Пять пьес о войне

Автор Наталия Лизоркина, Маша Денисова, Ирина Серебрякова и еще 5

В этом сборнике — пять ярчайших пьес, написанных в 2022–2023 годах и представленных на независимом фестивале драматургии «Любимовка».
«Ваня жив» Наталии Лизоркиной — пронзительная история матери, потерявшей сына на необъявленной войне и оказавшейся в перевернутом мире, где «война» значит «мир», а «в плену» — «абсолютно свободен».
В «Шашлыках» Павла Пряжко бытовой сюжет из жизни беларуской семьи оказывается оболочкой бомбы замедленного действия, разрывающей всех нас на части, а в поэтическом «Безымянном солдате» Артема Материнского такая же бомба упакована в жизнь по заветам отцов и бытность «настоящего мужика».
«Ждать тяжелее, чем хоронить» Юлии Вишневецкой — остросюжетный текст о женах «вагнеровцев», документирующий трансформацию сознания не только конкретных женщин, но и большой части российского общества: от бравады героев до «вас никогда не было», от надежды до чувства горького предательства. Пьеса целиком написана сообщениями из реальных чатов.
«Женщины в темноте» Маши Денисовой и Ирины Серебряковой — история о победе жизни над смертью и правды над ложью, рассказанная киевлянками, вынужденными продолжать повседневность в условиях растерзанного войной города.

• Язык: Русский
• Издатель: Freedom Letters
• Дата выпуска: 3 апр. 2024 г.
• ISBN: 9781998265343

Предварительный просмотр книги

cover.jpgfreedom-letters

№ 85

Пять пьес о войне

Составитель Сергей Давыдов

Freedom Letters

Любимовка

2024

Содержание

Сергей Давыдов, Кристина Матвиенко. Предисловие

Наталия Лизоркина. Ваня жив

Маша Денисова, Ирина Серебрякова. Женщины в темноте

Юлия Вишневецкая. Ждать тяжелее, чем хоронить

Артем Материнский. Неизвестный солдат

Павел Пряжко. Шашлыки

Пометки

Cover

Оглавление

Предисловие

Это предисловие концептуально состоит из двух частей. Первая — мое слово составителя, драматурга Сергея Давыдова. Вторая часть принадлежит театроведу и эксперту фестиваля «Любимовка» Кристине Матвиенко. Моя задача — объяснить, почему именно эти тексты были выбраны мной и советом ридеров фестиваля «Любимовка», а задача Кристины — коротко рассказать о каждой пьесе с позиции исследовательницы.

В сборнике представлены пять ярких антивоенных текстов, написанных в 2022 и 2023 годах на русском языке. Очень важно оговориться: это не выбор «важнейших среди важнейших». Хотя бы потому, что в условиях репрессий и цензуры невозможно говорить о том, что мы знаем все «важные» тексты, написанные об этой войне. Я уверен, что нам еще предстоит находить сокровища спустя многие годы, как это было в девяностые и нулевые с советским неподцензурным искусством. Мы будем возвращать имена.

Еще одно важное обстоятельство — не все авторы могут согласиться на публикацию по соображениям безопасности.

Последнее важное обстоятельство — любой сборник ограничен физическим объемом, и это делает выбор мучительным.

Но даже со всеми оговорками я горд говорить с полной уверенностью: каждый текст этого сборника — сильнейшее авторское высказывание. Эти пьесы невозможно увидеть на сценах России. Но, к счастью, их можно прочитать. Среди авторов — беларусы, украинцы, русские.

Мне как автору, сформировавшемуся в театре, совершенно очевидно, насколько недооценен широким читателем драматургический текст. Драматургия, как и поэзия, наиболее быстро реагирует на изменение реальности и находит средства для ее описания, но уже несколько десятилетий несправедливо выпадает из поля читательского внимания. Мне кажется крайне важным заполнить это слепое пятно, особенно сейчас, когда мы все ищем слова.

