Корветы лунных морей. Tom 3. Пламень, пожирающий причалы

Автор Виталий Гольдман

На страницах книги «Пламень, пожирающий причалы» оживает история. Перед читателем проходит эпоха правления Филиппа Второго — с инквизицией, с победами и неудачами испанского флота, гибелью Великой Армады. Через судьбу семьи Людвига Йордана-старшего, его диалоги с полковым лекарем Фридрихом показана жизнь народов разных государств. Параллельно развивается вторая сюжетная линия — судьба семьи Гоши, которая показана в срезе двадцатого века.
Достоинство романа-поэмы определяется также тем, что в его основе лежат литературные источники. Художественное осмысление немецкой легенды о Лорелее, интерпретация автором творчества И. А. Крылова эстетически и эмоционально насыщают текст.
Книга будет интересна широкому кругу читателей, но особенно она порадует поклонников творчества В. М. Гольдмана.

• Язык: Русский
• Издатель: Виталий Гольдман
• Дата выпуска: 13 мар. 2021 г.
• ISBN: 9780463866856

Виталий Гольдман

Гольдман Виталий Михайлович родился 16 февраля 1946 года в г. Москве.Закончил школу с золотой медалью. Учился в МГУ им. М.В. Ломоносова на филологическом факультетепо специальности "немецкий язык и литература".Далее работал в НИИ. Одновременно учился в заочной аспирантуре Института языкознания АН СССР.С 1989 года - кандидат филологических наук.Далее - работал в коммерческих организациях, но постепенно перешёл на чисто литературную (литературоведческую) работу, чем занимается и до сих пор.

Предварительный просмотр книги

Глава 1

Самосуд

Семён накануне начал читать краткий свод законов Российской империи. Такого понятия, как самосуд, в царской юстиции не было. Но был ряд законодательных ограничений бунтов. Семён понимал, что революционная юстиция только зарождается и трудно найти в декретах советской власти какую-либо логику, кроме той, что позволяет большевикам не упустить бразды правления в стране.

Он приехал ночью с верховыми милиционерами в Мары. Утром, поспав часа два, начал следствие о пожаре в деревне и о гибели семьи Филареткиных.

С самого начала ему было ясно, что к этим событиям причастен сын стариков Филареткиных, Фёдор. Семён чувствовал, что и жители деревни думают так же. Но надо было разобраться во всём и выяснить, что же случилось на самом деле. Деревенские прямо Фёдора назвать боялись. Всем был памятен его комиссарский приговор братьям Мухиным ни за что ни про что да и другие истории. Одному лишь Семёну он сделал добро. Только добро ли?

Соседи показали, что накануне пожара во дворе у Филареткиных был шум. Ругался Фёдор с отцом. Но из-за чего, почему — одному Богу известно.

После осмотра трупов милицией их отнесли на кладбище, где уже была вырыта общая могила. Хоронили без гробов. Фёдор постоял, постоял рядом и, не сказав ни слова, удалился. Через поле ржи к бурминскому лесу. Но никто не видел Фёдора ни днём перед пожаром, ни вечером во время ссоры во дворе Филареткиных, ни ночью во время пожара.

Пять дней Семён ходил по дворам, допрашивал односельчан, заставил мужиков перерыть всё погорелое подворье Филареткиных, но ничего не нашёл, что могло бы пролить свет на состоявшуюся здесь трагедию. Ясно было лишь, что убийство семьи и пожар в деревне — это дело рук одного человека. И этим человеком не мог быть никто иной, кроме Фёдора Филареткина. Через неделю после пожара, горько сожалея о том, что так легко отпустил на дороге злодея, Семён уехал в Ряжск с докладом уездному начальству. Пробыл там день-другой и вернулся домой в Мары.

