Судный день Англии. Книга вторая. Война

Автор Григорий Борзенко

Историческая трилогия «Судный день Англии» является продолжением романа «Премьера века». Поэтому мы искренне советуем вам сначала прочитать роман «Премьера века», после чего вам более ясными и понятными будут казаться события, которые будут разворачиваться в трилогии «Судный день Англии».
В самом масштабном произведении автора рассказывается о событиях Великой английской буржуазной революции семнадцатого века. О противостоянии Оливера Кромвеля и короля Англии Карла Первого. В романе очень интригующе описаны судьбы людей, увлеченных в круговерть происходящих вокруг них эпохальных событий.
 
© Г. Борзенко, 2002
© Т. Крючковская, иллюстрации, 2002

• Язык: Русский
• Издатель: Strelbytskyy Multimedia Publishing
• Дата выпуска: 17 февр. 2023 г.
• ISBN: 9780880044615

Предварительный просмотр книги

I

С той поры, когда судно, на котором находился Драббер, бросило якорь в водах Карлайлской бухты, прошло немало времени. Спускаясь с корабля и впервые ступив нетвердой походкой на широкую мощеную набережную, Джеффри тогда совершенно не подозревал, что ожидает его впереди. Увы, ничего радостного, от чего Драббер был бы в восторге, Барбадос предложить ему не смог. Впрочем, почему не мог?! Пожалуйста! Выбирай все, что душа желает! Вот он, рынок, с огромным количеством окороков, сосисок и кровяных колбас. А вон в стороне прилавки ломятся от обилия овощей, фруктов, рыбы, дичи. А вот там, рядом с торговцами апельсинами и цветами, кто-то продает даже овечий сыр! Выбирай, чего душа желает, покупай и… Но прежде, чем наступит это желанное «и», нужно было купить этот товар. Увы, но денег у Драббера не было. Вернее они были, но так и остались лежать в каюте там, где их положил Генри Рэгель. Эти деньги вручила тому перед плаванием леди Кэлвертон, чтобы на эти средства ее верный и исполнительный слуга мог вернуться назад в Лондон. Увы, но верный слуга не оказался в такой же мере и исполнительным: невнимательность и минутная расслабленность дорого обошлись Генри. Деньги на обратную дорогу ему уже не понадобились. Мы можем только представить, как обрадовался уборщик кают, найдя в одной из них, после того, как все пассажиры сошли на берег, немалую сумму денег.

Впрочем, дело, как вы понимаете, не только в деньгах. Возможно даже и в том случае, если бы карманы Драббера оттопыривались от чрезмерного количества золотых монет, находящихся там, он все равно ходил бы голодным. Ведь мы помним, в каком состоянии бедолага покинул пределы Тауэра. Нам неизвестно, в какое именно время его постигла беда: в первые дни пребывания в тюрьме, спустя несколько лет или уже ближе к завершению его заточения. Однако факт остается фактом: психика некогда всемогущего господина, упивавшегося роскошью и вдруг попавшего в ад, каковым является тюремная камера, не выдержала, и он лишился рассудка. Теперь он даже сказать что-либо внятно не мог, не то, чтобы рассуждать здраво и уж тем более совершать умные и взвешенные поступки. За все время, что он провел в доме леди Кэлвертон, он руководствовался лишь инстинктами: принять пищу, отойти ко сну, отправить естественные надобности и так далее.

Однако в доме его бывшей фаворитки все обстояло иначе: вкусные блюда ему подавали вовремя, для сна всегда рядышком находилась мягкая и чистая постель. Здесь же, на Барбадосе, он был совершенно никому не нужен. Здесь каждый заботился сам о себе. Драббер был лишен такой возможности. Однако чувство голода — это нечто такое, что способно беспокоить всех, и умных, и глупых, и рассудительных, и тех, кто вообще лишен рассудка. Раздраженный неприятным урчанием в пустом желудке Драббер, увидев обилие колбас, аппетитно поблескивающих в лучах солнца румяными и поджаренными боками, чисто инстинктивно потянулся к ним, взял первое, подвернувшиеся ему под руку колечко, отхватил от него зубами немалый кусок и стал неспешно пережевывать. Тут же, на месте, никуда при этом не убегая! Круглощекий продавец колбас, своим внешним видом почти никак не отличавшийся от своего же товара: та же, лоснящаяся от жира кожа, сильно напоминающая колбасную оболочку, на некоторое время даже потерял дар речи, взирая на эту неслыханную наглость. Тому было невдомек, кто именно находиться перед ним, поэтому он и поступил так, как подсказывала ему возмущенная душа. Колбасник не только тут же отнял у Джеффри колбасу, но и надавал тому таких тумаков, что бедолага даже не удержался на ногах, и ему пришлось буквально на четвереньках спасаться бегством от разъяренного хозяина пострадавшего товара.

Вскоре боль от побоев прошла, чего никак нельзя сказать о чувстве голода. Оно, наоборот, усиливалось. Однако и при помутненном разуме у бедолаги вдруг родилось чувство страха: а не изобьют ли его снова, если он попытается что-то съесть? Именно съесть, поскольку был уверен, что его наказали за то, что он кушает. Мысль о том, что во всем происшедшем виновато понятие «украл», даже не пришла ему в голову. Несчастный долго бродил по рынку, голодным взглядом впивался во все то, что потенциально могло оказаться в его желудке, проглатывал слюну и шел дальше. Боязнь наказания сдерживала его. Однако, только до того момента, когда он не приблизился к торговому ряду, где продавались колбасы. Вид поджаренной румяной корочки, которой были покрыты бока колбас, притупил в Драббере чувство опасности. Впрочем, возможно чувство это и не покидало бедолагу, однако голод все-таки превысил все остальное, на незримых весах в душе страдальца, и он потянулся рукой, за аппетитным колечком.

В этом торговом ряду продавалось очень много окороков, сосисок и колбас, но надо же было такому случиться, что Драббер и на этот раз позарился на добро не кого-то другого, а именно на уже знакомого ему круглощекого торговца. На этот раз немая сцена для колбасника длилась уже намного меньше, нежели это было в первый раз. Невесть с откуда взявшаяся палка, вмиг оказавшаяся в его руках, безжалостно начала прыгать на ребрах незадачливого воришки. После одного из таких ударов острая боль пронзила спину несчастного: по всей вероятности экзекутор сломал ему ребро. Пересиливая боль убегал бедолага на этот раз более расторопно, чем накануне, причем, уже не налегке: он так и не выпустил из своих рук надкушенное колечко колбасы.

Оторвавшись наконец-то от своего преследователя, и убедившись, что тот не преследует его, Драббер залез под какую-то повозку, считая, что там он будет чувствовать себя в полной безопасности, прислонился спиной к внутренней стороне одного из колес, и принялся лихорадочно быстро есть колбасу. Он то и дело отхватывал от колечка немалый шмат, быстро-быстро жевал, затем, так и не дожевав до конца, давясь проглатывал все это и снова впивался зубами в заметно уменьшающееся то, что несколько минут являло собой некий круг. Ему хотелось съесть колбасу прежде, чем кто-то обнаружит его здесь и отнимет божественно вкусную пищу.

Впервые за столько времени наевшись досыта, Драббер самодовольно потянулся, улегся поудобнее возле этого же колеса, и собрался отдать себя во власть сна, однако именно в это время был замечен хозяином повозки. Теперь, правда, обошлось без палки, однако ее заменили подзатыльники да пинки под зад: хозяин колесного средства посчитал, что будет лучше, если он прогонит прочь этого оборванца, от которого можно ожидать что угодно.

