Semejnyj vopros v Rossii. Tom I. Kniga 1: Russian Language

Автор Vasilij Rozanov

Книга "Семейный вопрос в России" - фундаментальный труд В.В.Розанова. Проблемы семейной жизни и пола, считал он, впервые стали в его книге предмета философского исследования. Но это одновременно и публицистическое, и своеобразное социологическое, а порой и художественное произведение. Розанов включил в него огромный жизненный и литературный материал, в том числе полемику, вызванную его публикациями. В центре раздумий писателя темы: "Дети и родители", "Мужья жены", "Развод и понятие незаконнорожденности", "Холостой быт и проституция" "Закон и религия" и др.

Vasilij Rozanov - Semejnyj vopros v Rossii. Tom I. Kniga 1.

• Язык: Русский
• Издатель: Glagoslav Epublications
• Дата выпуска: 18 мар. 2014 г.
• ISBN: 9781784370701

Предварительный просмотр книги

15

<ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ>

Семья никогда не делалась у нас предметом философского исследования, оставаясь темой богатого художественного (беллетристического) воспроизведения, поэтического восхищения, наконец, - шуток, пародий и чем дальше - тем больше переходя в пищу последних. Таково явное, enface, к ней отношение. Позади, в темном фоне, стоит странное к ней недоброжелательство ли или недоверие, сомнение о ее силах и плоде: женщина - это причина греха человеческого, внимание к ней - недоброкачественно, любовь - обольстительное и тем более опасное ощущение, сладкий яд искушения; дети, плод сближения, уже с самого рождения - осуждены. И только молитва очистительная над роженицею смывает, очищает грех появления человека на земле. При этом мало замечается следующее. В то время, как наши радости enface семьи самое большее если доставляют удовольствие чтения семейным людям, - печальный и унылый на нее взгляд из-за спины, будучи менее видимым, видимым только в немногие минуты начала семьи (заключение брака) или окончания ее (развод), в сущности, кратким и веским своим суждением определяет ее судьбы, течение, всю нормировку. Удивляться ли, что ноты уныния, прозвучавшие aufond (в основе (фр.)) явления, в самом его начале, отдают унынием потом и до последних уголков семьи. Счастлива та семья, которая по свойствам мужа и жены, по удаче - ибо непогрешительное предвидение тут невозможно - их взаимного сложения, вышла счастлива. Она нежится в парах собственного благоухания. Я повторяю - собственного: это необходимо. Но горе, если ее постигла судьба Улисса после Трои, - бури, лукавство, случайности, препятствия, - живые обстоятельства всего живого. Тогда унылый голос из-за спины выдвигается во весь рост. Он звучит отходную: люди погибли, и навсегда, люди, иногда в обеих сторонах здоровые и нравственные (см. в I томе, письма г. Геннадия Ел-ва), иногда порочные, но только в одной стороне, при цветущем нравственном здоровье другой (см. поразительное письмо Анны С-н). Об них - нет суждения. В их судьбу - нет вглядыванья. Несчастные получают судьбу утопленника в стихотворении Пушкина:

И от берега крутого

Оттолкнул его веслом...

И мертвец наш поплыл снова

За могилой и крестом.

Судьба эта ужасна. И поразительнее всего, что само общество как будто стало на защиту своей темницы. Увы, поэзия и беллетристика пела прекрасное. Но едва случалось несчастие, как вся сила любви к прекрасному обрушивалась, преобразившись в черную ненависть, именно на тонущий-то корабль:

И от берега крутого

Оттолкнем его веслом, -

Пусть плывет мертвец тот снова

За могилой и крестом.