Не успел он в полной мере обжиться в семье, как к нему стали приходить сельчане с жалобами на угон скота. То корову уведут, то овцу, а то и лошадь. По описаниям получалось — Фёдор. Видели его во ржи. Там он жил. А вообще — скитался, ночевал в скирдах. Незнакомых мужиков грабил даже днём. На дороге или во время работы в поле. Знакомых не трогал, но приказывал принести то-то и то-то в назначенное место и в определённое время.

Как-то утром к Семёну пришли мужики. Состоялся тяжёлый и долгий разговор. Деревенские жаловались начальнику милиции, что Фёдор вновь бродил по округе. Был, как всегда, вооружён, и никто не смел его ослушаться. Они убеждали Семёна, что в одиночку с Фёдором справиться никак нельзя. А вот если б при очередном его налёте в набат ударить да всем миром навалиться…

— Место, где он сидит, знаем, — говорили они.

Семён прошёлся по избе, сказал:

— Самосуд запрещён рабоче-крестьянской властью.

Мужики горестно опустили головы.

— Ну, тогда он нас всех порешит. Изведёт как есть всю деревню под корень.

— Съезжу в уезд, поговорю с начальством, — пообещал Семён. — Но если что учините без меня, пощады от властей не будет. Всех разошлют по этапу.

— Потерпим, Семён. Только ты прикинь, скольких он ещё по миру пустит аль совсем убьёт, пока ты там с начальством совещаисси. Федьку всё равно кончать надоть. Больно много крови на нём.

И мужики ушли.

На следующий день утром Семён поехал в Ряжск. Он доложил о событиях, произошедших в районе, осторожно намекнув, что убийство семьи Филареткиных и пожар в Марах — дело рук одного человека, а именно старшего сына семьи Фёдора, бывшего комиссара ревтрибунала, который немало односельчан отправил под расстрел ещё в гражданскую. Он также предположил, что Фёдор причастен не только к этим двум преступлениям, но и к ограблению государственного банка в Ряжске. Последнее преступление до сих пор так и не раскрыто.

— Кроме того, — докладывал Семён, — имеются серьёзные показания пострадавших сельчан, что Фёдор Филареткин занимается грабежом на дорогах и угоном скота.

— У тебя есть доказательства того, что первые три преступления совершил Фёдор Филареткин? — спросил председатель Губчека.

— Прямых — нет. Только косвенные.

Семён положил на стол перед председателем две золотые николаевские монеты.

— Это я нашёл на погорелом дворе Филареткиных, — сказал он. — Такие же монеты были украдены из Ряжского государственного банка.

Семён хитрил. Ничего во дворе Филареткиных он не нашёл. Монеты были конфискованы у перекупщиков во время дознания по ограблению госбанка в Ряжске. По описаниям допрашиваемых, продал их человек, очень похожий на Фёдора. Семён решил передёрнуть факты, сочтя действительность менее убедительной, чем придуманная им версия. Начальство поверило. Уездный следователь до сих пор молчал, но тут его прорвало.

— Слыханное ли дело, — выкрикнул он, — истребить собственную семью?!

Затем задумался, опустив голову, и тихо изрёк:

— А вообще — чушь!.. Старик Филареткин вполне мог упрятать кубышку с золотыми червонцами у себя во дворе.

— Мог, — сказал Семён. — Но тогда где другие червонцы? Я с мужиками весь двор перерыл.

Все замолчали. А Семён не стал развивать эту тему, опасаясь, как бы не всплыло дело о перекупщиках и конфискате, которым он воспользовался. Могли бы посчитать по описи. И тогда Семёну несдобровать. Брал у кладовщицы под честное слово до вечера и сейчас должен был вернуть. Нервничал.

А пока председатель уездного ЧК поддержал Семёна:

— Ничего святого у этой сволочи нет, — сказал он, имея в виду Фёдора Филареткина. — С восемнадцатого по двадцатый годы он разбойничал в Тамбовской и Воронежской губерниях. Какое-то время это были вражеские территории, поэтому ему многое простили как бывшему члену ревтрибунала. Но этот гад с жертвами поступал так же, как нам доложил Семён: резал, клал в штабеля и поджигал. Его почерк и, стало быть, его работа.

