Гомункулус

Автор Oleg Kryshtal

Гомункулус.

Где границы между тремя этими постулатами, преступая которые, ты обретаешь ЗНАНИЕ?
И ЧТО есть ВЕРА? И ЧТО есть ЗНАНИЕ?
Состояние? Процесс?
Но, если ВЕРУ можно потерять, то ЗНАНИЕ остается с Вами навсегда...
Если, конечно, НАВСЕГДА существует.
Эта книга – книга-ОЗАРЕНИЕ.
Она позволяет взглянуть не только на бесконечное множество отражений СЕБЯ в зеркале жизни, но и обратить взгляд ВНУТРЬ СЕБЯ... искренне и открыто задать себе главные и, порой, страшные вопросы, которые, как судьбоносные координаты очертят карту Вашего внутреннего мира.
Мира, где Гомункулус, возможно, выйдет из тени и станет Вашим проводником.... Со-автором Вашей жизни...

Олег Александрович Крышталь — украинский биофизик и нейрофизиолог. Академик Национальной академии наук Украины, лауреат Государственной премии СССР и Украины в области науки и техники, доктор биологических наук, профессор.
Член-корреспондент АН СССР (впоследствии РАН) с 1985 года. Член Европейской академии.

• Язык: Русский
• Издатель: Oleg Kryshtal
• Дата выпуска: 9 дек. 2021 г.
• ISBN: 9781005985455

Oleg Kryshtal

Oleg Krishtal is a world-famous neuroscientist, one of the very few our contemporaries included in the list of top scientists and scholars of modern times.In addition to his internationally known research papers, he wrote two fiction books, both published in the leading Russian literary magazines:1) The novel "Homunculus"; (awarded with the gold medal “For the best novel of the year 1995”). In 2000, the novel was published in France under the title "Moi et Mon Double".2) The novel-essay "To the Singing of Birds", which is a breath-taking combination of postmodern irony, confessional insights, humor, anguish, joyous and sad recollections, and love of life the sense of which yet to be found.

Предварительный просмотр книги

1

Итак, в зимнем парке было светло. То ли отблеск от ламп на заиндевевших деревьях, то ли рассеяние света на облачках пара, сопровождающих дыхание, а может быть, и то и другое - и, конечно, состояние ума - привели к тому, что мальчик увидел людей как бы с их же тенями - и эти тени обступили его. А он остановился в замешательстве - что сделать, чтоб быть принят, и что сказать, чтоб разговор состоялся.

Я долго думал, как писать: если от первого лица - так это не обо мне. Если будут события, то они со мной не происходили. Но с другой стороны, о себе говорить в любом случае честнее, даже если выдумываешь. Тем более, что я - это и всё, что мне известно о других. Всё. И всё же... 

Мальчик загадал себе: 

- Если между этими деревьями тринадцать шагов - я буду великим человеком. 

Их было как раз тринадцать, для чего пришлось посеменить.

Основываясь на способности нашего тела самовосстанавливаться, видя в качестве доказательства этому чуду живых стариков, строим планы.

В воспоминании о парке был постыдный момент... 

Я хочу рассказать о нем, только что-то мешает мне начать прямо и сразу. 

Хотелось бы говорить одну правду. По определению, для этого нужен абсолютный минимум слов. Однако ни для слов, ни для выражаемых ими мыслей не доказан пока Принцип наименьшего действия, отражающий в физике тот банальный факт, что шарик, помещенный на горку, катится с нее по кратчайшему пути. 

Для слов и мыслей этот принцип может и несправедлив. Я, впрочем, думаю, что он тут тоже существует, только в своей зеркальной форме - как отрицание собственного существования. 

Почему бы не сформулировать тогда Принцип неизбежной избыточности? Но нет у меня смелости перешагнуть ту пропасть в пространстве аргументов, которая отделяет отрицание от утверждения. Я осторожен. 

Потому что доказательства хотя и есть, да только размыты и множественны. Постоянно попадаясь в повседневной жизни, все они или каждое из них - служат не более чем аргументами в пользу - а ничего 'зубодробительного' нет.

Одно из доказательств предоставил мне ОН, когда показал как-то на экране, как выглядит долго снимавшийся, а затем быстро 'проигранный' рост нерва. Я увидел там - на пути к достижению цели, а цель - другая нервная клетка - была в конце показа достигнута, так вот, я увидел там множество сомнений, проб и ошибок - и наконец, поверьте мне - хотя доказательств нет, да и что я там такое увидел, но поверьте мне - там был экстаз. 