Вот примерно такими безрадостными были будни некогда богатого и всесильного Джеффри Драббера, который теперь ночевал, где придется, и ел то, что удавалось или своровать или получить в качестве некой милостыни. Ведь основным местом его обитания был рынок, и многие там уже начали привыкать к нему. Но если сердобольные торговки просто давали ему иногда какую-то краюху хлеба просто так, из жалости, то более смекалистые мужчины- торговцы вскоре поняли, что из этого бродяги можно извлечь немалую выгоду. Хотя вел себя этот оборванец как безвольный человек, однако все отдавали себе отчет в том, что широкие плечи и огромный его рост свидетельствуют о немалой силе этого человека. Почему бы не использовать эту силу для погрузки или выгрузки какого-либо товара, а также не задействовать его на других трудоемких работах? Сила эта, к тому же, дармовая: тот согласен был молча и безропотно тягать мешки и прочие грузы, всего лишь за какую-то жалкую подачку. Бедолага морщился от неподъемного веса и от боли, (наверное, не совсем еще зажило сломленное ребро), однако добросовестно исполнял порученное ему дело. Вручая по завершению работы ему кусок протухшей, чересчур высушенной, солонины, где кроме соли и есть-то было нечего, или черствую булку, которая была уже настолько тверда, что не годилась для продажи, торговцы хлопали его по плечу и благодарили за исправную работу.

Впрочем, некоторые, видя, что тот обижен Господом, с милосердием относились к «Божьему человеку»: платили ему за работу если и не щедро, то уж во всяком случае и испорченные продукты не предлагали. Однако, таких было очень мало. Большинство же, видя, что этот человек потерял не только рассудок, но и способность постоять за себя, использовали его труд буквально задарма. Особенно преуспел в этом некий торговец, которого все называли не иначе, как Большим Томом. Он действительно был огромных, едва ли не исполинских размеров, и казался таким сильным, что мог бы легко таскать мешки с мукой, маисом и прочим сыпучим товаром, им продаваемым. Однако самому возиться со всем этим ему не хотелось. Он и раньше все время подыскивал кого-то, кто бы мог вместо него проделать эту работу за наименьшую плату, а теперь, увидев в Драббере дармовую, почти рабскую силу, и вовсе загонял бедолагу. Отныне тот только и делал, что таскал для Большого Тома мешки, которых, чем дальше, становилось все больше, а вот плата за работу Джеффри, наоборот, все меньше. И меньше, и хуже! Платой за едва ли не целый день работы были или небольшой кусок почти испорченной солонины, или горсть муки, а иногда и маиса, который Драббер должен был есть сразу же, на глазах Большого Тома. Послушный безумец жевал сухой маис и кривился, а самодовольный торговец давился смехом, наблюдая за этой сценой. Сердобольные старушки, увидев это, упрекали торговца за его бездушность, однако тот продолжал ржать по лошадиному, и только лишь махал в ответ рукой: мол, проходи, старая! Не мешай получать удовольствие!

Драббер страшно уставал от такой непосильной работы, но зато потом, в редкие минуты отдыха, получив от торговца что-нибудь, что можно было пожевать и проглотить, он садился поудобней прямо на землю, прислонялся спиной к сложенным друг на дружку мешкам, вытягивал перед собой ноги, набирал полон рот того, что должен был съесть, долго жевал и все это время безучастным взглядом провожал снующих туда-сюда покупателей. Что думал в такие минуты Драббер, нам неизвестно. Возможно, он не полностью был лишен рассудка и какие-то мысли все же роились у него в голове. Иначе, чем объяснить то, что бывали моменты, когда он, задумавшись о чем-то, на время забывал о своей еде. Солонина была уже давно пережевана и проглочена, а он все еще смотрел тупым взором куда-то перед собой, и о чем-то думал. Проходило время, он словно приходил в себя после воспоминаний, вспоминал о солонине, отхватывал зубами от куска очередную порцию и начинал вновь жевать.

Во время приема пищи ему страшно мешали усы и борода. Как раньше он тщательно следил за тем, чтобы постоянно быть гладко выбритым. Теперь же, увы, столько времени его буйная растительность на лице не ощущала на себе прикосновения ножниц и бритвы. Усы лезли прямо в рот, иногда он кусал их вместе с краюхой хлеба или куском солонины, однако, безумец почти не обращал на это внимание. Изредка, правда, неумелыми движениями он разглаживал их, но потом забывал о неудобствах, которые те ему приносили.

По большому счету единственным развлечением отныне для Драббера было наблюдение за прохожими. Все свое свободное время он мог полностью просидеть, прислонившись к мешкам, прожевать бутерброд, состоящий из солонины и усов, и пронаблюдать за теми, кто бродил по рынку. По суетливому движению и по сосредоточенности на лице одних, можно было понять, что они весьма заняты и увлечены одной лишь целью: приобрести здесь что- то для них весьма нужное. По вальяжной и медлительной походке иных можно было понять, что это праздношатающиеся. Те, кому, как говориться, делать было нечего. По лихорадочно бегающих, что-то высматривающих, глазенкам третьих можно было определить, что это воришки, выискивающие себе будущие жертвы. Не вся эта братия действовала в одиночку: многие из них были организованы в шайки, кравшие все, что плохо лежит. Будь то якорь, бухта каната или же какая-нибудь иная всячина. Однако воровали здесь не только они. Ночные стражники, грузчики, матросы и прочие любители легкой наживы постоянно обшаривали побережье, рынок и окрестности в поисках якобы старых снастей, старых железных деталей или потерянных кусков угля. На самом же деле после очередных таких своих рейдов они поспешали не куда-нибудь, а именно к скупщикам краденого. Дополняли всю эту колоритную компанию продажные девки, которые даже имели свои бесстыдные места сборов.

Драббер мог долго наблюдать за всем и всеми, но никогда не задерживался долго взглядом на ком бы то ни было. Для него все люди были как бы безликими. Кто они, что у них в мыслях, куда и зачем они спешат, все это абсолютно не интересовало бедолагу. Он скользил по их лицах безучастным и равнодушным взглядом и продолжал жевать солонину, или просто отдыхать после тяжелого труда и греться на солнышке.

В этот день Большой Том замучил своими мешками Джеффри как никогда. Торговля в этот день была отменной, товар расходился быстро, и нужно было постоянно подносить новый. К тому же, пришла очередная партия мешков с мукой, и нужно было их все перенести и сложить. Поэтому с самого утра Драббер трудился, что называется, в поте лица. И не только лица. Спина у бедолаги была буквально мокрой от пота, сам он валился с ног от усталости, а Большой Том только покрикивал на него:

— Давай, бездельник, давай! Носи и не прикидывайся, что устал. Потом отдохнешь, когда дело будет сделано!

Когда уже время перевалило далеко за полдень, а сам Драббер словно пьяный, покачивался на ослабших ногах, с видом человека, который вот-вот упадет, Большой Том таки смилостивился над ним:

— Ладно, бездельник, отдохни! А то еще уронишь, чего доброго, мешок да просыпешь муку на землю. Столько добра пропадет! Перекуси заодно.

И торговец протянул своему работнику настолько пересохший кусок солонины. Тому нужно было очистить немалый слой проступившей наверх соли, прежде чем добраться до того, что было когда-то мясом. Однако, безвольный Божий человек не стал жаловаться на судьбу, а уж тем более выражать какие-то претензии своему мучителю. Он покорно и молча взял у того из рук эту жалкую подачку, отошел в сторону, сел на землю, прислонился спиной к мешкам, вцепился зубами в кусок солонины и долго, а также поначалу безуспешно, пытался откусить от него приемлемый кусочек. Далеко не с первой попытки, однако, вскоре это ему все же удалось сделать, и он, удовлетворенный, начал не спеша жевать свой трофей, по привычке рассматривая в это время тех, кто проходил мимо его.

Незнакомые люди, незнакомые лица. Много людей, много лиц. Хотя, в лица он не вглядывался вовсе. Перед собой он видел лишь какие-то бесформенные и безликие серые пятна, по которым он скользил взглядом, и не более того. Однако в следующую минуту в этой серой массе вдруг мелькнуло нечто, что показалось Драбберу очень и очень знакомым. В следующее мгновение он ощутил, как сердце у него учащенно забилось, а в душе вдруг родилось и с каждой минутой все более крепло какое-то непонятное, возбуждающее его волнение. И это в той душе, которая уже столько лет напоминала собой некую ледяную безжизненную пустыню, где не властвовали, и не могли властвовать, не только какие бы то ни было эмоции, но и даже не было ни малейших предпосылок к тому, что они когда-либо появляться. И вдруг такая перемена!

