Vis-à-vis / Визави

Автор Инна Арно

«У каждого народа, в каждой стране, несомненно, есть своя система жизненных правил, охватывающих всё – начиная от утреннего приветствия членов семьи и заканчивая Уголовным кодексом. Попадая в чужой монастырь, ты натыкаешься на чужой устав, который проявляется во всех мелочах и в общем духе. Пока ты его не изучил, ты вне игры и наблюдаешь действия ее участников как зритель, нерешительно, постепенно, мало-помалу входя в круг; но сомневаюсь всё же, что чужими правилами можно когда-то проникнуться полностью, до мозга костей...
Для французов «веришь – не веришь» не вопрос. У них ответ заведомо ясен: не верю. Не верю в то, в чем меня уверяют, в то, что мне говорят и показывают. Но делаю вид, что верю; и именно в этом делании вида заключается игра».
Инна Арно

• Язык: Русский
• Издатель: Wiener Literat
• Дата выпуска: 21 мая 2014 г.
• ISBN: 9781310447204

Инна Арно

Псевдоним Надежды Роше, автора книги «Такая французская жизнь», также опубликованной в издательстве «Венский Литератор».

Предварительный просмотр книги

«У каждого народа, в каждой стране, несомненно, есть своя система жизненных правил, охватывающих всё – начиная от утреннего приветствия членов семьи и заканчивая Уголовным кодексом. Попадая в чужой монастырь, ты натыкаешься на чужой устав, который проявляется во всех мелочах и в общем духе. Пока ты его не изучил, ты вне игры и наблюдаешь действия ее участников как зритель, нерешительно, постепенно, мало-помалу входя в круг; но сомневаюсь всё же, что чужими правилами можно когда-то проникнуться полностью, до мозга костей…

Для французов «веришь – не веришь» не вопрос. У них ответ заведомо ясен: не верю. Не верю в то, в чем меня уверяют, в то, что мне говорят и показывают. Но делаю вид, что верю; и именно в этом делании вида заключается игра». (Инна Арно)

ИННА АРНО

VIS-À-VIS / ВИЗАВИ

Записки русско-французской жены

Published by Wiener Literat at Smashwords

Copyright 2014 Inna Arnaud

Copyright 2014 Wiener Literat

This ebook is licensed for your personal enjoyment only. This ebook may not be re-sold or given away to other people. If you would like to share this book with another person, please purchase an additional copy for each recipient. If you’re reading this book and did not purchase it, or it was not purchased for your use only, then please return to Smashwords.com and purchase your own copy. Thank you for respecting the hard work of this author.

Copyright 2014 Инна Арно

Copyright 2014 Венский Литератор

Эта электронная книга предназначена для персонального использования человеком, её купившим. Эта книга не может быть перепродана или отдана другим людям. Если вы хотите разделить эту книгу с другим лицом, пожалуйста, приобретите дополнительную копию для каждого получателя. Спасибо за ваше уважение к работе автора и издателя.

Wiener Literat

Издано в Вене

ОГЛАВЛЕНИЕ

Титульная страница

Оглавление

ЛЕТУЧАЯ КОШКА

ЧУЖОЕ ПРОСТРАНСТВО

ВАВИЛОНСКИЕ НЕДОУМЕНИЯ

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО

О ЯЗЫКЕ

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ШАГИ

О ПОЛЬЗЕ И КРАСОТЕ

ЖИТЕЙСКИЕ МЕЛОЧИ

ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

CHERCHEZ LA FEMME

В ЧУЖОМ ГОРОДЕ

ПРОГУЛКИ ОДИНОКОГО МЕЧТАТЕЛЯ

ЕЗДА В НЕЗНАЕМОЕ

ЗА ТУМАННЫЙ КРАЙ ЗЕМЛИ

Об авторе

ЛЕТУЧАЯ КОШКА

Довелось ли вам однажды в жизни лететь за границу с кошкой? Понять меня смогут лишь те, кто ответит на этот вопрос целиком утвердительно, не оставив без внимания и слово «однажды», ибо уже при втором заходе всё меняется в силу опыта. Если бы можно было сначала репетировать свои шаги, а потом уже делать их набело, немало сорвалось бы прекрасных авантюр...

