Nichego horoshego: Ot nachala vojny do pohoron Naval'nogo

Автор Oleg Kashin

«Net nichego rusofobskogo v tom, chtoby voshitit'sja segodnja muzhestvom i siloj Vladimira Zelenskogo, no i net nichego ljudoedskogo v tom, chtoby zhelat' svoemu samoszhegshemusja Otechestvu, Rossii vozrozhdenija», — tak v fevrale 2022 goda Oleg Kashin nachal svoj voennyj dnevnik.

Ego kommentarii privodjat v beshenstvo propagandistov i fanatikov s obeih storon, no prohodit vremja, i to, chto Oleg Kashin vyskazyval kak skandal'nuju gipotezu, stanovitsja obshhim mestom i dlja rossijan, i dlja ukraincev. Pristal'nyj i nepredvzjatyj vzgljad izvestnogo rossijskogo zhurnalista, v real'nom vremeni opisyvajushhego zhizn' v klassicheskom formate «dnevnika pisatelja». Master publicistiki, edinstvennyj v svoem rode, den' za dnem vmeste s vami.

«Нет ничего русофобского в том, чтобы восхититься сегодня мужеством и силой Владимира Зеленского, но и нет ничего людоедского в том, чтобы желать своему самосжегшемуся Отечеству, России возрождения», — так в феврале 2022 года Олег Кашин начал свой военный дневник.

Его комментарии приводят в бешенство пропагандистов и фанатиков с обеих сторон, но проходит время, и то, что Олег Кашин высказывал как скандальную гипотезу, становится общим местом и для россиян, и для украинцев. Пристальный и непредвзятый взгляд известного российского журналиста, в реальном времени описывающего жизнь в классическом формате «дневника писателя». Мастер публицистики, единственный в своем роде, день за днем вместе с вами.

• Язык: Русский
• Издатель: ISIA Media Verlag
• Дата выпуска: 17 мая 2024 г.
• ISBN: 9783689590024

Предварительный просмотр книги

От автора

Газетную публицистику у нас не любят, и я сам не люблю – общество в России в какой-то момент стало слишком партийным, и привязанные к своим (далеко не равным между собой, но какая разница) партиям авторы чаще всего не выходят за пределы агитационно-пропагандистских заданий – ориентируясь в именах, ты легко угадаешь, к какому выводу придет тот или другой комментатор, а если так, то зачем вообще их читать?

Считая такой подход заведомо губительным для публициста, я с самого начала выбрал для себя сознательно избегать партийного или, что в наших тогдашних условиях более верно, тусовочного резонерства; наверное, поначалу это было не более чем техническим приемом, не Бог весть каким хитрым – чем повторять то, что все и так знают, мне больше нравилось находить хорошее во врагах, а своим указывать на самые слабые места в их слове и деле. Игра интересная, но опасная – не раз она приводила меня в противоположный лагерь, и не застрять в нем всегда оказывалось сложнее, чем придрейфовать к нему. С годами, мне кажется, я этому научился – критикуя своих, и чужим давать понять, что я им не союзник, – и готов уверенно сказать, что это привело меня к большим успехам в публицистическом жанре, непредсказуемость для любого автора – важное преимущество. Но есть и издержки – к третьему десятилетию своей карьеры я пришел, имея в ненаписанном резюме проклятия и от тех, и от этих; с началом украинской войны, когда в моду вошли списки врагов, я оказался чемпионом по включению в них – российское государство за антивоенную позицию объявило меня иноагентом, а сторонники Алексея Навального, с которыми я разругался еще в мирное время, записали меня в разжигатели войны.

Думаю, и в этих записях, которые я веду с первых военных дней, что-то недопустимо возмутительное найдет и «проукраинский» читатель, и его «пророссийский оппонент» – не уравнивая их между собой, я тем не менее терпеливо жду, когда каждый из них отойдет от своего радикализма и обнаружит, что, какой бы половинчатой во многом ни была моя позиция, право на жизнь у нее – более законное, чем у любой пропагандистской трескотни, которая, между нами говоря, и так давно устарела что у тех, что у этих. Когда-то я писал, что к какому-то подобию согласия только и могут прийти разочарованные с обеих сторон, и хотя до этого еще далеко, я все чаще радуюсь, встречая мои выводы годичной или двухгодичной давности то у украинцев, то у россиян – у тех, кто год или два назад и подумать не мог, что согласится со мной.

Но эта книга – не только о войне. Скорее она о человеке, который прожил жизнь в понятной системе координат, а 24 февраля 2022 года увидел, как она рушится, и старается, прикрывая, по крайней мере, голову, не погибнуть и не сойти с ума под ее обломками. И да, это русская книга. Те «цели СВО», которые так и не смог сформулировать Путин, для меня – не только в руинах украинских городов, но и в российском тылу, который теперь так не похож на ту прежнюю довоенную Россию, из которой я когда-то уезжал. То, что было нормой, оказывается под запретом, складывается новая норма – в культуре, в человеческих отношениях, в экономике. И то будущее, которое никогда не казалось безоблачным, но было, по крайней мере, несомненным, сегодня вызывает вопросы уже на совсем другом уровне – наступит ли оно вообще, и стоит ли ждать катастрофы, если она уже случилась?

Я пытаюсь отвечать на эти вопросы. Я могу ошибаться и не стесняюсь ошибок. Но даже с ошибками я свое авторское преимущество вижу сейчас в непринадлежности к противостоящим группам. А еще – верю, что не одинок, и что среди читателей этой книги окажутся те, кому мои сомнения ближе, чем давно обесценившаяся уверенность.

Оформив книгу как дневник, я приглашаю вас прожить со мной эти два года заново – ничего более страшного и интересного с нами до сих пор не происходило.

25 февраля 2022

Когда в понедельник Владимир Путин в своей исторической лекции воспроизвел практически все базовые положения «Спутника и погрома» за десять лет, некоторые шутили, что в Путина вселился Егор Просвирнин (покончивший с собой в декабре 2021 основатель националистического сайта, – О.К.). События четверга делают эту шутку более мрачной – Просвирнин в Путина вселился, но не времен «Спутника и погрома», а тот, в последний день жизни, в момент рокового шага.

Людей, которые до последней минуты не верили в реальное наступление, можно утешить тем, что это неверие было не столько наивностью, сколько естественной неспособностью воспринять суицидальную или людоедскую, но в любом случае ненормальную и нечеловеческую логику, которая привела Россию туда, где она находится теперь. Новым взглядом можно посмотреть и на понедельничный путинский совбез – те его участники, которые казались самыми невменяемыми, выглядят теперь реалистами, для которых единственным доступным протестом оказалась публичная имитация дебильности. До первых ударов по Украине можно было даже говорить о некотором моральном преимуществе российской стороны – обвинение в намерении всегда неубедительно и малодоказуемо, а тревожная обстановка, если уж на то пошло, располагает к любым переговорам, на которых Россия, по крайней мере, настаивала вслух. Признание республик, голосование в Совете Федерации об использовании войск за рубежом, даже просьбы глав ДНР и ЛНР о военной помощи – ничто из этого не выходило за пределы виртуального взвинчивания ставок, и в альтернативной реальности все бы закончилось, как в Карибском кризисе – созвонились и выдохнули. Но, оказывается, на нынешнем фоне и Хрущев может выглядеть верхом благоразумия и ответственности.

Слова, которые произносились в эти дни по поводу желательного для Москвы будущего Украины – «демилитаризация», «внеблоковый статус», даже «денацификация» и «декоммунизация», – иногда в качестве их синонима используют романтическое «финляндизация», подразумевающее опыт послевоенной Финляндии, единственной капстраны, союзной, а во многом и подконтрольной СССР. Теперь стоит вспомнить, что советско-финский опыт включает и болезненную для советских Зимнюю войну, по отношению к которой российское «можем повторить» звучит немного зловеще. Происходящее вообще наполнено самыми невероятными символами – уж взятие российскими войсками Чернобыльской АЭС даже сценаристы категории Б забраковали бы за избыточность. А если играть в закон Годвина, то с поправкой на чередование гласных и согласных, слово «Донецк» выглядит анаграммой от «Данциг».

