владыки даже отдельной ограниченной территории — он понял сравнительно рано, не находя разумного объяснения многим явлениям. Например, что значит: «Вселенная беспредельна»? Это нельзя представить и понять, можно только принять. Но это уже вера, а он был убежденным агностиком. Тогда-то он и осознал, что его возможности ограничены, а амбиции тщетны. Стал мягче и терпимей к людям.

Тогда же прорезалось чувство юмора. Свой мозг он представил в виде заброшенного чердака старинного провинциального дома, куда несколько поколений домочадцев сваливало отслужившие и ненужные вещи. Только потомственный дворецкий, как аккуратный летописец, знал, где что лежит, и при случае мог извлечь из стоящего справа в третьем ряду окованного сталью зеленого сундучка антикварное боа из страусиных перьев или бабушкино свадебное платье, которые, если хорошо встряхнуть и почистить от пыли, будут очень кстати, когда правнучка отправится на очередной благотворительный бал, посвященный защите белых аистов в Южной Америке. Ведь если они вымрут, кто будет приносить вести о рождении младенцев? А в репортаже с места события журналисты назовут такой необычный прикид винтажным, и подружки от зависти искусают свои прелестные губки.

Когда еще ребенком Лари перешел от ползающего состояния к неустойчивому прямохождению, он вскарабкался на колени к отцу, сидящему за компьютером, и довольно разумно стал тыкать пальчиком по клавишам.

Тогда-то отец и отдал ему свой лэптоп с интернетом, а мама — преподавательница латыни на медицинском факультете — начала играть с ним в компьютерные игры на разных языках.

В университете Лариуса считали гением программирования, полиглотом, телепатом, «ребенком индиго». И он с удивлением узнал, что есть люди, способные видеть цвета, так сказать, тонких энергий, и они заявляют, что с семидесятых годов ХХ века все больше рождается детей цвета индиго (нечто среднее между темно-синим и фиолетовым). И индиго — это не цвет даже, а заложенная внутри «матрица». Во Франции их называют «тефлоновыми», на Британских островах — «детьми тысячелетия», в России они — «дети света».

Появился даже свой пророк, Матиас де Стефано из Аргентины: «Цвет, который вибрирует сегодня на Земле, известен как цвет индиго. Это означает, что каждое дерево, камень, животное и человек, родившиеся в восьмидесятых годах ХХ века, уже индиго. Индиго — это вибрация, которая видоизменяется. Индиго прибыли для эволюции, трансмутации. Они первые, кто должен изменить свое видение, и первые, кто должен порвать со своими старыми представлениями о взаимодействии с окружающим миром. Все связано с вибрацией и, прислушиваясь к ней, индиго меняют систему представлений людей в сторону внутренней гармонии».

Внутренняя гармония, интуиция, любовь близких, желание помочь миру в каком-то великом деле — какие красивые, нужные слова. Но зачем при этом быть синюшного цвета? — и Лари стер из своей памяти эти файлы.

А память у него была — позавидуешь. Цепкий университетский преподаватель, мистер ЭйДжей, с ходу оценив таланты и возможности Лариуса, взял того на свой семинар, потом в аспирантуру и в конце концов учредил под него консультационную фирму, оказывающую информационные услуги разным организациям и правительствам.

На Лариуса он тайно молился, купил ему дом, освободил от всех забот и ревниво охранял от чьего-либо, в том числе потустороннего влияния.

Лариуса такая постановка дел вполне устраивала. Он не был хакером, ему не нужно было, как Сноудену, прятаться где ни попадя и вывозить в лэптопах краденые документы. Он изучал, вернее просматривал, самые разные и малоизвестные сайты, местную прессу в интересующих его точках земного шара. А иногда вылетал на край света, чтобы составить собственное мнение непосредственно на месте событий. Доказательства пусть собирают следователи, журналисты пусть освещают все по-своему, он — независимый эксперт, дающий оценку и прогноз. Ему доверяли.

А в жизни он был обычным парнем, увлекался йогой и современной музыкой, с девушками не очень получалось — слишком умный. Вот и на этот раз отправился на джазовый фестиваль в мужской компании трех давних друзей. Все они, кроме Лариуса, музицировали в свободное время, даже изредка выходили на сцену городского музыкального кафе, а Лари был у них единственным домашним слушателем и беспощадным критиком, наизусть знающим репертуар всех заслуживающих внимание джазовых групп.

На окраине их города протянулась гряда живописных скал красного камня; между двух из них был построен грандиозный зрительный зал из деревянных скамей под открытым небом, амфитеатром спускающийся к большой сцене, а сзади него пирамидой возвышалась, создавая уютное полузамкнутое пространство, еще одна скала с выступом посередине, на который любили взбираться самые отчаянные.

Горожане гордились, что здесь могут расположиться до десяти тысяч зрителей, а все известные музыкальные ансамбли почитают за честь представить здесь свои таланты.

Лариус увлек компанию на самый верх, откуда сцена казалась пятачком, а музыканты — пляшущими гномиками. Музыка уже грохотала, раскатистым эхом отражаясь от молчаливых скал, на широком лестничном пространстве упражнялись в быстрых танцах самые неусидчивые.