Позволяю себе маленькую переделку стиха Пушкина, потому что уж очень хорошо он выражает положение вещей. Здоровые на берегу всею силою своего здоровья и всею цепкостью за здоровье ненавидят утопленника семейного положения, в каком-то ослеплении не замечая, что он входит и останется необходимою составною цифрою в итоге общего благополучия, в картине нравов страны. Далее. В психологию внутреннюю таких семей никто не вглядывался, по крайней мере деловым образом. Напрасно высшие живописцы, как Тургенев в Дворянском гнезде и Толстой в Анне Карениной, показывали, что не все здесь мертво, что собственно потонувшая пара состоит из мертвеца и из живого, которого мертвец зажал в объятьях. Сама ошибка Толстого, бросившего несчастную Анну под поезд, при всем авторском сознании даров ее души, ее прямодушия, честности, ума -лучше всего иллюстрирует странный и темный фанатизм общества против несчастных семей. Даже гений впадал в безумный бред, видя здесь не бедствие, в которое надо вдуматься и ему помочь, а - зло, которое он ненавидел и в тайне души именовал беспутством. Анна, видите ли, чувственна, как будто сам Толстой, дитя-Толстой, 72 года назад не явился из чувственного акта. Мне отмщение и Аз воздам - будто бы слова эти звучат от Бога за преданность и последование людей Его же заповеданию: "Вкусите всех плодов земных, раститесь, множитесь; наполните землю (Быт. I), т. е. огласите ее криками радости бытия своего и согрейте нежностью и ласкою друг к другу. Да, это поразительно, что два величайшие произведения благородной литературы русской, Евгений Онегин и Анна Каренина", посвящены апофеозу бесплодной семьи и - муке, страдальчеству в семье. Мне отмщение и Аз воздам - слова, которые я отнес бы к не-рождающим, бесплодным, - печально прозвучали у великого старца с духовно-скопческой тенденцией, которая после Анны Карениной еще сильнее зазвучит в Смерти Ивана Ильича (чувство его отвращения к жене и дочери) и, наконец, станет единым на потребу в Крейцеровой сонате. Любовь каклюбование, как привет и ласка, обоих согревающая, - это грех; "тело и дух телесности - не чисты. Тогда мы, глядя на уклонение даже гениев, даже протестующих относительно всего другого, с ужасом догадываемся, что унылый голос из-за спины, звучащий редко, но фундаментально о похоронах семьи, пропитал все фибры европейского духа. Победить эту мысль невероятно трудно. Проходят годы размышления, пока наконец ум, вертящийся как белка в колесе, хватается в своем роде за ньютоновское яблоко. Это - соображение: Да с кем же в конце концов союзит унылый дух?" Лизу Калитину он погубил, Лаврецкого - также, Анну - тоже; но нет ли такого, кому бы он помог и обеспечил в пользовании всеми выгодами захваченного положения? Конечно, - это русская параллель Марты, подруги Гретхен, с которою, вы помните, прохаживается и любезничает Мефистофель. Унылый дух есть ужасный каламбурист и весельчак, и, в то время как поет панихиду Лизе Калитиной, он пьет за здравие m-me Лаврецкой и ее парижских и петербургских обожателей. Он ее не только не ведет в монастырь, но укрепляет за ней все земли Лаврецкого, его честное имя, возможную пенсию, - делает ее важною дамою и записывает в родословные книги как столбовую дворянку, добродетельную не менее, чем Рахиль и Сарра. Я говорю, что догадка эта - ньютоновское яблоко. Ибо кто же бы мог подумать, что творец Анны Карениной запутался в тенетах черного пуделя, он же Мефистофель, которому нисколько не обязательно ходить по земле в красной мантилье и в блеске пламени, но он может преспокойно переодеться в подрясник того бурсака, который, по Гоголю (Сорочинская ярмарка), перелезал через забор к своей возлюбленной Солохе. Таким образом, с распутыванием семейных узлов, именно с размышлением, отчего в Европе все так трудно в семье, около семьи, по поводу семьи, - мы входим в завязь глубочайших философских проблем. И вопрос практический становится религиозным и метафизическим, - который тем интереснее делается, содержательнее, тем сильнее волнует, чем зорче и долее мы к нему приглядываемся...

Вернусь несколько назад. Никогда поэзия и беллетристика, в силу отсутствия в них анализа и документа, в силу вмешательства здесь воображения и обольщения (своею темою) авторов, не может заглушить, подавить унылого голоса сзади, который решил: не помогайте о всем, о чем он же решил: "Это - худое явление, в корне уже греховное". Здесь нужен анализ и документ. В настоящей книге, которая стоила автору изнурительного годового труда в одной только редакционной своей части, и дана и собрана этадокументальная, доказательная сторона вопроса о семье. К ней, как к некоему архиву и психологических и социальных свидетельств, а вместе и как к почти Словарю мнений, теорий по вопросу о семье, придется долго возвращаться всякому ее исследователю.