Но из людей, которые объяснят, чем плоха война, и так можно составить город. Голос, которого сегодня критически не хватает в России – тот, который, осуждая войну, не желал бы при этом поражения страны. Даже в первой чеченской войне, которую тогдашнее общество (по крайней мере, до Буденновска) воспринимало как грязную и несправедливую, и тогдашним медиа и интеллигенции нынешние патриоты до сих пор припоминают их лояльность Дудаеву, а то и Басаеву – даже тогда был Шевчук, который пел в Ханкале, был Бодров, который еще до первого «Брата» интервьюировал во «Взгляде» российских солдат совсем не как врагов, и был, в общем, консенсус, что наши, свои в этой войне – совсем не бойцы Ичкерии, а на Рохлине или на Майкопской бригаде нет ответственности за преступные решения Ельцина и Грачева. Сегодня пацифистское «не стреляй» готовы произнести все, но совсем некому сказать «не стреляй в спину своим», и это, как бы ни ужасала война, все-таки ненормально. Своим в спину стрелять нельзя. Желая удачи военному противнику, ты желаешь смерти своему какому-нибудь знакомому, про которого в горячке событий даже не вспомнишь, что он военный (а их же очень много вокруг на самом деле) – но именно в этих людей упирается любая умозрительная конструкция «про войну», и, разумно противопоставляя власть и общество, стоит помнить, что сосед-контрактник или одноклассник-танкист однозначно принадлежит к обществу, а не к номенклатуре.

Шок первого дня путинской операции чуть отодвинул на второй план главную риторическую фигуру последних недель, когда в ответ на разговоры о возможной войне самые последовательные наши голуби, говорящие на том же языке, что и их ястребы, возражали, что об угрозе войны говорить нельзя, потому что на самом деле война идет восемь лет, с 2014 года. Сейчас, когда Путин развязал войну, куда делась та, восьмилетняя – она закончилась, отменилась? Океания не воевала с Остазией? А если воевала, что началось сейчас? Именно сейчас очевидна несостоятельность этой мифологии про восемь лет войны – но кому до этого есть дело? Лозунги, какими бы справедливыми они ни были, позволяют прятаться за ними от более неудобных вопросов, которых за восемь лет скопилось гораздо больше, чем с той же Чечней в 1994 году, и декларируемое антипутинским мейнстримом «стыдно за Россию» часто оказывается не более чем новым названием зоны комфорта, когда заявленный стыд – такой же партийный аксессуар, как когда-то белая лента на митинге, и упрощенная система взглядов позволяет не думать о том, какой Россия выйдет из этой войны. Любые надежды на позитивные перемены, которые были бы сопряжены с поражением в войне – сделка с дьяволом.

28 февраля 2022

На переговоры к украинцам Путин отправил Мединского, возглавляющего, как известно, Российское военно-историческое общество – может быть, он и «ту самую» речь для Путина писал или помогал писать, в конце концов, кому еще это делать. Есть повод отрефлексировать российскую государственную политику памяти последних лет, точнее, главный ее конфликт, о котором в эти годы старались не говорить прямо, но и не скрывали его, он бросался в глаза – уничтожали «Мемориал», снимали таблички «Последнего адреса», язвили о «миллионах, расстрелянных лично Сталиным» с тех трибун, на которых всегда понятно, о чем можно, о чем нельзя, задвигали Солженицына в нишевые авторы. Исключительное значение 1945 года в официальной российской системе ценностей, превращенное в какой-то момент в полноценную государственную религию (и как раз Мединский один из главных ее жрецов), во-первых, не допускало конкуренции с какими-то другими масштабными национальными трагедиями, а во-вторых – когда работаешь в жанре массового мифа, буквально лубка, очень трудно соединить святость Победы и мрак тридцать седьмого года, когда и там, и там один и тот же Сталин, да и не один Сталин, все одно и то же, и чтобы Победа сияла ярче, тридцать седьмого года должно быть меньше – логика циничная, но понятная, а если ее недостаточно, то любой специалист из того же РВИО объяснит вам, что со всеми перегибами террор и лагеря внесли свой вклад в Победу, а если и не внесли, то Победа как более важная, абсолютная ценность, перевешивает то, что было до нее. Литературный чиновник Ставский, отправивший Мандельштама в лагерь, погиб в бою за Великие Луки, и табличку с «Последним адресом» лучше не вешать на улице Ставского – официальный нарратив подразумевает, что подвиг перечеркивает прежнюю подлость, и позволяет о ней не думать.

Очевидно, так или примерно так конфликт 1937 и 1941 года решают для себя и Путин, и Мединский и много еще кто вплоть до жильцов тех подъездов, которые сами требуют избавить их от табличек. Что ж, наверное, именно на этом примере и стоит описать случившееся в эти дни с Украиной. Их тридцать седьмой – тот, в котором скакали на майдане против москаляки, стреляли по Горловке и не только по ней в рамках АТО, фашиствовали в «Азове», сжигали одесский Дом профсоюзов, но нынешнее «где вы были восемь лет» звучит так же жалобно, как голос российского либерала, борющегося с «Бессмертным полком» с помощью «Бессмертного барака». Либерал кое в чем, конечно, прав, но «Бессмертного полка» ему не одолеть, и отведенная ему роль у обочины бесконечной колонны с портретами – разве что символизировать врага, который бессильно злобствует. Логика, конечно, очень советская, но у нас все советское, и Украина тоже, как верно отметил Владимир Путин. И у Украины теперь сорок первый год, отменяющий тридцать седьмой – как сказал бы классик, «потому что все Твои заветы нарушает Путин чаще нас». Дом профсоюзов – преступление и трагедия, но нет такого уголовного кодекса или нравственного закона, который позволял бы делать Дом профсоюзов из всей Украины. Путин-2022 оказался хуже «Азова», и это не то что как-то оправдывает «Азов», но совершенно точно сводит на нет наше право проклинать украинских нацистов – оно осталось там, в прошлой жизни, закончившейся 24 февраля 2022 года.

Наше право проклинать – чье? Судя по тому, что говорится и пишется в эти дни, проблемы с этим правом ни у кого нет. В России, в общем, двухпартийная система, и маленькая партия, переживающая сейчас объективно заслуженную моральную победу, в праве проклинать «Азов» не нуждалась и в 2014-м – собственно, заезженное «где вы были восемь лет?» в эти дни обращено к ним, западникам-либералам, которые действительно не имели никаких претензий к украинской стороне в эти годы и встают теперь на ее сторону с чистым сердцем, не отягощенным вообще никакими негативными эмоциями по отношению к Украине ни сейчас, ни восемь лет назад. Те же, в чье сердце стучал пепел Одессы, и кто все эти годы проклинал «Азов» (последний раз – прошлой весной, в истории с Протасевичем; фальшиво, вымученно, совсем по случаю, но проклинал же), одобрительно смотрят сейчас на происходящее, убеждая или убедив себя, что это и есть торжество справедливости – исторической, геополитической, да даже уголовной, если относиться к украинцам как к преступникам с 2014 года, не замечая, что начавшаяся война поглощает и уничтожает все, что имело значение прежде.

Обе позиции, как можно заметить, вполне гармоничны внутри себя и не подразумевают никакого внутреннего конфликта. Если вы следуете набору классических демшизовых ценностей вплоть до ненашего Крыма, если вы давно поняли, что от Путина не избавиться иначе чем через большой и болезненный катаклизм – вам сейчас хорошо, даже если вы (зачем-то) пишете и говорите, что вам плохо и стыдно. Вот уж боль, вот уж стыд – немного подождать, и на обломках начинать прекрасную Россию будущего и смотреть, как раскаивающиеся путинисты, толкаясь, занимают очередь в будущее за вами, бывшими аутсайдерами путинской двадцатилетки. Не менее гармонично все и у тех, для кого Кадыров с Лукашенко красавчики, а слово «катастрофа» не ругательство – если вы любите полковника Кусюка, а в разговоре о фсиновских швабрах вспоминаете Гуантанамо, любая катастрофа для вас – только шаг к идеальному порядку, а руины – приемлемый пейзаж, тем более что вы знаете, кого заставить их потом разгребать в порядке принудительного труда. Такое, в общем, новое издание общественного раскола, а в пропасть, разделяющую две существующие партии, летим, стоит повторить это местоимение, мы – те, кто любит Булгакова с «Белой гвардией» и Бродского с сами понимаете чем; кто, по крайней мере, в главном согласен с балабановским киногероем, и даже кто хотел бы перезахоронить Лимонова в Харькове – но не превратив для этого Харьков в Гернику; кто видел разницу между бескровным и, как на него ни смотри, абсолютно естественным присоединением Крыма, и даже котлами первого военного лета, ставшими первым приветом из нынешнего ада.