Муся была, несомненно, счастливее меня, потому что ничего не знала о грядущих испытаниях. Даже несколько поездок на другой конец города к ветеринару для оформления ее документов не навели на догадку ее кошачьи мозги. Она, отдохнув от пережитого стресса, снова погружалась в безмятежность, а я, как положено мыслящему тростнику, терзалась в предвкушении грядущих бедствий.

Однако выезд за границу на ПМЖ [1] с кошкой, при всех своих очевидных минусах, имеет и ряд менее очевидных, но бесспорных плюсов.

Во-первых, ее наличие избавляет вас от десятка килограммов вещей, которые, очень вероятно, впоследствии оказались бы совершенно лишними в вашей новой жизни, и вы были бы вынуждены решать, что с ними делать: и хранить незачем, и выбросить жалко, коли уж привезено. Клетка с кошкой считается за ручную кладь и исключает ту видавшую виды небольшую, но на редкость вместительную сумку, которая обычно сопровождала вас в полете, набитая до отказа, – надо было только при регистрации суметь легко приподнять ее и самым небрежным тоном сказать: «Это я беру в салон»; так что выбор в пользу кошки тренирует у вас способность различать подлинные и мнимые ценности, и этот нравственный урок можно считать уже вторым плюсом.

В-третьих, имея при себе кошку, вы оказываетесь избавлены от неизбежных при отъезде сантиментов: ну какое там прощанье с родиной, когда ваше сердце мобилизовано тревогой и ответственностью за существо, с потемневшими от ужаса глазами жмущееся в угол клетки, не проявляя никакого интереса к пище, воде и прочим естественным надобностям. Из этого следует «в-четвертых»: на почве нервной солидарности с кошкой ваши желания тоже почти полностью блокируются и вы переходите на такой эффективный режим внутреннего сгорания, что добираетесь до места почти без плоти. Исключительно эффективное и быстродействующее средство для похудения!

Пятый плюс – для тех, кто склонен к тщеславию. Клетка с кошкой автоматически делает вас международной знаменитостью. Вы неизменно привлекаете к себе внимание всех – начиная от стражей безопасности, которых ваше появление выводит из привычной скуки, и заканчивая грудными младенцами, пытающимися дотянуться до кошки обслюнявленными сосками. В этом диапазоне вы встретите целую гамму реакций – от восклицаний: «Какая красавица!» и «Бедненькая! Она хочет пить!» до немого, но внятно читаемого во взглядах: «Черт бы вас побрал тут еще с вашими кошками!». Вы замечены, выделены из бесчисленной толпы, и ваш звездный час, вполне вероятно, продолжается даже дольше самого путешествия – в рассказах бывших попутчиков о том, как в полутемном вечернем автобусе, следующем из Томска в новосибирский аэропорт Толмачево, одна женщина всю дорогу что-то бормотала в окошечко кошачьей клетки, а потом до рассвета в относительно укромном углу аэропорта безуспешно пыталась напоить кошку из пипетки или уговорить ее пописать на газоне; что утром в самолете Новосибирск–Москва одна пассажирка сначала держала на коленях клетку с кошкой, а потом только выпущенную из клетки кошку и, как заведенная, безостановочно ее гладила; а позднее в самолете Москва–Ницца растрепанная женщина с явными признаками помешательства лежала на трех свободных сиденьях возле самого туалета, а тесно прижавшись к ней, лежала голубоглазая пушистая кошка красивой окраски и тоже, похоже, сумасшедшая.

Вторая часть перелета была заполнена переживанием оглушительного стресса, испытанного в московском аэропорту. Если новосибирский ветврач, разбуженный среди ночи, отнесся к делу с естественным и очень приятным в данном случае безразличием, сонно подмахнув необходимое «добро», то встреча с его столичной коллегой завершилась на миллиметр от катастрофы, грозившей сорвать всё предприятие на самом нелепом этапе.

Кабинет располагался где-то в тайных высотах аэропортовского здания, скрытый этажами и узкими извилистыми коридорами. Те, кто в силу нужды, обостряющей, как известно, умственные способности, всё же умудрялся его найти, обнаруживал там весьма немолодую, дородную и величественную даму, которая, как божество (не выставляющееся напоказ с каким-нибудь наивным культом, а тщательно скрытое, что всегда служит показателем подлинного могущества), неторопливо вершила судьбы смертных – людей и животных.