Вид у Божьего человека был все еще отрешенный, однако, в глазах, которые еще минуту назад казались пустыми, выцветшими и безучастными, вдруг начал зарождаться какой-то живой огонек. Пусть он был пока что совсем крохотный, словно маленький огонек пламени на ветру, который может угаснуть от малейшего дуновения ветра. Но проходит время, и этот огонек вырастает в огромное бушующее пламя. Нечто подобное наблюдалось сейчас и в глазах Драббера. Невесть с откуда взявшийся слабый лучик жизни, становился все более заметным и ярким, мысли, до этого вовсе отсутствовавшие в его голове, вдруг начали роиться и толкаться с такой силой и интенсивностью, что, казалось, Драбберу, голова его сейчас лопнет от перенапряжения, а грудь разорвется от переполняемых его эмоций.

Это было похоже на воскрешение из мертвых, или, если хотите, на восстание из пепла. Джеффри владело такое странное ощущение, словно он пробуждался от бесконечно долгого и кошмарного летаргического сна, и теперь радовался тому обстоятельству, что после страшных и мрачных кошмарных видений, он имеет возможность созерцать все красоты мира во всей его пестром разнообразии, радоваться свету и солнцу! Вскоре он окончательно понял, что разум вернулся к нему и едва не вскричал от радости. Коль он сам же и осознал, это, значит, к нему действительно вернулась способность мыслить, воспринимать реальность мира, ощущать все, что происходит вокруг! Он буквально с того света вернулся в этот бренный мир!

Но почему так произошло?! Еще до конца не осознавая, что же, как и почему все это случилось с ним, Драббер старался упорядочить мысли и понять, что произошло на самом деле. Ведь теперь, вновь приобретя способность соображать, он может и должен это сделать! Только бы вновь не свихнуться от излишнего возбуждения и бесконечного потока терзающих его мыслей. Ведь именно докучающие ему мысли и довели Драббера до надлома в психике.

С медицинской точки зрения это может показаться странным, но Джеффри прекрасно помнил, как это все с ним произошло.

Его надломили не годы, проведенные в Тауэре и не те неудобства и дискомфорт, что его окружали, а ненависть к тем, кто его обрек на такую жизнь. Драббер прекрасно помнил, что его окружало в тюрьме, что он тогда чувствовал и что пережил. Бесконечные дни, сливающиеся в недели, месяцы и годы, наполненные удручающим однообразием и скукой. Столь мерзкой и отвратительной скукой, что ему хотелось выть волком от безвыходности и от невыполнимого желания вырваться поскорее из этих мрачных, доводящих его до исступления, стен. После блистательной роскоши, что его до сих пор окружала, сытных пирушек и потаканий любой его прихоти, небольшой каменный мешок в мрачных недрах Тауэра показался ему не просто адом. Это было нечто гораздо большее.

Сколько раз он разбивал в кровь руки о холодную твердынь металла, которым были оббита, массивная и прочная дверь его камеры. Сколько раз до хрипоты кричал тому, незримому и неосязаемому, кто должен был находится по ту сторону двери, с просьбами и мольбами выпустить его на волю, избавить от этого кошмара. Сколько раз, после гробового молчания в ответ на эти просьбы, он падал на каменный пол, устремлял свой отрешенный взгляд куда-то вверх, в темень, постоянно царящую под сводами его полутемной камеры, и представлял, как наступит время, когда он, наконец, рано или поздно вырвется из этого ада и жестоко поквитается со своими обидчиками. Он буквально упивался этим моментом. В его воображении каждый раз представали все новые и новые картины мести, одна страшнее другой.

Во всех этих его грезах возмездия неизменно присутствовал Нед Бакстер. Именно в нем Драббер видел главного виновника того, что с ним, Джеффри, произошло. Вообще-то это король отдал приказ упрятать его в Тауэр, однако, что тому, спрашивается, оставалось делать, после того, когда ему стало известно, что против него готовился заговор. Зуб за зуб. Так бы поступил и Драббер: главного зачинщика переворота нужно упрятать за решетку! Но Бакстер-то зачем свой нос всунул в это дело?! Ему-то какая от всего этого была выгода?! Впрочем, он, наверное, хотел этим отомстить леди Кэлвертон, да и ему, Драбберу, за то, что те отняли у него дом, ни за что, ни про что упрятали в тюрьму Элиот. Но даже и учитывая это, разве можно сравнить те временные неудобства Бакстера, размышлял Джеффри, с этим кошмаром, что он переживает сейчас в Тауэре?! Нет! Этот выскочка Бакстер должен жестоко поплатиться за свою выходку! Иначе и быть не может!

Десятки, сотни, тысячи, миллионы раз Драббер вспоминал лицо Неда, в тот миг, когда тот, стоя на балконе театра «Белая лилия» изобличал заговорщиков и передавал королю бумаги, подтверждающие непорядочность леди Кэлвертон и Драббера. За это время узник до такой степени успел возненавидеть лицо своего первейшего врага, что оно даже снилось ему во сне. Это было какое- то наваждение! Как Драбберу хотелось видеть это лицо, искривленное от боли и страданий! Как Джеффри мечтал увидеть в глазах Неда страх, безысходность и раскаяние! Раскаяние непременно! Прежде, чем умереть, тот должен был непременно намучиться до такой степени, что упал бы на колени перед Драббером, срывающимся голосом признался бы, что осознал, как он глупо поступил, обидев такого прекраснейшего человека, коим является Джеффри, взвыл бы от бесконечных страданий, что он сейчас переживает, и сам попросил бы у Драббера смерти! Да! Именно так, и никак иначе! Поэтому, желая поквитаться со своим обидчиком, Джеффри был далек от мысли сразу же пронзить его шпагой, воткнуть в грудь кинжал или умертвить каким-то иным способом. Нет! Прежде, чем умереть, тот должен испытать и пройти все крути ада, что прошел их Драббер! Он должен сам побыть в шкуре того, кого обрек на это жуткое наказание! Он непременно обязан сам помаяться в каменном мешке темницы и взвыть от тоски и одиночества! И чем дольше он будет находиться в застенках, тем большими и более длинными будут его страдания, тем более глубоким будет раскаяние и осознание того, что же он в свое время натворил!

Именно об этом мечтал первые годы, проведенные в Тауэре, Драббер. Ни много, ни мало: они должны были поменяться с Бакстером местами! Драббер должен вернуться на мягкие перины своего роскошного дома и упиваться светской жизнью, а Нед непременно должен очутиться на каменном полу мрачной темницы, разбивать в кровь кулаки о неподвижную дверь, молить, рыдая, о пощаде и не получать ее!

В мечтах все выглядело прекрасно, именно так, как того хотел Драббер. На деле, однако, происходило все наоборот: Нед упивался светской жизнью и восседал на мягких перинах, а Драббер выл от бездоходности и валялся на каменном полу, глотая слезы обиды и горечи. Именно осознание этой, доводившей его до исступления, величайшей, по мнению узника, несправедливости, в конце концов, и довело его до того, что у бедолаги произошел психологический надлом. В один из дней, после чрезмерного негодования, стука в дверь, и проклятий, посылаемых в адрес Бакстера, Драббер вдруг впал в глубочайшую прострацию. Ему стало безразлично все то, что происходило вокруг, в том числи и с ним самим. Он стал как бы равнодушен к самому себе. Отрешенность в глазах и в поведении, вот что стало отныне главной чертой Драббера. И что самое интересное: Джеффри внутренне понимал все, что с ним происходит, однако, как бы взирал на все это равнодушно со стороны. С научной точки зрения это может покататься невероятным, но даже сейчас Драббер прекрасно помнил, как его освободили из тюрьмы, как он сидел без дела в одной из комнат леди Кэлвертон, и как таскал мешки Большому Тому. Но ни одно слово за все это время не сорвалось с его уст, ни какое то другое проявление эмоций не было выражено ни на его лице, ни в его поступках. Повторимся: внутренне Джеффри смотрел на все как бы со стороны, словно все это его и не касается. Все, кто окружали его в последнее время, были некими безликими существами. Перед ним все это время стояло лишь одно лицо. До боли ненавистное лицо его главного обидчика: Неда Бакстера…

Постойте! А почему сейчас, подумалось Джеффри, когда рассудок вновь вернулся к нему, он все еще продолжает видеть перед собой это мерзкое лицо?! Ведь вместе с безумием должны пройти и ведения. Впрочем, лицо Неда, что он сейчас видит перед собой, мало похоже на видение. Это реальное лицо, реального человека!