Нас – любящих Россию, не любящих Украину, но при этом не желавших этой войны, – очевидно, меньше, чем остальных, и, если повезет, в новой реальности мы оформимся как духовная оппозиция, будем друг другу читать своего Георгия Иванова, наблюдая, как торжествуют победители, но имея в виду, что правда за нами, и что между «Азовом» и Кадыровым выбирать не надо никого. Нет ничего русофобского в том, чтобы восхититься сегодня мужеством и силой Владимира Зеленского, про которого до последней предзалповой минуты нам было непонятно, играет он, или по настоящему – но и нет ничего людоедского в том, чтобы желать своему даже самосжегшемуся Отечеству возрождения в каком-то более славном виде, чем чаемое многими «платить и каяться».

Про самосожжение России, наверное, нельзя впроброс – да, оно случилось. Уже случилось. И, собственно, поэтому уже сошла на нет невыносимость первых суток – это как с пулей; знающие люди рассказывают, что если она просвистела, то это уже все, пролетела мимо, можно выдохнуть. Вот и у нас все уже случилось, и значит, бояться уже нечего. Странно, что не все понимают, кому в прошлый четверг Путин объявил войну, а объявил он ее Российской Федерации и, как видим, вполне успешно уничтожает ее на наших глазах (этот текст пишется в ночь на 28 февраля, и нужную иллюстрацию читатель сам подберет утром). Украина на наших глазах завершает свой нацбилдинг, а про другую сторону конфликта с каждой минутой все менее понятно, кто и что воюет с Украиной.

На всякий пацифистский вздох с давних времен есть «есть вещи поважнее (нужное вписать)» – но тут устанешь вписывать. В новую жизнь мы заходим налегке – без самолетов «Аэрофлота», без вакцины «Спутник», без микропроцессора «Эльбрус», без похорошевшей Москвы, без олимпийских побед и без футболистов в еврокубках, без денег, в конце концов; разными могут быть представления об общественном договоре, существовавшем до сих пор, но, каким бы он ни был в деталях, Путин нарушил его во всем. Чечня, с которой у него все началось, стала вдруг единственным его публичным союзником – какой-нибудь армейский офицер за сорок, который помнит, как был «федералом» – понятно ведь, какими глазами он смотрит на тех, кого так и не перестал называть «чехами», а какими – на харьковчан, которых он видит в прицел. Может, это уже третья чеченская? Нет, серьезно – посмотрите на происходящее так, как будто это уже она.

Довоенные политологи листают теперь через VPN сайты с пролетарскими вакансиями – всех их уделал один профессор Соловей, и тот, кто хотел бы понять, что происходит, учится теперь у профессора, разглядывая мимику Путина и движения его рук – не парализован ли, что со зрачками, как держит голову. Уже не маргинальное, уже всеобщее, особенно после приказа про силы сдерживания – ну понятно, сошел с ума. Но, если вдуматься, возможное клиническое безумие – самая оптимистичная разгадка, решающая проблему простейшей госпитализацией и последующим возвращением если не в прошлую неделю, то поближе к ней. Собственно, поэтому повторяемое многими «сошел с ума» кажется выдачей желаемого за действительное, потому что – а если нет? В пользу его рациональности и приверженности здравому расчету, даже несмотря на все чудачества – двадцать лет стабильного удержания власти. Может, и теперь все по-прежнему, и он знает, чего хочет – вот именно этого, осажденного концлагеря, поддерживаемого Китаем, и разрушенную Украину как внутренний санитарный кордон, отделяющий от Европы надежнее, чем любой железный занавес?

Но это нам уже тот же Соловей объяснит, он теперь заслуживает доверия, он лучше всех понимает российскую власть, а нам – подождем худшего, то есть того, что назовут победой те или эти.

2 марта 2022

Книжный магазин русских националистов назвали «Листва» с отсылкой к «Опавшим листьям», и куда уж логичнее – национальных мыслителей масштаба Розанова у нас наперечет, и книги о славных победах прошлого было естественно продавать под его именем. Теперь можно вспомнить песню из советского (киевской студии) мультфильма про «как вы яхту назовете» – до сих пор не хотелось думать в этом контексте ни о голодной смерти автора «Опавших листьев», ни о принадлежащем ему самом емком и коротком некрологе России, который в эти дни вспомнится еще не раз.

«Русь слиняла в два дня». Исторические амбиции Украины были чрезмерны – невозможно создать крупнейшее в Европе государство, объединяющее такие разные земли под началом, говоря откровенно, этнического меньшинства. И тут пришла помощь с востока, да такая, что это Украина теперь сильный сосед, рядом с которым Россия смотрится не просто неубедительно – несуществующе.

Когда или если Путину удастся взять Киев, символом победы станет, наверное, прогулка делегации чеченского МВД по Лавре, самое уже естественное, чего можно ждать в логике денацификации с помощью обстрелов Бабьего Яра. Ценностный крах (по крайней мере, сейчас, пока нет еще хлебных очередей) производит гораздо более удручающее впечатление, чем экономический. Разговариваю с товарищем, движущимся в обозе за российскими войсками у Мариуполя. «Мы начали вести себя по-пацански, и все удивились, что лох из 8 класса вдруг дал в лицо главному задире в школе», – другой риторики, кажется, уже нет, дальше только про рай и про смерть. Спрашиваю про настроения местных – «на обывателя плевать, привыкнет». Такие войны проигрываются в момент их начала, и нет уже смысла гадать, кто и в каком Хасавюрте подпишет мир, и что и когда станет с Путиным. Превращение русских, которых надо было спасать, в «обывателей, на которых плевать» – поражение, не зависящее ни от скорости продвижения войск, ни от курса рубля. И без того невеликий свой моральный капитал Россия сожгла в огне первого же дня этой войны.

В эти дни говорят о стыде, но нет ничего стыдного ни в любви к России и русским, ни даже, о ужас, в нелюбви к Украине – да, Лия Меджидовна, девяносто первый год был трагедией, и быть разделенным народом это большая беда. Но это уже разговор из прошлой жизни, из той, в которой можно было кивать, соглашаясь с путинским «крупнейшая геополитическая катастрофа» – сейчас рекорд 1991 года уже побит, и крупнейшая катастрофа происходит в реальном времени. Нет больше разделенного народа – уравняв русскость с подданством себе, Путин закончил тридцатилетний полураспад народа, но совсем не так, как об этом можно было мечтать еще неделю назад.

Все прежние естественные чувства и надежды он израсходовал в одночасье, как будто проверяя, есть ли величие там, где нет добра, простоты и правды – сатанинский эксперимент удался. Даже не скажешь, что Путин обнулил национальную историю – нулевой отметкой станет его уход, а пока мы отброшены на отрицательные значения, и все, чем раньше можно было дорожить и гордиться, теперь не в нашу пользу. Будущее у России, очевидно, есть, но, как в семнадцатом году, страна наша в этом будущем представляется теперь пространством для самого радикального социального эксперимента, который в XXI веке каким может быть – диктатурой соевого пролетариата, огромной квир-коммуной, трудармией кающихся на одном колене?

Нам – думать уже об этом. Инерция мирной жизни сбивает пока с толку, но это вопрос дней; из последнего – новости о льготах для айтишников в виде отсрочки от призыва однозначно читаются как анонс всеобщей мобилизации, а предостережения Собянина о недопустимости массового протеста выглядят как приглашение к нему. И то, и другое, и какое-нибудь третье – странный переходный период, когда еще как будто можно разговаривать на старом языке, но черной музыки Блока уже не слышно, подступает тишина, в которой одинаково нелепо звучат и правильные, и неправильные слова. Ходить на работу и сидеть перед выключенным станком – ну да, северный скучный народ, которому осталось стать еще более северным и скучным, более несчастным и более травмированным – и как-то жить заново. Национальный позор всегда оказывается самым сильным испытанием для национального чувства, и если кому-то кажется, что он его выдержал, это тоже, скорее всего, инерция.

Украины в нашей реальности уже нет, это государство сложилось, выстроилось и обеспечило себя памятью, гневом, силой на эпоху вперед. Мы – Россия, и хотя это звучит совсем не так славно, как хотелось читателю довоенной «Листвы», никем другим нам не быть, и эта бесспорность в равной мере пугает и обнадеживает. Кто нас не любил, тот не полюбит, кто не помог, тот не поможет, с кем простились, те не вернутся, а при своем не останется никто.