Вслед за пакетом кошачьих документов была, им в подтверждение, извлечена на свет сама Муся, которую божественная дама встретила развернутой репликой: «Какая красавица! Бедненькая! Она хочет пить!» Красавица, за время полета научившаяся любить свободу, тут же выскользнула у меня из рук и начала нервно обнюхивать кабинет, наполненный бессчетными запахами ее предшественников. «Только не сделай мне тут лужу!» – ласково предупредила Мусю ветеринарная богиня, углубляясь в анализ документов.

Я расслабилась и распрямила спину, которая при входе в высокий кабинет согнулась как-то сама собой, как сам собой явился тот особый, опасливо-заискивающий тон, каким говорят с божествами. Пример Муси, которая по-свойски вела себя в этом кабинете, сильно обнадеживал: ведь всем известно, что животные и дети очень чутки к злу и фальши. Я утратила бдительность и незаметно для себя перешла ту границу, которая всегда должна оставаться запретной для смертных.

Проникшись доверием и даже сочувствием к этой грозной на вид женщине, с выражением хронического жертвования собой изучавшей кошкино досье, я позволила себе какое-то совершенно невинное высказывание, которое ею, однако, вдруг было истолковано как бунт против устоев. Подобно плешивому Акакию Акакиевичу, заподозренному «значительным лицом» в юношеском свободомыслии, я нежданно-негаданно вызвала неукротимый гнев, которому жалкий лепет оправданья лишь подливал масла в огонь. Мой дальнейший путь, заграничная судьба Муси, а также профессиональная карьера ветеринарного врача, оформлявшего ее справки, – всё повисло на волоске, который находился в руках этой разгневанной дамы.

Она ненавидела меня той слепой и непостижимой ненавистью, которая подобна ярости природных катаклизмов. Мне даже как-то не вполне верилось, что это всё может быть всерьез, – настолько внезапным и необъяснимым был ее гнев. Это уже после, восстановив способность мыслить и мучительно напрягая мозг, я пришла к единственной правдоподобной версии: видимо, она там у них просто сошла с ума, прямо на своем уединенном рабочем месте; наверняка даже есть какой-нибудь звучный синдром, когда человек ни с того ни с сего звереет и кидается на тех, с кем только что мирно беседовал. Почему бы и нет? Среди моих коллег тоже бывали люди явно ненормальные, но их эксцентрическое поведение сходило им с рук. Я ждала и гадала – что же такое должны они сделать, чтобы все просто вынуждены были наконец признать их сумасшедшими? Вероятно, не меньше как раздеться догола и с гиком проскакать по коридору. Эта ветеринарная богиня, свихнувшаяся в своем высоком кабинете, может быть, как раз дозрела до такой пробежки.

Странное это ощущение – чувствовать, как всё валится в тартарары, оставляя на поверхности обломки надежд и ненужную кошачью клетку. Совсем одурев от испепеляющего града молний, не в силах понять, произошла ли уже окончательная катастрофа или она слишком страшна, чтобы быть реальностью, я машинально взялась за клетку и внезапно осознала, что Муси-то в ней нет! Видимо, еще при начале бури она сочла за лучшее притаиться. Есть у нее такой талант – прятаться. Не раз уже и раньше мне доводилось его оценить, а в этот критический момент Муся была просто в ударе. Поиск кошки, забившейся куда-то в самый неожиданный и недоступный угол вражеского кабинета, под сплошным огнем противника – этот эпизод нашего триллера показался мне непомерно растянутым.

Когда, наконец, Муся была найдена, извлечена, водворена и заперта, я уже совершенно утратила способность понимать свою участь. Ветеринарша с утомленной ненавистью пихнула ко мне через стол наше досье, и я несколько мгновений слепо пялилась на возникшую там печать, прежде чем до меня дошло, что нас с Мусей всё же оставили в живых. Повелительница судеб что-то еще выкрикивала о том, как трудно ей в одиночку охранять санитарную безопасность России и запредельных государств от таких несознательных и неблагодарных личностей, как мы с Мусей, а я уже пятилась задом в коридор, держа на лице заискивающую и кривоватую улыбку, какая бывает у человека, внезапно напоровшегося в чужом дворе на злую собаку, и бормоча: «Спасибо, спасибо!...» Не исключено, что я при этом даже кланялась.