Если быть точным, то мне показалось, что после всех проб и ошибок, после всех мук совершенно неутомимой осторожности без экстаза просто не могло обойтись. 

Еще, хоть и не знаю, по какой там ассоциации, но обязательно хочу упомянуть, что у победившей армии скорее затягиваются раны. 

И еще старики... Вот только снова непонятно, при чем тут старики. 

Разве что понять помогут рассуждения о детях, появляющихся на свет благодаря столь же бесчисленным случайностям, как и жив каждый из тех, кто жив после N лет.

Я уверен, что если бы прочел больше книг, то не писал бы эту. Мало того, я совершенно уверен, что всегда знал, что нужно читать, а что - не следует. И в этом знании не было ничего мистического, а был просто Произвол - то главное (или единственное?), что ценится мной (а я говорю так из скромности, потому что уверен - всеми) в Выборе. Где-то в конце понятийного ряда, возникшего при этих рассуждениях, забрезжили высокие слова, например, Свобода. Между Произволом, Выбором и Свободой я с удовольствием - чтобы не быть высокопарным - нашел еще Каприз. И подумал, что мы с самого начала существования капризничаем всегда столько, сколько нам позволено. Иногда - больше, но никогда, никогда, никогда не меньше. 

В соответствии с Принципом неизбежной избыточности.

Сейчас мне очень хочется сказать, что мои рассуждения - Правда. 

Но пока мне не возразили, я свободен сказать 

- Ложь.

Обезопасившись таким образом, я одновременно надеюсь поскорее освободить тех читателей, чей произвол в отношении меня неблагожелателен. 

Поэтому я хочу указать, что в вышесказанном содержатся почти все мысли, которые я хочу выразить этой книгой, и вся дальнейшая история - лишь комментарий к ним.

Итак, в парке произошел постыдный случай. 

Он как раз отсчитал тринадцать шагов и огляделся, играя с мыслью о том, что вот если бы все эти гуляющие знали, кто тут гуляет. 

Между тем, в активе было лишь два обстоятельства: 

1: он был первым учеником не только в классе, а, как он считал, даже во всей школе - то-есть, в доступной ему окрестности; 

2: в свои 15 он уже был достаточно 'нахватан', чтобы знать, что такое по-латыни 'mania grandiosa' - и ценить тот факт, что большинство сверстников смысла этих слов не знает. 

От себя в его актив я отношу святую простоту...

Вдруг шедший во встречном направлении человек круто повернул к нему и спросил: 

- Что за проникновенный взгляд? 

Несмотря на мороз, у этого человека - при общей небрежной лощености - была открыта шея. Человек сказал: 

- Ты так смотрел, что мне показалось, ты что-то сказать хочешь. 

Или это еще один случай mania grandiosa? 

И тут, приведенный в замешательство, он ответил 

- Да, - чего потом долго не мог себе простить. Случалось впомнить, и тогда он себя наказывал, заклиная: 

- Я плохой, я плохой, я плохой...

Может быть, это и было бы красиво - сказать, что вот, он сказал 'да' как одел вериги. Но точно так же как я не знаю, как верней сказать о веригах - их одевают или накидывают, так и тут, я не знаю, повлиял ли факт этого признания на будущее. Разных фактов так много, что под объяснение любого будущего можно подобрать подходящий их набор. 

2

Яполагаю, что каждому случается поражаться себе и всем сущим, восклицая 'великое чудо!' Повседневная обыденность, впрочем, не склоняет к таким мыслям, а часто какой-нибудь факт и вовсе заставляет усомниться: чудо ли? 

Этот вопрос неизбежно ввергает меня в море невеселых размышлений. Уж очень неуютно чувствовать себя безликим в живой массе. В поисках берега борюсь с эмоциональным штормом. 

Как-то мне приснилось, что я на берегу - без ответа и голый среди женщин. 

Ко мне подходит кто-то из женской толпы, смотрит пристально и снисходительно, а я - просто чтоб мне улыбнулись, чтоб быть, как я уже упоминал, принят - говорю, сдаваясь: 

- Мы не способны к деторождению. Потому нас мучают глупые вопросы.

Все началось с того, что я, ничего не подозревавший, стал описывать ему этот свой повторяющийся кошмар и вдруг, еще не закончив фразы, понял, что что-то случилось. 