7 марта 2022

Предательство, совершенное Владимиром Путиным по отношению к России и ее народу, теперь единственный фактор внутрироссийской политики. Нет больше ни транзита, ни башен Кремля, ни оппозиции, ни общественного мнения, есть только один поступок, отменяющий и обесценивающий всю и без того нехитрую политическую сложность прежней системы. Нет больше и достижений путинской двадцатилетки – все они догорают где-то под Харьковом, и странно теперь вспоминать и о сочинской Олимпиаде, и о похорошевшей Москве, и о футболе 2018 года, и о Крымском мосте, и о самом Крыме; весну 2014 года отменяет весна 2022-го, и итоги даже не путинского правления, а всех тридцати постсоветских лет подводятся прямо сейчас, в реальном времени, которое теперь как будто замедлилось, и одиннадцать дней так называемой операции тянутся как годы, а сколько их еще будет – наверное, общество еще вздрогнет от первой смертной казни (расстреляют какого-нибудь ужасного педофила, так будет проще начать), потом – от стрельбы боевыми при разгоне какого-нибудь митинга (очевидно, в провинции), потом – да что загадывать, и так ясно, что потом будет еще много всего.

Представим себе человека, который всегда ненавидел Россию – как таковую, просто за то, что она есть. Типажно – да кто угодно, иностранец, постсоветский человек, украинец-ультрапатриот, наш либерал-неошестидесятник или распространенный с некоторых пор типаж «бывшего русского». Мы поднимались с колен, махали флагом, кричали по какому-нибудь поводу «Россия, Россия», – а он стоял где-то сбоку и бубнил, что будьте вы прокляты, и что от нас все зло, и что все еще пожалеют, что не отгородились от нас, не наказали, не отменили. Эти голоса звучали всегда, когда-то даже громко, в какой-то момент они раздражали, в какой-то смешили, однажды стали фоном – «ведущий специалист по России соросовского университета с лекцией о вековом рабстве и об агрессивной империи». И вот у этого специалиста – двенадцатый день праздника. Все плачут, и он как будто тоже, но в голосе слышно торжество, которое сильнее других чувств. То, что две недели назад было шизой, теперь мейнстрим, и, значит, люди, которые нас ненавидели две недели назад, год назад, восемь лет назад, да хоть бы и сто – значит, они были правы.

Это ложная, конечно, правота, правота остановившихся часов, но сейчас с ней ничего не поделаешь, и наползающая на нас коллективная ответственность за путинскую подлость еще не раз заставит даже тех, кто всегда посмеивался над русофобами-алармистами, вздохнуть, что они были правы, и что иначе с нами нельзя и, видимо, всего этого заслуживаем. В самоотрицании нам, как и много в чем еще, равных нет, и те, кто доказывал нам, какое мы дерьмо, еще до того, как это стало модно, получили сейчас некоторую историческую и моральную фору – зная их способности, можно утешить себя тем, что они ее быстро и бесцельно растратят, но, пока Путин идет на Киев, пока в ОВД «Братеево» (и едва ли в нем одном) пытают задержанных, и пока уехавшие в эти дни из России люди принимают на себя весь первый удар не прочувствованных пока оставшимися санкций – в это мрачное время очень легко поверить, что ненавидевшие нас, проклинавшие нас и клеветавшие на нас оказались пророками. И вот этого стоит как-то избежать. Если ты попал в беду, это не значит, что кликуша, грозившая бедой каждый день, была в чем-то права. Кликуши в этом сюжете нет вообще, и вот уж кто заслуживает отмены – те, которые сейчас приняли позу «я же говорил».

Национальная катастрофа уже случилась, выход из нее – бесконечно долгий, чреватый новыми бедами, потерями, травмами, но начинается он уже сейчас. Будет и уже есть немало поводов говорить о русофобии, но важно не забывать, что главные русофобы превращают сейчас Украину в Чечню, а Россию – в Белоруссию, и именно то, что Путин и его друзья впервые всерьез бросили вызов всей национальной истории, обрекает российскую правящую группу на самый позорный и самый бесславный финал. Не стоит гадать, каким он будет, но задача, стоящая перед обществом сегодня – не погибнуть под обломками и не поверить, что мы действительно заслуживаем чего-то плохого.

Именно сейчас важнее всего не разлюбить Россию и не поверить, что ее справедливая судьба – или сносить то наказание, которое теперь устроил ей Путин, или ждать будущего наказания от кого-то другого. Великая страна и великий народ ввергнуты в ненужное испытание, обусловленное только амбицией правящего психопата, и это историческая аномалия, а не свойство нашего национального характера, нашей культуры или нашей истории. Воссоздать Россию из нынешних руин, вернуть ее себе, сделать ее снова великой смогут только те, для кого она – любимое Отечество, а не объект ненависти или предмет торга.

9 марта 2022

Бывший американский посол в России Майкл Макфол спрашивает меня, как остановить Путина. Качество экспертизы – это в том числе и оперативность, поэтому имеет значение, что вопрос Макфола прозвучал только на тринадцатый день войны и, между прочим, спустя более чем сутки после более уверенного и категоричного высказывания того же Макфола, – «Россияне, вы будете жить в полной изоляции от остального мира всю оставшуюся жизнь».

Придавленный обломками разрушенного им же самим собственного государства, деморализованный своим захлебнувшимся наступлением на Украину, Владимир Путин именно к таким голосам с Запада прислушивается со все более возрастающей надеждой. Путин пошел ва-банк и проиграл, но именно давление Запада, – давление не столько на самого Путина, сколько на российское общество, – дает Путину шанс отыграться. Его политические перспективы привязаны теперь не к возможным успехам на украинском фронте, а к политике Запада, очевидно решившего распространить принцип коллективной ответственности на всех россиян. «Ваш отпуск будет в Тегеране и Цхинвали. У вас не будет больше иномарок, телефонов или импортной техники. Никто больше не пригласит вас на конференции», – пишет Макфол, не замечая, что эти слова бросают спасательный круг тонущему Путину, который, разрушив сложившийся в России общественный договор, нуждается теперь в новых источниках легитимности. Таким источником для него становится западное давление. Да, Путин все обвалил и разломал, но уже не в мифологическом пространстве пропаганды, а во вполне объективной реальности, на практике рождается новый, довольно отвратительный выбор для России. Да, с Путиным она останется нищей, изолированной, запуганной, но живой; русофил Макфол должен помнить песню Высоцкого с рефреном «Скажи еще спасибо, что живой» – в спокойное время эти слова звучат иронично, но чем трагичнее реальность, тем осмысленнее это «спасибо», на которое Путин сам, без западной помощи, российское общество вывести не сумел бы.

Коллективная ответственность сама по себе – крайне аморальна и бесчеловечна, но вряд ли эти слова могут кого-то испугать в мире реальной политики. Здесь существеннее, что коллективная ответственность неэффективна и вредна с рациональной, практической точки зрения. Когда в России вместе с войной началась новая волна политических репрессий и давления, сопровождающаяся слухами о скором закрытии границ и всеобщей мобилизации, из страны хлынул поток – тут спотыкаешься о слово «беженцев», кажущееся не очень уместным; да, наверное, это не беженцы, разумнее говорить о политических эмигрантах, людях, не лояльных режиму, не согласных с войной и осознающих грозящие им риски в условиях нового тоталитаризма. В первые дни войны они брали приступом немногочисленные самолеты на редких доступных сегодня для полетов из России направлениях, новая волна эмиграции оседает там, где на ее пути нет шенгенских виз и европейских требований вакцинации, и даже никогда не бывшая популярным для российских туристов направлением союзная России Армения превратилась теперь в один из ключевых хабов для новых эмигрантов – армяне их оттуда не гонят, но в этой ситуации уже мало что зависит от армян. Один поход к банкомату, и эмигрант обнаруживает себя нищим по воле западной банковской системы, лишающей его доступа к его собственным деньгам. День, два, неделю еще можно перекантоваться, а потом встанет вопрос о вынужденном возвращении – кому-то в тюрьму, кому-то в безработную нищету, кому-то – под начало уцелевшего работодателя, вынужденного для сохранения бизнеса лепить на подчиненных логотип Z и заставлять их делать вид, что они за войну, давая в том числе и Западу понять, что санкционное давление на Россию только укрепляет путинское государство, продлевая в том числе и войну, на остановке которой Запад вроде бы настаивает – но кто сказал, что люди всегда говорят вслух о том, чего они действительно хотят?

