Мамаево побоище

Автор Даниил Мордовцев

Историческая беллетристика Даниила Лукича Мордовцева, написавшего десятки романов и повестей, была одной из самых читаемых в России XIX века. В произведениях отражено отношение автора к той трагедии, которая совершалась в истории, начиная с XV века, в период объединения российских земель вокруг Москвы. Он ярко показывает, как власти предержащие, чтобы увеличить свои привилегии и удовлетворить личные амбиции, под предлогом борьбы за религиозное и политическое единомыслие сеяли в народе смуту, толкали его на раскол, духовное оскудение и братоубийственные войны. Даниил Мордовцев - Мамаево побоище

• Язык: Русский
• Издатель: Glagoslav Epublications
• Дата выпуска: 31 окт. 2013 г.
• ISBN: 9781783844746

Предварительный просмотр книги

КОММЕНТАРИИ

I. ИГРИЩЕ ДИД-ЛАДО И ТАТАРСКИЙ НАБЕГ

В тихий, светлый летний вечер, у села Карачарова, на берегу Оки, на лужайке, называемой девичьим полем, совершается игрище: девки и парни хоровод водят.

Это было летом 1376 года. В то далекое время народные игрища совершались так же, как и в настоящее время в глухих захолустьях русской земли, но только с большею обрядностью и строгостью, словно бы это было нечто религиозное, торжественное, с такими унаследованными от старины приемами, отступление от которых казалось неуместным, чем-то как бы греховным. В этих игрищах -- и в их приемах, и в напевах песен -- жила нетронутою та незапамятная старина, когда браки совершались посредством умыкания девиц у воды, на этих самых игрищах, когда молились под овином, кланялись роду и рожанице, пели песни Перуну, и Дид-Ладе, и Дажбогу¹. Для этих обрядовых игрищ были особые места у сел и городов, большей частью лужайки у воды, и назывались они девичьими полями, каковые имелись около каждого города и села.

Такое игрище совершалось в один летний вечер 1376 года у села Карачарова, у того знаменитого села Карачарова, в котором когда-то родился богатырь Илья Муромец.

Девки в белых сорочках и понявах, а иные, по девственной наивности того наивного времени, в одних срачицах и с бусами или с красным шиповником вместо бус на шее, а парни в рубахах и портах и босиком, точь-в-точь как изображены они еще в виде скифов на Трояновой колонне в Риме и на кульобской скифской вазе², взявшись за руки и сплетаясь и расплетаясь, то сходясь плетнями, то расступаясь, ведут то коло, то кон и поют звонкими, здоровыми, чистыми, как у детей, голосами величание таинственному Дид-Ладе.

В то время, когда молодежь творит игрище и оглашает воздух величанием неведомых богов старины, старцы и пожилые мужи и жены сидят кто под своими избушками на завалинках, кто на траве, кто под старинным дубом, под которым когда-то совершались еще приношения лешему и русалкам, сидят, любуются играми молодежи и говорят о старине, о современных порядках, о татарщине, об удельных раздорах, усобицах и розратьях. Тут же и дети, и большею частью белоголовые, непременно босые, часто совсем голенькие, то, копаясь в песке, играют в татар, темников и баскаков³, то собирают дань великому князю, то гонят в орду полоняников, большею частью девочек.

А коло звенит молодыми голосами: парни, наступая лавой на девок и хорохорясь, молодечествуя перед ними, потряхивая русыми кудрями и притопывая босыми, широкими, как у молодого медведя, лапами, выкрикивают:

А мы просо сеяли, сеяли,

Ой Дид-Ладо, сеяли, сеяли.

А девки, держась за руки плетнем, задорно улыбаясь и поводя плечами и широкими, как квашни, бедрами, как бы нехотя уклоняются от парней и вызывающе вывизгивают:

А мы просо вытравим, вытравим,

Ой Дид-Ладо, вытравим, вытравим.

-- А Илья Муромец, поди, тоже, как молодым был, так здесь на игрище игрывал.

