Смерть (Smert')

Автор Антон (Anton) Антонов-Овсеенко (Antonov-Ovseenko)

В этой книге рассказывается о том, как человечество в течение всей истории своего существования относилось и относится к смерти — с религиозной, естественнонаучной и философской точек зрения. Способы насильственной реализации смерти — сложившиеся в течение различных эпох традиции пыток и казней также рассмотрены в книге. Автор не говорит о массовых убийствах в ходе многочисленных войн, как и об убийствах, совершаемых из корысти и мести: рассказами об этом наполнены исторические и современные криминальные и военные хроники и художественные произведения. Зато всё остальное обсуждается в подробностях, в том числе трагедии геноцидов и природа суицида. Автор также размышляет о функции Бога, которую человек посмел возложить на себя, приводя в исполнение смертные приговоры. Автор надеется, что с помощью этой книги хотя бы одну человеческую смерть удастся предотвратить: тогда его труд не будет напрасным.

• Язык: Русский
• Издатель: Folio
• Дата выпуска: 29 окт. 2019 г.
• ISBN: 9789660386730

Предварительный просмотр книги

Смерть

Антон Антонов-Овсеенко

FOLIO

Смерть

Автор: Антон Антонов-Овсеенко

Copyright © Folio Publishing, Ukraine

ISBN: 978-966-03-8673-0

Зміст

Аннотация

От автора

Глава 1. Война и мир религий

Глава 2. Отражение. смерть в культурах народов мира

Глава 3. Пытки и казни в «цивилизованных» странах

Глава 4. «Святая» Русь и советская власть: традиции истязаний и убийств

Глава 5. Великие геноциды

Глава 6. Красота и ужас суицида

Глава 7. Душа и тело

Глава 9. Что ад грядущий нам готовит

Глава 10. Изыски рая

Глава 11. Cherchez la femme!

Глава 12. Функция бога

Примечания

Аннотация

В этой книге рассказывается о том, как человечество в течение всей истории своего существования относилось и относится к смерти — с религиозной, естественнонаучной и философской точек зрения. Способы насильственной реализации смерти — сложившиеся в течение различных эпох традиции пыток и казней также рассмотрены в книге. Автор не говорит о массовых убийствах в ходе многочисленных войн, как и об убийствах, совершаемых из корысти и мести: рассказами об этом наполнены исторические и современные криминальные и военные хроники и художественные произведения. Зато всё остальное обсуждается в подробностях, в том числе трагедии геноцидов и природа суицида. Автор также размышляет о функции Бога, которую человек посмел возложить на себя, приводя в исполнение смертные приговоры. Автор надеется, что с помощью этой книги хотя бы одну человеческую смерть удастся предотвратить: тогда его труд не будет напрасным.

От автора

Что есть смерть: вообще и с точки зрения науки, биология, медицина и философия, условно достойная встреча небытия, а также: роль религий в беспокойстве о предстоящем, Фридрих Ницше и Андрей Зубов, и кто в этом (в смерти) все-таки виноват

Что есть смерть? Человечество задавалось этим вопросом с тех самых пор, как само появилось на свет — как только человек обрел разум, начал осознавать и анализировать самого себя и окружающий мир. И, разумеется, с древних пор в разных частях света процветало мифотворчество, продукты которого так или иначе связывались со смертью. Считается, что мифы о происхождении смерти подчинены нескольким общим законам: «во-первых, люди умирают потому, что раньше они не умирали, а затем почему-то утратили эту способность; во-вторых, действует идея прецедента, [когда] один человек умер, и после этого все люди умирают; третья идея — это идея наказания, смерть рассматривается как кара за проступки, ошибку, неповиновение»[1]. И хотя сформулировавший эти закономерности исследователь вывел их на основании комплекса мифов африканских племен, думается, что они в равной степени применимы к народам, проживающим в других частях света.

С естественнонаучной точки зрения предлагается считать, что смерть — это необратимое окончание функционирования биологической системы. При этом осознание смертности, как считают психологи, приходит к ребенку не ранее четырехлетнего возраста: до того он пребывает в ощущении вечности своего бытия. Интересно, что в дальнейшем и все взрослые, хотя и осознают конечность своего бытия, живут так, как будто этот процесс длится вечно, стараясь не думать о предстоящем конце.

В медицине, как отмечают современные исследователи, смерть ранее ассоциировалась «с остановкой сердца, прекращением дыхания или других каких-либо функций организма», то есть «смерть всего организма отождествлялась со смертью одного органа», но «в конце ХХ века в практической медицине получили распространение аппараты, заменяющие сердце, почки, легкие и способные поддерживать жизнь бесконечно долго», что, в свою очередь, позволило утверждать, что смерть одного органа уже не означает смерть всего тела, и в результате «в русле биоэтики было выработано общезначимое определение смерти человека как результата смерти его мозга», поскольку именно «мозг осуществляет интеграцию работы других органов и отвечает за работу сознания» (119: 103).

Целый ряд подходов к осмыслению акта смерти представлен, разумеется, в философии. «Во-первых, подход, связанный с осмыслением экзистенциального контекста смысла смерти (С. Кьеркегор, Ж.-П. Сартр, А. Камю и др.), — сообщается в одном из современных исследований. — При этом экзистенциалисты рассматривают смерть как феномен, разрушающий смысл человеческого существования. / Во-вторых, психоаналитический подход, определяющий смерть как бессознательный импульс человеческих инстинктов, сопровождающих жизнь. / В-третьих, онтологический подход, представляющий смерть в качестве онтологической характеристики человеческого бытия. Например, М. Хайдеггер считал, что человек выходит на уровень полного бытия, только осознав, что жизнь есть бытие-к-смерти... / В-четвертых, социокультурный подход», изложенный, в частности, у Ф. Арьеса, «который проследил, как изменялось отношение человека к смерти в истории западноевропейской культуры»; еще один исследователь динамики отношения к смерти в человеческом обществе — Ж. Бодрийяр «показал, что история общества есть история вытеснения смерти из социальной и культурной сфер»[2].