Чтобы как-то разобраться с полной неразберихой, творящейся в его голове, и прогнать глупые наваждения, Джеффри закрыл глаза, потер их кончиками пальцев, встряхнул головой и снова взглянул перед собой. Теперь он уже прекрасно понимал, что это никакое не видение и не наваждение, что пред собой он видит не кого-нибудь, а самого реального, настоящего и живого, из плоти и крови, Неда Бакстера!!!

Драббер удивлялся, как мог его враг, который, по идее должен находится в далекой Англии, оказался здесь, на Барбадосе, а мы удивимся другому. Как и почему случилось так, что к Драбберу вернулся рассудок? Как такое вообще могло произойти?! Более полный и аргументированный ответ на этот вопрос могли бы дать медицинские светила, которые, благодаря многовековому опыту и научным познаниям, могли бы как-то объяснить этот феномен. Ваш покорный слуга по этому поводу может высказать свое предположение. Существует известная русская пословица: клин клином вышибают. Нечто подобное, на наш взгляд, произошло и в данном случае. Избыточное нервное перенапряжение, через край переполнявшее Драббера, чувство ненависти и гнева к своему злейшему врагу, привело его к некому психологическому надлому в его психике. За многие годы, проведенные в Тауэре, не было такого дня, чтобы он не желал поскорее увидеть своего главного обидчика, уцепиться руками в его мерзкое горло, и никто не мешал бы Джеффри душить, терзать, рвать его! Увы, но миг желанного возмездия все никак не наступал и именно это чувство обиды и несправедливости, надломило его.

Теперь же, увидев образ своего врага не в мечтаниях, а наяву, некий новый стресс, высочайшее потрясение и дремавшее до этого подсознание, что возмездие с этой минуты становиться отнюдь не чем-то несбыточным, а вполне реальным, и привели к тому, что в психике Драббера произошел некий обратный процесс, вернувший ему способность мыслить. Одно потрясение лишило Драббера рассудка, второе вернуло его. Нечто подобное ваш покорный слуга слышал об истории с заиканием: сильно испугавшись, человек начал заикаться. Но, пережив второй, еще более сильный испуг, он стал говорить, как прежде.

Однако, достаточно рассуждений. Вернемся к Драбберу. Не стоит описывать все то, что творилось сейчас у него в душе, все и так понятно. С все более возрастающим волнением в душе он смотрел на Неда и отказывался верить в реальность происходящего. Неужели миг возмездия, о котором он так страстно мечтал в застенках Тауэра, наконец-то настал?! Неужели перед ним действительно Бакстер?! Может это просто кто-то иной, очень и очень похожий на него? Да нет же: вроде бы именно он. Уж слишком хорошо Драббер запомнил лицо своего врага, слишком часто вспоминал о нем за все последующие годы! Однако для верности не мешало бы услышать и его голос. Голос Бакстера Джеффри ведь тоже запомнил хорошо. Каким обличительным был и его голос, и его речь, когда в театре он передавал бумаги королю и обрушивал гневные обвинения и в адрес леди Кэлвертон, и в адрес Драббера. До сих пор этот голос звучит в его ушах! Ох, и поквитается же он с Бакстером за его гнусность, ох и поквитается!

В это время Нед подошел к Большому Тому, который как раз крутился рядом, возясь со своим товаром, и вежливо обратился к нему:

— Простите, мистер, что отнимаю у вас время и отрываю от дел, но не могли бы вы ответить на интересующий меня вопрос?

Услышав этот голос, Драббер содрогнулся всем телом. Бакстер! Этот голос мог принадлежать только Бакстеру и никому другому! И хотя тогда, в театре его голос звучал твердо и изобличительно, а здесь тихо и не совсем уверенно, все же Драббер узнал его! Бакстер… Как долго ждал он встречи с этим человеком! Каким бесконечно далеким виделся ему этот желанный миг, который наконец-то наступил! Как Драбберу хотелось прямо сейчас броситься на своего врага, уцепиться в его горло, вдавить пальцы в ненавистный кадык, и давить его, давить, и еще раз давить, пока последние остатки сил не покинут это грешное тело!

— Да, господин, — отвежил Большой Том. — Слушаю вас.

Нет-нет! Удушить Бакстера он еще успеет, подумалось Джеффри. Нужно послушать, что же он спросит, а потом в результате этого выяснить, что же волнует того в настоящую минуту, что он вообще здесь делает на этом таком далеком от Англии Барбадосе?! — Все дело в том, — учтиво продолжил Нед, — что я разыскиваю своего друга Эндрю Сунтона. По моим сведениям он или был здесь, на Барбадосе, или, возможно, находиться здесь до сих пор. Я вам щедро заплачу, ежели вы сможете сообщить мне достоверные сведения о нем. Выглядит он следующим образом…

Нед принялся обрисовывать Большому Тому внешность Эндрю, а Джеффри едва не подпрыгнул от радости: и Сунтон, оказывается, здесь! Это же надо! Вот удача! Здесь же, на Барбадосе, он, Драббер, с ними обоими и рассчитается! Рассчитается сполна! Все долги им вернет, все до единого! Они, мерзавцы, взвоют, от отчаяния и страха! Нет! Удушить их сразу же и на месте, это слишком легкое для них наказание. Мгновенная смерть — это до обидного просто! Нужно сделать так, чтобы прежде, чем умереть, они могли как можно дольше намучиться и натерпеться всего, что довелось перетерпеть Драбберу! Впрочем, что гадать? Он ведь уже давно решил, как поступит со своими врагами! Зачем излишние рассуждения на эту тему?!

Большой Том долго качал головой, выслушивая собеседника, а потом лишь сдвинул плечами и сокрушенно вздохнул:

— Вы уж, простите, господин, но я что-то такого не припоминаю. Многие здесь проходят мимо меня, многих я запоминаю. Скорее всего и вашего друга запомнил бы. Но… Боюсь, что его здесь не было.

— Да уж… — В голосе Бакстера сквозило явное разочарование.

— Я действительно ищу его здесь довольно давно, и многих уже успел за это время расспросить о своем друге. Увы, но никто ничего так и не смог мне внятно ответить относительно этого вопроса. Да… Боюсь, что его вообще не было на этом острове. Во всяком случае, слаживается именно такое впечатление. Ну что же, простите, что оторвал вас от дел…

— Нет-нет! Ничего страшного! Я искренне желал помочь вам!

— Драббера поразил голос Большого Тома. Сколько заискивания, сколько деланной доброты! Никогда раньше он не замечал за этим человеком такой добросердечности. К чему бы это?! — Отныне я буду более внимательным, и кто знает: возможно, ближайшим временем может случиться так, что по вашим приметам я смогу узнать вашего друга. Как в таком случае я смогу сообщить вам эту радостную для вас весть?

— Это очень просто, — спокойно ответил Нед. — Я остановился вон в том доме. Видите? — Он указал на расположенный неподалеку небольшой двухэтажный домик. — В номерах на втором этаже я снимаю комнату. Спросите мистера Неда Бакстера. То есть меня. Я буду рад любому сообщению, касаемо мистера Сунтона. Искренне благодарю вас, что вы изъявили желание мне помочь.

— Непременно помогу, господин Бакстер! Непременно! Если, конечно, увижу вашего друга. Надеюсь, что вы не пошутили относительно щедрой платы за эту услугу?

Нед подозрительно посмотрел на торговца и ответил на этот раз уже не тихим и неуверенным голосом, а твердым и решительным:

— Если сведения будут действительно достоверные, то не пошутил, а ежели… В обратном случае не советую вам разыскивать меня.