Я почувствовал приближение момента, когда собеседники избегают смотреть друг другу в глаза. Если это происходит с теми, кто честен друг с другом, значит честность в затруднении - не хочется обидеть или признаться в обиженности. Поскольку я обижен не был, и не чувствовал никаких для себя опасностей, то испугался, что обидчиком являюсь сам. Но как? Простейшее объяснение - бездетность исключалось.

Я искренен в своих воспоминаниях, хоть и вполне отдаю себе отчет в том, что правдивость еще не гарантирует правды. 

Я имею в виду не только шутки памяти, но и неотделимость памяти от Я. 

Когда я думаю об этом, у меня начинает кружиться голова. 

Обидно, что она начинает кружиться, когда думаешь такие важные и интересные мысли. Но надежда, что когда-нибудь потом наконец додумаешься, очень украшает жизнь: это тот случай, когда умению думать радуешься.

Так вот, меж нами воцарилось тактичное молчание. Во мне стаей промчались шутливые продолжения разговора, но они разбились о возникшую таинственную стену. Налицо были все признаки безошибочного предчувствия, когда в жизнь вторгается что-то новое - важное и неминуемое. 

- Твой кошмар попал в больную точку, - сказал он. 

Я невольно - то-есть без предваряющей слова мысли - спросил: 

- Ты шутишь? 

И тут же, поскольку я и память неразделимы, в моем уме появилась давняя сцена, когда я признавался родителям в болезни, которую скрывал, но вот уже пора было идти в больницу, и отец спросил меня 'ты шутишь?' 

Когда отец поинтересовался, насколько я серьезен, я испытал новое и потому очень острое чувство равенства с ним, чувство, в котором почти исчез страх перед грядущим испытанием, а мне предстояла операция. 

Я осознал, что верю в счастливую звезду.

Непредсказуемость и необоснованность появления и исчезновения веры необъяснимы - иначе говоря, чудесны. 

Рассказанная мне история - как раз об этом. 

Впрочем, так же необъяснимо ведет себя и память. 

По договоренности, я свободен в интерпретации всего происшедшего и не допущен лишь к научным фактам. Он описал их сам. 

3

Он пишет 

Мозг состоит из нервных и глиальных клеток: нейроны и глия. Еще, в объеме головы находится сеть из кровеносных сосудов - больших и малых, очень тонко регулируемых. Внешне - если представляется случай посмотреть - сосуды мозга практически неотличимы от сосудов, несущих кровь в другие части тела, но на самом деле они намного более 'осторожны', фильтруя кислород и питательные вещества сквозь свои стенки: оберегают мозг.

Мозг погружен в жидкость, так что, если голова не подвергается ускорению, он пребывает в невесомости. Эта жидкость медленно перемешивается, вовлекаясь в специальные внутримозговые каналы и пещеры - или 'желудочки'. Не могу вспоминать без смеха случай, происшедший со мной в молодости. Я только приступал к работе с мозгом высших животных, до этого в моем послужном списке были лишь убиенные моллюски да пиявки. Так вот, разглядывая под стереомикроскопом кусочки мозга крысы я вдруг увидел, что некоторые из них беспорядочно носятся по чашке, в которую помещены. Я впал в ужас при виде столь буквального 'шевеления' мозгов и успел даже подумать о каких-то загадочных паразитах, поселившихся в голове у бедного крысенка: под сильным микроскопом было видно, что движение обеспечивается дрожащими с большой частотой волосками, принадлежащими каким-то таинственным клеткам. Вскоре я был высмеян первым попавшимся знатоком, который процедил 'эпендима', презирая мое невежество. Оказалось, что это - специальные волосковые клетки, устилающие поверхность желудочков и каналов и служащие основным движителем спинно-мозговой жидкости.

Забавно, что клетки эпендимы быстро отмирают с возрастом. Так что если бы я резал на кусочки мозг взрослой крысы, то шевеления не увидел бы.