За несколько дней до войны Владимир Путин устроил публичную акцию засвидетельствования лояльности ему со стороны людей из его ближайшего окружения – силовые министры, спикеры палат парламента, ключевые государственные чиновники были вынуждены перед телекамерами заявлять о согласии с его решением (на тот момент) признать государственность пророссийских республик Донбасса. Дрожь в голосе и кислые лица к делу не подошьешь – можно догадываться, что никто из окружающих Путина людей не испытывал энтузиазма по поводу войны, но формально все они едины. Едины в том числе и потому, что никто из них не видит для себя другой защиты – возможно, защиты в самом прямом, физическом смысле, – кроме покровительствующего им Путина. Возможно, есть какой-то секрет, гарантирующий их лояльность (страшный компромат? угроза родным и близким? оккультные ритуалы?), но, какой бы ни была тайна их круговой поруки, одна из ее составляющих бесспорна и ни для кого не является секретом – она заключается в том, что никакого другого языка, кроме «Русский, сдавайся», у Запада для них нет.

Отсылки к опыту Второй мировой войны давно заезжены и опошлены, но что поделать, если нет ничего, нагляднее и убедительнее их. Символом губительного компромисса и умиротворения агрессора цинично-наивным Западом стали в свое время Мюнхенские договоренности, ошибочность и опасность которых доказала спустя всего несколько месяцев начавшаяся война. Если смотреть на происходящее сегодня через призму давнего трагического опыта, можно разглядеть черты Мюнхена и в происходящем, только не стоит спешить ставить на место нацистской Германии нынешнюю Россию. События этих двух недель во многом лишили ее субъектности, превратили в разменную монету, как Чехословакию в 1938 году, а в роли потенциально опасного субъекта, чей аппетит как будто можно удовлетворить, отдав ему Россию, выступает теперь коммунистический Китай. По крайней мере, поведение Запада, спешно выстраивающего (не вокруг России, а только с одной ее стороны) новый железный занавес, трудно интерпретировать иначе как выталкивание России в вассалы Китая, и люди, которые это делают, явно не понимают, что тем самым они только отсрочивают будущее выяснение отношений с Китаем, который к тому времени будет усилен российскими ресурсами. Безальтернативность этого пути кажется надуманной и навязанной. Очевидно, она обусловлена гневом, который вызван тем, что Путин сделал с Украиной, но в макфоловском крике души есть и такие нотки, которые трудно увязать с Путиным – Макфол пишет об отпусках, конференциях и потреблении, и это читается так, что и безотносительно Путина русские на конференциях, в университетах или просто в туристических местах давно надоели и раздражают, а тут такой повод избавиться сразу от всех них, не вызывая подозрений в расизме и человеконенавистничестве.

Если, спрашивая о том, как остановить Путина, Майкл Макфол действительно имеет в виду намерение остановить, а не загнать вместе со всей Россией в вассалы Китая, ответ на заданный вопрос кажется очевидным. Российские элиты, хоть и руководствуются скорее практическими, а не общечеловеческими соображениями, совсем не так единодушны в желании воевать и пропадать за железным занавесом. Бенефициарами этой войны не могут быть ни те, кого Путин заставлял сказать «да» на том самом заседании Совбеза перед телекамерами, ни государственные олигархи, ни губернаторы, ни тем более все российское общество. Ни даже военные, которые, как можно заметить, вообще лишены энтузиазма в связи с получаемыми ими приказами. Фактически в войне и изоляции заинтересована только часть силового сословия, рассчитывающая поживиться брошенными активами и заодно удовлетворить свои садистские мечты – мы видели, с какой радостью именно это среднее силовое звено избивает на митингах и в полицейских участках тех, кто против войны, и тех (еще раз: это одни и те же люди), по кому сильнее всего ударила западная санкционная машина. Когда хозяевами изолированной России станут те тюремщики со швабрами, о которых в последний год столько писали в газетах, ответственность за это будет в том числе и на Западе.

Даже люди, окружающие Путина, многих из которых тот же Макфол знает лично, нуждаются в гуманитарном коридоре, позволяющем им выйти из войны, не уничтожая при этом собственную страну. Без своего рода амнистии для них и тем более для всех русских – моральной, экономической, политической, – из этого тупика выйти не получится. Человек, который решится перепрыгнуть через знаменитый длинный стол и остановить Путина в самом буквальном смысле, должен знать, что, беря на себя ответственность за происходящее в стране, он не станет для Запада таким же врагом, как нынешний Путин, а Западу стоит понимать, что послевоенной России будет нужен не Хамид Карзай, а Хирохито; чем больше у элит и у российского общества уверенности, что без Путина им придет конец, тем меньше шансов на сколько-нибудь благоприятную развязку этой драмы. Может ли Запад гарантировать России, что без Путина она не будет уничтожена? – отвечу я Макфолу вопросом на вопрос.

14 марта 2022

В разрушительной пляске этих дней трудно разглядеть созидательную составляющую, но она, безусловно, есть. Разрушив Россию и разрушая Украину (именно в таком порядке – у украинцев, в отличие от нас, шанс сохранить свою страну вполне ощутимый), Путин заново выстраивает для себя новую страну и новый народ, который, может быть, однажды заслужит от него какой-нибудь тост «за терпение». Возможно, на старте так называемой операции и были планы устроить на Украине что-нибудь вроде донбасских народных республик, но спустя две недели становится ясно, что и такой план оказался несколько самонадеянным – военная победа над Украиной, судя по всему, не предполагает ничего сверх обращения ее в руины (разгребать которые, вероятно, сам Путин и уступит нынешним «нацистам и наркоманам»), а новый порядок с новыми «батями», посадками «на подвал», наследниками Шамиля Басаева с росгвардейскими погонами – это все уже отведено России, той, которая пока не соотносит происходящее со своими собственными перспективами.

Общественный раскол, который бросается в глаза сейчас, говоря откровенно, бросался в глаза и восемь, и десять лет назад, и каким бы впечатляющим ни было зарево новой реальности, ничего принципиально нового в межпартийных отношениях внутри страны не произошло. Люди, которым сегодня стыдно быть русскими, заявляли о своем стыде и ранее не раз – среди тех, кто сегодня в ужасе от случившегося на Украине, кажется, нет никого, кто прежде бы носил георгиевскую ленту (а тем более погоны), заверял бы Путина в верности или радовался бы российскому Крыму – антивоенная и антипутинская часть общества остается неизменной в сравнении с довоенными временами, и люди, которых полиция вяжет на воскресной Манежной, привычно садятся в те же автозаки, которые этих же самых людей увозили и год назад на акциях в поддержку Навального, и полутора годами ранее на мосгордумовских протестах, и дальше в глубь времен вплоть до самой Болотной. Нового общественного раскола на самом деле нет, и это большой успех путинских политических менеджеров, решивших все положенные задачи еще годы назад до всякой войны.

Но финальное переформатирование общества – оно все же именно сейчас, и сам общественный раскол, который в течение как минимум десяти лет бросался в глаза и был важным политическим фактором, заслуживает переосмысления – уж сейчас-то пора признать, что средний фейсбучный либерал или пикетчик с очередным «Свободу» оппонировали не рабочему «Уралвагонзавода», который и в лучшие годы был выдуманной сущностью, а всего лишь более умеренному интеллигенту, который, будучи неотличимо таким же, фейсбуку и пикету предпочел как бы малые, но в масштабе – вполне даже огромные дела в диапазоне от собянинских велодорожек до грефовской метавселенной или от первоканального шоу до чего-нибудь в Яндексе. «Коллективный Шендерович» все эти годы противостоял не какому-нибудь глубинному Ивану Иванычу, а конкретному «коллективному Урганту», он же коллективный Волож, коллективный Красильщик, коллективный Венедиктов – расправа над последним стала одной из одиозных примет нового времени, и жаль, что почтение к тридцатилетней мифологизированной истории свободы слова мешает многим заметить, что в этом конкретном случае Путин топчет своей кирзой не столько свободу, с которой, в общем, давно разобрались, а именно компромисс – и электронное голосование, и общественные палаты, и казенную правозащиту, и вообще все, что имело значение до войны и не имеет значения сейчас.