Он не сразу заметил, что рядом с ним изящно пританцовывала на месте смешливая девчонка в необычно ярком наряде, которая, очевидно, прибыла сюда с другой шумной компанией: юноши в зеленых и рыжих париках утопали в клетчатых штанах, а девушки с ног до головы были разрисованы синей и желтой краской.

— Я Эрин, — бросила ему соседка дружелюбно, в такт музыке плавно покачивая головой и забавно поводя плечами.

— А я тебя где-то видел, — он задумался. — А-а-а... Ты здесь в безлюдный день занималась йогой. А я бегал по лестницам. Подумал еще, какая изящная девушка!

— И все? Спасибо и на том. Не удивляйся, — уловив его недоумение, она кивнула на своих диковатых приятелей, — мы из театра, репетируем, где можно, сцены абсурда. А в будни медитируем здесь на свежем воздухе. Ты, видать, тоже не любишь замкнутые пространства тренажерных залов?

— Да, люблю простор. И вот этот лунный пейзаж. — Он вдруг почувствовал в ней родную душу. — Ты на той пирамиде была? — он указал на возвышающуюся сзади скалу. — Нет еще? Так что ж мы сидим? Побежали, покажу. Это надо видеть.

Он взял ее за руку, и она, что-то крикнув коллегам, легкой походкой поспешила за ним, привычно поднимающимся сначала по деревянным, а потом и по каменным ступеням. На ходу он пояснил, что таким образом излечился от функционального порока сердца и теперь продолжает в свободные минуты эти лестничные экзерсизы. Особенно клево прыгать прямо по пустым деревянным сиденьям, от сцены до самого верха. Здесь даже есть чемпионы по этому виду спорта для длинноногих.

Запыхавшись, они остановились на смотровой площадке, откуда открылся сказочный вид на широкую долину с двумя блестящими под лунным светом озерами вдали. С другой стороны совсем близко возвышались величественные горы, так что можно было различить отдельные выветренные глыбы в виде двугорбого верблюда или высокого шатра. А под ногами прожекторы высвечивали лес колышущихся рук, которые плавными движениями сопровождали каждую музыкальную фразу.

— У меня здесь всегда дух захватывает. А тебе нравится? — с ней было легко и комфортно, и по ее блестящим глазам Лари видел, что она разделяет его восторги.

— Еще как! — был лаконичный ответ, вполне соответствующий ее чуть вздернутому носику и паре очаровательных веснушек, контрастирующих с темными волосами, завязанными в длинный хвост.

Они сели, свесив ноги в пропасть, на еще теплые от дневного солнца камни.

— А что вы в своем театре делаете? — в голосе Лари уже присутствовали ревнивые нотки: он бы тоже хотел участвовать в их веселом и бесшабашном житье-бытье.

— Ставим современный мюзикл, чтобы все было понятно без слов и можно было пуститься в мировое турне. Знаешь, путешествовать автостопом и играть на площадях незнакомых городов — это наша мечта. Вряд ли достижимая, конечно, но она греет. А ты чем живешь?

Лари улыбнулся: обычно женщин интересовало что-то более приземленное.

— Мы выполняем разные заказы на информацию. Ну, например, для ООН отслеживаем, когда и в каком объеме в разные страны поступает гуманитарная помощь, как она распределяется. А я сейчас обдумываю один смешной феномен, о котором писали газеты. Одного мужика жена по ревности попыталась отравить, и после этого он живет уже тридцать лет и три года без сна. Объяснения пока не нашел.

— У-у-у, как интересно! Расскажешь...

Когда он переступил порог ее просторной квартиры в первый раз, то был сражен ее картинами, узкими и длинными, висящими ровным поясом на стенах гостиной, образуя как бы замкнутый круг. На всех была изображена рисованная углем балерина в движении, так что если смотреть из любой точки, создается впечатление стремительного, ускоряющегося танца.

А на столике стояла в рамке старая фотография — хрупкая девушка у балетного станка.

Лари озадаченно сел на пол в центре неожиданного вернисажа, чтобы погрузиться в этот доселе незнакомый ему мир, осмыслить его.

— У Дега совсем по-другому, со стороны, а у тебя изнутри. И удивительное чувство равновесия при дикой экспрессии, будто ты тот самый волчок, который крутится сам по себе, как вечный двигатель. Здорово! А чей это поблекший фотопортрет?

— Моя прапрабабка, Мария Хрисанфовна. Ты не поверишь, она танцевала в Мариинском театре в Санкт-Петербурге. К сожалению, от нее, кроме этой фотографии, ничего не сохранилось. Говорят, у меня ее гены, а я о ней ничего не знаю...

И Лари загорелся: составлять генеалогическое древо семьи, разбросанной по всему свету, было его хобби. И уже через несколько дней Эрин узнала, что юная балерина со своим женихом, штабс-

капитаном Русской императорской армии, после того как стихли последние залпы Первой мировой войны, отправилась на смотрины в Буэнос-Айрес, где батюшка ее благоверного состоял на дипломатической службе. И застряли там, опасаясь возвращаться в революционный Петроград. Родители не привечали подающую надежды танцовщицу, а ее несостоявшийся муж, оказавшись не у дел,