Как я уже сказал, этот сборник был составлен вместе с экспертами крупнейшего независимого фестиваля драматургии «Любимовка». С 1990 года «Любимовка» ежегодно представляла новаторские тексты молодых авторов на сценах Москвы. Долгое время основным пространством фестиваля был Театр.doc», а в последнее десятилетие еще и «Центр имени Всеволода Мейерхольда», «Современник», нью-йоркский центр «LARK», независимые площадки. Именно тут, в том числе, начинались театральные карьеры Кирилла Серебренникова, Ивана Вырыпаева, Василия Сигарева, Ярославы Пулинович, Павла Пряжко, Любови Мульменко, Михаила и Вячеслава Дурненковых, Дмитрия Данилова. В 2022 году был ликвидирован ЦИМ, позже — реформирован репертуар «Современника». С того же года «Любимовка» находится в эмиграции, объявляет бессрочный опен-колл «Драматургия против войны» и устраивает читки пьес в десятках городов по всему миру — от Алматы до Парижа. Эмиграция стала единственным способом сохранить фестиваль.

И я не могу не сказать о том, что «Любимовка» — это, в том числе, место моего рождения как автора. Именно тут я впервые увидел свой текст на сцене и понял, что наконец нашел свое место. Уже значительно позже, когда я тоже окажусь в эмиграции с ощущением краха мира, Freedom Letters издаст мои «Спрингфилд» и «Пять пьес о свободе». Свести два столь важных культурных проекта, которые изменили мою жизнь, было мечтой, и я рад, что теперь она стала реальностью.

Я бесконечно благодарен экспертам фестиваля, многие из которых остаются анонимными, за их бескорыстную работу, и «Любимовке» за то, что она продолжает сохранять себя и давать пьесам жизнь в условиях невозможного.

Теперь, объяснив политику выбора и условия, в которых он совершался, я передаю слово театроведу Кристине Матвиенко.

Сергей Давыдов

Документировать катастрофу внешнему свидетелю тяжело или невозможно, нет морального права, нет сил на подлинную эмпатию и нет воображения представить себе, что это такое — война.

Но если кто-то близкий участвует в войне, а ты с ним связан — мессенджером, общением с «кассиром ЧВК», чатами с другими женами/матерями/дочерьми, — то право появляется и прорастает в свидетеле помимо его воли. Юлия Вишневецкая свою пьесу «Ждать тяжелее, чем хоронить» смонтировала как полифонию голосов, разделив их на тематические блоки: вот про знакомство и связь с заключенным, вот про его решение пойти в ЧВК «Вагнер», вот про ежемесячные выплаты, вот про измены, а вот — про вскрытие цинковых гробов, которое родственники предпринимают, чтобы удостоверить личность погибшего. Короткие и длинные строчки схлестываются друг с другом в виртуальной войне, истерии или коллективном плаче, а за ними — написанными с ошибками, ругательствами или в отчаянии, — стоят конкретные женщины из Саратова, Бурятии или Мордовии. Их объединяет одно — ушедший из колонии на войну мужчина. Все остальное — слипшийся комок нервов, прагматики и отчаяния, которому нет конца. Все это скреплено общей покорностью, прерываемой аффектами вроде «кому нужна эта война» и «буду носить кепку ЧВК, хоть и запрещено». Текст Вишневецкой документирует не саму войну, а катастрофу, постигшую сознание и психику современных россиян. Производя чисто физиологический эффект, текст становится самостоятельно живущим организмом, вырванным из бесконечной магмы виртуальной боли и тупости, внезапно поглотившей все пространство жизни.

Сергей Давыдов — автор и одновременно герой монодрамы «Граница» — документирует короткий опыт общения с матерью, случившийся в самом начале войны, когда пришлось срочно брать билет в Среднюю Азию и слушать от мамы упреки и другие слова*. Чувство внезапного обрушения, которое переживает герой («за месяц отменили почти всю мою работу» и «мысли о будущем стали невыносимы»), совсем непонятен матери («я не брошу свой дом» и «я лет десять тебе говорю, чтобы осваивал нормальную такую профессию»), и этот разрыв не обойти и не ликвидировать никаким миротворчеством. Текст, написанный рифмованной прозой, на большой скорости и пристрастно фиксирует эмоциональный клинч, в который вошел герой, да так и не вышел. Это не мысли о Родине, не мысли о себе и не мысли о войне — это стенограмма сознания, пытающегося найти хоть какие-то слова для выражения происходящего. «Слово — это последняя власть, / и я ее не отдам», — произносит автор в самом начале. Тупиковое чувство действительности, которая рушится на твоих глазах, передано поэтически — как будто все обрело фантасмагорические черты, и этот ужас уже не развидеть.