Это говорила молодая, курносенькая, светлоглазая бабенка, которая сидела на земле у завалинки и искала в склоченной рыжей голове с такою же бородою, лежавшей у нее на коленях.

Косматая голова повернулась боком.

-- Что баишь? -- проговорила она спросонья.

-- Я, чай, и Илья Муромец, баю, игрывал здеся на игрище, как молодым был,-- повторила бабенка, продолжая искать в голове мужа.

-- Что ты, дура-баба! Илья, чай, тридцать и три года сидел сиднем сидячим, покуль не пришли к нему калики перехожие и он не выпил с ними ковша браги... Где ж ему на игрищах было игрывать! -- наставительно проговорила косматая рыжая голова.

-- Ах, чтой-то я, дура! И забыла, Перун-те бей! -- спохватилась баба.

-- Мама! Мама! -- подскочила к ней голенькая с льняными волосками девочка, лет пяти.-- Добрынька велит мне по-татарски молиться, кусту.

-- Да он играет, он тебя нароком в полон взял,-- успокаивала мать мнимую полонянку.

А голоса парней гудели в коле:

А чем-ту вам вытравить, вытравить?

Ой Дид-Ладо, вытравить, вытравить!

А горластые девки перекрикивают:

А мы коней запустим, запустим,

Ой Дид-Ладо, запустим, запустим!

-- Я не хочу, мама, в полон! -- твердила белоголовая девочка.

-- Ну, ин не играй с Добрынькой,-- утешала ее мать,-- играйте сами девочки в Ярилу⁴.

Девочка побежала к сверстницам, радостно восклицая: В Ярилу! В Ярилу!

-- Ишь, девка боится полону татарского,--улыбнулся плечистый, рослый молодой мужик с огромной, словно браслет, медной серьгой в ухе, сидевший тут же на завалинке рядом с седым как лунь стариком.-- А топерево татары-те уж не то, что в старину были, не больно страшны... Вон как в те поры мы ходили с суждальскими, да с нижегородскими, да с московскими дружины, под воеводой под князь Димитрием Волынскием, Казань город громить⁵, так выпущали они, татаровя, на нас громы-те со стен, уж и перунили же гораздо собаки! Да выпущали на нас велбудов стадо, страховиты таковы, с горбами, шеи что у гуся либо у лебедя, ревут и саплют страх! А мы ну их громить, ну громить и вогнали в город-ат, и князи их, Гасанки да Махметки, нам челом добили и окуп большой дали.

А мы коней выловим, выловим,

Ой Дид-Ладо, выловим, выловим.

А чем-ту вам выловить, выловить?

Ой Дид-Ладо, выловить, выловить!

А мы уздом шелковым, шелковым,

Ой Дид-Ладо, шелковым, шелковым...

-- Так-ту так, Малютушка,-- качал седой головою старик, прислушиваясь к звонким голосам игрища, как парни хотят выловить коней уздом шелковым,-- токмо коли бы у нас, на Руси, не усобицы княжьи, коли бы Москва с Тверью не короталися да суждальски князи с рязанскими розратья не чинили да татаровей на нас не водили... А то, что год, то нас же и свои князья, и татаровя пустошат и бьют и в полон продают... После дни времена настали...

-- Что ж, дедушко, ноли в стары времена лучше было?

-- Не в пример... При покойном царе Озбяке⁶ нас, русских людей, никто не смел обижать: как он десять князей-ту наших сказнил в орде, так наши-те князья стали ниже травы, тише воды, да и дань-ту брали по-божески... А ноне с нас и рязанской князь кожу сдирает, и московской, и суждальской: станешь за Олега рязанского, Митрей московской зорит и пустошит, за суждальского станешь, пронской доезжает... Пропадай они пропадом!