Весы в здесь поднятых спорах, нет сомнения, склонятся и уже склоняются в мою сторону*. Читатели будут видеть, как встречена была моя мысль о разводе первоначально. В Матерьялы я не ввел только по ее обширности патетическую статью из Богословск. Вестн., принадлежащую г. Л.И.: Христианский брак. Он писал в 1899 г.: С великой грустью и болью читаю я статьи г. Розанова о браке и семье. Несомненно, намерения у автора добрые - защитить, поддержать падающую и разлагающуюся семью. Но автор не подозревает, какую недобрую услугу оказывает он семье, защищая ее такими доводами и предлагая к исцелению ее такие меры (т. е. развод). Он не догадывается, что рубит последний сук, после чего, несомненно, последует падение, отнимает у семьи то последнее, доброе и святое, чем еще она держится в настоящее время. Он средь бела дня сознательно грабит семью, безжалостно разрушает ее, разбирает это сложное здание до последнего камня. Не замечает он, как своею подобною проповедью о браке широко открывает двери тому ужасному произволу, о котором так красноречиво сам писал. Нет, не достигнуть семейного счастья, полагая его теории в основу семьи, и не сохранить брачного союза, освященного свыше властью, до гробовой доски. Положить его принципы в основу семьи - значит погубить семью. Если хотят залить землю еще большею грязью, большими стонами, большими кровавыми изъянами, то пусть сделают это. Но проклятия изрекут тому человеку всякие благородные уста. - С таким болезненным напряжением пишет автор, как бы забывая, что до моих принципов мы имели кровавые истории Скублинской, Коноваловой и tuttiquanti (им подобные (ит.)), заставлявшие содрогаться всю Россию, да и целый европейский мир; что опыт насильственной, - насильственно-принудительной для одних пар и насильственно-запрещенной для других пар, - семьи прошел весь свой круг испытания в десятивековой истории Европы, всех ее народностей, и сказал все, что мог, в свое оправдание. Это оправдание - грязь; грязь и злоба; грязь и кровь. Нарыв болящий, невскрываемый, но сквозь оболочку которого просачивается бурый гной, перемешанный с пятнами темной, зараженной крови. Сам автор, г. Л. И., в цитированной статье пишет, попадаясь в сеть, мне же расставляемую: Однажды я читал чин исповеди мирян по очень старинному требнику. В нем мое внимание невольно остановили грехи против седьмой заповеди, какие совершали миряне в то время. Здесь упоминался грех нарушения супругами супружеской верности, - далее перечислялись такие формы этого греха, какие без толковника или книги не только понять, но и представить невозможно! Человек погружался в такую бездну падения, глубины которой уже нельзя и измыслить. Как будто бы в это время дух лукавый руководил человеком, а не сам человек являлся творцом своих ужасных и омерзительных грехов. Оказывается, что не только эти грехи возможны и мыслимы для семейных людей, но и весьма часто в действительности совершаются ими и даже, может быть, они в данном случае не особенно много уступают людям неженатым (Богословский Вестник, декабрь 1899, с. 329). Я захлопываю на этом месте защелчку клетки и рассматриваю в ней попавшегося богослова. Что же он исповедует? Что всяческая мерзость, недопустимая, невообразимая, жила и пусть живет в Христианском браке (заглавие его статьи, как бы противопоставляющей христианский брак моим принципам), - только бы развода не было и сохранилось единство квартиры и паспорта. Откуда же, кем же нагнетена в семью грязь? Да вот этой самой прощаемостью снисходительного посетителя Солохи, он же и Мефистофель... Но уже начинается не одна грязь, а слезы и кровь, когда чистая сторона, не в силах будучи глотать грязи и, приходя в суд, испрашивать расторжения уз, встречает воздыхающий ответ: Ох, все согрешили! Потерпи, матушка (или - батюшка); пал Адам; почитай требники и чин исповеди: то ли найдешь, что у тебя; уж как-нибудь понеси крест, а святого таинства нарушить нельзя. Наконец, чтобы анализировать, да что же, наконец, как абсолютное sinequanоn (непременное условие (лат.)) содержится в браке, которого наш моралист никак не хочет выпустить из обладания, мы ловим его на следующих словах: "Характерно и замечательно в данном случае и следующее: если над имеющими вступить в брак совершено таинство брака согласно со всеми существующими на этот предмет мудрыми церковными узаконениями, - то по нашим законам брак считается действительным и фактически совершившимся, хотя бы брачная жизнь после этого никогда не начиналась. И, не вступая в эти (т. е. плотские) отношения, сочетавшиеся считаются мужем и женою. История показывает нам немало подобных примеров. Но никогда брака не бывает там, где эти церковно-канонические узаконения не применяются. Страсть не образует и не составляет брака, а вовлекает только человека в грех, падение, в греховное состояние" (там же, с. 310).