Двадцать лет Кремль уводил за пределы легального поля нелояльную интеллигенцию. В эти две недели общество зачищают от интеллигенции как таковой – вспомните, как недоумевала публика от сверхбыстрого крушения новой масштабной культурной институции в ГЭС-2, а теперь государственного современного искусства нет в принципе, как нет театра, кино, медиа, интернета, и те люди, которые месяц назад еще были нужны хотя бы Собянину, Грефу и, возможно, Кириенко, проходят теперь по той же категории, что и былые иноагенты с экстремистами; Ксения Собчак могла свысока поглядывать на Любовь Соболь, теперь, кажется, обе не понимают, что равны в своем (не только, разумеется, географическом) изгнании. Новое общество строится без них, и освободившиеся позиции в нем занимают типажи, среди которых сыровар Сирота или пранкер Лексус кажутся наиболее приличными.

Возможно, именно многолетний и хронический характер противостояния не позволяет среднестатистическому Ивану Ивановичу сочувственно взглянуть на коллективного Урганта, уже потерявшегося где-то между Собчак и Соболь, а Иван Иванович остался наедине с телевизором, который, пусть и неуклюже, но вполне эффективно, если иметь в виду естественную потребность Ивана Ивановича в своей правде, строит приемлемую для нового общества реальность, которая уже оставляет за пределами поля зрения и позорную военную мотивацию первых дней, и любые потенциально печальные новости. Война против «биолабораторий НАТО» (и не только их – в конце концов, даже захлебнувшееся российское наступление оказалось возможно продать как гуманизм по отношению к «мирняку», удерживаемому в заложниках «отрядами националистов» – не смотрите на достоверность этой формулы, здесь важнее, на чьей стороне в таком изложении правота) вполне может восприниматься как неизбежность, а Z-образная свастика, почему нет, становится легитимным символом борьбы за мир. На фоне же внешнего давления (а весь, даже будущий, экономический ад пока ложится именно в это, внешнее определение) и сама война отступает куда-то на задний план – мало ли кто там в кого стреляет, на этот счет есть разные точки зрения, а вот падение рубля, товарный дефицит и безработицу можно считать прямым следствием западных санкций, то есть русофобии – маски сброшены, бежать некуда, остается только вставать с колен, повторяя экономический (и эмоциональный, это не менее важно) подъем, как после 1998-го, и сплачиваться вокруг понятно кого – вариантов-то нет.

Когда нынешнюю войну сравнивают с первой чеченской, стоит помнить, что в ней был не только новогодний штурм Грозного, общенациональный шок и цинковые гробы, но и, всего спустя полгода после первых выстрелов, Буденновск, обессмысливший все рефлексии по поводу того, стоило ли наступать в декабре, или можно было договориться миром – прежние эмоции вытеснил приобретенный ужас по отношению к безжалостному врагу, с которым дальше только на уничтожение вне зависимости от того, кто был прав на старте. Анекдот про «а нас-то за что» на самом деле описывает вполне серьезное свойство человеческого характера – даже если первый удар нанесен тобой и даже если он заведомо несправедлив, сильный ответный удар компенсирует исходную нехватку правоты. Цинковые гробы у нас конвертируются не в антивоенное движение, а в консенсус по поводу того, что нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим – чем дольше война, тем неочевиднее ее неприятие, а либералы, проклинающие российского солдата, становятся ситуативными союзниками Путина, реально заинтересованного в том, чтобы антивоенная дорожка вела куда-нибудь, как сказал бы патриарх Кирилл, на гей-парад и никуда больше.

Социальный ресурс массовой фашизации конечен и исчерпаем, но, когда счет идет на дни, этого ресурса будет вполне достаточно. Победой Путина будет не взятый Киев, а новая внутрироссийская реальность – изоляция, массовая бедность и озлобленность, и в отличие от ситуации на фронте, эти цели уже достигнуты.

18 марта 2022

«Люди шли, шли, шли, они только что узнали, что, может быть, начнется война, и у них был праздник. У них масленица, пасха, новый год, день победы. Я не хочу, чтобы мои слова выглядели оправданием возможных будущих жертв, но люди, которые шли по Севастополю к площади Нахимова, ждали этого дня много-много лет. Может быть, потом они об этом дне пожалеют, но сейчас у них праздник», – писал я восемь лет назад из Севастополя. Восемь лет озвучивал фильм, но это было немое кино. Весенний праздник 2014 года закончится сегодня – запланированы торжества, уже традиционные и привычные, массовку бюджетников и певца Майданова по случаю крымской годовщины организуют каждый год, все привыкли, но в этом году, когда более уместен был бы траур хотя бы по погибшим солдатам, концерт в Лужниках из стандартной казенщины превращается в стандартный же государственный сатанизм, а на вопрос, какую годовщину будут отмечать, самый точный ответ будет – последнюю.

История российского Крыма в том виде, в котором она началась в 2014 году, как можно было догадаться, оказалась конечна, и хватило ее на восемь лет – возможно, это даже много, и возможно, в отечественной истории эти восемь лет так и останутся самым успешным опытом существования непризнанной территории. Плюсы, минусы – все вперемешку. Самолеты только внутренних рейсов, безвизовый режим в плохом смысле (когда с местным паспортом никакую визу не получишь), игнорирование местного рынка даже государственными большими компаниями, заблокированные сервисы Apple и не только, более жесткий, чем в среднем по России, репрессивный режим, близкий к кавказским, зато – беспрецедентное инфраструктурное строительство, мост, аэропорт, трасса «Таврида», туристический поток, деньги. Дня, когда Путин скажет, что большим федеральным компаниям все-таки пора идти в Крым, ждали, конечно, а теперь даже и дождались, но что это значит на самом деле – понятно. Та не очень болезненная, совсем не смертельная, комфортная непризнанность, в которой прожили восемь лет, закончилась общим для Крыма и России сползанием в новую непризнанность уже донбасского толка, сам полуостров стал прифронтовым, а политически – наверное, российские официальные лица еще много раз скажут, что территориальная целостность России обсуждениям не подлежит, но если не подлежит, куда и зачем каждые два дня ездит или звонит Мединский – о том, что российско-украинские переговоры каждый раз упираются в том числе в статус Крыма, открыто говорят представители обеих сторон, то есть Крым уже предмет торга, в котором объективно участвует Россия. Сейчас его, наверное, не отдадут, но он уже помещен в новый контекст, его украинское прошлое, по крайней мере, на период активных боевых действий снова стало настоящим, а любая развязка, даже сохраняющая его нынешнюю принадлежность, на практике станет только прикрытием отложенного статуса, как у Чечни в 1996 году – до следующего военного обострения, до следующего президента в Москве, да даже до, как шутили украинцы до войны, программы «Крым в обмен на продовольствие» – сейчас любое будущее не кажется абсурдным или невозможным. Может, и сам Путин успеет стать новым Хрущевым (тем более что уже стал им в каком-то смысле – едва ли не превзошел Карибский кризис).

Произнося восемь лет назад первую версию своей бесконечной украинской лекции, Владимир Путин возложил ответственность за геополитическую катастрофу ХХ века на большевиков – «Бог им судья». Сейчас, воспроизводя самые лютые большевистские практики на украинском фронте и внутри своей страны, Путин застревает в им же самим выстроенной ловушке – обещал декоммунизацию, а получилось черт знает что. Разрушение прежней системы координат («крымский консенсус», наверное, ушел несколькими годами раньше, но эта проблема сейчас кажется решаемой – по крайней мере, уже проанонсировано выстраивание нового консенсуса посредством репрессивного террора) изменило и место Крыма на исторической карте России. История российского Крыма теперь – это восьмилетний интербеллум, жестокая игра, в которой «масленица, пасха, новый год, день победы» оказались всего лишь проводами на войну, и кто и в каком виде с нее вернется – вопрос открытый.

В антипутинском нарративе 2022 год – прямое продолжение 2014-го, но это очень грубое упрощение. Даже если мы говорим о преступниках – романтический разбойник не боится наказания, отморозок-рецидивист не боится пойти на преступление; один перешагивает всего лишь через Уголовный кодекс, другой – через все человеческие и божеские нормы. Философия и практика «русской весны» восьмилетней давности подразумевала реальный пророссийский энтузиазм местных и опору на них, имея историческим образцом чуть ли не воссоединение Германии (про которое даже у нас не принято говорить, что на самом деле это было довольно жесткое поглощение одного германского государства другим, а вовсе не слияние двух прежних сущностей в одну новую), теперь же, как принято считать, Путин ошибся, рассчитывая на встречи с цветами и хлебом-солью и переход украинской армии на российскую сторону – но если бы план был таким, были бы хоть какие-то его материальные следы, хоть один человек на той стороне, который сказал бы, что ждет российских освободителей – нет, более реалистичным кажется теперь именно такой исходный план разрушения ради разрушения и убийства ради убийства, в лучшем случае чтобы что-то кому-то доказать, а скорее – просто из садистского удовольствия.

