Маленькая Лиза

Автор Юрий Рогоза

An angular teenage girl, frozen in a chair at the police station with frightened curiosity.
And - five corpses ... Five brutally killed adults - held and very different…
What unites them is that everyone knew little Lisa.
But Lisa is not a criminal! She is just a naive creature who timidly looks at the world of adults, trying to understand its strange truths and secrets…
The opera has an hour to unravel the tangle of other people's secrets and catch the killer.
He is sure that he will succeed.
You probably also think that you know everything about evil? Anyway. Evil is often bizarre and unbelievable. It grows up and changes with the world. And yet - at this moment it may be near you ...

• Язык: Русский
• Издатель: Strelbytskyy Multimedia Publishing
• Дата выпуска: 29 янв. 2021 г.
• ISBN: 9780880002981

Предварительный просмотр книги

ПРЕДИСЛОВИЕ ЛИЗЫ

Это моя книга, а не Рогозы. Честное слово. В ней все — мое и обо мне. А Рогозу я выбрала сознательно — знала, что он не упустит случая повыпендриваться, поскандалить и заработать денег.

Кроме того, когда мы с ним договаривались, я всего боялась — живых ментов, мертвых призраков и просто незнакомых людей. А сейчас это прошло, и я вдруг почувствовала, как это несправедливо, что мою историю рассказывает другой человек. Как будто я просто выдумана, а на самом деле меня нет, и не было.

Я есть. Я живу. Я подросла и даже немного поправилась, ребра уже не торчат. Ребятам в классе это, по-моему, нравится.

Мне очень хочется рассказать вам всем правду о себе. Рассказать самой, без чужих мыслей и придумок. Сейчас это уже, конечно, не получится, но редактор — он очень хороший, замечательный человек — сказал, что имеет право опубликовать мое предисловие. Вот я его и написала.

С Рогозой, конечно, некрасиво получилось. Но мне его не жаль — он хитрый, и по-моему, не очень добрый. Я видела по — настоящему добрых людей, так что могу сравнивать. И потом — я же не претендую на его гонорар, денег у меня много. Так что все честно.

Когда будете читать книгу, постарайтесь понять меня и не считать просто жестокой дрянью. Ведь с вами такое тоже может случиться. Никто же не знает, как сложится жизнь дальше.

Лиза Н.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Это — моя книга. От начала и до конца. Она стоила мне нервных срывов и красных от усталости глаз. Она — строчка за строчкой — появлялась на свет душными городскими ночами под клацанье клавиш моего ноутбука.

Только умственно отсталый ребенок принял бы за книгу каракули в школьной тетради в клеточку, которую принесла мне эта испорченная малолетка. О ее косноязычных рассказах и комментариях вообще говорить не приходится. Выстраивать из них более или менее стройную повествовательную линию было тяжело и неинтересно.

Но всерьез злиться на Лизу я не могу. Это все равно, что злиться, скажем, на кошку.

Другое дело — издатели. Эти умники решили, что напечатать в начале моей книги предисловие несовершеннолеиней дурочки «целесообразно с коммерческой точки зрения». Я же считаю, что с их стороны это — свинство и нарушение профессиональной этики.

Впрочем, удивляться не приходится. Эпоху Мастеров мы не застали, приходится жить во времена продюсеров. Людей, которые потребляют наш труд и талант, а все вырученные за них деньги оставляют себе. Чтобы мы не могли позволить себе спокойной сытой жизни, и скоро явились к ним с очередным шедевром, который они милостиво будут готовы приобрести за гроши.

Ну, да ладно. Главное, что книга у вас в руках. И на ней заслуженно стоит мое имя.

Получите историю маленькой Лизы.

Юрий РОГОЗА

Светлой памяти Сергея Евгеньевича Палагутина

(если он уже умер, в чем я лично не уверен).

Спи спокойно, Рыжий,

в этой их «новой реальности»

тебе, алкоголику и засранцу,

все — равно не нашлось бы места.

«А нечистый — то не спит, тут как тут,

в ухо шепчет, за рукав дергает…»

отец Никодим (в миру Аникеев)

МЕНТ

Так обычно и бывает. Хочется сидеть в полумраке дорогого уютного кафе (непременно около окна) с бокалом мартини и тонкой сигаретой, и смотреть на огни уходящего в ночь города. А сидишь в отвратительном ментовском кабинете, тесном и убогом, пропитанном многолетней плесенью допросов, признанок и других похожих радостей. Хотите увидеть стул, на котором никто не хочет сидеть? Зайдите в любую ментуру, он там стоит в комнате каждого опера — жесткий, потертый, пахнущий злым страхом и сотнями поломанных жизней. Я в эту минуту как раз сидела на одном из них.