Однако, будь то естественнонаучное или философское осмысление смерти, нужно понимать, что прежде всего страх ее наступления стимулировал и выработку объяснений, и производство правил человеческого бытия, направленных на условно достойную встречу небытия. «Существование страха перед смертью, мучительное для человеческого сознания понимание неизбежности конца жизни — это самое человеческое, слишком человеческое (Ф. Ницше) не только в человеке, но и в культуре, — отмечают исследователи. — Не случайно русские религиозные философы, западноевропейские экзистенциалисты и др. связывали смысл жизни человека в культуре с обдумыванием вопроса о неотвратимости смерти» (135: 234). «Античная и средневековая европейские культуры, неизбежно являясь эпохами страха перед смертью, — признают другие, — отличались друг от друга, во-первых, уровнем накала этой эмоции, во-вторых, наличием общественной санкции на признание или непризнание страха, а также его внешних проявлений, в-третьих, специальными аргументами против страха смерти» (119: 43).

Страх смерти доминировал всегда и при выработке религиозных воззрений. Правда, у многих религий отдельное, специфическое понимание смерти — как акта, предшествующего «настоящему», вечному бытию, и потому важно заранее знать — в каких именно условиях будет реализовано это бытие, в адских или райских, и соответствующим образом готовиться к этому в течение жизни. Религии специально подогревают беспокойство верующих на тему предстоящей жизни их вечной души, это и есть настоящая функция всех верований, больших и малых, — подогревать такое беспокойство. И если говорить, например, о христианстве и об отношении к смерти исповедующих эту религию, то, как считают ученые, «именно этот момент, будучи кульминационным в жизни христианина, пронизан сильным страхом, поскольку осмысляется как время наибольшей беззащитности души перед сетями дьявола»[3]. Выбор между вечным наслаждением жизни в раю или такими же вечными муками в аду предстоит сделать приверженцам многих других, сложившихся в течение всей истории человечества верований. Более того: именно страх смерти, осознание неизбежности этого акта привело к появлению человеческих религий. Как считает профессор А. Б. Зубов, «нет такого периода в истории человека, когда он был бы уже homo sapiens, когда он был уже мыслящим существом, то есть изготавливал орудия, но при этом был бы человеком не религиозным. То есть мы понимаем, что человек разумный — homo sapiens и человек религиозный — homo religiosus это, если угодно, синонимы»[4].

Об этом и следует прежде всего говорить при формировании понятия о смерти, поскольку будут ли у конкретного человеческого индивидуума философские мировоззрения или религиозные, смерть станет ключевым моментом его сознательного бытия. Причем и думать, и говорить об этом нужно свободно и самостоятельно, не поддаваясь обаянию готовых решений. Именно так мы здесь об этом и говорим.

Но рассказывать придется не только о том, как само человечество относилось и относится к смерти — с естественнонаучной, религиозной или философской точек зрения. Но и с точки зрения способов ее насильственной реализации, сложившихся за все эпохи существования людей на земле. Мы не будем здесь говорить о массовых убийствах в ходе многочисленных войн. Как не будем обсуждать и убийства, совершаемые из корысти или мести: рассказами об этом наполнены исторические и современные криминальные и военные хроники и художественные произведения. Зато всё остальное обсудим в подробностях: пытки и казни, их разнообразные способы, которые люди цинично использовали и продолжают использовать в отношении себе подобных, а также трагедии геноцидов, совершенных в прошлом и тлеющих сегодня, к стыду всего человечества, в разных частях света. Природу суицида мы также обсудим. А главное —поразмышляем вместе о функции Бога, которую человек посмел возложить на себя, приводя в исполнение смертные приговоры. И, может быть, по прочтении этой книги у кого-то проснется чувство под названием совесть, и хотя бы одну смерть таким образом удастся предотвратить: с этой целью автор и создавал этот труд.

Кроме того, мы постараемся обогатить читателя знаниями из культурного и религиозного наследия мира: известно ведь, что для того, чтобы открыть Библию или Коран, Махабхарату или тибетскую «Книгу мертвых», нужно определенное мужество, и далеко не все обладают им в достаточной степени. Большинство тех, кто мнят себя глубоко верующими, не продвинулись дальше первых строк священных писаний. В этой книге мы ненавязчиво предлагаем всем, кому это будет интересно, расширить знания о собственной вере. И, забегая вперед, сообщим: в том, что человек смертен, виновата женщина, во всем остальном —евреи. Мы здесь об этом также много говорим.

Автор также заранее приносит извинения за вероятные ошибки и недочеты: объять необъятное невозможно, хотя мы и пытались здесь именно так поступить☺

Нет такого периода в истории человека, когда он был уже homo sapiens, когда он был уже мыслящим существом, то есть изготавливал орудия, но при этом был бы человеком не религиозным. То есть мы понимаем, что homo sapiens и homo religiosus — синонимы

«Человек — религиозное животное; единственное животное, которое любит ближнего своего, как самого себя, и перерезает ему глотку, если расходится с ним в богословских вопросах».

