Иллюзии атеистов. Христианская революция и ее новомодные критики

Автор Дэвид Бентли Харт

Книга американского православного философа и богослова, одного из основателей «теоэстетики», посвящена полемике с «новыми атеистами» (Ричардом Докинзом, Дэниелом Деннетом, Кристофером Хитченсом и другими). Автор разоблачает распространенные мифы и ошибочные интерпретации христианства популярных современных критиков религии. Обладая блестящей эрудицией, едким и ироничным чувством юмора, автор сочетает убедительную апологетику христианства с захватывающим повествованием о его истории и о ни с чем не сопоставимом влиянии, которое оно оказало на человечество.


В 2011 году архиепископ Кентерберийский Роуэн Уильямс наградил книгу премией по теологии.

• Язык: Русский
• Издатель: Aegitas
• Дата выпуска: 25 июн. 2023 г.
• ISBN: 9780369407924

Предварительный просмотр книги

Посвящается Сольвин

Философский молот ювелира

Алексей Гагинский

Институт философии РАН

Дэвид Бентли Харт довольно хорошо знаком отечественному читателю¹. Харт — американский православный философ и богослов, один из теоретиков богословской эстетики, автор целого ряда монографий. Значительная часть его работ посвящена вопросам, касающимся современных общественных дискуссий, другая часть — богословским и философским исследованиям. При этом можно отметить, что последние представляют собой не просто исторические наблюдения, Харт относится к тому редкому типу мыслителей, которые генерируют собственные идеи. Харт легко узнается по своей стилистике, временами весьма резкой и провокационной, благодаря чему он уже давно приобрел как последователей, так и противников по всему миру. Темы, которые он обсуждает, и ответы, которые предлагает, редко кого оставляют равнодушным. Не является исключением и эта книга. Пожалуй, трудно найти более острую тематику (за исключением политики), которая вызывала бы столь ожесточенные споры, чем «батлы» верующих с атеистами. Интернет-пространство полнится дискуссиями на эту тему, которые подогреваются переводами научно-популярных книг. Однако проблема в том, что такого рода литература зачастую пишется по такому принципу: человек читает непредвзятые научные исследования, а потом начинает их интерпретировать в соответствии со своими мировоззренческими установками — это и есть научпоп. И даже в тех случаях, когда такие книги пишутся практикующими учеными, то едва они выходят за рамки своей специализации и начинают делать широкие (философские) обобщения, как тотчас испытывают головокружение и идут на поводу у собственных вкусов и предпочтений — уже не связанных с фактологией. К сожалению, большое количество научно-популярной литературы, особенно в вопросах религии, представляет собой поучительный пример смешения описательных и оценочных суждений (с последующими логическими ошибками в выводах).

К счастью, книга Харта — это не научно-популярная литература. В противоположность мастерам мелкой работы, зачастую не видящим за деревьями леса, Харт силен не деталями и частностями, а наоборот — широкими обобщениями и стратегическими решениями. Это взгляд с высоты птичьего полета, способный удерживать общую картину происходящего, отмечая порою поразительные или даже очевидные вещи, которые, однако, не так-то просто увидеть. Большое, как известно, видится на расстоянии. И Харт как раз-таки мастер расстояний. Например, его волнуют не какие-то конкретные аргументы «новых атеистов»², хотя он их и касается, его более привлекают те — зачастую скрытые — основания, в рамках которых идет мыслительная работа современного скептика. Этому и посвящена данная книга: Харт стремится показать, что за последние несколько столетий христианство обросло таким количеством мифов, что требуется большая работа просто для того, чтобы начать говорить о нем непредвзято, оценивать его по существу, а не по тем сплетням, которые из века в век повторяются поверхностными исследователями. К таким мифам, например, можно отнести устоявшееся представление о «темных веках», в которых якобы повинно христианство. Иначе говоря, не будет преувеличением сказать, что порою с атеизмом даже не нужно бороться, достаточно лишь развеять наиболее устойчивые мифы о христианстве. Что и делает Харт в данной книге.