И также не в пользу прямой параллели между 2022 и 2014 – прежнее отношение антипутинской публики к статусу Крыма, которое сейчас уже все забыли, но история помнит – многие из тех, для кого нынешняя война бесспорно преступная, в том числе Навальный и Ходорковский, восемь лет назад соглашались, что речи о пересмотре российской принадлежности Крыма быть уже не может. Знаменитое «не бутерброд» – тоже ведь часть той, уничтоженной Путиным, прежней комфортной непризнанности, когда ссылки на международное право применительно к Крыму звучали не слишком весомо с учетом реальности. Сейчас реальность сломана, и Россия впервые платит за Крым всем, что у нее есть – и жизнями, и деньгами. Новый референдум, о котором говорили умеренные критики «крымского консенсуса», уже начался.

21 марта 2022

Известный одесский журналист Юрий Ткачев арестован на месяц по, скорее всего, сфабрикованному уголовному делу. До 24 февраля Ткачева можно было назвать умеренно пророссийским журналистом, теперь эта приемлемая когда-то формулировка звучит зловеще и нуждается в уточнениях – нет, как и многие из тех, кто не был лоялен украинскому правительству после 2014 года, Ткачев, тем не менее, никогда не давал повода подозревать его в том, что он хотел бы российского вторжения на Украину, убийств, разрушений, оккупации; строго говоря, из тех, кого месяц назад называли пророссийскими, сегодня едва ли наберется десяток украинских граждан, готовых приветствовать наступающие российские войска или желать Украине поражения в этой войне. Политики и медийщики в диапазоне от Шария до Добкина и от Бойко до одессита Димитриева либо в ужасе молчат, либо, чаще, встают на сторону своего Отечества, которое они даже если и презирали с головы до ног, им досадно, если Рамзан Кадыров разделяет с ними это чувство. Телеграм-канал Ткачева в последние три недели – сухая летопись российских ударов по разным городам, хроника катастрофы, не оставляющей никому на Украине возможности даже мысленно, тайно ощущать себя пророссийским. В Россию можно было верить, можно было, наверное, уважать ее в сравнении с бестолковым и неустойчивым украинским государством – но это уже прошлое; все доверие и уважение к себе российское государство растратило 24 февраля, и если сегодня кому-то в России придет в голову, изобретая задним числом убедительный повод для нападения, сказать, что фабрикуемые СБУ политические дела это достаточный повод ехать на танках освобождать украинских политзаключенных, сами эти политзаключенные и лично Ткачев взвоют – нет уж, лучше тюрьма.

Все поводы возмущаться поведением украинского государства и его официальных лиц теперь тают в тени большого преступления, совершенного 24 февраля. С какой бы радостью российская сторона ни вылавливала в эфире человеконенавистнические слова (какая-то телеведущая посоветовала женам российских военных покупать черные платки; еще кто-то призвал кастрировать наших пленных – сейчас много такого), даже искренний гнев растворится в общем массиве лжи и лицемерия. Убиваемый беспредельщиками человек грязно выматерился и сказал «будьте вы прокляты» – ужас, правда? Такая, в общем, подлая надежда – собрать как можно больше эпизодов, проходящих по категории расчеловечивания той стороны, чтобы, когда судьба Мариуполя постигнет Киев, делать вид, что чье-то грубое слово или несправедливо посаженный человек как-то оправдывает карательную операцию. «Давайте введем войска, а иначе украинцы посадят Ткачева». Так это не работает. Если вдруг указом президента Зеленского завтра в его государстве будет легализован каннибализм – даже это не придаст российской операции ни легитимности, ни справедливости. Она сама по себе акт каннибализма.

И, кстати, может быть, это слово и дает разгадку. Классическая военная агрессия – это все-таки акт хищничества, межвидовая борьба. Волк, тигр или крокодил нападает на зайчика, ну или, если зайчик кажется слишком симпатичным, чтобы сравнивать его, скажем, с Саддамом Хусейном, на какого-нибудь хорька – тоже хищника, но послабее, чем крокодил. Путинская агрессия – редкий, если не уникальный случай пожирания себе подобных, борьба внутривидовая. Сейчас об этом трудно говорить, но все же – можно ведь представить себе украинца, каков он и чем от нас отличается, вот прямо в рамках стереотипа – человек в вышиванке, говорит на мове, типаж, наверное, Вакарчука, который, конечно, по-русски может, но нет сомнений, что думает он по-украински. И попробуйте поместить этот типаж в мариупольскую или волновахинскую пятиэтажку – нет там места Вакарчуку, нет места и человеку в вышиванке, и украинская речь звучит там не более естественно, чем любой другой чужой язык. Сколько раз было сказано, что эти южные города неотличимы от наших Ростова и Таганрога, и что люди в них – точно такие же, как по российскую сторону границы, это русские люди, русский, извините, мир. Владимир Путин принес смерть и разрушение в русский мир русским людям, русский, а не какой-то другой народ принял на себя удар российских вооруженных сил, и насилие по отношению к русскому народу на украинской территории остается насилием по отношению к русскому народу как таковому, в том числе и к основной его части – той, которая живет в России. Вне зависимости от того, что станет с Украиной, у русских в России уже начался опыт сосуществования с агрессором, напавшим именно на русский народ, опыт пребывания в плену, и сам Путин явно что-то такое чувствует – он сознательно отказался от объективно выгодной ему в Z-кампании «прорусской» риторики, он не говорит уже ни о русском мире, ни даже о защите русскоязычных, он кривляется на тему «я лакец», буквально выписываясь из русских, он публично благословляет Кадырова с его боевиками, которые, что тоже очень бросается в глаза и вызывает недоумение даже у лояльной публики, к третьей неделе войны монополизировали медийный образ российской стороны. Путин не оставил себе иной модели взаимодействия с русским народом, кроме той, которую в нашей традиции называют игом, и весь дальнейший характер его отношений с нашим народом не сможет быть ничем, кроме прямого противостояния.

26 марта 2022

Не Бог весть какая заметная перемена на общем фоне, но все же – качественное изменение российской внутренней политики после 24 февраля. Новые, непредставимые ранее сюжеты, новая, непредставимая ранее их форма.

История про Сергея Шойгу – захватывающая, увлекательная, важная и при этом никак не проверяемая. Куда делся и делся ли – во времена коронавируса из новостей так же исчезал после чрезмерного мелькания повсюду Сергей Собянин, и прежняя логика политического восприятия позволяла находить объяснения – может быть, рейтинг, может быть, слишком приблизился к Путину, и аппаратные оппоненты его оттирают. Даже про болезнь слухов, кажется, не было, хотя именно тогда они логичнее всего и напрашивались.

Теперь – исчезает Шойгу, и предположение о нездоровье, утекшее в прессу (прессу, между прочим, «нежелательную» и «иноагентскую» – но Дмитрий Песков, полемизируя с ней вслух, признает ее легитимность), существует в публичном пространстве наравне с версиями, бывшими в прошлой жизни заведомо нереспектабельными – от тайного ареста за военные провалы до сорванной попытки дворцового заговора. Спустя буквально минуты после официального объяснения насчет того, что министру в нынешних условиях не до медийности, нам спешно показывают Шойгу на селекторе у Путина, и последующие гадания насчет того, что консервные кадры с министром могли быть вмонтированы в общую картинку в рамках противодействия слухам, звучат не безумно, как прежде, а вполне естественно – в самом деле, почему бы в нынешнем событийном беспределе кому-нибудь не заняться дипфейком в рамках защиты от неприятных слухов уже даже не отдельного министра, а всей власти.

То же и с Жириновским. Слухи о смерти пожилого нездорового политика, которого никто не видел живым несколько месяцев, вообще-то естественны, и первые сообщения о том, что он умер, выглядят так же, как это было бы в мирное время – сначала телеграм-каналы, потом таблоид, потом знающий человек с именем, сенатор. Но после неполного часа, в который все, кто привык высказываться по этим поводам, успели проститься с эпохой, новость уперлась в Вячеслава Володина, который вдруг стал биться за право Жириновского на жизнь так яростно, как если бы речь шла о слухах о смерти самого Володина – сенатору, принесшему дурную весть, он предложил сложить полномочия, потом так же оперативно подключился Минздрав, и только потом – партийные товарищи, которые, следуя законам спецоперации, требуют теперь у прокуратуры запретить Mash, и в принципе можно допустить, что и добьются, время сейчас безумное, ждать можно чего угодно. Сам Жириновский при этом остается «предположительно живым» – доказательств его существования чуть меньше, чем у Шойгу, который после слухов об исчезновении вроде бы звонит армянским и азербайджанским коллегам; ситуацию спасло бы видео или фото живого Жириновского, но речи о нем не идет – нам предлагают поверить на слово тем же людям (во главе с Володиным), которые за месяц и так наговорили слишком много, чтобы верить им безоговорочно.