Вообще же, в мозге много движения. Однако, за исключением ритма быстрых, но еще заметных глазу биений волосков эпендимы, да еще подрагивания сосудов в такт биениям сердца, другие движения либо слишком быстры, либо слишком медленны для нашего непосредственого восприятия. К примеру, вспучивания нервных волокон, когда они проводят нервные импульсы, или, скажем, акт передачи возбуждения от одной нервной клетки к другой можно, в принципе, увидеть, 

сделав видеорегистрацию с огромной скоростью - 'растянув' время. Так делают, изучая, например, взрыв. И напротив, медленно, с периодом в десятки секунд пульсируют спутники нейронов - глиальные клетки. Чтобы увидеть такие пульсации, нужно 'сжимать' время, то-есть использовать ту технику, которая позволяет смотреть в ритме нашего восприятия, как расцветают цветы. 

Есть и другие ритмы - еще более 'глубокомысленные'. Некоторые из них представлены лишь в молодом мозге, где все растет - и нейроны и глия. Не поразительно ли было бы увидеть, как глиальная клетка наматывает самое себя на нервное волокно, чтоб увеличить скорость прохождения нервных импульсов по нему, чтоб в конечном итоге прошла детская медлительность мыслей и неловкость движений.

Если представить себе, что все это видишь, ум сразу же попросит аналогий и испытает трудности в их поиске. Мой профессиональный опыт, вращающийся в мире препаратов, почему-то сразу заставляет вспомнить яйцеклетку в первые минуты после оплодотворения. И дело не в том, что после первой стадии деления яйцеклетка разделена надвое, чем может напомнить - при некотором напряжении фантазии - двухполушарность мозга. Просто и тут и там видна 'бешеная' активность, аналогию для которой даже я, специалист, могу предложить лишь из воображаемых пространств, где на самом деле никто не бывал и, следовательно, фантазировать можно сколько душе угодно. 

Вот мое сравнение: дьявольская кухня.

А вот и еще аналогия, которую я хочу подсунуть другу-писателю: воображение - машина времени. Правда, с ограничениями, которые диктуются теми самыми ритмами мозга, о которых я говорил. Главное из них - несоответствие скорых, потому что легковесных, мыслей скорости изживания переживаний. Пусть и осудят меня коллеги за ненаучность гипотезы, но я убежден: переживания действительно оставляют на мозге шрамы, которые нельзя загладить специальным массажем, то-бишь мыслями, как своими, так и чужими. Должно пройти время: что-то там должно срастись...

Забавно, сейчас произошло то самое, чего я боялся перед тем, как уступить другу и начать рассказывать: я сбился на серию полупрофессиональных банальностей, которые давно уже освящены десятком поговорок типа 'время лечит'. Да только я не боюсь. Пусть я не первый, кто их говорит, но точно знаю, что и не последний.

4

Спортретов взирают лица - даже и не думаешь, что они не смотрят и не видят. 

Смотрят, видят и оценивают. Оценивают по отношению к тому, что олицетворяют. А олицетворяют, как правило, те качества, недостаток которых ты, пока живущий, за собой не можешь не признать. 

Тут не поможет принять позу и сказать, что и на них смотрели с портретов. Будь хоть отпетым циником, не ставящим никого ни во что, но гипноз чужой воли есть. И пусть ты даже знаешь, что их воля уж совсем не сила, потому что если не портреты, так кости уж давно истлели, да только есть как есть...

Поразительно, но практически каждый сочтет эксцентричным заготовить себе могильную плиту - и при этом с легкостью сфотографируется 'на память'.

Живущий сейчас я как под гипнозом готов повторять за поэтом 'прервалась связь времен' - повторять как заклинание, не понимая. Впрочем, часто ли понимание простирается дальше нахождения слов? 

Прервалась связь времен - но вон, в неспасающей тени палатки археолог водит пальцами, заскорузлыми от сухости песка пустыни, по искрошенному краю обломка глиняного горшка. 

Так ли уж это много, тысяча лет?

Я не знаю, что такое память. В полном восхищении этим чудом, мне захотелось объявить себя его рабом. 

Как подтолкнул кто-то и еще смеялся, сказав: 

- Ты не раб, ты робот, - напоминая мне, какой на дворе век.

Вспомнилось - как открылось. Или открылось - как вспомнилось? 

Странная анестезия, которую я сейчас чувствую и которая не позволяет мне испытывать полной уверенности в том, что пишу, так вот, эта странная анестезия не помешала вспомниться дому в тенистом парке, дому в котором я не бывал и которого не видел, дому, в котором мне сказали, что можно не умирая родиться вновь.

Будь правдой, это означало бы: свободен. 

Потому что 'не раб и уж конечно же не робот'. 

Будь правдой, это означало бы: богат. 