Сказав, председатель ЧК перестал ходить по комнате, сел за стол, взял чистый лист бумаги и стал писать.

Дописав вытащил из ящика стола круглую печать. Обмакнув, тиснул на бумагу.

— Вот ордер на арест Фёдора Филареткина, — протянул листок председатель Семёну. — По обвинению в грабежах и конокрадстве… А там дознаемся. Действуй, Сёма!

Семён взял бумагу, бережно свернул вчетверо и положил в карман галифе:

— А не дознаемся?.. Филареткин — кремень. Георгиевский кавалер. Всю империалистическую прошёл. В ревтрибунале, сам знаешь, что делал. Язык за зубами держать сумеет.

Семён прошёлся из угла в угол, достал пачку папирос из кармана галифе; стоя посреди комнаты, закурил. Затянувшись пару раз, сказал:

— Да и взять-то его не так легко. Он всегда при обрезе и с финкой. На расправу скор и жесток. Потом — за конокрадство мы его посадим, а на нём кровь. И немалая. У народа кончилось терпение. Это я вам точно говорю.

— Что предлагаешь? — спросил председатель.

— Разрешить самосуд. Стихийный факт расправы с Федькой считаю неизбежным.

— Товарищ Троцкий своим приказом запретил самосуды ещё в гражданскую, — сказал следователь. — А Ильич одобрил приказ своей резолюцией.

Семён недобро ухмыльнулся:

— Я вот здесь с вами разговариваю, а он там, на Марах, кого-нибудь режет, либо об него мужики оглобли обламывают. Разрешить надо. Пусть негласно. Во что бы то ни стало…

Председатель ЧК вышел из-за стола, подошёл к Семёну и в упор посмотрел ему в глаза:

— Доставь сюда Федьку. Прими меры к предотвращению самосуда. Используй трёх приданных тебе верховых милиционеров. Не поспеешь вовремя — ответишь. Приказ Троцкого никто не отменял.

Семён сразу понял, что его может ожидать, вспомнил детей, жену Малашу.

«Заподозрил, старый хорёк, — подумал он. — Но, кажется, в пристрастности, а не во лжи».

Председатель ЧК серьёзно продолжал:

— Понимаю. Филареткин заслужил народного гнева. Поэтому, если что случится без твоего ведома, виновных не ищи. Ограничься протоколом и заключением фельдшера. А тебя… — Председатель отвёл глаза в сторону. — …судить не будем, снимем с должности и назначим в другое место… Ну, всё!

В тот же день к вечеру Семён вернулся в Мары. Малаша, накрывая на стол, рассказала, что у Гавриковых увели телёнка. Гавриковы были соседями Неклюдовых. Семён как бы между прочим поинтересовался:

— Кто увёл-то? Ничего не слыхать?

— Знамо кто, — сказала Малаша, доставая ухватом чугунок из печки.

Ночью, когда все спали, в дверь Неклюдовых кто-то постучал. Семён достал из-под подушки наган, взвёл курок.

— Чего надоть? — крикнул с постели он.

Малаша притаилась. Дети проснулись, захныкали.

— Кум, отвори! Это я, Фёдор.

Семён сунул ноги в галифе, взведённый наган бросил в широкий карман, открыл дверь. Через порог смело шагнул Фёдор. Когда-то он крестил у Семёна первенца и теперь зашёл по-родственному, запросто.

Он преспокойно ступил в горницу, положил обрез на лавку у стола, а на стол поставил четверть самогона. Подошёл к печке, стал греть руки о тёплые кирпичи.

— Погреемся, кум. И закусить найдётся. Во какой я гость!

Фёдор достал из-за пазухи здоровенный кусок жареной телятины, завёрнутый в тряпицу. Мясо на улице остыло, поэтому Фёдор сам подошёл к плите с другой стороны печки. Сказал:

— Малашку не буди. Сам всё сготовлю.