Интересно, что Харт без всякого пиетета относится к современности. Обычно этот пиетет основан на успехах естественных наук. Однако Харт, будучи философом, не строит иллюзий на этот счет: «Если говорить максимально точно и без прикрас, этос современности — это нигилизм»³, и далее: «...нигилизм — это не более чем отказ от веры в какой-либо источник истины, находящийся за пределами нашего „Я" или мира»⁴. Как это ни странно, но научно-технический прогресс может в какой-то степени оправдывать пренебрежение к истине: у нас есть техника, зачем нам истина?! И в этом отношении Харта выделяет известное трезвомыслие. Причем Харт не упускает возможности заметить, что многие добродетели, которые культивирует современное общество, являются «упрощенными обрывками и призрачными отголосками христианского нравственного богословия»⁵. И об этом, как мне кажется, следует сказать несколько подробнее.

Христианство в последнее время все чаще представляют как некую безобидную религию, которая толерантна ко всем новым веяниям и вообще является религией «слабого Бога». Подход Харта является противоположным такому нарративу. Харт напоминает читателям о том, что христианство в свое время совершило революцию, оно не было чем-то пассивным и удобным для всех. Пожалуй, лучше процитировать самого автора: «Подчеркну: цель этой книги не в том, чтобы представить христианство „безобидным историческим явлением, которого не надо бояться, потому что оно „вполне совместимо или явилось необходимой „подготовкой" для современного мира и его самых заветных ценностей. Бесспорно, христианство стало самой творческой культурной, этической, эстетической, социальной, политической или духовной силой в истории Запада; но это также была глубоко разрушительная сила; и, возможно, последнее заслуживает похвалы не менее первого, ибо на свете немало вещей, достойных только разрушения»⁶. Здесь нужно пояснить, что слова о «разрушительной силе» следует понимать правильно — христианство разрушительно по отношению ко греху и заблуждению. Возможно, именно поэтому христианство и стало «самой творческой культурной, этической, эстетической, социальной, политической или духовной силой в истории Запада».

Я думаю, важно пояснить один момент, связанный с методологией Харта, поскольку он часто приводит к непониманию. В современной христианской культуре и особенно в богословии, где это лучше видно, наблюдается странная поляризация мнений, когда, с одной стороны, многие современные мыслители исходят из каких-то неясных и туманных предпосылок о «смерти Бога». Как это ни парадоксально, но именно с этих позиций они строят то, что часто называется постметафизической теологией, или теологией слабого Бога. Другие богословы, напротив, исходят из более классического представления о Боге, что можно назвать теоэстетикой, которой посвящена первая книга Харта «Красота бесконечного». Как говорит один раннехристианский текст: «Есть два пути: путь жизни и путь смерти. И велико различие между этими двумя путями» (Дидахе). Эти исходные предпосылки чрезвычайно важны. Д. Харт исходит не из современного концепта о смерти Бога, который провозгласил Ф. Ницше, но из классической христианской традиции, в рамках которой говорится о живом Боге. Отсюда и кажущаяся горячность Харта: его оппонентам кажется чем-то странным, что у него твердая вера, которая позволяет ему избегать веяний духа времени.

И мне кажется, что эта книга Харта, которую читатель держит в руках, появляется как никогда кстати. Кто-то должен наконец сказать, что «всадники апокалипсиса»⁷ — голые, как в известной сказке о короле; что христианство есть соль мира, как сказано: «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5: 13).

Введение

Эта книга — ни в коем случае не беспристрастный исторический труд. Абсолютная беспристрастность невозможна даже для самых трезвых историков: ведь написание истории обязательно требует рассказа о причинах и следствиях и, значит, неизбежно является актом интерпретации, который по самой своей природе не может быть вполне свободен от предвзятости. Но я в любом случае не совсем историк, да и к беспристрастности не стремлюсь. В этой книге я не скрываю своих предубеждений, а моя аргументация в некоторых случаях намеренно радикальна (или такой она может показаться). Думаю, разумно признать это с самого начала, хотя бы для того, чтобы потом не услышать обвинений: он, мол, притворяется безупречно объективным или нейтральным, дабы усыпить бдительность читателей и заставить себе поверить. То, что я написал, в лучшем случае — «историческое эссе», ни в коей мере не беспристрастное, принципиально задуманное именно как апология определенного понимания того эффекта, что оказало христианство на развитие западной цивилизации.