Марк Твен, писатель (1835—1910)

Глава 1. Война и мир религий

Жертвоприношения и каннибализм, протоязык и протовера, Будда Шакьямуни и Зороастр, Навуходоносор и Кир Великий, смысл и значение огня, иудаизм и проблема демографии в семействе Авраама, а также: Кришна и Иисус как проповедник буддизма, Са-Осирис и Ахиллес, вселенские соборы христиан, Каутский и павликианство, страшная милость Аллаха, карело-финский Укко, индуистский Брахма и древнеегипетский Атум, инки и ацтеки доколумбовых времен, Лао-Цзы и Конфуций, три тысячи миров и сансара

Как относиться к самому акту смерти — вот в чем вопрос. Христиане считают, что смерть — это великое таинство и она же — «рождение человека из земной временной жизни в вечность. При совершении смертного таинства мы слагаем с себя нашу грубую оболочку — тело, и душевным существом, тонким, эфирным, переходим в другой мир, в обитель существ, однородных душе»[5]. В христианской логике смерть, кроме прочего, — это дверь, войдя в которую, человек соединяется с Богом или, в зависимости от содеянного в ходе телесного бытия, опускается в преисподнюю. Для исповедующих же буддизм формы и образы перерождения человека на очередном круге сансары определяются так называемой кармой, и, следовательно, умирание одной из многочисленных телесных оболочек и в этом случае большого значения не имеет, ведь карма по сути своей — аналог содеянного христианской душой в ходе телесного бытия.

Схожим образом относятся к смерти многие другие человеческие верования. Общей является доктрина вечности человеческого сознания-души: конфуцианцы прослыли немногими из тех, кто считает, что душа-сознание неотделима от телесной оболочки и, следовательно, отмирает вместе с ним, — так же, как острота ножа неотделима от самого ножа и не существует вне его материального воплощения. Но за редким, вроде конфуцианства, исключением основные человеческие верования склоняются к тому, что смерть телесной оболочки сама по себе не важна, она — лишь пункт на пути следования души-сознания из одного состояния-тела в другое, и в загробной жизни душу ожидают различные виды наказаний или, наоборот, поощрений.

Основные человеческие верования склоняются к тому, что смерть телесной оболочки сама по себе не важна, она — лишь пункт на пути следования души-сознания из одного состояния-тела в другое, и в загробной жизни душу ожидают различные виды наказаний или, наоборот, поощрений

Причем такое схожее отношение к смерти сложилось у различных религий отнюдь не случайно: верования человеческие формировались под влиянием действующих повсеместно сил природы и закономерностей общественного развития. В результате сами религии развивались в тесном взаимодействии друг с другом и подчас очень схожим образом влияли на формирование стандартов восприятия действительности и церемониальные практики своих адептов. Одним словом, между различными религиями чрезвычайно много общего, а некоторые из них и напрямую произошли друг от друга. Посмотрим, как это было.

Самые первые верования у человека появились в эпоху палеолита, когда экономика базировалась на присваивании, когда люди еще ничего не производили своим трудом, а брали все необходимое для жизни от природы — охотились, ловили рыбу, занимались собирательством, используя все, что попадалось под руку, в том числе высохшие черепа в качестве сосудов для питья и т. п. Именно в те времена была заложена основа отношения к смерти как к осознанной необходимости, ведь традиция человеческих жертвоприношений была заложена в глубокой древности во имя решения сугубо практических задач — прекращения засухи, победы над врагом, в качестве стимулятора рождения детей и т. п. То есть речь шла так или иначе об улучшении общеплеменного или персонального благосостояния. Спектр жертвенных субстанций также изначально был очень широк — от напитков, расплескиваемых вокруг, чтобы умилостивить духов, до человеческих жертв. С философской точки зрения считается, что «в жертвоприношении отчетливо проявляется иноприродность человека миру вещей, его отчужденность от мира вещей, и эта отчужденность исчезает с первой каплей крови, выступающей из-под ножа жертвоприносящего... Стоны, вопли, стенания и даже молчание жертвы не играют никакой роли, т. к. уже не принадлежат миру вещей, глубоко антагонистичны ему. Объективная живость и реальность жертвы разрушаются, едва она переступает границы жертвенного алтаря» (135: 74).

Традиция человеческих жертвоприношений была заложена в древности во имя решения сугубо практических задач — прекращения засухи, победы над врагом, в качестве стимулятора рождения детей и т. п.

Человеческим жертвоприношениям от начала времен сопутствовал и каннибализм, который ученый-правовед и социолог М. А. Энгельгардт причисляет к доказательствам своей теории о прогрессе человечества как эволюции жестокости, считая, однако, что «людоедство является довольно поздно в истории человечества; оно развивается вместе с развитием цивилизации: спорадическое, случайное, появляющееся лишь в голодное время у огнеземельцев или тасманийцев, оно превращается в страсть, в гастрономию лишь на таких высоких ступенях культуры, как фиджийская или древнемексиканская; наконец, оно существует совместно с рабством и зачатками крепостного права (Фиджи, Новая Зеландия и др.). Словом, история развития этой дурной привычки гармонирует с нашей схемой прогресса как эволюции жестокости»[6].

Следует согласиться с Энгельгардтом в том, что сами формы, в которых проявляется человеческая жестокость, со временем эволюционируют, хотя вряд ли весь прогресс человечества состоит исключительно из таких преобразований: прежде всего он проявляется в научных достижениях, совершенствовании искусств и т. д. Однако правда и то, что каннибализм время от времени возникал и в недавние, считавшиеся цивилизованными времена даже на территории Старого Света, будучи порождением голода, наступавшего от длительного неурожая, или свирепых войн, в ходе которых случались осады, доводившие обычных людей до сумасшествия.