Но перестала обижаться, как только увидела, что Мент и сам сидит точно на таком же, только символично стоящем по ту сторону стола и слепящего прожектора лампы. Есть все — таки на свете справедливость.

От Мента пахло дешевым одеколоном и почему — то кожей, хотя он был в старомодной джинсовой рубашке. Запах был резким, злым, очень настоящим. Этот запах был единственным, что мне нравилось в этой мрачной пыльной комнатке. Позже я поняла, в чем дело — Мент был перепоясан ремнями кобуры из толстой рыжей кожи, и, усиленная вонью ружейной смазки, эта кожа красиво пахла мужеством и смертью.

Сам Мент уже несколько минут молча разглядывал меня через стол. А я в это время украдкой рассматривала комнатку. Или может, правильнее сказать — кабинет? Блеклые стены, зарешеченное немытое окно, отвратительный сейф — железяка в углу, покрытый пятнами китайский электрочайник… Нет, менты никогда не победят, я видела кабинеты тех, с кем они пытаются бороться.

Я чуть повернула голову и вздрогнула. Они смотрели на меня из полумрака. Все пятеро. Смотрели с черно — белых фотографий, аккуратно прикнопленных к стене. Те, из-за кого я здесь. Те, без кого я не стала бы такой, какая я сейчас.

Олигарх, Мэтр, Бюджетник, Телеблядь, Попик.

Женя и Антибренд смотрели с другого, противоположного, конца стены. Чтобы не перепутать. Живые и мертвые. Кажется, есть такая книга.

Но это у нормальных людей — живые и мертвые. А у ментов — подозреваемые и потерпевшие. Те, кого можно и нужно посадить и другие, которые не сядут уже никогда. Как ни старайся…

— Волнуешься? — хрипло спросил Мент из полумрака.

— Волнуюсь — честно ответила я — Я мопед не пристегнутым оставила. У вас тут даже пристегнуться не к чему.

— Ничего, там камеры наблюдения стоят — успокоил Мент — А хочешь — сходи, во двор загони, чтобы не дергаться.

— А это у нас что, надолго?

— От тебя зависит.

Он закурил, причем так вкусно, что мне тут же захотелось сигарету. Но попросить я не решилась — еще подумает обо мне неизвестно что. Вместо этого я попросила:

— Лампу опустите, пожалуйста. Слепит.

Раздался противный пластмассовый скрип, луч света уперся в стол, и в комнатке сразу стало уютнее. Только лица мертвецов на стене проступили еще яснее, и от этого было немного не по себе.

— Вот такие дела — словно прочитав мои мысли, выдохнул Мент — Два дня — пять трупов. Неслабо, да?

— Время такое — тихо ответила я.

— Да ладно тебе — устало выдохнул Мент — Время… А раньше что, по — другому было?

— Да. По — другому.

— Интересно…Это как же?

— Добрее и лучше. Потому что в людях было больше Бога и меньше говна.

Мент поднял на меня удивленные глаза.

— Ты — то откуда можешь знать?

— Бабушка рассказывала.

— А… — Мент раздавил окурок в пепельнице и устало провел ладонями по лицу — Кстати, позвонить ей не хочешь? Волноваться, наверное, будет.

— Не будет, она привыкла — я изо всех сил постаралась сказать это спокойно. И у меня получилось.

— Ну, как знаешь… — Мент придвинул к себе худую картонную папку и посмотрел на часы — Тогда давай. Рассказывай.

— Что…рассказывать? — растерялась я.

— Вот только дурочку мне здесь валять не надо — голос Мента вдруг зазвучал жестко, пугающе — Убиты пять человек. Совершенно разных и непохожих. А связывает их только что?!.. Правильно, все они были знакомы с тобой. Поняла, нет?

Мне вдруг стало очень страшно.

— Вы что же… Вы…меня подозреваете? — спросила я и не узнала собственного голоса.

Мент мучительно вздохнул и сказал немного другим тоном:

— Да расслабься, не подозреваю. Подозревал бы — по другому разговаривал.

И он снова посмотрел на часы.

— Тогда хоть бы кофе предложили. А еще лучше — сигарету… — не удержалась я.

Мент пристально посмотрел на меня и бросил на стол пачку «Кэмела».

— Тебе сколько — пятнадцать?

— Тринадцать. Но курить от этого не меньше хочется.

И я запустила пальцы в пачку, пока он не передумал.

— Тринадцать… — устало и задумчиво повторил Мент — Еб твою мать… И откуда ты такая взялась?