В деревне знали, что Фёдор утром может увести у тебя телка или овцу, а вечером сам в дом придёт да и накормит тебя этим мясом. Всё у него вкусно получалось. Стряпал он со знанием дела, как заправский повар. Научился готовить еду в империалистическую, для солдат. Его стряпнёй и офицеры не брезговали. Был он полковым кашеваром, а в бою рубился со всеми казаками наравне.

Пока Фёдор занимался едой в доме Неклюдовых, Малаша крестилась на полатях, а Семён, не дожидаясь гостя, налил целый стакан самогона и выпил. Тот только хмыкнул у печки.

— Зачем пьёшь, Сёма?.. Поужинаем, что ли, кум, да поговорим напоследок.

Фёдор поставил чугунок с горячим мясом на стол, налил два стакана и спросил напрямик:

— Говорят, ты, Сёма, энтот день в уезд ездил. Чай, всё по мою душу? Не так?

— Так.

Семён подошёл к стене, где на гвозде висела его гимнастёрка, достал ордер на арест Филареткина.

— Накось, почитай.

Фёдор взял бумагу, бегло просмотрел. Семён продолжил говорить:

— Пришёл ты ко мне как гость, с угощением, а я вот должен тебя арестовать. Ордер-то сам председатель ЧК подписал. Что прикажешь делать, а?

Фёдор усмехнулся.

— А только ты не торопись, кум.

Он подхватил с лавки обрез, щёлкнул затвором. Семён запустил руку в карман галифе, выдернул наган из штанов, направил на Фёдора.

— Сам уйду. Пусть детишки спят. И вы меня не ишшите. Я далече буду. Зла тебе не хочу. Один раз уже выташшил тебя из петли. Так зачем сейчас убивать? Опусти наган. Ухожу. На том свете за всё отвечу. Не доводи до греха. Попрощаться пришёл.

Что-то жалкое появилось на его щучьем лице.

— Кольку, меньшого, жалко, — сказал он о своём младшем брате. — Всё просил: «Мамку не убивай!» Хотел оставить его, но куда ж сироту оставлять?

Тяжко вздохнув, вышел из избы.

Было около четырёх часов утра, когда Семён, подняв старшего сына с постели (хотя тот уже, конечно, не спал), послал его к соседям Гавриковым, где разместились верховые милиционеры, с приказом возвращаться им в Ряжск. А сам оседлал лошадь и поехал в село Бурминки, в котором была церковь. Зашёл к пономарю и приказал бить в набат, чтоб по всем окрестным деревням слышно было.

Под гул набата Семён вернулся в Мары и сразу отправился к Гавриковым. Глава семьи Петро никак не мог продрать глаза спросонок и слушал Семёна, который втолковывал мужику, что надо сейчас делать:

— Вот что, Петро, слышишь, в Бурминках ударили в набат. Собирайся и веди мужиков в рожь ловить Филареткина. Он с час назад мясом твово телка у меня разговлялся. О том, что я приказал, никому ни слова. Приеду днём один, без верховых. Если до той поры не успеете порешить Федьку, буду ездить кругом, стрелять вверх и орать, кабыток вас разгоняю. Меня не слухайте и на меня не глядите. Кончайте его обязательно!

Пётр Гавриков стоял заспанный, полуголый, в одних подштанниках и никак не мог сообразить, чего от него требует начальник местной милиции. Но упоминание о телёнке сразу придало ему бодрости. Он подтянул трусы, набычился и заорал:

— Ах, он гад!

Семён не стал слушать, что ещё выпалит Пётр в адрес Филареткина, и ускакал к себе на подворье.

Услышав набат, мужики повыскакивали из домов и теперь озирались вокруг и горланили соседям:

— Пошто перезвон?

Но уже бежали некоторые с кольями, топорами в сторону ржаного поля, размахивали руками и вопили:

— Филареткина ловять! Филареткина ловять! Он во рже сидить!

Как дикого зверя, подняли Фёдора изо ржи и погнали по полю. Хотел