Сюда же стоит отнести и новости об эмиграции Чубайса, которая, в отличие от новостей о Шойгу и Жириновском, уже стала бесспорным фактом, несмотря на то, что она не подтверждена вообще ничем, кроме неизвестно когда сделанной фотографии у турецкого банкомата, которая вообще-то может значить что угодно вплоть до какой-нибудь уже завершенной поездки по делам – нет публичных комментариев ни самого Чубайса, ни его знаменитой жены, нет и данных о том, где они находятся сейчас, но эмигрант Чубайс уже стал полноправным героем российской реальности, хотя сам он при этом реален не более, чем покойник Жириновский.

Сюда же – и беспрецедентное даже в сравнении с временами его премьерства оживление Дмитрия Медведева, который в мирное время существовал не просто в тени, а скорее в глубинах небытия, и последние два года никакого Медведева не было в принципе. Теперь он есть, теперь он по медийной активности – второй после Кадырова, он завел телеграм-канал и яростно выступает в нем каждый день по всем поводам, а теперь еще и дал программное интервью РИА «Новостям». У Медведева странная судьба, он, очевидно, сам по себе и не переставал на что-то претендовать, но довоенная система кремлевского медиапланирования просто не давала ему права заходить в публичное поле, конкурируя с деятелями уровня даже не Мишустина, а того же Шойгу или Собянина – даже делая громкие и нетривиальные заявления, как в годовщину Кронштадского восстания, Медведев не мог вырваться из тени, его активность не доходила до федерального телевидения и больших СМИ, подконтрольных Кремлю. Теперь Медведева много, но выглядит это не как повышение его аппаратного веса, а скорее как слом прежнего порядка – как будто за пультом управления никого не осталось, и амбициозный «железный Димон» хулиганит, тестируя новые возможности системы.

Заметными публичными лицами власти стали вдруг и традиционно второплановые Владимир Мединский и Дмитрий Рогозин – у первого хотя бы есть новый формальный статус переговорщика с Украиной, а у главы «Роскосмоса» формально вообще ничего не поменялось, при этом оба регулярно выступают теперь и по непрофильным поводам, и слово их, каким бы странным оно ни было, звучит как отражение консервативного поворота всей системы, даже если назавтра Песков уточняет, что это было не более чем частное мнение. При этом и Песков в новой ситуации заметно обесценился – когда он говорит о чем-то, что это не вопрос Кремля, раньше это могло звучать как сознательная игра в загадочность, теперь же – как признак всеобщей рассогласованности и неуверенности.

Исчез Шойгу – но ведь исчез и Вайно, у которого в первые дни была уважительная причина в виде умершего дедушки, но невозможно посвятить трауру весь месяц военной страды. Был Громов, ответственный за пропаганду – он есть или бежал после демарша Овсянниковой? Военкоры ВГТРК, уже не заботясь о прежнем политесе, то и дело срываются на немецко-фашистскую риторику, и некому их одернуть. Ответственным за внутреннюю политику числится Кириенко, но нет уже и тени прежней, заложенной еще Сурковым и Волошиным, сложносочиненной политической архитектуры, основанной на интригах и симулякрах – может, и Кириенко уже снимает лиры в стамбульском аэропорту? Собянина выволокли на триумф воли в Лужниках, но ни до, ни после никакого Собянина нет в принципе – не с Шойгу ли он прорывается в Туву? Где вообще все? Министерство по чрезвычайным ситуациям – Зиничев сорвался со скалы 8 сентября, больше чем полгода назад, не пора ли зафиксировать, что этот старый путинский охранник стал последним министром МЧС, и никто новый никогда больше не возглавит министерство? Или даже жестче – Зиничев до сих пор министр, Путин подхватил логику лимоновской «партии мертвых», и возглавлять ее ему комфортнее, чем прежнюю живую команду. Вся довоенная политика ушла в архив, не осталось вообще ничего. Вместо прежней управляемой сложности – разрозненные вспышки, электрические разряды в пустоте. В лавке никого не осталось, но проверить и рассказать остальным некому. Летим, ковыляя, во мгле.

27 марта 2022

В перестроечных городских легендах было такое про Карабах – когда в самом начале противостояния в 1988 году то ли в Баку, то ли в Ереван приехал кто-то из политбюро и, встречаясь с трудящимися, посетовал – что же вы, мол, поделить не можете, два братских мусульманских народа. Фраза из разряда тех, которые, даже если их не было, заслуживают быть придуманными – ну в самом деле, как еще можно описать неадекватность Москвы в оценке происходящего? «Два мусульманских народа».

Сейчас много поводов вспоминать Карабах и проводить параллели с происходящим между Россией и Украиной, но самое начало теряется, а между тем стоит вспомнить, что вооруженное противостояние Армянской и Азербайджанской ССР было первым и единственным случаем прямого военного столкновения между союзными республиками в СССР. Общая партия, общее московское начальство, общий КГБ, красные флаги с серпом и молотом – и при этом стрельба, этнические чистки, рождение собственных армий, и это можно было бы назвать чем-то вроде шизофрении, если бы вся тогдашняя реальность во многом не была шизофренической. Союз распадался, поднимались прибалты, Молдавия переходила на латиницу, обнаруживая в своих невеликих границах потенциально кровавый раскол по Днестру, демонстрантов в Тбилиси десантники били саперными лопатками, а с трибуны первого Съезда народных депутатов СССР наш выдающийся писатель Валентин Распутин, отвечая на упреки республиканских сепаратистов в адрес русских, как бы в шутку сказал, что тогда уж логично самой России выйти из состава СССР, если вы все ее так не любите, а закончил – и было это даже по позднесоветским меркам невероятно, – цитатой из Столыпина. Но – не дословной, перефразированной. «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая страна». Сказать «великая Россия» язык не повернулся даже у знаменитого писателя-почвенника, потому что двусмысленность здесь была очевидная: по состоянию на 1989 год страна – это Советский союз со всеми Молдавиями и Киргизиями, а Россия – это РСФСР, крупнейшая и даже по формальным признакам (много раз вспоминали – без своей компартии, без академии наук, без телевидения и всего прочего) бесправнейшая советская провинция, и знака равенства между Россией и страной быть не может.

Показательно, кстати, что первым и до поры единственным заговорившим о России в СССР вслух был именно писатель. У РСФСР действительно не было ни ЦК, ни академии наук, но от хрущевских экспериментов остался непонятно зачем придуманный республиканский союз писателей – единственная эрэсэфэсэровская структура, ставшая еще в семидесятые точкой притяжения именно советских русских правых, не имевших влияния в большом писательском союзе, но в альянсе с неосталинистами забравших себе российский под крылом, между прочим, советского дворянина Сергея Михалкова. В мирное доперестроечное время если кто-то и пытался институционально спасать Россию, то только они – и в том самом, конечно, неприличном лозунговом варианте, и в более материальных и важных измерениях – именно писателям в начале перестройки удалось остановить варварский проект переброски стока северных рек, в семидесятые они же, но менее успешно, воевали с концепцией «неперспективных деревень», продавленной Госпланом с подачи социологов-шестидесятников. В 1989 году, когда Распутин предложил России выйти из СССР, казалось, что судьба РСФСР никого больше не волнует, но пройдет всего полтора года, и писателей-почвенников перестроечная стихия прижмет к броне реакционного танка (СССР 1990 года жил, помимо прочего, слухами о скором военном перевороте, армия считалась консервативным институтом, способным остановить демократию, и опыт военного подавления протестов на нацокраинах работал на эти слухи) – очередной съезд писателей РСФСР в декабре 1990 года пройдет в Театре Советской армии, и тот же Распутин пожалуется с трибуны, что у России украли все – даже имя.

Речь шла о том, что полуживая РСФСР оказалась вдруг альтернативным антигорбачевским центром силы. Летом 1990 года в республике к власти пришел Борис Ельцин с соратниками по Межрегиональной