В то же время, поспешу добавить, я ни в коем случае не отказываюсь от претензий на объективную истину. Признать, что исторические суждения не бывают абсолютно свободными от предвзятых мнений или личных убеждений, совсем не значит впасть в радикальный релятивизм. Даже если невозможно представить в подтверждение своих выводов совершенно неопровержимые доказательства — безусловно, возможно собрать массив данных, достаточных для их подтверждения, равно как и заметить, что конкретная линия интерпретации не обоснована фактами или даже полностью им противоречит и оказывается немногим более, чем средством для продвижения собственных пристрастий, интересов или лояльностей. Более того, я ручаюсь за добросовестность моей аргументации: я не искажал сознательно ни одного аспекта истории, которую обсуждаю, и не стремился скрыть ни одного из ее сложных моментов.

Добросовестность не стала для меня тяжелой жертвой. Поскольку у меня нет цели доказать, что христианское благовестие может по волшебству в одно мгновение преобразить целые общества, или пробудить любовь, к которой призывает, в глубине каждой души, или полностью искоренить жестокость и насилие из человеческой природы, или чудесным образом поднять людей над их историческим контекстом, то я не чувствую необходимости не замечать или оправдывать неспособность бесчисленного множества христиан на протяжении веков жить по законам милосердия и мира. Если я берусь защищать историческое христианство, то лишь для того, чтобы отреагировать на некоторые распространенные клеветнические измышления, касающиеся церкви, или возразить, если считаю, что христианскую веру или историю обвиняют в чем-либо недобросовестно и безосновательно, или же привлечь внимание к достижениям и добродетелям, которые писатели антихристианского направления склонны игнорировать, искажать или отвергать.

Во всем остальном мои амбиции скромны; я здесь не пытаюсь никого никуда обратить. В сущности, вопрос моей личной веры или неверия совершенно не имеет отношения к моей аргументации — и на удивление мало к ней добавляет. Например, некоторые начальные разделы этой книги касаются Римско-католической церкви, но то, что я говорю в ее защиту, следует понимать не как защиту самого этого института (к которому я не принадлежу), а только как восстановление исторической справедливости. Честно говоря, мое отношение к институциональному христианству в целом трудно назвать иначе, как прохладным. Есть многочисленные формы христианской веры и практики, для которых мне трудно найти в глубине сердца доброе слово, — и тех атеистов и скептиков, что их отвергают, на мой взгляд, можно за это только похвалить. Более того, ничто из того, что я излагаю ниже — даже если все это совершенно справедливо, — еще не доказывает, что христианское видение реальности истинно. И все же, несмотря на это, тезис, который мне предстоит изложить, намеренно провокационный, и его апологетические стороны призваны расчистить путь для ряда утверждений гораздо более сильных, даже, возможно, в чем-то радикальных.

Эта книга по большей части — или, по крайней мере, в основных своих моментах — касается истории древней церкви, примерно первых четырех или пяти веков, и рассказывает о том, как из культуры поздней Античности родился христианский мир. Главная цель моего труда — привлечь внимание читателя к своеобразию и радикальности новой веры в тогдашней обстановке; показать, какие огромные перемены в мышлении, ощущениях, культуре, нравственности и духовном воображении принесло христианство в эпоху языческого Рима; как оно освободило людей от фатализма, космического отчаяния и страха перед оккультными силами, наделило человеческую личность безграничным достоинством, упразднило самые жестокие стороны языческого общества; провело (увы, только частичную) демистификацию политической власти; как строило общество на нравственных началах там, где раньше это было невозможно; как вознесло над всеми прочими добродетелями деятельную любовь. Говоря более просто и жизнеутверждающе, мой тезис в том, что из всех великих перемен в истории западной цивилизации, резких или постепенных, политических или философских, социальных или научных, материальных или духовных, лишь одна — триумф христианства — может быть в полном смысле слова названа «революцией»: поистине фундаментальным и эпохальным пересмотром господствующего в человечестве видения реальности, столь всеобъемлющим по своему влиянию и столь мощным по последствиям, что он фактически породил новую концепцию мира, истории, человеческой природы, времени и нравственного блага. На мой взгляд, это было событием неизмеримо более значимым для культурного творчества и более облагораживающим по своей нравственной силе, чем любое другое движение духа, воли, воображения, любое другое достижение в истории Запада. И я убежден, что, с учетом того, насколько радикально расходилось христианство с культурой, которую оно медленно и непреклонно вытесняло, его окончательная победа стала событием невероятным, превышающим пределы нашего понимания исторической логики.