Ветхий Завет также повествует о случаях каннибализма, причем в стилистике, не оставляющей сомнений в том, что такое поведение в то время даже не считалось чем-то из ряда вон выходящим; в книгах Царств рассказывается о том, как матери поедали своих детей, когда голод достигал апогея: «После того собрал Венадад, царь Сирийский, все войско свое и выступил, и осадил Самарию. / И был большой голод в Самарии, когда они осадили ее, так что ослиная голова продавалась по восьмидесяти сиклей серебра, и четвертая часть каба голубиного помета — по пяти сиклей серебра. / Однажды царь Израильский проходил по стене, и женщина с воплем говорила ему: помоги, господин мой царь. / И сказал он: если не поможет тебе Господь, из чего я помогу тебе? с гумна ли, с точила ли? / И сказал ей царь: что тебе? И сказала она: эта женщина говорила мне: отдай своего сына, съедим его сегодня, а сына моего съедим завтра. / И сварили мы моего сына, и съели его. И я сказала ей на другой день: отдай же твоего сына, и съедим его. Но она спрятала своего сына»[7].

В рассуждениях о причинах такого поведения человека тот же Энгельгардт говорит, что «в Европе оно [людоедство] существовало до недавнего времени, представляя обыкновенный и популярный способ питания в голодные годы. Так, во Франции в начале XI века людоедство существовало в течение нескольких лет: охотились на людей, выкапывали трупы, родители ели детей, дети родителей. Левассер (Les prix.

1894) насчитывает в XII столетии 20 голодовок, охватывавших более или менее значительную часть Европы и тянувшихся часто по нескольку лет, и приводит выдержки из тогдашних хроникеров, изображающих последствия этих голодов: люди питались травой и кореньями, ели нечистых животных, гадов и ящериц, убивали и пожирали путников, заманивали и съедали детей» (106: 47).

«В Европе оно [людоедство] существовало до недавнего времени, представляя обыкновенный и популярный способ питания в голодные годы. Так, во Франции в начале XI века людоедство существовало в течение нескольких лет: охотились на людей, выкапывали трупы, родители ели детей, дети родителей. Левассер (Les prix. 1894) насчитывает в XII столетии 20 голодовок, охватывавших более или менее значительную часть Европы и тянувшихся часто по нескольку лет, и приводит выдержки из тогдашних хроникеров, изображающих последствия этих голодов: люди питались травой и кореньями, ели нечистых животных, гадов и ящериц, убивали и пожирали путников, заманивали и съедали детей».

Михаил Энгельгардт, социолог (1861—1915)

В более поздние времена людоедство также не раз проявлялось в Западной Европе в ходе беспощадных войн — как это случилось в конце XVI в. во время осады Парижа войсками Генриха IV: согласно историческим хроникам, осажденные поедали трупы, выкапывали скелеты на кладбище, а также устраивали охоты друг на друга — чтобы потом с комфортом употреблять в пищу себе подобных на званых обедах в отелях Сен-Дени и Пализо (106: 47—48). Но вернемся ко временам доисторическим.

На рубеже примерно 11—13 тыс. лет до н. э. человечество перешло к оседлому образу жизни и к производящей экономике: люди начали изготавливать орудия охоты и труда, появились керамические сосуды, началось одомашнивание животных и выращивание растений. Началась эпоха неолита, без свершений которой человечество не продвинулось бы ни на йоту вперед в культуре, науке и технологиях, причем в пространстве этой производящей экономики и этого оседлого образа жизни наша цивилизация фактически пребывает по сей день.

Долгое время считалось, что переход к земледелию совершился в зоне Месопотамии, в плодородной долине между Тигром и Евфратом, называемой еще Междуречьем: так полагал, в частности (и ему многие вторили примерно до середины ХХ в., австралийский археолог Вир Гордон Чайльд. Затем выяснилось, что неолитическая революция совершилась одновременно сразу в нескольких удаленных друг от друга географических центрах — в низовьях реки Инд, на Малайском архипелаге, в долине реки Хуанхэ в Китае, на Дунае, в том же Междуречье, а также в Центральной Америке. Однако первые человеческие постройки появились еще до начала неолитической революции — в протонеолитические времена, относящиеся примерно к ХIII тысячелетию до н. э., когда люди еще не перешли к оседлому образу жизни, а продолжали охотиться, ловить рыбу и заниматься собирательством. Этими самыми первыми постройками из камня, обнаруженными в верховьях Евфрата, на территории современной Турции, стали храмы, куда люди приходили для того, чтобы принести жертвы богам, от которых, как они полагали, напрямую зависело и качество, и смысл их жизни. На территориях таких храмов были обнаружены и человеческие захоронения, то есть еще тогда зародилась традиция обустройства прихрамовых кладбищ.

Разгадке тайн первых верований способствовало, в частности, открытие в середине ХХ в. палеолитического поселения на территории легендарного библейского Иерихона. Здесь храмовые постройки появились наряду с жилищами. Эти первые храмы (как и все последующие) были местами для поклонений, объектами же поклонений, в свою очередь, были поначалу необработанные каменные глыбы: такими были самые первые устойчивые представления человека об образе Бога (до того, во времена палеолита, люди представляли себе богов в виде зверей и воплощали эти образы в рисунках на стенах пещер). Но кроме этих первых образов Бога в храмах были обнаружены также орудия обработки зерновых культур и сами эти культуры: зерно, из которого вырастал колос из новых зерен, стало еще тогда символом возрождения, то есть традиция вкушения хлеба как символа воскресения зародилась еще на границе палеолита и неолитической революции. Кроме того, помимо человеческих захоронений на территориях древних храмов, людей также хоронили под полом в жилищах, оставляя наверху их усохшие черепа: этот факт натолкнул ученых на мысль, что зерновой колос стал еще и символом рода, чьи потомки неотделимы от предков и потому должны всегда находиться рядом друг с другом.