И Нед уверенной походкой последовал дальше, проходя мимо Драббера, он взглянул на него и тот в первый момент даже растерялся. Уж больно не хотелось тому в такой момент представать перед лицом своего врага в таком не приглядом виде. Он мечтал увидеть другую ситуацию: Бакстер в тряпье и лохмотьях, грязный и небритый, воет от безысходности в застенках тюрьмы, а гладковыбритый, чистый и опрятный, в блистательном наряде Драббер заходит к нему в камеру и насмехается над ним! Все должно быть так, а не иначе! Не должен Нед видеть своего оппонента в таком жалком виде! Не должен!

Однако тот лишь только скользнул по Драбберу взглядом и ушел прочь. С облегчением в душе Джеффри понял, почему тот не узнал его. Дело не только в этом тряпье, служащим лучшей маскировкой. Под такой буйной растительностью на лице Нед вряд ли мог разглядеть лицо Драббера, которое он помнит только лишь гладковыбритым и никаким иным! Разве мог Нед, глядя на сидящего на земле оборванца, представить, что перед ним некогда блистательный господин Джеффри Драббер, который был всего лишь в шаге от того, чтобы стать первым человеком в Англии?!

Движимый азартом охотника Деффри поднялся, собираясь пойти вслед за Недом, но тут же услышал за спиной голос Большого Тома:

— А ты куда собрался, бездельник?! Если уже отдохнул, то давай таскай мешки снова! Нечего время зря терять!

Все мысли Драббера сейчас были заняты главным врагом всей его жизни, поэтому в такую минуту его меньше всего интересовал Большой Том, а уж тем более его мешки. Совершенно никак не реагируя на слова торговца, он поспешил вслед за Недом. Однако, не успел сделать и двух шагов, как ощутил на своем плече руку Большого Тома, который так сильно сдавил его, что бедолага едва не взвыл от боли.

— Это что же ты, паршивец, хозяина-то своего не слушаешь?!

— Угрожающий голос торговца был под стать его грозному виду.

— Хочешь, чтобы я наказал тебя, пустоголовая твоя башка? Живо таскай мешки! Кому говорю?!

И здоровяк с такой силой толкнул Джеффри к мешкам, что тот не устоял на ногах и упал. Да так неудачно, что уткнулся лицом прямо в мешок с мукой. Легкое белое облачко покрыло белым налетом плечи, спину и грудь бедолаги. За лицо же и говорить нечего: оно все было перепачкано мукой!

С этой минуты главным врагом Драббера на этой земле был Большой Том. Желание отомстить ему было столь огромным, что Джеффри буквально задыхался от гнева, не зная как именно поступить с этим негодяем. Ведь дело не только в этом грубом толчке.

Мы уже говорили о том, что и раньше бедолага понимал все, что с ним происходило. Просто он взирал на все это как бы со стороны, безучастно и безропотно. Теперь же, имея возможность не только мыслить, но и выражать свои эмоции и возмущения, он не мог задаться естественным вопросом: по какому праву эта жирная свинья относиться к нему как к рабу?! К нему, к Драбберу! К человеку, который в свое время был одним из богатейших и влиятельнейших людей в Англии! К человеку, который едва ли не стал правителем Англии! И такого человека эта жирная свинья заставляет таскать мешки, да еще и кормит за это такой тухлятиной?! Драббер взглянул на валяющийся в пыли кусок недоеденной им солонины, где, кроме соли, казалось, и есть-то было нечего, вспомнил как он совсем недавно давился, силясь проглотить эту безвкусицу, и вмиг понял, как он сейчас поступит с этим мерзавцем. Физически осилить эту гору не только жира, но и мышц, он вряд ли сможет. Пронзить его шпагой? Но где ее взять? Нет! Он поступит иначе! Драббер вспомнил о своем главном оружии, которым он всегда пользовался. А заодно и проверит: не вернулись ли к нему вместе с разумом и его гипнотические способности, которые всегда выручали его в самых невероятных ситуациях?! Ох, как бы они ему снова бы не помешали! Вот если бы все подтвердилось!

Большой Том тем временем позабыл о своем работнике и, глядя вслед удаляющемуся Неду, стал рассуждать вслух:

— Так, говоришь, плата будет щедрой? Мда-а-а… Это хорошо, что щедрой. Значит денежки у тебя, мил человек, имеются. Это хорошо… Нужно нанести тебе визит. Только не днем, а ночью…

Эти слова еще больше раззадорили Драббера. Этот мерзавец задумал преступление, и вместо того, чтобы скрывать это, рассуждает о своих планах при Джеффри так, словно рядом находиться ни человек, а кошка или собака, которых можно не стесняться и ни коем образом не опасаться. Впрочем, что здесь удивляться: Большой Том действительно относиться к нему, к Драбберу, как к вещи. Как к кошке, или собаке, или как к какому-то предмету! Ну, погоди, жирная свинья, сейчас ты за все заплатишь!

Именно такие мысли переполняли сейчас Джеффри. И не только такие. Он еще не полностью осознал, что же именно задумал Большой Том по отношению к Бакстеру, но и не исключал того, что тот задумал убить Неда, чтобы завладеть его деньгами. И это еще больше раззадорило Деффри! Бакстер принадлежит ему, Драбберу, и только ему! С ним должен поквитаться именно он, Драббер, и никто другой! Эта жирная свинья должна поплатиться за то, что сует нос не в свои дела!

В это время Большой Том, видя, что Нед скрылся в толпе, вновь повернулся к Джеффри, и, заметив, что тот не таскает мешки, как он этого ожидал, а просто стоит, уставившись на него, сильно изумился:

— И ты, бездельник, до сих пор торчишь на одном месте без дела, в то время, когда столько мешков нужно еще перетащить?! Ах, ты ж, мерзавец! Ну, ты сейчас у меня получишь!

И торговец уже направился к Драбберу, чтобы наградить его увесистой оплеухой, однако резкий и властный окрик «Стоять!» заставил его застыть на месте. Этот окрик принадлежал не кому- нибудь, а тому, кто совсем недавно молчаливо и безропотно исполнял любое его, Большего Тома, приказание! До этого момента он никогда не слышал из уст этого Божьего человека ни единого слова! Разве что иногда из них срывалось какое-то непонятное ворчание, больше похожее не мычание или невнятный болезненный стон. Торговец вообще считал своего работника немым и вдруг такая перемена! Оказывается, тот не просто умеет говорить, а еще как говорить! Чего только стоит один этот окрик! Причем, какой окрик! Приказной, повиливающий! А каким тоном он был произнесен! Властным, уверенным, не терпящие возражений! Такой тон не присущ тем, кто таскает мешки. Он даже не совсем подходит для тех, кому таскают мешки. Такой тон больше подходит тем, кто властвует миром, кто вершит человеческими судьбами.

Большой Том вдруг почувствовал, как страх закрадывается ему в душу. Животный страх, все пронизывающий, проникающий в самые отдаленные уголки души. И причиной этому был отнюдь не решительный голос его недавно безропотного работника, а его взгляд. Да, именно взгляд! Страшный и парализующий, леденящий душу и сердце, взгляд, от которого невозможно было ни спрятаться, ни укрыться. Торговцу хотелось отвести глаза в сторону, избавить себя от этого сумасшествия, однако с еще большим ужасом он начал понимать, что не может этого сделать! Какая-то неведомая сила, которой просто невозможно было сопротивляться, заставляла его неотрывно, буквально не мигая при этом, смотреть в глаза этого загадочного оборванца, и внимать каждому его слову и движению.

— А с чего ты взял, кусок передвижного бесформенного жира, — злобно, сквозь зубы процедил Драббер, — что я обязан таскать для тебя мешки. Ты, который со всеми своими вонючими потрохами не стоишь и одной-единственной волосинки на моей голове. Ты, об которого я бы в свое время побрезговал даже ноги вытереть, или подтереть тобой свой зад после того, как справил бы большую нужду. Ты, который должен благодарить небо за то, что я стою рядом с тобой, и имеешь счастье смотреть на меня! И вдруг ты требуешь от меня, чтобы я таскал тебе мешки?! Пришло время расплаты, жирная свинья! Бери мешок!

Как в свое время Драббер, внутренне понимая, что с ним происходит, все же безропотно выполнял, все, что ему велели, так и теперь Большой Том, чувствуя отвращение к мешкам, и понимая, что повиноваться воли этого оборванца — это просто бред, тем не менее, подошел куче мешков, взял один из них на плечо, и замер в таком положении, ожидая дальнейших приказаний. Они последовали незамедлительно:

— Ступай за мной животное!