Беларуская семья из пьесы Павла Пряжко (мать, ее сын и дочь со своим мужем) собралась на дачном участке пожарить шашлыки. Не сказать, что это мирное занятие, скорее, оно отягощено взаимными, привычными и токсичными выпадами родственников в отношении друг друга. Но радиоактивным (и одновременно смешным) здесь проявляет себя отражение идущей войны — через то, как «обычные люди» обсуждают ее и что думают. Внедрение в ситуацию (зарождающейся и гаснущей ссоры, тяжело вспыхивающих обид и затаенного раздражения) происходит через вслушивание в речь, порождаемую в моменте и потому точно и вязко ведущей тебя, читателя, к образу сознания героев. Через минуту ты уже внутри спрессованной обыденности, в которой разворачиваются привычные паттерны мышления (про врагов, про необходимость воевать, про «что, если бы на нас напали»), но в действенных, значимых оттенках. Важно, как именно строится тот или иной «стейтмент» спорящих друг с другом героев, оказавшихся по разные стороны баррикад — в прихотливой последовательности этих размышлений сплетается сразу многое, от личных вкусов и привычек до убеждений, если они есть. Пряжко точно схватывает эту ситуацию, и она драматична, несмотря на безупречно тонкий комический эффект, который порождают реальные в своей грубости и красоте реплики, с матом и без. Внутри пьесы про вялую, но непримиримую ругань у мангала вшита лучезарная линия любви пожилой матери к своему сыну, который физически страдает от того, что и его страна по касательной, но поддержала войну. Эти двое, сидящие на железнодорожной станции, как будто заново обретают доверие друг к другу — то есть ты знал, что мать тебя любит, но не думал, что она разделит твои взгляды. И то, что у героя Пряжко есть такое окно поддержки, делает его просто сильным, хотя и безо всякого будущего.

В сборнике — две пьесы, делающие видимыми голоса вовлеченных в войну женщин. Первая — «Ждать тяжелее, чем хоронить» — про страдающих в разлуке с «бойцами» россиянок, а вторая — «Женщины в темноте», написанная Машей Денисовой и Ириной Серебряковой, — про киевлянок, пережидающих воздушные тревоги по темным, лишенным электричества квартирам и подъездам. Сравнение некорректно, но у киевлянок есть юмор — и в этот момент я как читатель делаю открытие: смеются над ситуацией те, кто находится в эпицентре событий, плачут — те, кто живет в стране-агрессоре и никак не влияет на свою судьбу. Героини пьесы Денисовой-Серебряковой фиксируют свою обыденную жизнь, со стремлением успеть сварить обед, пока дали свет, утешить плачущую бариста, у которой забрали генератор, и дать отпор престарелому работнику спецслужб, пристающему со стихами в лифте. Парадокс пьесы — в веселости и отчаянности тона, в котором разговаривают и думают сидящие в темноте женщины, пока их город и страну бомбят. Их социальный статус, если так можно сказать, выше, чем у жен заключенных, отправившихся воевать в ЧВК, отсюда — другой спектр интересов, привычек, другой образ жизни. Делается больно от этой разницы: получается, простые, не досидевшие свой срок российские заключенные пошли воевать вот с такими цивилизованными горожанками, которым сейчас приходится отстаивать свое достоинство и привычку пить кофе по утрам. Жизнь очень странная, война это обнаружила с нечеловеческой силой, пьесы о войне фиксируют эти странности и сломы на ходу, пока они не испарились из памяти. «Женщины в темноте» — одно из таких свидетельств, облаченное в жанр драмеди.