Если говорить о европейской цивилизации и ее изначальных верованиях, то следует обратить внимание на тот общеизвестный факт, что большинство народов в современной Европе, кроме финнов, венгров и басков, говорят на индоевропейских языках, и это означает только одно: что изначальная вера родилась там, где родился и этот изначальный общий протоязык. Древнегреческий Бог неба Уран и языческий Бог древних славян Сварог — производные той самой древней проторелигии.

Если говорить о европейской цивилизации и ее изначальных верованиях, то следует обратить внимание на тот общеизвестный факт, что большинство народов в современной Европе, кроме финнов, венгров и басков, говорят на индоевропейских языках, и это означает только одно: что изначальная вера родилась там, где родился этот общий протоязык

То, что европейские языки являются производными от одного протоязыка, было открыто в XVII в., а уже в XVШ в. в Германии на средства российского императора Николая I был составлен первый словарь этого протоязыка — санскрита. Носителями же этого древнего протоязыка, как и общей древней проторелигии, были легендарные арии. О них и поговорим.

Профессор А. Б. Зубов в своих лекциях[8] сообщает среди прочего, что современными ариями (арий в переводе с санскрита — свободный) можно считать кельтов, проживающих в Ирландии, жителей Армении, Ирана, Северной и Центральной Индии. Но споры о том, откуда на самом деле происходят арии, продолжаются по сей день: существует более двадцати относительно обоснованных теорий на сей счет. В ходе масштабных раскопок в Северной Индии в районе Пятиречья были найдены следы индской цивилизации, чей расцвет приходится на третье тысячелетие до н. э., и чей масштаб и уровень развития сравнимы с уровнем развития цивилизации Древнего Египта. Именно это государство погибло в результате нашествия ариев, происшедшего, в свою очередь, за 1,5 тыс. лет до н. э. и для нас здесь это важно с той точки зрения, что произошло смешение и ассимиляция не только этносов, но и религий, поскольку современная индийская религия стала производной не только арийской религии вед, но и более древней религии той самой индской цивилизации, погибшей в нашествии ариев.

Профессор-историк Андрей Зубов (род. 1952 г.) сообщает, что неолитическая революция совершилась одновременно сразу в нескольких удаленных друг от друга географических центрах — в низовьях реки Инд, на Малайском архипелаге, в долине реки Хуанхэ в Китае, на Дунае, в том же Междуречье, а также в центральной Америке

Основой новой веры, которая и стала той самой проторелигией для последующих носителей протоязыка санскрита, стали веды — сборники гимнов, которые передавались от поколения к поколению, впервые были записаны около первого тысячелетия до н. э., но существовали до пришествия ариев в Индию и Иран как минимум во втором тысячелетии до н. э.

В результате смешения религий и культур, их обрастания новыми понятиями, в том числе производными простого шаманизма, основой новой веры, которая и стала той самой проторелигией для последующих носителей протоязыка санскрита, стали веды — сборники гимнов, которые передавались от поколения к поколению, впервые были записаны около первого тысячелетия до н. э., но существовали еще до пришествия ариев в Индию и Иран как минимум во втором тысячелетии до н. э.

Существуют четыре сборника вед — Ригведа (Книга песен), Яд-журведа (Книга заклинаний), Са-маведа (Книга напевов) и Атхар-ваведа (Книга молитв), в каждом из которых примерно от 700 до 1,5 тыс. гимнов, и профессиональный священнослужитель должен был знать их все наизусть для того, чтобі точно исполнять связанные с ними обряды.

О громадном влиянии религии вед на культуру и язык индоарийцев и производных этносов, говорит, в частности, то, что само слово «веды» означает в русском и других славянских языках знание, ведение (корень слова «религиеведение» — оттуда же). Но существовали еще пояснения к ведам, смысл которых со временем утрачивался, — брахманы, араньяки, упанишады, которые также передавались изначально из поколения в поколение, а потом были записаны, частью утеряны, и частью сохранились.

Разразившаяся в понятиях религии вед битва богов, битва добра и зла, привела в конечном итоге к кризису самой этой религии: считается, что он настал потому, что согласно ведическим ритуалам все совершаемое людьми совершалось не во имя достижения человеческих целей — рождения детей, восшествия на престол и т. п., а во имя богов, чтобы участвовать в божественном процессе восславления добра и уничижения зла. Но в результате на замену возвышенному религиозному отношению человека к миру вернулось характерное скорее для доисторических времен «приземленное» отношение к религии, когда ритуалы совершались не во имя богов, а для достижения практических целей — чтобы пошел дождь, родился ребенок, ушла болезнь и т. д.

Оставшиеся верными возвышенному подвижники-аскеты, проживавшие в Индии в лесных зарослях и считавшие время категорией ничтожной, осуждали приземленное отношение к происходящему, поскольку в их понимании человек, ориентированный на текущий хронологический отрезок, отдаляет себя от всего божественного, от того, из чего на самом деле состоит Вселенная, и в итоге не сможет соединиться с богами: тот, кто живет временным, и получит в награду только временное. Истину, таким образом, сохраняла немногочисленная каста аскетов — брахманов, которые, кроме того, не стремились распространять эту истину среди людей: глубинный смысл бытия был недоступен для понимания массой, увлеченной достижением практических сиюминутных задач, и лишь посвятившие себя ученичеству становились, и то не всегда, новыми носителями истины.