Стоит ли удивляться, что после такой встряски завершающий отрезок пути оказался для меня полностью смазан. Я бессильно опустилась на свободную связку сидений и растеклась по ней, не в силах держать вертикаль. Мусю, которая очень похоже делала вид, что в клетке она умирает от сердечного приступа, я выпустила, и она прилепилась у моего бока, не сводя с моего лица неморгающего взгляда своих голубых глаз, которые за время пути увеличились вдвое. Бортпроводники не делали мне замечаний; очевидно, во мне было что-то, заставлявшее их смотреть сквозь пальцы на это вопиющее нарушение правил авиаперевозки животных. Напротив, они безропотно исполняли все мои просьбы, вернее, одну и ту же неизменную просьбу – пить, пить, пить! Я выпила у них весь запас соков, минеральных вод и просто воды, безуспешно заливая мое выжженное московской чиновницей внутреннее пространство. Разверзшаяся бездна, на краю которой я так недавно балансировала, неотступно зияла перед моим мысленным взором. Я вновь и вновь прокручивала ситуацию, по привычке ища в ней свою ошибку и вину, чтобы хоть ретроспективно всё исправить, но не находила ничего заслуживавшего такой реакции. Всплывала только смутная догадка, что, вероятно, чиновница ждала от меня чего-то и разнервничалась, не дождавшись с моей стороны понимания. Но я отгоняла эту догадку, которую не могла бы подтвердить даже для самой себя. Сейчас я и вовсе склоняюсь к позитивной трактовке этого эпизода. Может быть, Родина держит этого монстра на своем последнем рубеже из материнской заботы о покидающих ее детях, чтобы таким образом смягчить им будущую ностальгию?

Изнуренные, мы наконец ступили на землю в аэропорту Ниццы. К моему удивлению, французские таможенники не только не стали придираться к кошачьему досье, но и вообще не обратили на Мусю никакого внимания, так что все ее документы, выходит, я оформляла исключительно для той московской ветеринарши. Мои спутники – все сплошь, очевидно, миллионеры, потому что кто же еще летит в Ниццу в разгар летнего сезона (миллиардеры, наверное, предпочитают сезон помягче, да и добираются на собственных самолетах), – растворились в жаркой толпе встречающих, а нас с Мусей упокоила в своих просторных недрах машина моего французского мужа. Машина – единственное, чем, на мой взгляд, он нисколько не уступает миллионерам. Хотя мой взгляд вряд ли может служить серьезным критерием, поскольку и спустя год я не могу ни назвать ее модель, ни безошибочно указать такую же.

Репортеры нас не встречали, а сделанные мужем фотографии получились размазанными, так что приходится ссылаться только на его визуальное впечатление: мы с Мусей показались ему похожими на выходцев с того света или по меньшей мере лунатиков, страдающих после вчерашней попойки. Это полностью соответствовало моим внутренним ощущениям: еще одного перелета мы бы уж точно не выдержали. Так начиналась новая жизнь.

Мы оставили Ниццу русским миллионерам и отправились в Марсель: новая жизнь ждала нас именно там, в этом совсем другом городе, с которым меня соединяли пока только воспоминания о двух разрозненных месяцах, когда свершился мой французский mariage[2].

Для Муси в этой жизни новым оказалось практически всё. Огромный породистый котище «бритиш шорт» по имени Шамаллу поразил ее сначала своим великолепием (из него можно было бы вылепить четыре таких эфемерных создания, как она), а потом неопределенностью своего статуса: она никогда не видела кастратов. Но здесь ей пришлось забыть о своих былых романтических поклонниках, время от времени сходившихся под наш балкон на ее вопли, от которых я, напротив, была готова бежать как можно дальше. Вместо этого она получила буржуазный быт со всеми кошачьими удобствами и корм, цена которого не только ей, но и мне даже не снилась. Теперь она производит впечатление благополучной и в целом довольной переменами кошки, разве что красота ее сильно убавилась вместе с шерстью, которая тут же обильно вылиняла от непривычной жары и до конца не восстановилась даже зимой, в здешних местах до смешного не похожей на нашу.

Примечания:

[1] Постоянное место жительства. (Назад).

2 Брак (фр.). (Назад).