Потому что 'не только память, и не только фантазия', а и еще что-то, позволяющее глазам с портретов видеть.

Он пишет 

Сперматозоид только что совершил свое дело. Ощутив свою само- достаточность, вновь образованный генетический комплект запустил дьявольскую кухню самоповторения. По крайней мере у амфибий, яйце- клетки которых особенно удобны для изучения, на стадии второго деления, когда клеток всего четыре, у одной из них уже можно обнаружить признаки того, что это - предшественница всех нервных клеток будущего существа. 

Признаки проявляются в свойствах перегородки, мембраны, отделяю- щей клетку от окружающей среды. Она играет главную роль не только в разделении клеток, но и в их общении. Мембрана нервных клеток, изменяя свою проницаемость к растворенным в мозговых жидкостях ионам, генерирует импульсы электрического тока, которые называют на научном жаргоне 'нервными'. 

Ежесекундно миллиарды нервных клеток - или нейронов - нашего мозга генерируют миллиарды нервных импульсов. Складываясь, они создают переменное электрическое поле, которое легко зарегистрировать у поверхности черепа. Получается 'электроэнцефалограмма'. Ее отсутствие - свидетельство смерти, даже если сердце еще бьется. Энцефалограмма отличается во сне и при бодрствовании, в ней можно различить отклик на раздражители, предъявляемые органам чувств, она используется в детекторе лжи. Мы не умеем расшифровать в этом случайном сигнале смысл. При нашем уровне осведомленности мы не можем даже определить, сколько в нем случайности. И всё же, заставляя человека многократно говорить ложь, а затем правду, можно обнаружить повторяющиеся отличия сигналов в обоих случаях. А потом спросить уже о том, что надо узнать. 

Взрослая нервная клетка похожа на дерево без листьев. Его 'крона' сплетена с кронами других нейронов, некоторые ветви подходят издалека. 

Возникнув в какой-нибудь из веточек, нервный импульс путешествует по клетке и попадает в особый отросток, предназначенный для передачи информации - аксон. Нерв - это 'кабель', состоящий из аксонов. 

Я ощущаю трудности, когда решаю, где нужны кавычки, а где - нет. Пока беседуешь на научном жаргоне, таких проблем не возникает. А излагая посторонним, испытываешь чувство неудобства как в первый момент в бане - при выходе на люди голым.

Потому что, упрощая рассказ, чтобы сделать его понятным, видишь относительность высоконаучных объяснений. Сравнения и метафоры работают везде. Получение знания - то же сочинительство. Процесс, в ходе которого при поиске ответов вопросы не исчезают, а наоборот, размножаются, сменяя друг друга. Я уж не говорю о биологии, но и в точных науках сочинительство начинается прямо после дважды два, чтоб очеловечить информацию.

Придя к концу аксона, нервный импульс - суть информационный сигнал - должен передаться следующей клетке. Если эта другая принадлежит мышце, то мышца сократится или расслабится. Если же следующая клетка нервная и находится в мозгу, значит при пере- даче сигнала с клетки на клетку состоялся элементарный акт мышления.

Вся эта картина уже уложилась в научные умы. Физическая - или физико-химическая - основа процесса генерации нервного импульса хорошо изучена. Кстати, раньше, когда эта основа еще сохраняла таинственность, то и процессу предпочитали давать более романтическое название: 'электрическое возбуждение'.  

Как ни забавно, но чем больше электрического возбуждения, тем существо возбужденнее. Это забавно из-за наличия столь простой связи при невообразимой сложности процессов мышления. Крайний случай - эпилептический пароксизм - характеризуется колоссальным перевозбуждением нейронов. Их синхронизированное возбуждение отражается в специфических ритмах на энцефалограмме.

Итак, нервный импульс. Вот он перемещается по нервной клетке, захватывая все новые и новые ее участки - и так по всему нейрону. Иногда это может соответствовать весьма длительному расстоянию. Нерв: кабель с тысячами сверхтонких проводников - аксонов, проводящих свои сигналы. 

Информация, заключенная в этих сигналах - команда или сообщение 

- закодирована числом импульсов и их частотой.

Сигнал подошел к концу нервной клетки. 

Сообщение должно быть передано дальше.

5

Может быть - и даже наверное - мои попытки отделить Я от памяти, от событий текущей реальности и от их предчувствия окажется 

наивной. Тем не менее, я не скрываю своих намерений. 