Все материальное и временное, из чего состоит тело человека, растворится в итоге в земле, воздухе, воде, растениях, но деяния человека формируют его посмертное будущее, причем добрые деяния формируют доброе будущее, злые — соответственно злое

Ученики, посвятившие себя поиску истины, должны были внимать поучениям учителя брахмана, сидя на циновке у его ног (сам учитель — на возвышении, на скамейке), и сами поучения эти понадобились не вообще, а для того, чтобы донести смысл ведических сказаний до непосвященных. В результате из понятия «упанисад», то есть сидения у ног — у пани (нога) и сад (русскоязычные «сидеть», «посадник» и др.), — появилось понятие «упанишад», то есть «бесед у ног учителя». Возник громадный корпус текстов упанишад, первая из которых, как считается, была записана примерно тогда же, когда были записаны веды — около 1 тыс. лет до н. э. Причем диалоги, на которых были основаны упа-нишады, могли вести не только учитель и ученик, но также Бог и человек, муж и жена, отец и сын и т. д. Профессор А. Б. Зубов приводит в своих лекциях следующий пример одной из истин, поведанных в ходе диалога в стиле упанишад: все материальное и временное, из чего состоит тело человека, растворится в итоге в земле, воздухе, воде, растениях, но деяния человека формируют его посмертное будущее, причем добрые деяния формируют доброе будущее, злые — соответственно злое (126).

Из традиции упанисад, то есть «бесед у ног учителя» (пани — нога и сад — русскоязычные «сидеть», «посадник» и др.) появилось понятие «упанишад» и возник громадный корпус текстов, первый из которых, как считается, был записан примерно тогда же, когда были записаны веды — около 1 тыс. лет до н. э.

Но каким же образом достичь того вечного, к чему стремились аскеты-брахманы, познавшие истину, как воссоединиться с богами? Только путем освобождения от тенет желаний, влечений, привязанностей, в том числе человека к человеку, и ко всему прочему временному, физическому, материальному: именно для этого аскеты-брахманы уходили в леса, существовали там на подножном корму, используя для жизни минимум, исходя из того, что мир материальный — лишь иллюзия, сон, и хотя бы поэтому от него следовало освободиться. В индуизме и джайнизме это состояние свободы от тенет всего материального, кажущегося, к которому следовало стремиться, называется состоянием мокши. Достижение состояния мокши, равнозначного слиянию с богами, попаданию в рай и означает главную цель и смысл бытия. Но именно тут возникает коллизия, потому что отказаться следует и от влечения к наслаждениям рая, ибо наслаждения рая — это тоже временное явление, тоже иллюзия: соблазн не кончается на земле, он продолжается на небесах.

Аналогичным мокше понятием в буддизме является состояние пробуждения (или просветления) — состояние будды, при котором полностью исчезает чувство эго и возникает ощущение ясности, освобождения от неведения.

Отказаться следует и от влечения к наслаждениям рая, ибо это тоже временное явление, тоже иллюзия: соблазн не кончается на земле, он продолжается на небесах

Состояния будды возможно достичь так же, как в случае с мокшей, лишь на пути отказа от всех и всяческих желаний.

Но в отличие от состояния мокши, в котором происходит слияние с божественным началом, в состоянии будды происходит слияние человеческого существа со всем окружающим миром.

Венцом стремлений является нирвана — состояние, присущее изначально понятийному ряду индийской религиозной мысли и ставшее затем характерным в равной степени для буддизма. С одной стороны, это состояние гарантирует освобождение от страданий в круге сансары. С другой стороны, нирвана («ниббана» на языке пали) — это угасание, исчезновение личности, которого, однако, как и просветления, можно достичь еще при жизни. Высшее состояние, превосходящее все остальные, — состояние паранирваны, достичь которого возможно лишь посмертно.

Возвращаясь же к состояниям мокши и будды, следует отметить возникающее на пути к достижению этих состояний противоречие. Ведь для того, чтобы пробудиться от сна неведения, нужно отказаться от всех желаний — в том числе от желания пробудиться, как и в случае стремления к наслаждениям рая. Как же в таком случае освободиться от всех желаний, сохраняя одновременно желание пробудиться? Подобные вопросы в древности провоцировали наступление кризиса одних религиозных верований, на смену которым приходили другие. Так, в качестве вариантов ответа на кризис ведических верований, появившихся на индийском субконтиненте из глубин Евразии, появились упанишады в Индии и зороастризм в Иране. В свою очередь, в качестве ответа на кризис упанишад появился буддизм, о которым мы только начали разговор выше, а теперь продолжим его здесь — как и разговор о других религиях, изучение которых нам важно и с точки зрения воздействия их основ на формирование современного монотеизма, и с точки зрения того, как в предшествующих монотеизму человеческих верованиях формировалось отношение к смерти.

Сиддхартха (имя собственное) Гаутама (из рода Гаутама), более известный под именем Будды (просветленного) Шакьямуни (мудрейшего из племени Шакья), не был первым из достигших просветления, но стал первым, кто проповедовал новое учение, и, как считается, последним из земных будд (ок. 563—483 гг. до н. э.)

Напомним, что согласно упанишадам, этот мир — иллюзия (майя). Исходя из этого, человеку в ходе жизни земной нужно отказаться от всех желаний и ни к чему не привязываться, поскольку все, к чему привязан человек, иллюзорно, включая его собственное тело. Есть только атман — божественное начало, единое для всех, которого и нужно усматривать во всем, что кажется таким материальным и существенным: лишь осознав это как следует, человек обретает шанс соединиться с брахманом и оказаться в божественном сверх-мире. Кризис упанишад и проявился в отсутствии ответа на тот самый вопрос о том, как достичь желаемого, ничего не желая. Ответ на него и дал буддизм, понять и осознать сущность учения которого возможно, если обратиться к личности его основателя — современника Платона, исторической личности Сиддхартхи (имя собственное) Гаутамы (из рода Гаутама), более известного под именем Будды (просветленного) Шакьямуни (мудрейшего из племени Шакья).