Конечно, автор фактически пишет истину, - но каков же ее смысл?!! Из слов Спасителя: "и будут два в плоть едину, - что Бог сочетал, человек да не разлучает, вынуто главное слово плоть, и таким образом формула эта в нашем теперешнем законе читается так: и будут два в......едино, - что Бог сочетал, человек да не разлучает". Но что же - когда плоть и супружество выгнаны, исключены, - остается? - Да остается как sinequa поп гражданское отношение, одно-фамильность, одно-имущественность, обще-юридичность! И совершенно очевидно, что мы и имеем, а автор-богослов защищает в богословском журнале так называемый гражданский брак, юридическую вещицу, но только в религиозной обработке и под религиозною номенклатурою. Я говорю, что Мефистофель - каламбурист и, когда вам кажется, что он плачет, он тут-то более всего и смеется:

Супружества как непременного отношения в европейском браке нет.

Детей как conditiosinequanоn нет же в нем.

Да и ничего вообще реального в нем нет, кроме курульных кресел председательствующих: это - conditiosinequanon.

Я говорю, - анализа не было; и настоящая книга прямо вводит нас в познание действительности. Это, так сказать, ревизионная поверка наличной действительности казначейства; и если в нем вместо золота лежат недостоверные бумажки, когда в книгах везде написано: золото в слитках, золото в монете, то это уже скорбь не ревизующего.

Приведенные цитаты писались в 1899 году, - после появления статьи: О непорочной семье и ее главном условии. Длинно, сложно тянулась полемика, захватив в отголосках почти всю нашу печать. Истина так сильно стала входить в сознание, а обвинения, предъявленные к воздыхающим о грехах мира, были столь явны, убедительны и тягостны по смыслу своему, что началось отступление по всей линии сперва консервативной печати, а наконец и богословской (см. II том), и, наконец, истину признали иерархические сферы. Всего несколько месяцев назад, когда в составе целой группы писателей - Д.С. Мережковского, Н.М. Минского, В.С. Миролюбова, В.А. Тернавцева и я вступил в покои Высокопреосвященного митрополита с.-петербургского Антония, для испрошения благословения на открытие Философско-религиозных собраний, то во время беседы, затем последовавшей, Владыко, касаясь разных вопросов, между прочим сказал, обращаясь ко мне: Ну, вот вопрос о разводе почти кончен. Мы скоро вовсе устранимся от производства его и передадим ведение дела светским судам, сохраняя за собою только скрепление окончательного результата.