Текст Артема Материнского «Неизвестный солдат» — это монтаж фрагментов из «Устава гарнизонной и караульной служб ВС РФ» и рифмованных строчек, порожденных сознанием солдата-срочника и ретроспективно фиксирующих опыт насилия, которое он пережил. Аффект, переживаемый читателем этой пьесы, связан с шокирующим контрастом между шизофреничной точностью строчек устава и подробностями телесных унижений, которые переживает герой в части. К моменту попадания в армию у него имеется опыт смутных воспоминаний об Афганистане и Чечне — через отца, который то ли фантомно, то ли на самом деле там был, и терпение, которое вроде как должно помочь отмотать срок службы. Его удел — быть терпеливой жертвой, повернувшейся спиной к пришедшему ночью под его одеяло офицеру, а также рассказы о близящемся разводе. Удары в грудь (чтоб не было следов), пытки, дезинфекция хлоркой помещения, в котором спят люди, штудирование устава предшествуют тактической ошибке военных, из-за которой сбит гражданский самолет с 226 пассажирами на борту. Это неизбежность: жить в аду по фейковому уставу и в соседстве с распущенными агрессорами-лейтенантами, которые, закончив службу, поселятся в Подмосковье и будут бегать по утрам с детьми и собаками. Красивый смертельный финал пьесы — отлетевшие наркоманы в «винтовой» квартире покидают свои тела и закрывают дверь изнутри. Нет шансов выжить, нет места для спасения, нет ответа узаконенному насилию. Есть покорность и мечта убить лейтенанта, уничтожить его — в себе и в других.

«Ваня жив» — это заклинание сходящей с ума от горя Али, Алевтины Георгиевны Муровой, матери погибшего, возможно, в плену солдата. Наталия Лизоркина пишет монопьесу как разомкнутый вовне мир женщины, которая, скорее всего, нормальна, но миру легче сделать ее сумасшедшей. Это текст-аннигиляция всего здравого в реальности: женщина Аля стоит на площади с иконой, ее просят уйти, потому что «американские бляди» заплатили ей за это, Алю приговаривают к 15 годам свободы, и она работает в швейном цеху на зоне, а потом идет к врачу, чтобы зафиксировать свое абсолютное здоровье. Женщина Аля счастлива, свободна, и ее сын Ваня жив. Ничего этого нет и не будет, есть только умерщвление людей и горе тех, кто их потерял. Вывернутая наизнанку реальность пьесы страшнее страшного, в этом безумии — своя музыка.

Драматургия ищет слова, структуры и типы диалогов, чтобы выговорить катастрофу. Сейчас мало волнует, хватит ли драматургии сил и слов. Но послезавтра будет волновать, как узнать о том, что было, как сделать, чтобы об этом знали многие, если не все? Драматургия и театр, улавливающие реальность в клетку своих слов, имеют шансы оказаться этими отпечатками, которые пригодятся нам когда-нибудь. Потом.

Кристина Матвиенко

---

* Пьеса Сергея Давыдова «Граница» опубликована в сборнике автора «Пять пьес о свободе» издательства Freedom Letters. — Прим. издателя.

Наталия Лизоркина

Ваня жив

Этот текст можно петь, можно читать. Но его должен произносить один человек.

Действующие лица

Аля

Соседка

Продавщица

Голос в трубке

Друг Вани

Женщина, которая не просит милостыню

Дети

Голос за дверью

Другая женщина

Господин полицейский

Прокурор

Судья

Местный врач

Женщина в шапочке

Женщина 1

Женщина 2

Аля сидит у подъезда на лавочке перед домом. Мимо идет Соседка Светит солнце. Аля, милая Аля, это солнце вышло для тебя, оно вышло специально для тебя.

Соседка. Хорошая погода.

Аля. Очень хорошая.

Соседка. Светит солнышко и тепло.

Аля. Да, а мой Ванечка жив и здоров.

Соседка. Это хорошо, это самое главное.

Аля. Когда он приедет, мы будем пить чай с печеньем.

Соседка. Ну надо же, как хорошо! И солнце, и Ванечка приезжает.

Аля. Хотите, его покажу?

Соседка наклоняется, на что-то смотрит в Алином телефоне.

Аля. Весь в деда.

Соседка. Красивый.

Аля. Ваня сейчас там, где мир. Он добрый и умный мальчик. Он присылает мне мемы.

Соседка. Понятно. Очень интересно.

Аля. Знаете, что такое мем?

Соседка не знает.

Аля. Мем — это как анекдот. Мем — это когда смешно.

Соседка. Я люблю посмеяться.

Аля и соседка смотрят в телефон Али. Молчат.

Соседка. Смешно.

Аля. Да. Смешно.