Однако в моей аргументации есть и негативная сторона. Это то, что я бы назвал отрицанием современности или, скорее, отрицанием идеологии «современности» и, в частности, отказом от мифа «Просвещения». Следует пояснить, что под «современностью» я, конечно, не имею в виду современную медицину, самолеты, космические исследования и другие действительно полезные или ценные стороны современной жизни; я даже не имею в виду современные философские методологии, общественные идеологии или политическую мысль. Скорее, я имею в виду широковещательный нарратив современности о себе: триумф критического разума над «иррациональной» верой, развитие общественной морали в направлении большей справедливости и свободы, «толерантность» светского государства и не подлежащий сомнению этический примат индивидуализма или коллективизма (в зависимости от идеологии). Я намерен, в частности, показать: то, что многие из нас до сих пор по привычке именуют «веком Разума», во многих значительных вопросах положило начало затмению авторитета разума как культурной ценности; современная эпоха в значительной степени примечательна торжеством негибкого и бездумного догматизма во всех сферах человеческой деятельности (включая естественные науки) и отходом от рациональности к различным успокаивающим фундаментализмам, религиозным и секулярным; просвещенческая идеология Нового времени как таковая даже не внесла особого вклада в развитие современной науки; современное светское государство способно на варварства, превосходящие любое зло, в котором можно справедливо обвинить христианский мир, и не только в силу большей технологической развитости, но и по самой своей природе; среди главных достижений современной культуры — массовое отступление к суевериям и порождение особенно безжалостных форм нигилизма; наконец, по сравнению с предшествовавшей христианской революцией «современность» — это не что иное, как откат назад или даже контрреволюция, то есть реактивное движение к удобному, но обесчеловечивающему умственному и моральному рабству у стихийной природы. Именно об этом я и хочу поговорить в своей книге. В центре моего внимания первые столетия истории Церкви, но я смотрю на эти столетия с точки зрения настоящего — для того, чтобы понять, какова истинная природа постхристианской культуры. Быть может, излишне отмечать, что мои прогнозы довольно мрачны.

В кратком изложении всегда многое теряется. Я знаю, что моему тезису, сведенному к самым базовым элементам, не хватает утонченности. Суждение о том, удалось ли мне достичь большей тонкости в подробном изложении, которое вы прочтете дальше, придется оставить читателям. Однако этот проект одушевляет острое сознание того, насколько историческая забывчивость и культурное отчуждение отделяют нас от первых веков христианской эры и насколько нынешнее привычное знакомство с христианством мешает нам почувствовать всю новизну и необычность Евангелия — так, как ощущалась она, когда Благую Весть проповедовали впервые, и даже позднее, для последующих античных и средневековых поколений. И это очень серьезная проблема. Привычное для нас чувство непрерывности истории еще готово мириться со взлетами и провалами небольшой амплитуды — но делает нас нечувствительными к огромной новизне того, что я назвал бы «вторжением христианства» в западную традицию. Но мы должны его постичь, если хотим понять, кем мы были и кем мы стали; осознать счастливую случайность и горькую хрупкость многих из тех моральных «истин», на которых основывается наше понимание человечности, или даже понять, что способно защитить нас от постепенного культурного упадка этих истин. В конце концов, учитывая огромную мощь «христианского вторжения» и его влияние на формирование той реальности, в которой мы все живем, мы просто обязаны попытаться понять его истинную природу.