Но было бы напрасно думать, что этим вопрос кончается. Нужна чистая семья Европе, а вовсе не то, чтобы она от церкви перешла в компетенцию государства. Это может составлять интерес отношений между государством и церковью, но это не интерес семьи. У семьи свое дело, своя цель, свои права, от Бога идущие, свои задачи: дети и их воспитание, супруги и их жизнь. Государство, суды могут стать такой же палкой в колесе, как были и консистории. Чем собрание чиновников лучше собрания чинов консистории? Суды и судьи могут быть прекрасны в первой четверти XX века, но ничто не гарантирует их качеств в последней четверти того же века. Да и вообще это дело - вековое, тысячелетнее, где веяния минуты и поколения ничего не гарантируют. Перевод инстанции разводящей, бывшей десять веков в руках церкви, в руки государства может окостенеть в несовершенных и подлежащих порче механизмах последнего. Опять все выиграют, кроме семьи. Опять все будут счастливы и властительны, кроме ребенка, мужа и жены, - которым почти из уст в ухо и даны все великие обетования и заветы семьи. Если эти будут в проигрыше - все дело остается проигранным; и автор этой книги имеет причины плакать. В этом отношении слова митрополита Антония, сказав мне новое, сказав даже утешительное, не сказали окончательного и открыли только перспективу новых будущих забот. Семья - aymo-кефельное (само-возглавленное, имеющее свою у себя главу) явление; древняя, первая Богу церковь на земле. И что так славно, древне, велико, священно - не может получить господ ниже себя. Фельдмаршал Суворов да не марширует под командой капрала. К совету всякого, - государства, церкви, философа, поэта, - уши семьи должны и могут быть раскрыты; и уважение семьи, охранение святого таинства брака, и должно быть, конечно, не юридическим, а нравственным и выразиться во всеобщей, - как личностей, так и учреждений, - готовности помочь, посоветовать, облегчить, во всех видах ей послужить, в случае крушения - ее оплакать; а не в этом атуканьи на семейных людей, которое до сих пор одно неслось на ребенка, мать и отца его, на супругов со стороны чиновников, полиции, но более всего - в этом нужно признаться - от оплакивающих грехи мира людей. Этих окриков на себя, ни с которой стороны, фельдмаршал семьи вправе просто не выслушивать от окружающих ее капралов.

Читатель увидит в Матерьялах к разрешению вопроса, что во всех официальных и неофициальных, во всех юридических и канонических суждениях о семье - отсутствует самая наличность семьи как нравственной и авторитетной силы, как уважаемой силы. Просто - этого не приходит в голову судящим. Об ней толкуют как о перегоняемом из губернии в губернию убойном скоте, который своих интересов не имеет, а в нем имеют другие свой интерес. Вот - загнали в консисторию; вот вывели оттуда - и гонят в окружные суды. Что семья должна быть пассивна, молчалива, терпелива; что семьи вовсе как живого факта нет, а есть почти только ревизская сказка о мертвых душах, передаваемая из одних рук в другие, без фактического перевода душ, положим, из Калужской в Херсонскую губернию, - в этом никакого нет сомнения у рассуждающих. Не только сто лет секретарь духовной консистории выходил барином перед лицо Лаврецкого и Калитиной, людей праведных, людей прекрасных, людей сравнительно с ним святых: и, высокомерно смерив их глазом, отказывал им в праве брака, приказывал Лизе идти в монастырь, а Лаврецкому из Тамбова жить вместе с m-me Лаврецкой из Парижа или все равно - делать вид, что они живут вместе; не только, повторяю, это было: но мучитель-господин считал себя почти оскорбленным в существовании самым бытием Калитиной и Лаврецкого, появлением перед собой этих илотов брака, чем-то недовольных, в чем-то не устроившихся, когда он все устроил для них, приказав - как говорят о покойниках - долго жить.

Между тем, все решительно слова, в Библии, в Евангелии, и сказаны Лаврецкому и Калитиной; все - им дано, одним им, без посредствующего третьего. Муж и жена выслушали к себе и об себе такие слова из уст непосредственно Божиих, каких ни государства, ни народы, ни иерархические учреждения и приблизительно не слышали себе и о себе. Право, с какою-то завистью короли и кардиналы должны бы обходить вокруг Ромео и Юлий: "Ах, что вам было сказано! О, если бы и нам подобное услышать! Но нет, слова о нас коротенькие, неясные, скорей намеки, чем слова; а о вас все так полно и полноценно в Священном Писании. Счастливцы. Завидуем и не завидуем: ибо вы какие-то кроткие и, сияя счастьем, - точно хотите его раздарить всему миру". Таким образом, совершенно поразительно, что семья, т. е. ребенок и родители, из того царственного положения, столь