ЧУЖОЕ ПРОСТРАНСТВО

Первым впечатлениям от новых мест я доверяю мало. У меня обычно эти впечатления потом корректируются так существенно, что остаются какой-то фантастической альтернативой действительности. Порой оказывается совершенно невозможно приземлить эту полупрозрачную химеру на реальные улицы, когда они становятся знакомыми. Вероятно, у меня в этом отношении какая-то патология, но в моей голове всегда образуется своя карта местности, сориентированная непременно иначе, чем принято. Даже мой родной город, где я прожила полвека, я никогда не могла опознать на карте, не повернув ее так, чтобы сверху вместо севера оказался запад, куда смотрели мои окна. В Марселе всё окончательно встало с ног на голову, поскольку теперь окна выходят на юг. Моя личная география мест, где я не успеваю обжиться, так и остается совершенно произвольной и никак не скоординирована ни с реальным пространством, ни с официальной картографией.

Каждого из первых двух пребываний в Марселе мне хватило как раз на то, чтобы сформировать подобную независимую схему, так что впоследствии я оказалась вынуждена разбираться в их крайне сложных отношениях между собой и их обеих с реальностью. Тем более что пространство здесь обладает какой-то странной кривизной: оно непредсказуемо выгибает улицы во всех проекциях, так что и спуск может вовсе не означать приближения к морю, и видимая параллельность уводит куда-то вбок, незаметно отклоняясь от заданного направления. Понятия параллельности и перпендикулярности здесь просто не имеют реального воплощения.

К тому же здесь существует абсурдная привычка давать частям одной и той же улицы разные названия, причем без всякой видимой границы между ними; так, улица, шумящая у подножия нашего дома, известна мне под тремя именами, которые плавно сменяют друг друга, когда я проделываю по ней один из моих обычных маршрутов. Вероятно, остальная ее часть, по которой я не хожу, тоже таит какие-нибудь сюрпризы в этом роде. И наоборот, другие улицы порой с совершенно необъяснимым упорством волокут за все углы и повороты одно и то же название, как бесконечный пожарный рукав. Так поступает, например, самая широкая магистраль города – avenue du Prado, – сломанная пополам под углом чуть ли не 90° (тогда как ее прямое продолжение получает другое имя). Так поступают и улицы помельче, только гнутся они не с такой геодезической четкостью, а как Бог им на душу положил в процессе естественного градостроительного развития.

Этот город будто нарочно предназначен для таких неустойчивых личностей, как я, чтобы постоянно держать в тонусе и испытывать на прочность их пространственные фантазии. Даже в пору уже, казалось бы, победившего во мне реализма я не раз с недоумением обнаруживала себя зарулившей совсем не туда, куда должна была выйти. Так, однажды гнутые улочки заманили меня в настоящий лабиринт у подножия холма, на котором над всем городом высится собор Notre Dame de la Garde, хотя этот собор, по моим расчетам, был где-то очень далеко справа. В другой раз, гуляя и довольно уверенно придерживаясь выбранного курса, я вышла в неведомую промышленную зону, производящую особенно неприятное впечатление пустоты и заброшенности по случаю выходных. Слегка запаниковав, я попыталась сориентироваться по карте, висевшей на остановке автобуса, но для этого требовалось знать реальное расположение сторон света. Вокруг не было видно хрестоматийных деревьев, обросших мхом по северному боку и тянущих ветви на юг: здешние деревья никуда не тянутся, пресыщенные обилием солнца со всех сторон. Других примет я не смогла вспомнить и была вынуждена брести дальше, полагаясь не столько на чутье, сколько на удачу, которая и вывела меня в конце концов и совершенно внезапно, к знакомому перекрестку, которого здесь никак не должно было быть, поскольку он находится недалеко от дома.

Потом я с недоумением проследила свой маршрут по карте, дивясь его замысловатости. Промышленная зона оказалась одним из наиболее значительных культурных пространств Марселя, созданным в корпусах бывшей табачной фабрики. Снаружи они так и остались прежними фабричными корпусами, и как я ни напрягала воображение, мне не удалось представить себе что-нибудь притягательное в их недрах и испытать желание туда заглянуть. Муж показал мне и другие очаги культуры этого типа, поселившиеся в бывших портовых складах и тому подобных конструкциях. Всё это слишком расходилось с моим шаблонным представлением, неразрывно связывающим культуру с красотой, хотя родина уже давно работала над его искоренением. В моем городе когда-то давно, в 1970-е годы, в период полного акме советского архитектурного стиля, воздвигли здание театра, явственно списанное с элеватора. Так оно и высится над берегом реки, с тактичным спокойствием протекающей мимо; люди тоже уже пригляделись, и только изредка, с внезапной резкостью увидев его безобразие, не