Будда Шакьямуни не был первым из достигших просветления, но стал первым, кто проповедовал новое учение, и, как считается, последним из земных будд (ок. 563—483 гг. до н. э.). Его отец Шудхотхана был раджой — выборным вождем. В ночь, когда супруга Шудхотханы Махамайя (великая Майя) забеременела будущим Буддой, ей приснился сон о том, что некие духи перенесли ее на берег священного озера Анаватапта, в водах которого она совершила омовение: после этого ей в бок вошел белый слон. Все мудрецы племени, с которыми советовался по поводу этого сна Шудхотхана, в один голос пророчили ребенку судьбу великого царя — правителя четырех сторон света, но лишь один из них сказал, что царем он будет не обычным и подчинит мир не силой оружия, а силой слова. По преданию, мать родила Сид-дхартху в роще, в тени деревьев, и как только он появился, то сразу заявил, что это его последнее рождение, других не будет. В 1898 г. группа британских археологов обнаружила на территории Непала, в четырех километрах от границы с индийским штатом Уттар-Прадеш, колонну (каменный столб), время сооружения которой относится к эпохе царя Ашоки, жившего примерно 200 лет спустя после Будды. На поверхности колонны обнаружилась надпись, гласившая, что поскольку в окрестностях деревни Лумбини, на территории которой водружена колонна, родился Сиддхартха Гаутама, постольку ее жители навсегда освобождаются от налогов.

Мать будущего Будды умерла через семь лет после его рождения. Отец, мечтавший о том, чтобы его сын стал завоевателем, а не учителем, старался воспитывать в нем воинский дух и, наоборот, подавлять жажду знаний. Тем не менее, вопреки устремлениям отца, в жизни Сид-дхартхи происходят четыре судьбоносные встречи. Во-первых, прогуливаясь в колеснице по огороженной территории парка, Сиддхартха встречает древнего, с трясущимися конечностями, старца и так впервые узнает, что всех живущих ожидает в старости то же самое. Затем он встречает человека больного, покрытого коростой, и так узнает, что каждый из живущих может тяжело заболеть. Третьей судьбоносной встречей стала встреча со смертью, когда путь Сиддхартхи пересекла похоронная процессия, несшая покойного к погребальному костру, и ему пришлось узнать, что за болезнями и старостью неминуемо последует уход из жизни. После этих трех встреч Сиддхартха пришел в ужас от бессмысленности, как он думал, земного бытия. Но последовала и четвертая встреча — с человеком, который выглядел нищим, но при этом улыбающимся, со счастливым лицом. Это был аскет, не имевший привязанностей, знавший, что жизнь — иллюзия, и поэтому чувствовавший себя одинаково хорошо как в лохмотьях, так и в царских одеждах. С тех пор Сиддхартха озаботился тем, как уйти из отцовского дворца на поиск аскетов, разобравшихся в смысле бытия. В 29 лет Сид-дхартха воплощает свой замысел в реальность — уходит в монашеских одеяниях из дворца на поиск истины к одному из проживавших в чаще леса брахманов. Возникает ситуация упанишад, в ходе которой ученик Сиддхартха узнает от брахмана-учителя, что для соединения с божественным нужно отказаться от всех желаний и страстей. Но в отличие от учителя ученик обнаруживает и то самое глубокое противоречие, заключающееся в невозможности достичь желаемого, если не желать его всем существом. Разочаровавшись, Сиддхартха покидает учителя и, отправившись бродить по стране, доходит до Бенареса (Варанаси) — «Варана — имя прохладной, / Имя пленительной — Ганг»[9]. Здесь он встречает пятерых йогов, достигших больших успехов в измождении своей плоти, дабы искоренить в себе желания. Озаботившись тем же самым, Сиддхартха также занимается упражнениями, доводя свое тело до истощения. Но, потеряв сознание и очнувшись, Сиддхартха обнаруживает, что желания его не покинули: ему по-прежнему хочется спать, пить и есть. И он понял, что умерщвление плоти — не путь к познанию истины. И Сиддхартха отправляется дальше.

В возрасте 35 лет Сиддхартха достигает города Гая во владениях царя Бимбасары, где решает отдохнуть от странствий в тени смоковницы (будущего дерева Боддхи — дерева пробуждения). Одна из девушек, проживавших в селении, накормила его рисом, и Сиддхартха, удрученный тем, что истина так долго ускользает от него, дает обет: не сходить с этого места под деревом до тех пор, пока не поймет — как избавиться от страданий этого мира. Сначала, по преданию, Сиддхарт-ху окружают добрые духи, затем к нему приближается великий лжец Мару (индийский Сатана), который уверяет его, что на страну Шакья напали враги и увели в плен всех родных Сиддхартхи. Сиддхартха остается недвижим. Тогда Мару подвергает окрестности катаклизмам — землетрясениям, наводнениям, бушующим ветрам. Но и тогда он остается недвижим. Тогда Мару окружает Сиддхартху своими прекрасными дочерями, чтобы они соблазнили его, но и из этого ничего не выходит. Наконец наступает момент для последнего испытания. Мару спрашивает сидящего под деревом Сиддхартху: «Кто сказал тебе, что именно ты достоин узнать истину?». Ответить на вопрос Мары Сиддхартха просит землю, коснувшись ее рукой: если бы ответ прозвучал из его собственных уст, это стало бы проявлением гордыни. И сама земля произносит: «Я ручаюсь за него». Только тогда Мару отступает, а Сиддхартха продолжает погружаться в созерцание. Истина открывается Сиддхартхе на 49-й день, но она кажется ему настолько сложной, что он решает сохранить ее в себе и не рассказывать людям. Но тут вмешиваются боги, которые уверяют Сиддхартху, что истину он познал именно для того, чтобы сообщить о ней людям. Сиддхартха не сразу верит богам, в раздумьях он возвращается в рощу к пятерым йогам, от которых ушел, когда разуверился в том, что изнурение тела — путь к познанию истины. В этот момент, в ходе разговора Сиддхартхи с йогами, по преданию, было запущено колесо дхармы (праведный путь и закон бытия). «Есть две крайности, которым пусть не следует подвижник», — сказал Сиддхартха йогам, потребовав отныне называть себя Татхага-той — «тем, кто постиг». — «Какие?» — спросили йоги, и вот что ответил он им: «Кто чрезмерно / Плоть истязанием мучит, / Он вызывает страданьем / Спутанность мыслей своих. / Мысли больные не могут / Дать даже знанья мирского, / Мысли такие не могут / Силу страстей победить. /