Я назвал эту книгу очерком, и читателям следует об этом помнить. Нижеследующее вовсе не относится к историческому жанру, если подразумевать под «историей» подробную, исчерпывающую и последовательную хронику общественных, политических и экономических событий. Во многом это так потому, что мне просто недостает многих специальных навыков, требуемых от профессиональных историков, и я прекрасно сознаю, насколько ущербными окажутся мои потуги в этом направлении по сравнению с их работой. Написанное мною — это развернутое размышление над определенными историческими фактами, не более того. Изложение здесь в основном тематическое, а не хронологическое, причем я не стремлюсь рассматривать большую часть спорных моментов, обсуждаемых в современной исторической науке относительно древней церкви (кроме тех случаев, когда это необходимо). Таким образом, мое повествование будет двигаться в темпе, диктуемом моей аргументацией. Поскольку это очерк, я бы предпочел вообще обойтись без научного аппарата, чтобы сделать текст как можно более сжатым и живым, но в ходе работы понял, что не смогу полностью отказаться от примечаний, и поэтому свел их к минимуму, насколько это позволяли здравый смысл и совесть. Структурно мое повествование состоит из четырех «актов»: я начинаю, в части первой, с текущего состояния популярной антирелигиозной и антихристианской полемики и пытаюсь выявить некоторые ее общие элементы; во второй части рассматриваю — более или менее бессистемно — то представление о христианском прошлом, которому научила нас идеология Нового времени; в третьей части — это сердцевина книги — я пытаюсь осветить (как я уже сказал, тематически) то, что происходило в первые века существования Церкви, а также постепенное обращение Римской империи в новую веру; в четвертой части я возвращаюсь в настоящее, чтобы рассмотреть последствия упадка христианского мира.

Наконец, я должен отметить, что эта книга представляет собой в значительной степени личное видение христианской истории, и признать, что, возможно, оно порой несколько эксцентрично, если говорить об акцентах, форме выражения и даже просто об интонации. Однако это не значит, что в книге содержится просто набор субъективных впечатлений; я стремлюсь нанести как можно больше сокрушительных ударов против фальсификаций истории, против тех, кого считаю недобросовестными или некомпетентными историками, а это требует разговора по существу и приведения доказательств. При этом, думаю, надо признать: для того чтобы передать свое личное видение, мало подтвердить или опровергнуть какие-то факты — для этого нужно привлечь внимание других к тому, что видишь, и попытаться вовлечь их в тот мир, который отражает это видение. Я полагаю, что в определенный момент истории с западной частью человечества произошло нечто, приведшее к переменам как на глубочайших уровнях сознания, так и на высочайших уровнях культуры. Это было нечто столь необычайное и грандиозное, что сегодня почти невозможно объяснить, почему память об этом событии оказалась настолько вытеснена из нашего сознания, сведена к нескольким старым привычкам мысли и воли, об истоках которых мы уже не знаем, или даже заменена новыми привычками мысли и воли, принуждающими нас предать забвению то, от чего мы отказались. Но, возможно, завеса времени, отделяющая нас от отдаленного прошлого, в некотором смысле защищает от бремени слишком острой памяти. Мы часто видим, что глубокое погружение в тени прошедших эпох истощает наши силы, тогда как способность забывать (как отмечал Фридрих Ницше) во многом обеспечивает способность жить в настоящем. Однако любая природная сила может обернуться врожденной слабостью; жить полностью в настоящем, игнорируя ту широту взгляда, которую дает знание о прошлом, значит жить в состоянии идиотизма, поверхностности и неблагодарности. Со временем наша способность забывать приводит к тому, что все, даже удивительное и невероятное, начинает казаться самым обычным и предсказуемым. Главная задача исторической рефлексии в том, чтобы пробудить нас от благодушной забывчивости и напомнить о том, что никогда не должно быть забыто. А главная задача христианской историографии — напоминать не только о том, как мы стали современными людьми, или о том, как формировалась западная цивилизация, но и о чем-то бесконечно удивительном и невыразимо прекрасном, о том, что еще долго может нас преследовать, восхищать, мучить и преображать.