Каждой на рынке был занят своим делом, однако многие, невзирая на это, обратили внимание на странную картину. Впереди твердым шагом шел знакомый всем оборванец, причем, шел с видом хозяина положения, а за ним, с мешком на плече, мелко семенил Большой Том, которого все привыкли видеть надменным и самолюбивым. Однако сейчас он больше был похож на мелкого клерка, пытающегося из кожи вон вылезть, чтобы угодить своему начальнику. Некоторых настолько потрясло увиденное, что они, поручив свои дела другим, увязались вслед, за этой странной парочкой, соблюдая при этом разумное расстояние. И вскоре были вознаграждены за свое любопытство, став свидетелями совершенно потрясшего их действа. Правда, они, наблюдая за всем издалека, не слышали, что говорили эти двое, однако, того, что они увидели, было достаточно для того, чтобы открыть от удивления рты.

Подойдя к берегу, Драббер приказал Большому Тому остановиться. Тот застыл на месте, все еще продолжая держать на плече тяжелый мешок.

— Ну, что, свинья?! Пришло время за все заплатить! — Драббер смотрел на него в упор, не отводя в сторону глаз. — На мой взгляд, кусок протухшей солонины — недостаточная плата за то, что мешки для тебя таскал не кто-нибудь, а сам Дежффри Драббер. Мне кажется, было бы более справедливей, если бы за все это ты заплатил своей жизнью. Я ведь прав, да?

— Да… — Сонным и покорным голосом промямлил торговец, и сам ужаснулся того, что сказал.

— Вот и хорошо! — Спокойно ответил Драббер, словно другого ответа он и не ожидал. — Умереть по моему приказанию — это большая честь! Гордись, тем, что ты сейчас пойдешь на смерть ради меня! Ты ведь рад этому, правда?!

— Очень рад, мой господин! Очень рад!

Большому Тому хотелось выть от страха и ужаса, понимая, что сейчас произойдет, однако он был не в силах руководить своими действиями. Другая, более мощная сила, властвовала над ним.

— Ты сейчас пойдешь в воду, свинушка ты моя полненькая, — продолжал твердить Драббер. — Ты будешь идти до тех пор, пока не скроешься под водой. Ты ни при каких обстоятельствах не должен бросать свой мешок! Умиряя, ты должен покрепче прижать его к себе и все время мысленно твердить не переставая: «Хочу умереть! Я заслуживаю эту смерть! Я, жалкий навозный червяк, посмел заставить таскать мешки самого Джеффри Драббера! Такое свинство не должно остаться безнаказанным!» Иди! Иди и умри с миром!

В эту минуту торговец был похожий, на кролика, попавшего под гипноз удава. Бедолага пищит от страха, понимает, что его ждет, и в то же время сам, сам! лезет в пасть рептилии! Нечто подобное происходило сейчас и с Большим Томом. Он понимал, что идет навстречу верной гибели, уста его беззвучно кричали: «Нет! Я не хочу умирать!», вся его душа противилась против того, что происходит, но в то же время он сам, добровольно, шел все дальше и дальше вперед, с мешком на плечах, пока вскоре окончательно не скрылся под водой. Те, кто пошел следом за этой странной парочкой, и укрылись невдалеке, наблюдая за всем происходящим, поначалу отказывались верить в реальность увиденного. Им все это казалось неким розыгрышем, который вскоре непременно закончиться. Может все это, думали они, Большой Том сделал ради того, чтобы выиграть у своего работника какой-то глупый спор или какое-то необычное пари, возникшее между ними. Не может же он бесконечно долго находиться под водой. Сейчас ему начнет не хватать воздуха, и он непременно вновь выбежит на берег!

Однако все разумные и неразумные временные сроки давно миновали, а Большой Том все не появлялся. Вскоре стало совершенно очевидно, что он утонул. Самые нетерпеливые из наблюдавших первыми помчались назад на рынок, чтобы поскорее сообщить другим об увиденном. Видя это, за ними помчались и остальные. Один только Драббер остался стоять на берегу. Он ликовал в душе! К нему вернулся разум, к нему возвратился гипнотический дар! Теперь для него начнется другая жизнь! Ох, как много он теперь совершит!

Перво-наперво нужно заняться этим мерзавцем Бакстером. Ему тоже, как и Большому Тому, нужно заплатить по долгам. Но с тем он поквитается по-другому. Такая смерть — это просто подарок для Неда! Нет! С ним он поступит иначе! И свою месть он не будет отлаживать на потом! К ее реализации он приступит уже завтра! Впрочем, нечто нужно сделать уже сегодня. Прямо сейчас!

Нед тем временем продолжал поиски Сунтона, совершенно не подозревая, какая страшная опасность над ним нависла.

II

Нам не дано предугадать, что с нами произойдет в будущем, в следующем, к примеру, году, на будущей неделе, завтра, через час и даже через мгновение. Годами, десятилетиями, всю свою сознательную жизнь мы живем зачастую в одном доме, допустим родительском.

Садимся кушать за один и тот же стол, с наступлением ночи направляемся в знакомую с детства спальню, и роняем свое усталое тело на такую привычную и бесконечно родную и уютную постель. С первыми лучами робкого утреннего солнца, возвестившими o рождении нового дня, мы вновь окунаемся в привычную для нас атмосферу, нас вновь окружают привычные предметы, знакомые люди, волнующие нашу душу дела. Так было вчера, так происходит сегодня, так, вне всякого сомнения, будет и завтра. Непременно будет! Поскольку нет никаких предпосылок к тому, чтобы что-то в будущем изменилось. Да мы, собственно говоря, и не хотим этого! Нас вполне устраивает то, что мы имеем на данный момент, и уверены, что так будет всегда.

Однако в один прекрасный момент может все, совершенно неожиданно для нас, перевернутся с ног на голову. До боли привычный уклад нашей жизни в один миг будет нарушен, и дальше начнется то, чего мы меньше всего ожидали.

Нечто подобное произошло и с миссис Каннингем. Пусть дом, в котором она жила, был отнюдь не родительским, и пусть жизнь ее там также была, из-за сложных отношений между супругами, далеко не безоблачной, но все же. В привычной постели и спалось сладко, на любимом месте за семейным столом и пища казалась вкуснее, тенистые дорожки в саду виделись такими уютными и такими родными, а все вокруг напоминало о лучших днях ее жизни. Казалось, что это было еще вчера. Вот по этим аллейкам сада она вела за ручку крошечную дочурку, которая делала первые шаги в своей жизни. Это нехитрое, казалось бы, занятие у маленького человечка долго не получалось. Всякое движение, которое в случае удачного его завершения, можно было бы окрестить словосочетанием «сделать шаг», заканчивалось неуверенным пошатыванием и непременным касанием земли пятой точкой.

Как радовались они с мужем, когда этот первый шаг, пусть и неуверенно, но все же был сделан. Каким счастьем светились глаза человека, которого она тогда безумно любила, подхватившего после этого на руки маленькую дочурку, и поприветствовавшего ее с первым в ее жизни успехом. Как нежно он затем обнял жену, как заботливо прижал к себе, и как долго затем они, давясь смехом и, радуясь, смотрели, как взбодрившаяся Джейн, принимала все новые и новые попытки повторить свой успех. Какие счастливые были те минуты!

Но затем все стало меняться, притом кардинальным образом. Нет, это не были те перемены в жизни человека, с которых мы предварили этот рассказ, и которые в один миг все резко меняют в жизни человека. Нет. Все оставалось, на первый взгляд, как и прежде: все тот же дом, все та же обстановка вокруг, тот же стол и та же постель. Только вот отношения между супругами, и, как следствие, вся атмосфера в доме, были уже далеко не теми, что были в дни, когда Джейн делала свои первые в жизни шаги. Как сильно изменился за это время Джозеф! Эта разительная перемена не просто смущала желавшую сохранить семейный уют и свое женское счастье миссис Каннингем. Она просто поражала ее! Как так могло случиться, что некогда такой милый, нежный и любящий человек, пусть и не в одночасье, а постепенно, но все же, в конце концов, стал злым, раздражительным и холодным к ней?

