Из мемуарной прозы

Автор Леонид Зорин

Леонид Генрихович Зорин and #40;3 ноября 1924 — 31 марта 2020 and #41; — советский русский писатель, поэт, переводчик, драматург и сценарист.

Зорин Леонид Генрихович родился в 1924 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор многих книг прозы и около полусотни пьес, в том числе “Покровских ворот”, а также романов “Старая рукопись”, “Странник”, “Злоба дня”, мемуарных книг “Авансцена” и “Зеленые тетради”.

Леонид Зорин — был постоянным автором журнала “Знамя”. В течение десяти лет все его крупные прозаические сочинения впервые публиковались этом журнале. Нынешняя публикация — двадцать четвертая, напечатанная в журнале “Знамя”.

• Язык: Русский
• Издатель: Aegitas
• Дата выпуска: 8 июн. 2020 г.
• ISBN: 9780369401861

Предварительный просмотр книги

Леонид Зорин

Из мемуарной прозы

---

encoding and publishing house

УДК 821.161.1

ББК 84(2=411.2)6

З 86

Зорин, Леонид Генрихович

З 86 Из мемуарной прозы. – М.: Aegitas, 2020. – 51 с.

Леонид Генрихович Зорин (3 ноября 1924 — 31 марта 2020) — советский русский писатель, поэт, переводчик, драматург и сценарист.

Леонид Зорин — был постоянным автором журнала Знамя. В течение десяти лет все его крупные прозаические сочинения впервые публиковались этом журнале. Нынешняя публикация — двадцать четвертая, напечатанная в журнале Знамя.

© Зорин Г.А., 2020

© Издательство «Aegitas», 2020

eISBN 978-0-3694-0186-1

Все права защищены. Охраняется законом РФ об авторском праве. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Ужин с командором

Светлой памяти А.М. Лобанова

Передо мною лежат разрозненные, несвязанные меж собою листки — все, что осталось у нас от Певцова. Так называемый архив.

Я должен извлечь из него все путное, внести в этот хаос некую стройность, свести фрагменты в единое целое, в подобие какой-то системы.

Бреду по белому коридору. Меня конвоируют мои годы. Мне остается немного времени, чтоб сделать оставшиеся шажочки в бездонную глотку небытия.

Припоминаю: когда-то жизнь казалась мне бесконечным спором между смирением и резистансом, сопротивлением неизбежному. Но это был мнимый, придуманный спор. Ибо смирение — это тоже сопротивление состоянию, в которое повергает мысль о предстоящем исчезновении. И мудрый Ганди недаром создал то ли науку, то ли искусство пассивного неповиновения. Неочевидного, молчаливого, ничем о себе не заявляющего. Сопротивление сжатых челюстей, наглухо сомкнутого рта. Но оттого тем более грозного, непостижимого и неприступного.

Понятно, что подобный протест возможен лишь там, где ему соответствует особый национальный характер. Не яростный, взрывчатый, громогласный, требующий отважного жеста. Без сумрачной древнеримской готовности с вызовом городу и миру сжечь собственную руку в огне. Противоборство должно быть будничным, бескрасочным, но зато повседневным. Больше того — ежеминутным.

Но эта истина не для южанина, в особенности для молодого. Тем более я выбрал профессию, которая предполагает публичность и требует заявить о себе.

Вот и пришлось мне пополнить армию нетерпеливых провинциалов, решивших, что их место — в столице. Согласен, это звучит торжественно и смахивает на декламацию, но все мы — кто в большей, кто в меньшей мере — были заложниками своей юности.

Это — честолюбивое, взрывчатое, неутолимое состояние. Трепет натянутой тетивы. Стрела переполнена ожиданием. Торопится обрести независимость и — оторваться, начать полет. Мир беспределен и небо близко.

Не нужно слушать ничьих советов, смотреть на прочих, сопоставлять. Все это вздор. Ты — сам по себе. И у тебя все будет, как надо.

И все же, сколько ни заговаривай тайные страхи — вокруг Москва. Наваливается своей громадой и сдавливает нависшими стенами. Словно решила тебя расплющить. Улицы, выстуженные морозом, зябко сворачиваются в клубок. Пар и туман. Тебя обтекают поднятые воротники и нахлобученные шапки. Лица почти неразличимы.

Вот так же за рабочим столом, который своими непрочными ножками одной стороной прислонялся к тахте, другой стороной приникал к подоконнику, я смутно, едва ли не приблизительно, видел черты моих персонажей. Все было условно — и лица, и чувства. Все, что рождает и составляет тайну отдельного человека.

Когда в полусне, в предрассветном мареве проносятся неясные образы уже полузабытых людей, почти неразличимые тени, всегда испытываешь потребность остановить их, не дать исчезнуть.

И возвращаешься в давние дни.

По прихоти счастливой судьбы мне было дано родиться на юге. Потом по такой же необъяснимой и расточительной благосклонности она позволила провинциалу вломиться