Кто? Я?…

Я

Я взялась из истерзанного болью влагалища женщины, на звонки которой сегодня стараюсь не отвечать (правда, она сама звонит раз в месяц и то не очень настойчиво). Случилось это в провинциальном украинском городе Сумы, в роддоме номер два, на улице Санаторной. Конечно, я не помню, как рождалась на свет (по — моему, все, кто говорят, что помнят — врут), зато я очень хорошо помню, что наступило потом.

Потом наступило счастье. Абсолютное, непрерывное, такое настоящее, что и представить себе нельзя было, что оно когда — нибудь может закончиться. Счастье состояло из слепящего солнца, запаха листвы, ярких связок рвущихся в небо воздушных шариков, неудержимого, как полет, бега по изумрудной траве, огромных снежных сугробов зимой, волшебных огней салюта в праздничном небе и — смеха, смеха, смеха… На всех детских фотографиях я улыбаюсь — широко и радостно, от уха до уха (может быть, поэтому сейчас я такая хмурая — отулыбалась на долгие годы вперед?)

У моего счастья было имя — Папа. Я даже не могу просто сказать, что любила его, это значило бы не сказать ничего. Он был центром мира, всем миром, частью меня (конечно же, наоборот — я была его маленькой частичкой!). Я осознавала, что в мире все в порядке, только когда сидела на его широких крепких плечах, или с замиранием сердца слушала сказки, которые он мне рассказывал, или обнимала его маленькими ручками, чувствуя родной до крика запах. С этим запахом вообще доходило до смешного — я отбирала его приготовленные для стирки футболки и прятала у себя в комнате — нюхала их, надевала на себя (они были огромными и сидели на мне, как широкие платья), засыпала в обнимку с ними. Мама ругала меня за это, но не сильно и как — то нехотя, словно для порядка (позже я поняла, что так оно и было).

Знаю, сейчас многие умники начнут говорить, что им все ясно, что психиатры давным- давно изучили это явление и даже придумали для него какое — нибудь мерзкое слово. Так вот, идите вы все в жопу. Никакая это была не психиатрия, и никакой не диагноз, а просто — огромные любовь и счастье маленькой девочки в городе Сумы. Тем более, я же не была дебилкой, нет — я ходила в садик, играла вместе с девочками в куклы и «секреты», лазила по деревьям и кормила бездомных котят. Жила, как все, одним словом. Что же шизофренического в том, что мир с первого дня подарил мне человека, прикасаясь к которому, я радостно задыхалась от добра и счастья?

Папа был лучшим человеком на земле. Я не фантазирую и не вру, серьезно, мне же с тех пор пришлось повидать много разных людей. Он был сильным, веселым, заботливым и красивым. Я, к примеру, ни разу не видела его злым. Или грустным. Или просто раздраженным. Он каждый день ходил на работу, но возвращался не подавленным и усталым, а улыбающимся и свежим, готовым превратить остаток каждого дня в праздник и приключение. Он никогда не старался разбогатеть, но у нас все было (у меня — так точно!). И еще — он никогда не болел (может быть, поэтому, я — тоже). Недавно я сформулировала для себя — папа просто был человеком счастливым. А это, скорее всего, особый и очень редкий талант. Я знаю, на кого был похож папа — на положительного героя из старых фильмов. Советская система наверняка стремилась создать общество именно таких людей, как он. Но у нее не получилось. Или она не успела. А сейчас это уже неактуально и миру нужны совсем другие персонажи.

Наверное, будет несправедливо, если я ничего не скажу о маме. Хотя бы в память о папе — ведь он любил ее, так же просто и радостно, как меня (хотя, что это я, по — другому, конечно, но тоже очень сильно и искренне). Он все время покупал маме красивые вещи, одежду и украшения. У нас с ним даже была особая игра — прятать обновки в комнате и заставлять маму угадывать название подарка, говоря первую букву и прыская от смеха и нетерпения.

Не буду врать, мама не выглядела несчастной (рядом с таким человеком, как папа, это было просто — напросто невозможно). Но она воспринимала все, что он делал, с какой — то снисходительной и чуть усталой улыбкой, словно относилась к нему, как к большому ребенку. Выглядело так, словно она просто терпела наши с папой счастливые игры. Она не была счастлива, это точно. Она принимала и прощала. Тогда, в детстве, мне это просто казалось странным и обидным. Повзрослев, я подумала было, что папа мог не удовлетворять ее, как женщину, но тут же поняла, что это бред — он просто не мог не быть лучшим во всем, если бы вы его знали, то согласились бы). Кроме того, мужчины, слабые в сексе, сразу видны — печать растерянного неудачника на их лицах заметна издалека. А папа излучал силу и уверенность в каждом шаге.