Памятуя услышанный когда-то афоризм, уверяющий, что именно женщина является хранителем домашнего очага, она поначалу терзалась мыслю: не сама ли она виновна во всем происходящем? Возможно, ею что-то было упущено, недосмотрено, что и дало в последствии трещину в семейных отношениях? Как ни старалась она еще более, чем прежде, предупредить любое желание мужа и ублажить всякую его прихоть, ничего это не давало. У него просто-напросто не хватало времени ни на нее, ни на семью. Он весь целиком был поглощен заботами, приумножением своего, богатства. Только тогда миссис Каннингем поняла, в чем крылась причина охлаждения в их отношениях. Желтый дьявол, проще говоря, золото. Вот на что некогда любящий муж и отец променял жену и дочь.

Понимая, что пока не поздно нужно как-то спасать положение, Элизабет пытается поговорить с мужем по душам, но только напрашивается этим на грубый окрик, весь смысл которого сводиться к совету не вмешиваться в его личные дела. Дальше больше. Элизабет стала замечать, что ее благоверный окружил себя такими темными личностями, один взгляд на которых уже красноречиво говорил о том, чем эти люди занимаются. Дальнейшие события дали повод для раздумий: а не грешит ли всеми уважаемый господин Каннингем организацией всевозможных преступлений, и даже убийств, для достижения своих далеко идущих планов?! А когда любопытной Элизабет вскоре стает известно, тщательно скрываемое от всех ее мужем, обстоятельство, что в подвалах своего дома он устроил небольшую тюрьму, где его личный палач не брезгует и пытками, тогда она еще более убедится, что положение вокруг нее становиться еще более серьезным. Очередная попытка образумить мужа заканчивается еще большим его гневом, и едва ли не полным разрывом всех отношений. Только и того, что они продолжали жить под водной крышей, а дальше…

Впрочем, иногда на фоне серых туч семейных отношений иногда проскакивал лучик какого-то потепления. Хотя это отнюдь не говорило о том, что глава семейства пересмотрел свое отношение к домочадцам, осознал, что был не прав, и исправился в своем поведении. Нет! Это было далеко не так! В такие редкие минуты он руководствовался не столько чувствами души, сколько тела, если такое определение здесь уместно. Устав от долгого воздержания в интимном плане, он иногда вспоминал о таком понятии, как исполнение супружеских обязанностей. Однако, стоило ему лишь только снять с себя сексуальное напряжение, он тут же переставал замечать жену, как таковую. Дела и заботы вновь стояли для него на первом, втором, третьем и даже на десятом месте. В этом долгом списке места для жены никак не находилось.

А вскоре исчезли и эти редкие лучики потепления. Всем своим женским чутьем Элизабет сразу же почувствовала, что причиной тому отнюдь не пропавший интерес ее благоверного к любовным утехам. Судя по его самодовольному виду, приподнятому настроению и гримасе полнейшего удовлетворения всем и вся, что властвовала на его лице, Элизабет сразу же поняла, в чем суть дела, и что, вернее кто является причиной того, что в последнее время муж перестал к ней проявлять «постельный» интерес. Это читатели-мужчины, и то некоторые, могут в этом моменте недоуменно развести руками, мол, а как она догадалась? Читатели-женщины на этот сверх наивный вопрос ответят лишь снисходительно-загадочной улыбкой, и не более того. Уж кто-кто, а они прекрасно умели раскусывать в этом плане нашего брата-мужика во все времена и во всех странах. И как бы мы не били себя в грудь и не клялись, мол, «Я ни-ни!», как бы не объясняли свой поздний приход домой, или всеночное отсутствие, массой самых разнообразных причин, как бы ни напускали на свое лицо мину ангельского без грешника, наши благоверные, подбочась и сурово нахмурив брови, поглядывая вокруг, подыскивая подходящий предмет, который вскоре мог бы более подойти им для задуманного, только ехидно посмеиваются, да покачивают головой: мол, красиво же ты, милок, врешь!

Элизабет также понимала, что нужно что-то предпринимать, чтобы спасти семью и не потерять мужа окончательно. Она отдавала себе отчет в том, что должна как-то действовать, переходить, образно говоря, в наступление. Однако, все в итоге вышло так, что она сама оказалась жертвой наступления. Когда Каннингем однажды заявил, что желает поговорить с ней, она поначалу обрадовалась: сейчас все, возможно, проясниться. Не исключено, что он хочет излить ей душу. Возможно, он осознал все, понял, что поступает по отношению к семье неверно, и даст слово, что все у них отныне будет хорошо. Но вместо этого услышала то, что меньше всего ожидала услышать. Какая-то требующая лечения болезнь, какая-то необходимая для поправки здоровья поездка, какой-то Бог весть где находящийся Барбадос… Поначалу ей казалось, что муж неудачно шутит, или как- то по-особому зло ее разыгрывает. Но потому, настолько серьезным он был, говоря все это, и потому, настолько твердым, не терпящим возражения, был его голос, она поняла: все это очень и очень серьезно!

Услышанное настолько поразило ее, что первым ее желанием после этого было: послать ко всем чертям муженька вместе с его Барбадосами и якобы благоприятными для ее здоровья климатами, властвующими там. Однако, окаменелое от перенапряжения лицо главы семейства и его потрясающий по силе взгляд, не терпящий каких бы то ни было возражений, красноречиво свидетельствовал о том, что в такую минуту ему лучше не стоит перечить. Впрочем, никто поначалу ей не запрещал этого делать, однако богатый опыт взаимоотношений с мужем недвусмысленно внутренне подсказывал ей, чем все это может закончиться. После случая с Сунтоном Элизабет стала бояться мужа. Она стала понимать, что, имея дело с таким страшным человеком, как Каннингем, даже обычная домашняя семейная ссора может для нее закончиться более чем плачевно. Ведь и Сунтона она знала, как богатого и уважаемого человека, с мнением которого многие считались. А Каннингем повелся с ним как с чернью, не побоялся заточить того в подземелье своей тюрьмы, отдать его в руки палача. И где гарантия того, что он не поступит и с ней так же, как и с Эндрю, в случае, если она чем-то прогневит этого не терпящего возражений человека? А что если она сегодня откажется от поездки на Барбадос, а завтра тайком от других будет упрятана в ту же камеру, в которой в свое время томился Сунтон? Ведь и Эндрю, настолько понимала Элизабет, ее муж упрятал туда скрытно, тайком от всех. Не получиться ли и на этот раз удручающая своим цинизмом и жестокостью ситуация: домочадцы с ног собьются, разыскивая ее, внезапно пропавшую, везде, а она в это время будет сидеть под семью замками в подземелье дома, в котором раньше была хозяйкой?!

Но не только боязнь Каннингема и последствий ее отказа в ответ на его предложение, заставили ее не отказаться от этой поездки. Все дело в том, что в последнее время Элизабет все чаще стала страдать от одного из недугов, который хотя и медленно, но прогрессировал, однако до поры до времени она предпочитала умалчивать об этом перед мужем, поскольку стеснялась заводить об этом разговор. Речь- то ведь должна была пойти о сугубо женской болезни, и одна только мысль о том, что ей придется вести разговор на столь щекотливую и очень личную тему с представителем противоположного пола, пусть даже этот человек и является ее мужем, несказанно пугала ее. По ее мнению муж должен был считать ее вполне здоровым человеком. И вдруг это неожиданное заявление, что она нуждаешься в лечении! Откуда ему стало известно о ее болезни?! Не демонические ли силы подсказали этому столь же демоническому человеку, что именно скрывает от него его жена? Впрочем, даже без вмешательства этих сил Элизабет знала, что Каннингем окружил себя сворой отчаянных слуг, больше похожих на головорезов, которые являлись его своего рода глазами и ушами, следящими за всеми, кем тот интересуется. А не следят ли такие глаза и уши и за Элизабет? Возможно, кто-то из домашних тайком наблюдает за ней и знает, или догадывается о ней то, о чем она даже законному супругу боится признаться.