Часть первая. ВЕРА, РАЗУМ И СВОБОДА: ВЗГЛЯД ИЗ НАСТОЯЩЕГО

Глава 1. Евангелие неверия

Можно подумать, что для ярых противников религии наступили счастливые времена; трудно припомнить другой момент в истории человечества, столь же полный опьяняющих обещаний. Одного взгляда на современные тенденции в издательской деятельности, ориентированной на массовый рынок, достаточно, чтобы заставить сердце страстного секуляриста затрепетать в дерзкой и восхитительной надежде: вот-вот мы вступим в золотой век смелых атак на стародавнее пребывание человечества в плену у «иррациональных догматов» и «вероисповедного трайбализма». Условия в мире печати никогда еще так не благоприятствовали ханжеским тирадам против религии, или (точнее) монотеизма, или (конкретнее) христианства, или (еще точнее) католицизма. Никогда еще пресса — или типографские прессы — не встречали с такой радостью работы журналистов, биологов, мелких философов, моралистов-любителей, с гордостью размахивающих своими бакалаврскими дипломами, романистов и самых незаменимых из всех — киноактеров, жаждущих осудить дикость веры, бить в набат по поводу наступления новой «теократии» и рассказывать о достоинствах духовного разочарования тем, у кого хватит мудрости их услышать. В то время, когда я пишу эти строки, возмущенные стоны верующих и ликующий рев безбожников встречают последнюю попытку Дэниела Деннета отучить доверчивое человечество от склонности полагаться на ребяческие религиозные фантазии — книгу «Развеивая чары». Только что вышла «Бог как иллюзия» — энергичное нападение на все религиозные убеждения за авторством Ричарда Докинза, зоолога и неутомимого сочинителя: он, правда, демонстрирует редкостную неспособность к философскому мышлению, зато не перестает завораживать своих фанатов умением рубить сплеча. Журналист Кристофер Хитченс, чей талант к интеллектуальным карикатурам несколько преобладает над способностью к последовательному логическому мышлению, только что выпустил книгу «Бог — не любовь» (букв. «Бог не велик», англ. God is not Great), где дикий non sequitur⁸ превращается почти что в диалектический метод. Книга Сэма Харриса «Конец веры», представляющая собой до экстравагантности незрелую атаку на все религиозные убеждения, в последние годы очень хорошо продается и получает серьезные похвальные отзывы от сочувствующих рецензентов⁹. Проповедующая атеизм (и весьма переоцененная) детская фэнтези-трилогия Филипа Пулмана «Темные начала» за несколько лет распространилась миллионными тиражами, была высоко оценена многочисленными критиками, адаптирована для сцены и частично экранизирована; третий том, самый слабый из серии, даже получил респектабельную (ранее) премию Whitbread. И вряд ли стоит упоминать о книге Дэна Брауна «Код да Винчи»: невероятные продажи, экранизация-блокбастер — несомненно, никогда еще не бывало, чтобы автор, не способный связать двух слов, получил от своего сочинения такую прибыль! Этот список можно продолжать.

Вероятно, в моем тоне уже слышны нотки раздражения — и мне, наверное, следовало бы стремиться их подавить. Однако раздражение не вызвано каким-либо предубеждением против неверия как такового; откровенно говоря, немало видов атеизма кажутся мне гораздо более достойными, чем многие формы христианства или вообще религии. Но атеизм, полностью состоящий из пустых аргументов, дрейфующих в океане исторического невежества и влекомых туда-сюда бурями бесстыдного самодовольства, столь же ничтожен, как и любой другой унылый фундаментализм. Честно сказать, трудно проявлять великодушие, отвечая на те инвективы, что популярны сейчас у «фанатиков неверия», или на те искажения истории, которые обычно их сопровождают. Возьмем, к примеру, Питера Уотсона, автора развлекательной книжечки об истории изобретений; не так давно в интервью, опубликованном в «Нью-Йорк Таймс», в ответ на просьбу назвать худшее изобретение человечества он ответил напрямик: «Без сомнения, это этический монотеизм… именно он стал причиной большинства войн и фанатизма в истории»¹⁰. Если брать это изречение за образчик антирелигиозной чепухи, которая нынче в моде, сказано еще довольно мягко; но ведь это полная чушь. Не то чтобы я видел особый смысл в защите абстрактного «монотеизма» (это очень неточный термин); а поклонники «единого истинного Бога», безусловно, тоже запятнаны пролитой ими кровью. Но на всем протяжении истории человечества подавляющее большинство войн велось во имя многих богов; или под эгидой, с благословения, по повелению одного бога из многих; или они были мотивированы стремлением к добыче, завоеваниям и власти; или велись за территорию, национальные или расовые интересы, превосходство племени, империи или за «общее благо»; или, кстати, велись по велению идеологий, которые вообще не нуждались в каких-либо богах (как оказалось, это были самые смертоносные войны из всех). Языческий ритор Либаний справедливо хвастался тем, что боги Римской империи руководили бесчисленными войнами¹¹. Напротив, число войн, о которых можно с некоторым основанием сказать, что они велись во имя некоего «этического монотеизма», настолько ничтожно мало, что такие войны, безусловно, следует считать исключениями из исторического правила. Более того, фанатизм и религиозные преследования не являются отличительной чертой монотеистических культур; об этом знает каждый, кто хоть немного представляет себе историю и культуру человечества. И все же такого рода замечания, сколь бы абсурдны они ни были, заставляют многих мудро кивать в знак признания неоспоримой истины. Подобные суждения так прочно вросли в конвенциональный букварь «просвещенного» скептицизма, что едва ли кто-нибудь когда-нибудь всерьез их проверял.