И еще. Слабые мужчины не любят дарить любимым женщинам цветы. Это же факт, глупо спорить, это все знают. Папа приносил домой цветы постоянно — огромные дорогущие букеты, которые наполняли наш мир ощущением богатства и праздника. Теперь я ненавижу цветы. Видеть их не могу. Никогда не покупаю сама и не принимаю от других (правда, никто мне их и не дарит). Я проклинаю все цветы мира. Сейчас поймете, почему.

…В тот день (это было полтора года назад, в среду) папа вернулся домой с работы, держа в руках офигительную коробку шоколадных конфет и бутылку дорогого шампанского. То ли собирался что — то отметить, то ли просто хотел устроить нам праздник без всякого повода (он часто так делал). Мама как раз заталкивала в мусорное ведро огромный букет астромерий (тот еще не завял, был очень красивым, но несколько цветков опало, а мама не любила поднимать их с пола). Увидев это, папа быстро поставил конфеты и шампанское на тумбочку в прихожей, чмокнул меня и маму и метнулся за дверь, с улыбкой бросив на ходу:

— Я сейчас. Я — мигом!..

Справедливости ради нужно сказать, что мама пыталась его остановить, выйдя на лестничную площадку, крикнула что — то вслед легкому стуку папиных каблуков, но сделала это, как всегда — чуть лениво и снисходительно, и было ясно, что папа не остановится и не вернется без цветов.

Он не вернулся вообще. Пролетающее по улице такси (пассажиры опаздывали на самолет) даже не успело затормозить, когда папа выскочил из подъезда прямо ему под колеса.

И мир стал другим. Так бывает, когда ломается телевизор — не перестает показывать совсем, но что — то перегорает там, внутри, и яркие краски, раньше режущие красотой глаза, становятся блеклыми и как — будто пыльными.

Папу хоронили в закрытом гробу — от удара о бордюр его голова треснула и разлетелась на части. Но мне не было страшно. Мне вообще никак не было. В меня словно вложили тяжелую холодную железяку, которая делала все происходящее не особенно важным. И похороны, и произносимые на них какими — то людьми ненужные слова, и отвратительный запах сырой земли на городском кладбище, и сочувственно — любопытные взгляды одноклассников. Железяка не исчезала ни на миг и делала все это терпимым. Она и сейчас во мне, кстати говоря, только чуть нагрелась от времени и кажется уже не такой тяжелой (может, потому, что я немного подросла?)

Папа и после смерти продолжал любить и беречь меня. Как? Очень просто — он мне не снился, не являлся в виде призрака, не подмигивал с фотографий, не мерещился в толпе. Иначе и быть не могло, это же был папа, мой папа, который никогда не напугает меня и не сделает мне больно. Я и заплакала — то после его смерти всего один раз, когда мама, ничего не сказав мне, перестирала все его вещи, и среди них — домашнюю футболку, которую он носил в последние дни. Она никуда не делась, эта футболка, но пахла теперь не папой, а вонючей химической свежестью «Ленора», которую в телерекламе называют «альпийской». Тут даже железяка не помогла, и я, как дура, проревела всю ночь, потому что не могла, как ни старалась, вспомнить папиного запаха. Старалась — и не могла, снова старалась — и снова не могла. Это было важнее всего, это было главным, я билась в судорогах и соплях, а он все не вспоминался и не вспоминался, делая меня сиротой и заставляя плакать от жалости к себе…

Но утром я успокоилась. И просто положила выстиранную футболку в шкаф — зачем она нужна, если не помогает вспомнить, каким оно было, счастье?

А потом появился дядя Аркадий.

В американском фильме Гамлет говорит, что его мать вышла замуж, «туфель не износив, в которых шла за гробом мужа» (или что — то в этом роде). Непонятно, что его так сильно удивляло, Гамлета. Мама тоже вышла замуж за дядю Аркадия в туфлях и платье, подаренных папой. И тоже всего через несколько месяцев после папиных похорон.

Наверное, мне полагалось бы возненавидеть маминого мужа или что — нибудь в этом роде. Но ничего, похожего на ненависть, я не чувствовала. Наверное, в мире, где нет папы, уже ничему не приходится удивляться. Жди чего угодно.

Дядя Аркадий был располневшим жопастым дядькой с лоснящимся лицом и прохудившимися по центру головы волосами. Занимался он «мелким бизнесом» — владел двумя лотками-раскладками на Центральном рынке, где нанятые им молодые крестьянки подавали шпроты, макароны, крышки для консервных банок и томатную пасту местного производства. К своему делу дядя Аркадий относился серьезно. По