Как бы там ни было, Элизабет решила ехать. Будет что будет! Коль на этом так настаивает муж, коль климат там действительно, судя по рассказам, благоприятный и, возможно, он-то и излечит ее от столь неприятной болезни. Смущало только одно: расставание с Джейн. Она так страстно любила дочь, что даже день, который будет проведен в разлуке с ней, уже сейчас казался ей вечностью. Джейн тоже поразила это неожиданное известие об отъезде матери, но отец сурово наказал, что будет именно так, как он сказал, а Элизабет, чтобы сгладить конфликт, а заодно и успокоить дочь, попросила ее не волноваться. Возможно, эта поездка действительно необходима, убеждала она дочь. А что, если там действительно благоприятный климат, благодаря которому Элизабет сможет поправить пошатнувшееся в последнее время здоровье? И хотя дочь едва сдерживала слезы, чтобы не расплакаться от мысли, что вскоре между нею и матерью станет безрадостный и печальный образ разлуки, в конце концов, все закончилось тем, к чему и шло: Элизабет отправилась по ту сторону океана.

То, что в этой затеи Канненгема не все чисто, подтвердилось даже раньше, чем они прибыли на Барбадос. Внезапное исчезновение посреди плавания слуги, приставленного к Элизабет мужем для того, чтобы тот и охранял, и присматривал за ней, и помогал ей, было более чем загадочным. Все-таки корабль — это такой себе замкнутый мирок, где все, казалось бы, были на виду. И вдруг совершенно неожиданно пропадает бесследно человек, которому перед этим никто не угрожал, который не был замечен ни в каких конфликтах и потасовках! Повторим: пропадает абсолютно бесследно, хотя вокруг океан, и он не мог никуда ни сбежать, ни еще каким бы то ни было образом улизнуть из корабля. А в том, что на судне его нет, в этом Элизабет после долгих и безуспешных поисков и расспросов, уже не сомневалась.

Долгими бессонными ночами, прислушиваясь к мерному плеску волн за бортом, она, задумчиво глядя в полумрак, мучила себя вопросом: что бы это значило? Пропажа ее слуги и телохранителя не казалась ей случайной. Она была почти уверенна, что за этим что-то стоит. Возможно, так было спланировано заранее? А что, если чья-то повелевающая рука давно предначертала примерно следующий план: первым исчезает Джек, второй служанка миссис Каннингем Дорис Хаттон, третьей… Следующей жертвой должна стать она сама! Эта догадка была настолько обескураживающей и настолько, по мнению Элизабет, вполне вероятной, что ей даже стало не по себе. Ведь может быть, что этим невидимым, но всемогущим постановщиком этого действа был ни кто иной, как ее благоверный муж! И он же, таким вот хитрым путем решил избавиться от надоевшей ему жены! От этого человека можно было ожидать всего, поэтому Элизабет и опасалась, что все в итоге все может получиться именно так, а не иначе.

Но изменить что либо она теперь уже не могла, поэтому и отдала себя на волю проведения. Будет, что будет! Иного выхода в сложившейся ситуации она не видела. Даже если все обстоит именно так, как она предполагает, и на судне находиться некто, кто уже отправил на тот свет ее слугу, а теперь ждет удобного момента, чтобы отправить туда же и ее саму вместе с Дорис, все равно противопоставить что-либо ему она, увы, не могла. Ведь не было никакого сомнения, что свой удар он нанесет скрытно и внезапно.

Поэтому всю оставшуюся часть плавания она прожила в ожидании и страхе, предчувствуя, что все должно произойти еще до того, как корабль прибудет к Барбадосу.

Однако, как это не показалось странным внушившей себе Бог весть что, миссис Каинингем, к конечному пункту назначения судно прибыло без каких то особых происшествий. Оставшаяся часть плавания прошла тихо и спокойно, и когда корабль наконец-то бросил якорь у берегов острова, Элизабет была даже слегка озадачена: что же ей дальше делать? Решив, что раз все так благополучно завершилось, то все ее страхи, это, возможно, плод ее же воспаленного воображения, а пропажа слуги всего лишь какая-то нелепая случайность. Ведь не исключено, что, выпив лишку после ночных посиделок за бутылкой крепкого напитка со своим новым дружком на корабле, он потерял бдительность, стоя у борта и наблюдая за океаном, сделал какое-то неосторожное движение и свалился в пучину. А что: ведь такое вполне могло случиться?! А она, глупая, придумала целую гору всевозможных страхов!

Облегченно вздохнув и утешив себя тем, что теперь все будет хорошо, миссис Каннингем в сопровождении Дорис отправилась во дворец губернатора острова, чтобы разыскать там Ричарда Брнели, которому было адресовано письмо, находящееся при ней. Судя по словам мужа, этот господин занимал какой-то важный пост при губернаторе и он, дескать, непременно позаботиться о ней, похлопочет о жилье и питании новоприбывшей. Одним словом, благодаря этому человеку, Элизабет будет чувствовать себя на новом месте, как дома. Каковым же огромным было удивление нашей героини, когда на все ее расспросы о Ричарде Бренли, все удивленно сдвигали плечами и говорили, что впервые слышат о таком. Поначалу разволновавшаяся путешественница считала, что это какое-то недоразумение и вскоре все неприменнейшим образом проясниться, однако, чем больше и настойчивей она разыскивала этого господина, тем больше убеждалась, что ей ни при каких обстоятельствах не удастся его найти. И дело вовсе не во временной отлучке этого человека, или еще в какой-то банальной, но вполне разрешимой причине. Весь ужас ее положения состоял в том, что Ричарда Бренли вообще не существовало на этом острове! В этом теперь уже не было никакого сомнения!

После долгих и бесполезных поисков, перед миссис Каннингем встал вопрос, над которым она раньше не задумывалась: что же делать дальше? Раньше она не видела необходимости утруждать себя подобными размышлениями. Она была уверена, что этот Бренли всецело позаботиться о ней, и никаких проблем, а уж тем более неразрешимых и тупиковых ситуаций и трудностей, она на этом острове испытывать не будет. И вдруг такой неожиданный поворот событий… Был бы еще рядом Джек Брефф, возможно все было бы по иному. Тот хотя и являлся номинально слугой, однако Элизабет знала его как необычайно энергичного, смелого и непоседливого человека. Каннингем поручал ему самые ответственные задания, будучи абсолютно уверенным, что тот непременно справиться с ними. Вот и сейчас, думалось Элизабет, Джек непременно что- нибудь придумал бы. Увы, но его, скорее всего, уже нет в живых, поэтому выкручиваться ей придется самой. Правда, рядом с ней еще была и Дорис, однако она во всем слушалась свою госпожу, а рассчитывать на то, чтобы та сама проявила какую-то активность, не приходилось.

Успокоившуюся было Элизабет вновь начали терзать муки сомнений: пропажа Бреффа, а теперь вот непонятное отсутствие Бренли… Что за всем этим стоит? Не звенья ли это одной цепи? Не подтвержденье ли это того, что против нее что-то задумано? Ведь если пропажу Джека еще можно как-то объяснить, то как можно понять то обстоятельство, что у нее есть письмо к некому Ричарду Бренли, который, по уверениям мужа, занимает весьма важный пост при губернаторе? Губернатор же, при личной беседе с миссис Каннингем, уверял, что человек с таким именем ни сейчас, ни когда- либо раньше, не занимал в его дворце какой бы то ни было пост. Что из этого получается? Муж или сознательно обманул ее, или же сам стал жертвой обмана со стороны тех, кто уверял его в лечебном свойстве климата Барбадоса, и о присутствии на острове этого Бренли, который, якобы, присмотрит за его женой. Если это обман мужа, то зачем он его сделал? А коль обманули его самого, то какую со всего этого личную корысть имеют сами обманщики?

Как бы там ни было, но после долгих раздумий Элизабет решила вернуться в Лондон. Отправившись в порт в сопровождении Дорис, миссис Каннингем была уверена, что там ей непременно посчастливиться узнать что-нибудь о первом же, отправляющимся к берегам Англии, судне, на котором она и возвратиться благополучно домой. Однако с ней сыграло злую шутку то обстоятельство, что она раньше почти никогда не бывала в портах, поэтому