И старик, казалось, весь погрузился в созерцание прошлого, когда жилось лучше, когда и царь Озбяк был могущественнее всех царей, и великие князья были тише воды, ниже травы, и солнышко грело жарче молодые кости, и небо было голубее, зелень зеленее... Он, казалось, и видел, и слышал это дорогое, незабываемое прошлое в чужой молодости, вот в этих звуках, что неслись с игрища... Все, все изменилось; не изменились одни старые игрища, не изменился голос величания Дид-Лада, величания, под которое когда-то и он, стар-престар человек, скакал молодыми босыми ногами, выслеживая свою зазнобушку, толстокосую и широкобедрую, в одной, в единой лишь срачице лебедь белую, младую Рогнедь-девку, которая так же, как вот и эти девки, своим лебединым гласом величала:

А мы дадим сто куниц, сто куниц,

Ой Дид-Ладо, сто куниц, сто куниц!

А он, ныне стар-престар человек, а тогда еще млад, русокудр Рогволодушко, своим зычныем голосом выгукивал своей Рогнеде-девке:

Не надоть нам сто куниц, сто куниц.

Ой Дид-Ладо, сто куниц, сто куниц!

А она, Рогнедь-девка, заплетаясь плетнем с другими девками, как свирель, свиристела:

А мы дадим семь вдовиц, семь вдовиц,

Ой Дид-Ладо, семь вдовиц, семь вдовиц!

А он, млад Рогволод-парень, с прочими парнями ответствовал:

Не надоть и ста вдовиц, ста вдовиц,

Ой Дид-Ладо, ста вдовиц, ста вдовиц!

Тогда Рогнедь-девка, подымая на Рогволода свои глаза, эки были зенки с поволокой, тихо выговаривала, маня к себе Рогволода:

А мы дадим девицу, девицу,

Ой Дид-Ладо, девицу, девицу.

И Рогволод, широко расставляя босые лапищи, медведем шел на Рогнедь и выговаривал:

Ох. надоть нам девицу, девицу, Ой Дид-Ладо, девицу, девицу!

Плетень девичий и плетень из парней совсем переплетались, и слышались возгласы то мужские, гогочущие, жеребячьи, то девичьи, лебединые:

-- А котору вам девицу? -- звенел лебединый голосок.

-- Доброгневу! Доброгневу! -- брало несколько глоток.

-- Прекрасу! Гориславу! -- перекрикивали их другие глотки.

-- Верхуславу! Милолику! Вышеславу! -- брали третьи, смотря по тому, какая кому девка нравилась.

-- Давай всех девок! Мы их всех...-- завершал здоровенный голосище широкоплечего, широколицего, почти без профиля парня, который, раскрыв мускулистые руки и растопырив толстые, как обрубки, пальцы, казалось, хотел заграбить под себя всех девок.-- Всех их!..

-- Любо! Любо! Ярополк правду говорит! Ай да Ярополкушко! Всех их! Всех! -- восторженно кричала вся мужская половина.

Но эти восторженные возгласы покрыты были мгновенно отчаянными раздирательными криками детей, которые, несколько в стороне, на возлесье, играли в татар и в великих князей, заставляя меньших ребятишек и девочек кланяться царю Мамаю, которого изображал из себя босой и без штанов Добрынька, шустрый черноголовый мальчуган, заставлявший потом своих улусников и полоняников кланяться калиновому кусту.

-- Татары! Татары! -- кричали не своим голосом дети, стремглав несясь от лесу к селу, цепляясь друг за дружку, падая и снова отчаянно голося.-- Татары! Татаровя!

Действительно, из-за лесу показались характерные шапки золотоордынцев, синеордынцев, ясов и черкесов с саблями в руках и зубах, с арканами и луками за плечами. С страшным гиком и алалаканьем неслись они прямо на игрище, подняв высоко правые руки с арканами.

Как испуганное стадо, бросились врассыпную парни и девки, последние с страшным визгом, кто в село, к избам, кто мчался к лесу, кто прямо бросался в Оку и плыл на ту сторону.

Началась дикая ловля полоняников: кто скакал за убегающей девкой, кто пускал аркан вослед бегущему парню, и аркан, описывая в воздухе дугу и свистя, захлестывал шею бегущего, и тот со всего размаху падал навзничь, вскидывая к небу