«Кто чрезмерно / Плоть истязанием мучит, / Он вызывает страданьем / Спутанность мыслей своих. / Мысли больные не могут / Дать даже знанья мирского, / Мысли такие не могут / Силу страстей победить. / Кто засвечает лампаду, / Жидкой наполнив водою, / Он не сумеет, конечно, / Сумрак огнем озарить. / Также и тот, кто износит / Тело свое, не сумеет / Ни уничтожить незнанья, / Ни просветленность возжечь. / Тот, кто огонь добывая, / Выберет древо гнилое, / Он ничего не получит, / Даром растратит свой труд. / Если же твердое древо / Деревом твердым буравишь, / Раз ты упорен в усильи, / Вспыхнет блестящий огонь».

Будда Шакьямуни (УП—У1 вв. до н. э.). Первая проповедь

Кто засвечает лампаду, / Жидкой наполнив водою, / Он не сумеет, конечно, / Сумрак огнем озарить. / Также и тот, кто износит / Тело свое, не сумеет / Ни уничтожить незнанья, / Ни просветленность возжечь. / Тот, кто огонь добывая, / Выберет древо гнилое,. / Он ничего не получит, / Даром растратит свой труд. / Если же твердое древо / Деревом твердым буравишь, / Раз ты упорен в усильи, / Вспыхнет блестящий огонь» (8: 159—160).

«Истин высоких — четыре, / Мысля о них, ты спасен. / Это есть знание скорби, / Это есть — срезать причину, / Во избежанье завязок / В сложных узлах бытия. / Это когда уничтожишь, / Кончено также стремленье, / С уничтоженьем смятенья / Восемь открылось путей».

Будда Шакьямуни (VII—VI вв. до н. э.). Первая проповедь

«Кто засвечает лампаду, / Жидкой наполнив водою, / Он не сумеет, конечно, / Сумрак огнем озарить». Будда Шакьямуни, Первая проповедь

Поэт-проповедник Ашвагхоша, записавший эту первую проповедь Будды, предварил ее разъяснением: «Те, что, уча, неразумны, / Тело свое умерщвляют, / И неразумны другие, / Кем услаждается плоть. / Это две крайних ошибки, / Два заблужденья великих, / И ни одни, ни другие / К правде пути не нашли». То есть двух крайностей и склонностей следует избегать: склонности к изнурению плоти и склонности к удовлетворению похотей и желаний. В противовес этим крайностям Татхага-та-Будда провозгласил в ходе своей первой проповеди четыре высоких, или «благородные», истины, составляющие квинтэссенцию буддизма: о страдании в мире, о причинной обусловленности страданий, о возможности прекращения страданий и о способе прекращения страданий. «Истин высоких — четыре, / — сказал Будда. — Мысля о них, ты спасен. / Это есть знание скорби, / Это есть — срезать причину, / Во избежанье завязок / В сложных узлах бытия. / Это когда уничтожишь, / Кончено также стремленье, / С уничтоженьем смятенья / Восемь открылось путей» (7: 163).

В свою очередь, восемь путей, о которых говорит Будда, состоят в поэтапном освобождении от страданий через обретение характерных черт и достоинств: правильного (или истинного) воззрения, правильного мышления (или намерений), правильной речи, правильного поведения (поступков), правильного образа жизни, правильных усилий, правильного внимания (имеется в виду постоянное повторение в уме истин без отвлечения на другие мысли) и сосредоточения. И только тот, кто сумеет, не отвлекаясь, пройти этими восемью путями, сможет достичь просветления и, что не менее важно, — преодолеть противоречие, заключающееся в том, чтобы достичь желаемого, ничего не желая.

Тот, кто сумеет, не отвлекаясь, пройти восемью путями, сможет достичь просветления и, что не менее важно, — преодолеть противоречие, заключающееся в том, чтобы достичь желаемого, ничего не желая

Итак, две крайности, которых следует избегать, четыре истины, которые следует знать, и восемь путей, по которым необходимо пройти, чтобы достичь просветления.

Кроме того, первая проповедь Будды продемонстрировала и главное отличие буддизма от других религий, заключающееся в его отношении к злу. Например, в зороастризме (о нем речь в подробностях далее) зло произошло от Ангра-манью, который сознательно привнес его в мир. В христианском понимании зло произошло от грехопадения человека, по его собственной инициативе. В буддизме же категория грехопадения отсутствует в принципе, здесь все по-другому: самого мира не существует, мир — это иллюзия, а злом, причиной страданий является привязанность человека к этой иллюзии. Избавившись от привязанности, можно избавиться от зла.

Но не только это отличает буддизм