Единственный груз, отягощающий мою попытку и омрачающий будущее, это необходимость повиноваться последовательности событий. Так получается, что необходимость к движению заключена в самом грузе, предназначенном к перемещению. Небходимость превращается в обреченность. Это меня раздражает, и я хочу употребить всю ситуацию для того, чтобы показать, как это бессмысленно - рассказывать истории. Я хочу, чтобы из моих слов появилась совершеннейшая очевидность того, что истории происходят не тогда, когда что-то случается. 

Скорее уж истории происходят во сне. Иногда мне кажется, что он для того и дан нам.

Скажут: что за чушь, что за заумь - и предложения поступят, как автора свернуть в бараний рог, чтобы он наконец почувствовал, что не спит, чтобы он таки почувствовал, что с ним что-то происходит, но я не соглашусь и буду спорить. Не только с возможными оппонентами, но и с самим собой. 

Ещё только что я не думал, что напишу именно это - и написал. 

Свобода. 

Которую ощущаешь, когда она кончается. Это я к тому, что пора, пора, пора! 

А все-таки истории происходят не тогда, когда случаются. 

После операции, когда я зашел на одну из последних перевязок к своему хирургу, он вдруг сказал: 

- А все-таки ошиблись мы с вами в диагнозе, - и, поскольку мне что-то там удалили и должны были затем сделать анализ - биопсию, я еще только слышал его слова, еще их не сознавал, но уже беспокоился, чтоб уследить: за телом - не пошатнуться, за лицом - 'не потерять'. 

'Сначала услышь - остальное потом.' 

---

Может, это во сне показалось, будто там окна выходили в тот самый парк?

'- Столь же доброкачественна, но вот поди ж ты, притворилась'.

Все прошло, ах мой милый Августин, все прошло. 

Лицезрение цветов - не в парке, а в детской книге, там, где они 

совершенны и волшебны. 

История, начавшись клятвой в зимнем парке, без видимых событий продолжалась, напоминая о себе. Так что и летом он мог ощутить себя лицезреющим цветы предателем, который предал детскую книгу, потому что то был амулет - или, если больше доверяешь другому слову, талисман, а еще - залог, и еще - предзнаменование, и непонятно чье - предначертание, о котором не надо было говорить ни 'запомни', ни 'помни', потому что оно неведомо как появилось - а может быть было всегда.

- Предатель! 

Это не зло, это мягко: 'предатель', потому что к себе. 

Можно вспомнить, как при попытке оживить любовь тебе шептали 'предатель', напоминая о том, что было - а и действительно, ведь было! - когда казалось, что вот то самое настолько, что если даже больше ничего не будет, так больше и не надо. 

Тебе шептали 'предатель' только чтоб не прошептать: 'помнишь?' 

Потому что знали: нельзя напоминать, ты должен вспомнить сам. 

Потому что на общие воспоминания и право собственности - общее.

- Предатель! - молча кричал он себе, и это слово как вьюн сквозь пальцы пыталось напомнить себя всем, чем оно было в этой жизни, всем, чтоб только не признанием крушения надежд.

Главный соблазн при описании живого - телеология. Существа будто

бы для того и рождены, чтоб преследовать цели. В том числе и мы, кто хлопочет, желая узнать о своем устройстве. 

Применительно к людям я употребил слово 'желать' - и тут я спо- коен, но перед этим, рассуждая о нервном импульсе, я написал 'должен'. 

А сейчас я употреблю слово 'избран', когда скажу о кальции. Этот ион вместе с другими растворен в жидкостях нашего тела и придает некоторую горечь их солености. Так вот, кальций избран играть особую роль среди других ионов - быть 'вторичным посредником'. Сообщать от мембраны на кухню внутри клетки, что нервный импульс пришел. 

Сообщение рассчитано на широкое распространение. Приняв его, множество механизмов включаются или выключаются. Среди них есть и такие, что усиливают пришедшую информацию. Это когда один из вошедших ионов включает какую-нибудь молекулярную машину и она начинает штамповать или видоизменять множество других молекул. Те же, в свою очередь, должны будут еще что-то включить, выключить или изменить. 

При такой эффективности действия кальций может быть опасен - это очевидно. Поэтому внутри клетки множество механизмов следят за тем, чтоб его входило не больше, чем нужно. 

Если предохранителей окажется недостаточно, то сработает последний механизм - самоубийственный. Этот вид гибели клеток