Должен признаться, эти высказывания не так меня бы раздражали, если бы не тяжелое ощущение, что среди пылких хулителей христианства в последние годы значительно понизились стандарты. В первые столетия церковь вызывала враждебность у подлинно одаренных и высокообразованных критиков, таких, как Цельс и Порфирий, считавших, что все же следует приложить некоторые усилия, чтобы ознакомиться с объектом своей критики. И в последние столетия христианской Европы церковь все еще могла похвастаться весьма неординарными противниками. В восемнадцатом веке Дэвид Юм не имел равных в своей способности сеять сомнения там, где когда-то процветала определенность. Диатрибы Вольтера, Дени Дидро и других философов Просвещения были в целом не столь уж основательны, но, по крайней мере, не лишены пылкости, изящества и моральной остроты. Эдуард Гиббон, несмотря на провинциальность его исторических взглядов и частые неточности в описании раннего христианства, был, несомненно, блестяще одаренным ученым и писателем; его звучные высказывания рождались из напряженных исследований и размышлений. А необычайная научная, философская и политическая закваска девятнадцатого века дала христианству врагов, отличавшихся беспрецедентной страстностью и прозорливостью. Величайший из них, Фридрих Ницше, возможно, имел несколько ограниченное понимание истории христианской мысли, однако был человеком высочайшей культуры: он мог оценить масштабы того, против чего направил свой дух, и достаточно остро чувствовал прошлое, чтобы понять, что угасание христианской веры приведет к кризису культуры. Кроме того, у него хватило честности презирать христианство в основном за то, чем оно на самом деле является, прежде всего за преданность этике сострадания — вместо самодовольных и убаюкивающих фантазий о том, что история христианства состоит исключительно из насилия, тирании и сексуального невроза. Возможно, он ненавидел многих христиан за их лицемерие, но само христианство принципиально ненавидел за то, что оно учит заботе о слабых, изгоях, немощных и больных; и, сознавая историческое происхождение всех культурных ценностей, никогда не обманывал себя мыслью, что человечество может покончить с христианской верой, но сохранить христианскую мораль в некоей разбавленной форме, например, в виде либерального общественного сознания или естественного сострадания к собратьям-людям. Он знал, что исчезновение культурных ценностей христианства постепенно, но неизбежно приведет к появлению нового набора ценностей, характер которых еще предстоит оценить. По сравнению с сими мужами современные комары, кусающие христианство, выглядят гораздо более ленивыми, менее проницательными, менее тонкими, менее изысканными, более эмоциональными, равнодушными к вопросам нравственности и гораздо более заинтересованными в грубом упрощении истории, а не в трезвых и требовательных исследованиях того, чем было или чем является христианство.

Две из упомянутых выше книг — «Развеивая чары» и «Конец веры» — представляют, пожалуй, лучшие примеры того, что я имею в виду, хотя и в радикально разных регистрах. Автор первого сочинения Дэниел Деннет — профессор философии Тафтского университета и руководитель Центра когнитивных исследований этого же университета — выдвигает, по его мнению, провокационный тезис, что религия является совершенно естественным явлением, и утверждает, что этот тезис можно доказать методами эмпирической науки. И действительно, примерно в середине книги, уже изложив свои предположения относительно эволюции религии, Деннет уверенно утверждает, что только что успешно сводил своих читателей на «обыденную, без всяких чудес прогулочку» — от слепой механистичности природы до страстной преданности человечества его самым возвышенным идеям. Но тут обнаруживается, что его тезис основан не на